Н.А. Панова 21 страница

В поисках более продуктивных представлений о личности

Предположим, что нашей целью являлась замена традиционной доктрины личностных черт другим подходом к проблеме индивидуальных различий, основанным на концептуальном анализе, приведенном в данной главе. Представим себе, в частности, что мы ищем такой подход, который был бы совместим как с низкой согласованностью поведения, проявляющейся в контролируемых, корректных исследованиях (подобных тем, на которые ссылается Мишел), так и с очевидной повторяемостью повседневных социальных взаимодействий. Черты подобного подхода, постепенно проступавшие все это время, теперь уже вполне различимы. Настало время запечатлеть их.

Холстом для нашего наброска послужит в первую очередь традиция социального когнитивизма, представленная Джорджем Келли, Уолтером Мишелем, Джулианом Роттером и Альбертом Бандурой, а также рядом теоретиков младшего поколения, свед-ших воедино и преумноживших их труды (например, Cantor & Kihistrom, 1987; Markus & Nurius, 1986). Как и большинство вышеназванных когнитивистов, мы не принимаем на веру существование всеобщей кросс-ситуативной согласованности - ни между внешними поведенческими проявлениями, ни между когнитивными и мотивационными процессами, составляющими их основу. Согласованность поведения, как и отсутствие таковой, представляет собой доступные пониманию, но не всегда предсказуемые последствия динамичных взаимоотношений, существующих между данным индивидом и его социальной средой. В соответствии с этим требуемый подход должен быть идиографичес-ким по духу, несмотря на ношу, ложащуюся при этом на плечи исследователя, и несмотря на то, что мы будем вынуждены признать ограниченную применимость мощных и многофункциональных шкал оценки личностных качеств. Иными словами, при новом подходе, чтобы оценить отличие между людьми и связность их поведения и чтобы предвидеть, когда и как это поведение окажется предсказуемым и согласованным, нам потребуется знать о разных людях разные вещи.

Пожалуй, еще более фундаментальное различие между общепринятым и возможным альтернативным подходами к теории личности касается перспективы, в свете которой необходимо давать характеристику самого поведения. Любой подход, претендующий на то, чтобы сделать поведение объяснимым и предсказуемым, должен принимать в расчет субъективную точку зрения самого рассматриваемого человека, а не точку зрения наблюдателя или исследователя. Объективные штампы, описывающие отдельные поступки (такие, например, как <подаяние милостыни попрошайке>, <занижение балла студентке, опоздавшей со сдачей курсовой работы>) или даже их типы (например, <щедрые поступки>, <наказующие действия> и т.п.), будут иметь при этом весьма ограниченную ценность. Реальную связность поведения конкретного человека можно обнаружить, лишь оценив его намерения, стратегические посылки, специфику восприятия самого себя, а также его суждения о значимых ситуациях, т.е. оценив представления данного человека о смысле собственного поведения.

Далее мы поговорим обо всем этом более подробно, а затем позволим себе осторожно высказаться о шансах на успех подобного подхода.

1. Цели и предпочтения. Поведение человека строится вокруг его целей: кратковременных, долговременных и даже таких, для достижения которых требуется целая жизнь. Чтобы достичь этих целей, люди составляют планы и наблюдают за их выполнением, сохраняя либо изменяя в соответствии с ними паттерны своего поведения. Так, связность поведения Джилл на работе может быть понята в терминах согласованности и устойчивости, с которой она делает очень похожие вещи и произносит очень похожие фразы в ряде возникающих на работе ситуаций, в то время как связность соответствующего поведения Джека можно понять, лишь оценив то, каким образом он варьирует стиль своей деятельности в зависимости от ситуаций, предъявляющих разные требования, а также реагируя на информацию о том, что его цели еще не достигнуты. Смысл вышесказанного очень хорошо передает рассказ из умной книги Чиальдини, посвященной социальному влиянию (Cialdini, 1988).

Однажды Чиальдини заинтересовался разработкой оптимальной стратегии для официантов, которая позволяла бы им получать наибольшую сумму чаевых. В течение некоторого времени в одном из ресторанов он наблюдал за официантом, зарабатывавшим больше других, с целью выяснить, что же он для этого делает. Оказалось, что наиболее примечательным в поведении официанта было то, что он не делал ничего однотипного (исключая, конечно, стремление получить побольше чаевых). С семьями он обходился очень тепло и по-домашнему, подмигивая детям и предупреждая их желания. С пришедшими в ресторан на свидание подростками он вел себя высокомерно и устрашающе. А с обедающими в одиночестве старушками он был вкрадчив и доверителен. <Согласованность> всех этих чрезвычайно разных поведенческих проявлений состояла лишь в энергичном и продуманном следовании профессиональной цели.

Индивидуальные различия в целях и предпочтениях долгое время рассматривались как важный источник индивидуальных различий в поведении (Mischel, 1968). Более того, подход к личности, принятый у персонологов, часто был идиографическим и учитывал то, что люди отличаются друг от друга не только содержанием своих потребностей и ценностей, но и их важностью или тем, насколько центральное место они занимают в системе мотивов человека. Так, например, у некоторых людей центральное место занимают эстетические потребности, выполняя роль организующего начала. Для других же они представляют сравнительно небольшую важность. Признание социальных и политических ценностей также может дать ключ к пониманию согласованности поведения некоторых людей, но едва ли чем-нибудь поможет в понимании поведения других. Различия в приоритетности и значимости для людей достижений (в особенности карьерных) были зафиксированы как при попытках осмысления индивидуальных различий в контексте отдельной культуры, так и при попытках (разговор о которых пойдет у нас в гл. 7) понять различия между разными культурами (McClelland, Atkinson, Clark& Lowell, 1953).

2. Компетентности и способности. Чтобы оценить последовательность или кажущуюся непоследовательность, проявляющиеся в поведении того или иного человека, мы должны узнать больше того, что знаем о его целях и стандартах. Нам необходимо также кое-что знать и о его способности добиваться этих целей и соответствовать упомянутым стандартам. В соответствии с этим если нашей целью является предсказание его поведения, то мы должны выяснить как можно больше об уровне его компетентности и уровне умственных способностей. В своем всеохватывающем обсуждении данного вопроса Кантор и Кильстрём (Cantor & Kihistrom, 1987) рассмотрели различные составляющие того, что они назвали <социальным интеллектом>. Сюда вошли навыки и знания, требуемые для формулирования кратковременных и долговременных стратегий достижения целей, а также различия в <квалификации>, необходимой в определенных сферах деятельности (например, умение общаться с товарищами, тщательно распределять время и другие ресурсы, способность пользоваться когнитивными стратегиями, помогающими успешно откладывать вознаграждение).

Авторы подчеркивали также, что сходные на первый взгляд ситуации могут отличаться друг от друга по уровню навыков, требуемых для достижения определенной цели. В недавно опубликованной работе Райта и Мишела (Wright & Mischel, 1987) это описано очень хорошо. Исследовав группу мальчиков, имеющих проблемы со сдерживанием своей агрессии, авторы пришли к заключению, что одна и та же ситуация может создавать разные трудности для способности мальчиков контролировать себя. До тех пор, пока эта трудность не превышала некоторого уровня, индивидуальные различия между мальчиками не были ни заметными, ни предсказуемыми. Когда же трудность начинала превосходить этот уровень и социальная компетентность мальчиков, равно как и их способность контролировать эмоциональные порывы, подвергалась более суровому испытанию, индивидуальные различия в агрессивности могли быть предсказаны с высокой степенью надежности, уровень которой с лихвой превосходил стандартный коэффициент, приведенный в классическом обзоре Мишела. Суть результатов этого исследования представляется вполне ясной. Так же, как и ученый, оценивающий способности, исследователь, тестирующий личностные качества и заинтересованный в поиске свойств, различающих людей, должен использовать тесты, пригодные для измерения уровня общей компетентности людей, а в идеале - еще и чувствительные к их более специфическим преимуществам и слабым сторонам.

3. Субъективные представления о ситуациях. Поскольку поведение человека в определенного рода ситуации зависит от восприятия им данной ситуации, прогресс в области предсказания и объяснения поведения не может быть достигнут до тех пор, пока нам не удастся ощутимо продвинуться в исследовании феномена субъективной интерпретации ситуаций. Даже в те годы, когда психологи были заняты решением задачи классификации людей, время от времени раздавались одинокие голоса (Lewin, 1935; Murray, 1938; Brunswik, 1956; Barker, 1968), призывавшие уделять больше внимания классификации ситуаций. Со времен <когнитивной революции> 70-х годов исследования субъективного представления о ситуации успели войти в моду (см. обзоры: Bern & Funder, 1978; Cantor & Kihistrom, 1982). До сих пор акцент в них делался на характеристике параметров, которые могли бы быть использованы для описания ситуаций, складывающихся в отдельных школах, психиатрических учреждениях, социальных сообществах и тому подобных организациях, а также на реакциях, которые эти ситуации вызывали у людей вообще (Forgas, 1982; Magnusson & Ekehammar, 1973; Moos, 1968; Cantor, Mischel & Schwartz, 1982; Harre & Secord, 1973). Однако со временем все большее внимание в этих исследованиях стало уделяться индивидуальным различиям в субъективной интерпретации. Как отмечали Кантор и Кильстрём (Cantor & Kihistrom, 1987), различия в субъективной интерпретации могут являться отражением различий в сиюминутных потребностях или целях. То есть некий званый ужин может представлять собой для большинства приглашенных повод расслабиться, но в то же время для некоего очень нервного гостя он может стать испытанием на социальную адекватность, а для подающего надежды политика местного масштаба - возможностью саморекламы.

Подобные различия в субъективной интерпретации происходящего могут также служить отражением более долговременных, в большей степени обусловленных психическим складом различий в предшествующем опыте и темпераменте. Таким образом, семейные обеды и другие обыденные социальные эпизоды могут вызывать теплые и радостные ассоциации у одних людей, но угрожающие и печальные - у других (Pervin, 1976, 1985).

4. Стили атрибуции и восприятие собственной эффективности. Когда ученые только начинали делать первые шаги в исследовании индивидуальных различий в субъективной интерпретации, существовало одно различие в объяснениях ситуации, очень тесно связанное с проблематикой данной книги и уже ставшее предметом многочисленных исследований. Это различие имеет отношение к стилю атрибуции и известно под разными названиями, данными ему различными теоретиками. Среди этих названий встречаются такие, как <внутренний и внешний локусы контроля> (Rotter, 1966), <восприятие собственной эффективности> (Bandura, 1977а, 1977Ь), <контроль над ситуацией в противоположность беспомощности перед ее лицом> (Dweck, 1975). Некоторые теоретики глубоко интересовались истоками подобных различий в атрибуции (например, Seligman, 1975). Других больше заботила разработка адекватных показателей (Crandall, Kat-kovsky & Crandall, 1965; Rotter, 1966) либо они занимались расщеплением различных аспектов воспринимаемого контроля (например, Collins, 1974; Lefcourt, 1972; Weiner, Freize, Kukia, Rest & Rosenbaum, 1972). Главное же заключается в том, что всем этим исследователям удалось показать, что люди существенно различаются между собой в отношении предпочтения тех или иных атрибуций. Эти различия проявляются, когда людей просят объяснить свои успехи и неудачи либо дать толкование другим событиям, влияющим на их счастье и благополучие. Как мы обсудим далее в главах 7 и 8, данные различия в стилях атрибуций могут иметь важные последствия для мотивации и поведения. Некоторые люди чувствуют, что вполне контролируют происходящее в их жизни и сами ответственны за свое счастье, успех и даже здоровье. Такие люди и действуют соответственно, предпринимая шаги к улучшению своего положения. Другие ощущают себя беспомощными пешками, неспособными преодолевать внешние преграды и противостоять превратностям судьбы. Они тоже ведут себя соответственно, пассивно принимая свою участь.

5. Я-концепции. Объектом повышенного внимания со стороны когнитивно ориентированных теоретиков личности стало и более общее представление о том, что людьми руководят не только восприятие и видение ими ситуаций, но также и их концепции самих себя. Хейзел Маркус (Markus, 1977; Markus et al., 1985) и ее коллеги показали, что у людей имеются так называемые Я-схемы (self-schemas), или обобщенные формы понимания себя, служащие для интерпретации как собственного поведения, так и поведения других. Так, некоторые люди выстраивают свое понимание собственного поведения в значительной степени вокруг понятия зависимости, другие - вокруг понятия независимости, в то время как для третьих ни то, ни другое понятие не имеет большого значения. Люди, придерживающиеся подобных схем относительно зависимости или независимости, с большей готовностью реагируют словами <Я> или <не Я> на экспериментальные стимулы, семантически связанные с данным оценочным параметром, чем люди, не придерживающиеся подобных схем. Эти люди, когда им предлагают отстаивать утверждения о собственной зависимости или же о независимости, могут привести гораздо больше практических доводов, они проявляют и большее сопротивление по отношению к информации, противоречащей, по их мнению, принятым ими Я-схемам.

Ряд ученых, проявлявших интерес к половым различиям, исследовали в том же духе влияние гендерных схем. Как показала в своих работах Сандра Бем (Sandra Bern, 1981, 1985), некоторые мужчины и женщины постоянно отслеживают множество аспектов собственного поведения с точки зрения степени его мужественности либо женственности, в то время как для других это не является слишком значимым параметром, и они просто пытаются реагировать на возможности или ограничения, существующие в той или иной ситуации (Markus с соавт., 1985; Spence & Heirnreich, 1978). Представляется очевидным, что сходные индивидуальные различия в значимости подобных схем могут существовать и в отношении этнической принадлежности, профессии, политической идеологии, равно как и в отношении групповых идентичностей иного рода.

И вновь, как и ранее, смысл упомянутой работы представляется в высшей степени <идиографичным>. Исследователи Я-схем полагают, что различные индивиды будут заниматься наблюдением собственного поведения - проводить Я-монито-ринг (self-monitoring), используя разные оцениваемые параметры в различных ситуациях. Однако надо заметить, что Снайдер (Snyder, 1974, 1979) продемонстрировал существование глобальных различий в стремлении людей наблюдать собственное поведение и ту реакцию, которую оно может вызвать у окружающих. Это означает, что различия в Я-мониторинге, определяемые с помощью простого вопросника Снайдера, обнаруживаются по многим поведенческим параметрам и во многих контекстах. Характерно, что некоторые люди все время сознательно отдают себе отчет в том, какое впечатление они стремятся произвести, а также в том, насколько успешно им удается это сделать, в то время как другие прибегают к подобному Я-мониторингу достаточно редко. Остается понять: Я-мониторинг - это обобщенная черта личности или это специфическая склонность, которая проявляется главным образом в связи с важными Я-схемами.

В одной из своих чрезвычайно интересных работ Маркус и Нуриус (Markus & Nurius, 1986) утверждают, что люди управляют собственным поведением, имея в виду не только текущее представление о себе, но также принимая во внимание <возможные Я>, т.е. позитивные Я-концепции (self-conceptions), которым они бы хотели соответствовать, изменив свое поведение, и негативные Я-концепции, соответствия с которыми они всячески стремятся избежать. Тори Хиггинс и его соавторы (Higgins, Klein & Strauman, 1985; Higgins, Strauman & Klein, 1986) аналогичным образом исследовали возможность того, что часто может быть не Я как таковое, а расхождения между сегодняшним Я и возможным Я, являются объектом Я-мониторинга и влияют на субъективные интерпретации социальной среды (см. также Cantor et а1" 1987.)

В будущем теория личности, конечно же, продолжит акцентировать внимание на важности понимания целей, компетент-ностей, стратегий, субъективных интерпретаций и Я-концепции. Ведущиеся в этих направлениях исследования смогут, вероятно, установить множество интересных фактов о детерминирующих факторах человеческого поведения и многое нам рассказать о его природе, а также о степени согласованности поведения, которую мы могли бы ожидать от разного рода людей в разного рода ситуациях. Тем не менее оговорка напрашивается сама собой: даже наиболее увлеченные исследователи, работающие в рамках вышеупомянутых традиций, не дают нам никакого повода ожидать, что поведение конкретного (не экстремального) индивида в конкретной ситуации будет когда-либо высоко предсказуемым.

Действительно, уже сама множественность факторов индивидуальных различий может привести нас к подобному заключению. Джейн может вести себя определенным образом в конкретной ситуации, потому что преследует некоторые цели и придерживается определенных Я-концепции. Элис может вести себя совершенно иным образом, хотя ее цели и Я-концепции могут быть похожи на цели и представление о себе Джейн. Происходить это может потому, что Элис недостает компетентности, которой обладает Джейн, либо потому, что она придерживается других стратегий. Чтобы предсказывать неэкстремальное поведение людей во всем многообразии ситуаций, где проявляются индивидуальные различия, нам будет попросту необходимо знать слишком много, включая характеристики всех параметров ситуации и контекста, имеющих отношение к тому или иному поведению, а также их <вес> и степень проявленности в момент действия.

Для исследователя, имеющего дело с незнакомыми людьми, интересующегося широким спектром поведенческих проявлений и не обладающего подробной информацией об их субъективных интерпретациях и их обязательствах, возможность предсказания поведения всегда будет оставаться очень ограниченной. Напротив, большинство из нас в своей повседневной жизни могут добиться высокой точности предсказаний, когда мы наблюдаем знакомых людей в ограниченном круге ситуаций, когда мы можем сообщать друг другу о своих субъективных восприятиях и можем заключать явные или подразумеваемые соглашения, направленные на повышение степени предсказуемости.

Однако современная психология не дает более ясного и более важного по своим следствиям урока, чем тот, что изложен в этой главе и в двух предыдущих главах данной книги. Он состоит в том, что связная картина повседневного поведения и его предсказуемость достигаются с помощью обыденных психологических теорий, страдающих серьезными недостатками, и в некоторых очень важных личных и профессиональных ситуациях эти недостатки могут привести к ошибкам в суждениях.

Социальная психология культуры

Ситуационные детерминанты культуры; Культура, идеология и субъективная интерпретация Культуры как напряженные системы; Личностные черты, этнические особенности и координаты индивидуальных различий

В предыдущей главе мы, не оговаривая этого специально, свели наше обсуждение предсказуемости поведения к ситуациям, действующие лица которых принадлежат к одной культуре и по большей части даже к одной субкультуре и к одному социальному классу. Если бы мы решили расширить наше обсуждение, используя более репрезентативную выборку человеческих культур, то вопрос о предсказуемости приобрел бы совершенно иное звучание.

Предположим, например, что нам было бы необходимо предсказать, каким образом некая замужняя женщина будет реагировать на вопрос о работе, которой она занимается вне дома: будет ли ее реакция выражать гордость, спокойствие или смущение? Предположим, что нас попросили предсказать, пойдет ли она на рынок, будучи одета в юбку и блузу, или вырядится в бюстгальтер и шорты, или же наденет скромное длинное платье и шаль. Предположим также, что нам нужно ответить, будет ли она с готовностью общаться со стоящим рядом с ней в очереди мужчиной, либо даже не ответит на его приветствие. Предположим далее, что нам необходимо предсказать, как будет реагировать девушка-подросток на настояния отца прекратить встречаться с молодым человеком или сменить диету, или переменить стиль одежды или манеру разговора со старшими: пропустит ли она сказанное мимо ушей, станет отчаянно протестовать или покорно уступит?

Представим теперь, что объектом нашего предсказания является мужчина, сидящий в местной забегаловке. Будет ли он польщен или же оскорблен вопросами о видах на урожай на его ферме, о его недвижимом имуществе, о любовных делах, о растущем брюшке или о его взглядах на проблему отмены смертной казни? И насколько это будет зависеть от того, исходит ли вопрос от близкого друга, товарища по работе или незнакомца, а также от того, занимает ли спрашивающий более высокое или более низкое положение в обществе, чем он сам? Или вообразите себе, что вас пригласили на званый ужин. Будет ли хозяйка дома ожидать подарка? Как она отреагирует на приветствие в виде поцелуя в щеку, в губы или целования руки? Представьте, наконец, что вы собираетесь выразить соболезнования своему недавно овдовевшему знакомому. Застанете ли вы его рвущим на себе волосы, сидящим в ступоре, либо он сразу же начнет смущенно извиняться за отсутствие в доме хозяйки?

Способность делать такого рода предсказания, а также адекватные умозаключения о поведении, подтверждающем или опровергающем их, играет критически важную роль в социальной жизни людей. Однако то, насколько успешно мы справляемся с подобными задачами, может почти не иметь отношения к нашим познаниям в искусстве диагностики личности. Успех таких предсказаний скорее может означать, что мы имеем дело с культурно-детерминированными реакциями и что мы неплохо знаем содержание данной культуры или субкультуры.

Осознание роли культуры приобретает все возрастающую значимость в мире, где путешествия и торговля заставляют людей, принадлежащих к совершенно различным обществам, вступать друг с другом в контакт с беспрецедентной частотой и где различные этнические группы существуют бок о бок в таких современных многонациональных государствах, как наше. Не случайно, к слову сказать, этническое возрождение и возникающие на этнической почве конфликты стали устойчивой приметой нашего времени.

Проблемы культуры глубочайшим образом взаимосвязаны с конкретными теоретическими проблемами, обсуждаемыми в нашей книге, поскольку этнические, расовые, религиозные, региональные и даже экономические субкультуры являются в некотором существенном смысле не только квинтэссенциями исторически сложившихся ситуаций, но и мощными современными детерминантами поведения людей. В то же время они представляют собой и важнейшие источники конкретных субъективных интерпретаций и субъективных значений, которыми мы наделяем наблюдаемые события. А этнические культуры являются еще и напряженными системами, характеризующимися сложным балансом сил, который обычно очень устойчив, но, как это ни парадоксально, при возникновении новых или при устранении уже действующих социальных влияний может стать проводником впечатляющих социальных изменений.

В данной главе мы рассмотрим, каким образом культуры влияют на поведение, а также каковы факторы, способствующие развитию, сохранению и изменению самих культур. В ходе нашего рассмотрения мы не будем стараться охватить все. Мы уделим особое внимание современному американскому обществу и отдельным идеологическим течениям и этническим группам, придавшим очертания его истории и продолжающим влиять друг на друга по сей день. При этом мы по большей части не сможем руководствоваться данными контролируемых лабораторных или <полевых> исследований. Вместо этого мы будем во многом полагаться на наблюдения и идеи влиятельных мыслителей, рассуждавших о сложных взаимоотношениях между объективными обстоятельствами и субъективной интерпретацией как о факторах, определяющих коллективную жизнь людей.

СИТУАЦИОННЫЕ ДЕТЕРМИНАНТЫ КУЛЬТУРЫ

Влияния экологии, экономики и технологии

Каким же образом социальным группам удается вырабатывать и сохранять характеристики, делающие их отличными друг от друга? Многие социальные мыслители и особенно Карл Маркс, отвечали на этот вопрос в терминах внешних экологических и экономических факторов (LeVine, 1982; В. Whiting & D.W.M. Whiting, 1975). Так, например, утверждают, что общество охотников и собирателей поощряет личную инициативу, но вместе с тем требует от своих членов групповой солидарности и приветствует ее проявление, поскольку эффективное преследование добычи требует подобных качеств. Земледельческие общины не поощряют независимость и агрессивность, делая акцент на послушании и ответственности, поскольку именно это сочетание качеств требуется для планомерного использования ресурсов и последовательных усилий по возделыванию посевов. В отличие от земледельческих, животноводческие общины, жизнеспособность которых зависит от благополучия стада, наоборот, весьма склонны к агрессии, поскольку похищение скота у соседних племен (а также, по возможности, уничтожение их мужчин с целью избежать возмездия) является надежным путем к процветанию, в то время как неспособность или нежелание сражаться представляет собой приманку для более агрессивных конкурентов.

Данный ситуационистский тезис об эволюции культурных обычаев (практик) и ценностей выглядит весьма привлекательно. И некоторые классические корреляционные исследования действительно обнаруживают наличие подобных взаимосвязей между характерными чертами или ценностями людей, с одной стороны, и способами добывания пищи и приобретения богатства - с другой (Barry, Child & Bakon, 1959). Однако в подобных корреляционных исследованиях трудно отделить причины от следствий, т.е. определить, до какой степени принятые в обществе ценности и характерные паттерны социального поведения действительно представляют собой следствия, а не причины (по крайней мере частичные) сложившихся в нем экономических условий. Ввиду этого социальные исследователи проявляют особый интерес к разного рода <естественным экспериментам>, в которых экологические требования и возможности изменяются тем или иным образом под влиянием исторических обстоятельств, позволяя, в свою очередь, наблюдать природу вызванных ими изменений в сфере культурных ценностей, обычаев и социальных институтов.

Далее мы рассмотрим два особенно интригующих подобных эксперимента, имевших место на территории Америки.

Трансформация культуры равнинных индейцев. Знакомство с промышленными товарами и технологиями, привносимыми торговцами, завоевателями, колонизаторами или религиозными миссионерами, в течение долгого времени было источником внешнего влияния, которому были подвержены многие культуры нашей планеты. Одним из таких экспериментов по перениманию технологий, имевшим особенно впечатляющие последствия, стало в начале XVII в. использование лошадей в быту охотников и собирателей американского запада. На протяжении жизни шести поколений, сменивших друг друга с момента первого контакта индейцев с отбившимися лошадями испанских конкистадоров, на Большой западной равнине Америки сформировалась и процветала развитая культура конных кочевников (Lowie, 1954).

Экономические преимущества использования лошадей состояли в облегчении перевозок (для которых ранее использовались собаки) и охоты на крупных зверей, в особенности на бизонов (которых раньше приходилось преследовать пешком, что было гораздо менее эффективно). Однако влияние лошади на культуру равнины выходило далеко за пределы оптимизации существующих видов деятельности. Обладание лошадями, а также способность добывать их в походах, используя затем для продажи или во время церемоний, стали признаками престижа и власти. Огромный разрыв в благосостоянии и социальном статусе между членами отдельно взятого племени, равно как и между разными племенами, стал важным фактом социальной жизни индейцев. Кроме этого, обладание большими стадами (зачастую до нескольких тысяч голов на одну деревню) требовало частой перемены мест с целью предоставления им новых пастбищ, что в свою очередь стимулировало контакты между племенами, пребывавшими ранее в изоляции. В результате на огромной территории произошло выравнивание культурных характеристик населявших ее племен. По мере того как племена перенимали друг у друга орудия и приемы для более эффективной охоты на бизонов и переработки продуктов этой охоты, они утрачивали черты своей более древней культуры. Сиу, например, перестали пользоваться каноэ, а шауни прекратили возделывать кукурузу. Одновременно с этим у них развился воинственный дух и утвердилась традиция прославления воинской доблести, что делало представителей этих племен все менее похожими на навахо, гопи, ирокезов и других неравнинных индейцев.