Н.А. Панова 23 страница

Индивидуалистические культуры, которые отнюдь не случайно преобладают в странах Западной Европы, породивших протестантскую Реформацию, и в Северной Америке, демонстрируют противоположные ориентации. Для них характерен акцент на личных целях, интересах и предпочтениях. Социальные взаимоотношения диктуются общностью индивидуальных интересов и притязаний и поэтому подлежат изменению по мере изменения с течением времени соответствующих интересов и притязаний. В подобных обществах выбор индивидом стиля одежды, друзей, занятий или супруга относительно свободен от диктата со стороны семьи, соседей или еще кого-либо, с кем его могут связывать традиционные ролевые отношения.

Как подтверждает долгая история цитируемых в главе 2 исследований социального влияния в Америке, речь, конечно же, не идет о том, что люди в таких обществах не испытывают влияния со стороны окружающих. Скорее это означает, что степень социального влияния в индивидуалистических обществах не представляет собой всецело продукт возникающих на ранних этапах жизни индивида и основанных на традициях внутригрупповых уз. Так, представители относительно коллективистских по характеру культур могут при определенных обстоятельствах проявлять меньшую конформность, чем люди, принадлежащие к более индивидуализированным культурам. Например, данные одного исследования(Ргавег, 1970) говорят о том, что японцы могут быть в меньшей степени, чем американцы, склонны проявлять конформность в исследованиях, построенных по схеме, подобной парадигме Эша. Предположительно это происходит потому, что в данной парадигме испытуемых не ставят в условия социального давления, исходящего со стороны значимой для них социальной группы, концентрирующейся на традиционной, важной для группы теме. По этой же причине испытуемые-японцы проявили меньшую склонность придавать значение пожеланиям незнакомых людей или иностранцев, чем испытуемые-американцы из штата Иллинойс (Triandis et а1., 1988). Однако те же самые испытуемые-японцы проявили большую реактивность на пожелания своих коллег по работе.

В традиционных коллективистских обществах индивид склонен идентифицировать себя с единственной и тотально значимой группой - одной и той же на протяжении всей его жизни. Члены группы связаны друг с другом посредством сложнейшей паутины взаимных обязательств и ожиданий, во многом не подлежащих обсуждению, а достижения и проступки каждого члена подобной группы представляют собой важный источник гордости или стыда для группы в целом. Напротив, в более индивидуалистических обществах люди находят сравнительно простым и желательным постоянно присоединяться к новым социальным группам, заводить новые знакомства. При этом разрывание предыдущих социальных связей также воспринимается ими как нечто достаточно легкое и приемлемое. В индивидуалистических обществах социальные связи сопряжены с менее значительными привилегиями и обязательствами, а благополучие индивида (психическое, равно как и материальное) в меньшей степени зависит от судьбы или одобрения со стороны родственников или местного сообщества.

Отчасти индивидуалистская ориентация представляет собой наследие протестантской этики и капитализма. Принадлежность индивида к традиционной общине или гильдии со временем была заменена отношениями, основанными на рациональном удобстве и объединениями, образуемыми исходя из представляющихся возможностей и личного интереса. Подобная ориентация находит отражение также в приемах и методах воспитания детей. Принадлежащие к индивидуалистическим культурам родители более склонны требовать и поощрять в своих детях независимость и стремление к личным достижениям и менее склонны подчеркивать необходимость сотрудничества и одобрения со стороны окружающих (Barry, Child & Bacon, 1959; Hess, 1970; Laosa, 1981; Rosen, 1959).

Индивидуалистическая ориентация связана не только с экономическими ценностями и потребностями в достижении, благоприятствующими современному капитализму, но и со свойственным ему эгалитаризмом. Коллективистские общества спокойно воспринимают неравенство, основанное на наследственных прерогативах или социальном положении. В высшей степени традици-оналистская кастовая система, все еще сохраняющаяся в современной Индии (а также подкрепляющая ее вера в перевоплощение души, в соответствии с которой относительные преимущества или лишения воспринимаются как следствия деяний, совершенных в предыдущих жизнях), представляет собой крайнее проявление этой свойственной коллективизму особенности. Менее экстремальный пример являет нам почтение, с которым относятся к врачам, учителям или аристократам в небольших деревнях Южной Италии. По имеющимся у нас данным, традиционные нормы остаются там в силе, и стоящие в очереди в мясную лавку отцы семейств всегда готовы посторониться при появлении человека, имеющего более высокий социальный статус, и даже настаивать, чтобы <господина> обслужили первым. Сравните эти обычаи с нормами, существующими в крайне индивидуалистической и эгалитарной субкультуре студенческого городка, где только что нанятая на работу секретарша или младший научный сотрудник пользуются теми же правами в отношении удобных мест для парковки, что и заслуженный профессор (и, конечно же, они должны будут уплатить столь же солидный штраф за парковку в неположенном месте из своей гораздо более низкой зарплаты).

Как правило, индивидуалистические культуры в среднем более богаты и более производительны, чем коллективистские, хотя то, что с недавнего времени в роли ведущей промышленной державы выступает Япония, делает эту зависимость не такой убедительной, как раньше. [Маркус и Китаяма (Markus, Kitayama, 1991) утверждают, что мотивация достижения, лежащая в основе экономических успехов Японии, может быть связана не с индивидуалистическими ценностями, как на Западе, а с коллективистски-ми устоями, такими, как семья, честь и лояльность по отношению к коллективу.]

Другое дело, являются ли индивидуалистические общества более здоровыми или мудрыми (Bellah et а1., 1985)? Некоторые интересные данные об издержках индивидуализма недавно поступили из области психологии здоровья. В соответствии с материалами специально организованных опросов и текущей статистики убийств, самоубийств и смертности от заболеваний, связанных со стрессом, анонимность и одиночество, характерные для индивидуалистических обществ, вынуждают живущих в них людей платить за это очень высокую цену (Triandis et а1., 1988). В одной из двух особенно убедительных подборок статистических показателей речь идет об уровне инфарктов. Во-первых, уровень инфарктов среди белых американцев, проживающих в Соединенных Штатах Америки, почти в пять раз выше уровня аналогичного заболевания среди японцев, живущих в Японии. Во-вторых, живущие в Америке культурно адаптированные японцы (т.е. говорящие дома по-английски, относящиеся к своим детям скорее на американский, чем на японский манер) в большей степени подвержены сердечным приступам, которые случаются у них примерно в пять раз чаще, чем у их сохранивших культурную самобытность соотечественников, также проживающих в Америке - даже после исключения влияния переменных, связанных с образом жизни, - таких, как диета, курение и физические упражнения (Marmet & Syme, 1976). Все эти факты означают, что характерная для коллективистских обществ социальная поддержка выступает в роли буфера, смягчающего стресс.

Говоря в целом, коллективисты платят свою цену в виде экономических и социальных ограничений, пожиная взамен плоды в виде социальной поддержки. Индивидуалисты обладают большими правами в отношении своих визави и большим выбором в отношении того, с кем из них иметь дело, но в случае, если у членов индивидуалистической культуры возникают проблемы, то они не могут с легкостью обратиться за помощью к окружающим. Функции, выполняемые в коллективистских обществах родственниками, знакомыми и коллегами, в индивидуалистических обществах берут на себя психотерапевты. Юристы играют в индивидуалистических обществах роль посредников в конфликтах, которые обычно носят затяжной и открытый характер, а решение их затягивается. В коллективистских обществах те же функции осуществляются приватно более старшими по возрасту членами или семейными кланами, или начальниками на работе, зачастую более оперативно и менее болезненно.

Авторы этой книги, будучи безнадежно индивидуалистическими американцами, тем не менее получают удовольствие, обнаруживая глубокие различия в культурном багаже друг друга. Росс вырос в нерелигиозной еврейской рабочей семье, в то время как Нисбетт - в протестантской семье, принадлежавшей к среднему классу. Многие различия между евреями и неевреями в отношении роли и влияния семьи настолько общеизвестны благодаря современным телевизионным программам, литературе и комиксам, что давно сделались культурными клише. Однако они все еще способны нас удивлять.

Однажды Росс вскользь обратил внимание Нисбетта на то, что вырос в семье, где от него постоянно ожидали проявления озабоченности мнением о нем многочисленных двоюродных дедов, на каждого из которых семья могла в случае нужды рассчитывать и к каждому из которых он регулярно заходил в гости. Нисбетт покачал головой и поведал, что он вырос, так и не зная, кем были большинство из его двоюродных дедов, и ничего от них не ждал; им самим вряд ли захотелось бы знать о каких-либо его достижениях или неприятностях, даже если бы они и узнали вдруг о них, то не проявили бы никакого участия, и даже если бы они его и проявили, ему было бы наплевать.

Возможно, этот жизненный пример поможет объяснить, почему выдающийся психолог личности и клиницист Джордж Кел-ли (George Kelly, 1955), подчеркивавший важность рассмотрения социальных феноменов с точки зрения самого индивида, указывал также и на необходимость учитывать этническую принадлежность клиента, определяя, является ли та или иная его реакция свидетельством патологии. Он заметил, например, что излишняя озабоченность клиентов-евреев семейными вопросами может быть ошибочно истолкована как патологическая личностная зависимость, если терапевт не будет знать о данном коллективистском аспекте жизни евреев.

Социальный контекст и процесс атрибуции на востоке и западе

На протяжении последних двух десятилетий североамериканские социальные психологи были активно заняты описанием стратегий и тенденциозностей, имеющих место в процессе формирования умозаключений о чертах личности и атрибуциях поведения.

Новейшие межкультурные исследования показывают, что в своих усилиях мы грешили некоторым этноцентризмом или по крайней мере неспособностью учитывать различия между культурами и суб-культурами. Для начала очень поучительно было бы обратить внимание на контраст между испытуемыми, чье поведение отражает принадлежность к какой-либо из двух культур - к индивидуалистической или к коллективистской.

Собственная значимость по сравнению со значимостью других. Интересный пример, приведенный Китаямой и его коллегами (Kitayama et а1., 1989), говорит о том, что, имея дело с себе подобными, коллективисты-японцы в меньшей степени, чем индивидуалисты-американцы, склонны рассматривать себя в качестве центра всеобщего внимания. Основания для подобного заключения не совсем непосредственным, но при этом весьма изобретательным образом были выведены из классического факта, касающегося оценки сходства.

В 1977 г. Эймос Тверски сообщил о неожиданном открытии, состоявшем в том, что оценки сходства двух предметов суждения зачастую бывают асимметричны. То есть испытуемые склонны считать, что Мадрид больше похож на Нью-Йорк, чем Нью-Йорк - на Мадрид, либо что шакалы больше напоминают собак, чем собаки - шакалов. Причины подобной асимметрии кроются, очевидно, в склонности испытуемых рассматривать более видный, важный и богатый ассоциациями Предмет в качестве подразумеваемого эталона или стандарта для сравнения и заключать, что менее видный и менее значимый объект имеет с ним больше сходства, чем это было бы при обратном сравнении.

Холиоук и Гордон (Holyoak & Gordon, 1979) вполне в духе данного обобщения установили, что испытуемые-американцы склонны считать, что другие похожи на них гораздо больше, чем они - на других. Иными словами, сравнительно незначимый, не бросающийся в глаза, когнитивно бедный <он> рассматривался как довольно похожий на значимого, видного, когнитивно богатого <Я>, но не наоборот. Китаяма и его коллеги продемонстрировали существование среди японцев прямо противоположного пат-терна. Полученный ими результат означал, что японцы, имеющие по сравнению с индивидуалистичными и <эгоцентричными> американцами более коллективистскую ориентацию, рассматривают окружающих как объекты, более важные и очевидно более достойные внимания, чем они сами.

Обобщенные взглады на свойства личности в сравнении с контекстно-зависимыми. В 1989 г. Казенс (Cousins, 1989) обнародовал результаты исследования, связанные с описанным выше феноменом. Он использовал тест <Кто я?> и продемонстрировал, что коллективисты-японцы в меньшей степени, чем американцы, склонны претендовать на обладание широкими, кросс-ситуативными личностными свойствами, проявляющимися в разных ситуациях. Так, отвечая в свободной форме на вопросы теста, в которых не было задано никакого конкретного контекста, японцы перечислили в четыре раза меньше абстрактных психологических свойств (например, <я - оптимист>), чем американцы, но в то же время в три раза больше социальных ролей и вариантов контекста (например, <я член драмкружка>). Когда же были заданы определенные контексты, именно японцы были более склонны прибегать к описанию самих себя с помощью личностных атрибутов (например, <дома я иногда ленив> или <в школе я трудолюбив>).

Каузинс утверждает, что данный паттерн приобретает смысл, если его рассматривать в свете понимания японцами того, что их поведение обусловлено социальным контекстом. Наоборот, американцам нравится думать о себе как об обладателях набора личностных свойств, не зависящих как от конкретных с кем-либо отношений, так и от специфических ситуационных контекстов.

Похоже, что фуцяаментальная ошибка атрибуции не свойственна индийцам. Тот факт, что азиатские испытуемые-коллективисты придают большой вес социальному контексту, также может влиять и на объяснение ими социального поведения. Джоан Миллер (Joan Miller, 1984) показала, в частности, что индийцы более, чем американцы, склонны объяснять происходящее в терминах ситуационных и контекстуальных факторов. Как уже упоминалось в главе 5 (где мы рассматривали результаты исключительно испытуемых-американцев), Миллер попросила своих испытуемых для начала описать, а затем объяснить какой-либо <хороший> или <плохой> поступок, совершенный недавно кем-нибудь из их хороших знакомых. Данные испытуемыми объяснения были распределены по категориям, из которых к предмету нашего рассмотрения наиболее близки те, которые соответствуют общим личностным дис-позициям (к примеру, <щедрость> или <неуклюжесть>) в сравнении с контекстом (например, <там не было больше никого, способного прийти на помощь>, или <было темно>). Сталкиваясь с необходимостью давать объяснение негативному или отклоняющемуся поведению, индивидуалистичные, личностно-ориентиро-ванные испытуемые из США прибегали к терминам общих личностных диспозиций в 45% случаев, тогда как индийцы делали это лишь в 15% случаев.

Аналогичным образом для объяснения позитивного или про-социального поведения американцы использовали диспозицион-ные объяснения в 35% случаев, в то время как индийцы - лишь в 22%. Наоборот, для объяснения отклоняющегося поведения индийцы в 32% случаев приводили контекстуальные доводы, в то время как американцы прибегали к ним лишь в 14% из них. В отношении же просоциального поведения индийцы пользовались кон-текстуальными объяснениями в 49% случаев, в то время как испытуемые-американцы - лишь в 22%.

Для того чтобы показать, что расхождения между объяснениями, даваемыми американцами и индийцами, не проистекают из каких-либо различий между описанными действиями, Миллер прибегла к элегантному контрольному сопоставлению. Она попросила своих американских испытуемых дать объяснение поведению, о котором говорили испытуемые-индийцы. Американцы объяснили поведение индийцев, используя диспозиционные и контекстные термины в той же пропорции, что и при описании поступков своих знакомых. Последнее полностью согласуется с выдвинутой Миллер гипотезой о культурных различиях.

Означает ли это, что индийцы не подвержены фундаментальной ошибке атрибуции, из чего в свою очередь вытекает вопрос: а настолько ли эта ошибка <фундаментальна>? Очень может быть, что это именно так. Однако чтобы установить это, одного исследования Миллер недостаточно, поскольку существует еще возможность того, что ситуационные факторы действительно оказывают большее влияние на поведение людей на Востоке, чем на Западе. И действительно, ученые, противопоставляющие индивидуалистические культуры коллективистским, исходят в первую очередь именно из этого. Если так, то дело не в том, что индийцы проявляют более глубокое проникновение в природу ситуаций, а просто в том, что они объясняют иное, а именно - более ситуативно обусловленное поведение.

Нам, однако, кажется, что истина включает в себя оба эти фактора, т.е. ситуационные влияния, существующие в любом не-западном контексте, с одной стороны, могут быть более мощными детерминантами поведения, а с другой стороны, представлять собой и более бросающиеся в глаза его объяснения. Поэтому мы предполагаем, что индийцы, равно как и многие другие представители коллективистских культур, действительно менее подвержены фундаментальной ошибке атрибуции, чем американцы.

Приведенные в качестве примера исследования наглядно подтверждают то, что различные культуры интерпретируют мир принципиально по-разному. Из них также следует, что отмеченные когнитивные различия могут иметь и фундаментальные социальные причины.

Социальный класс и локус контроля

Наряду с существующим между различными культурами мира <горизонтальным> разделением по атрибутивным предпочтениям, существует и в чем-то связанное с ним <вертикальное> разделение, связанное с принадлежностью к социальному классу. Люди, обладающие более низким социально-экономическим статусом (СЭС), гораздо более склонны относить происходящее с ними на счет причин внешнего порядка, чем люди, имеющие более высокий СЭС (P. Gurin, G. Gurin & Morrison, 1978). Люди с более низким СЭС более склонны, например, считать, что <многие несчастья в жизни человека происходят по причине невезения>, в то время как люди с более высоким СЭС имеют склонность полагать, что <неудачи людей являются следствием допускаемых ими ошибок>. Люди с более низким СЭС также склонны считать, что <продвижение человека зависит от знакомств с нужными людьми>, в то время как люди с более высоким СЭС более склонны полагать, что люди продвигаются в жизни благодаря своим талантам и хорошо выполняемой работе: <знакомство с нужными людьми не имеет к этому никакого отношения>.

Подобные атрибутивные предпочтения коррелируют с предпочитаемыми ценностями. Люди с более высоким СЭС ценят автономию и личную инициативу выше, чем люди с более низким СЭС. Возможно, это имеет место по той основательной и достаточной причине, что их заработок в большей степени зависит от эффективности решений, принимаемых ими лично (Kohn & Schooler, 1969]. Люди, имеющие более высокий СЭС, больше ценят независимость суждения и способность опираться на собственные силы, а также проявляют больший интерес к тому, почему и как что-либо происходит, чем люди с более низким СЭС. Люди с более низким СЭС ценят респектабельность и способность ладить с другими людьми в большей степени, чем люди, обладающие более высоким СЭС. В воспитании своих детей люди с более высоким СЭС делают акцент на развитие у них ответственности и самоконтроля, в то время как люди с более низким СЭС уделяют особое внимание хорошим манерам и послушанию родителям.

Таким образом, люди с относительно более низким и более высоким СЭС различаются между собой своими представлениями о причинности, а также разделяемыми ими ценностями, связанными с тем, откуда эта причинность происходит. Люди с более высоким СЭС предполагают, что результаты деятельности людей являются в первую очередь непосредственным отражением их действий, в то время как люди, обладающие более низким СЭС, скорее склонны считать, что результаты их деятельности находятся вне их контроля. Конечно, подобные атрибутивные предпочтения в существенной степени являются отражением реального положения дел. В реальности люди, обладающие более высоким СЭС, оказывают больше влияния на свои результаты как в профессиональной сфере, так и в личной жизни, чем люди с более низким СЭС. Ценности, разделяемые каждой из этих двух групп, тоже можно рассматривать как реакцию на объективно существующую ситуацию. Родители, обладающие более высоким СЭС, предпочитают видеть своих товарищей, своих детей и себя самих любознательными и настроенными на владение ситуацией, как это и пристало руководителям и профессионалам. Родители с более низким СЭС отдают предпочтение послушанию и способности ладить с другими - свойствам, которые могут быть по достоинству оценены работодателями и друзьями. (Необходимо все же заметить, что различия между социальными классами, по какому бы критерию ни судить об их масштабности, невелики. Пока не ясно, происходит это потому, что различия действительно незначительны, или же потому, что методология словесного опроса затушевывает реальные различия. Исследование методом включенного наблюдения, предпринятое Хитом (Heath, 1983), говорит о существовании действительно серьезных различий между классами в способах социализации, связанных с воспитанием независимости, опоры на собственные силы и восприятия собственной эффективности.)

Обнаружение различий между социальными классами в выражаемых ими идеологиях и ценностях означает победу ситуациони-стского, экономико-детерминистского взгляда на культуру. По большей части межклассовые различия могут быть поняты в связи с той работой, которой заняты представители того или иного класса и к которой они подспудно готовят своих детей. Тем не менее, возникнув однажды, подобные различия в перспективе могут иметь объективные или же субъективные последствия, создавая дополнительные ограничения для людей с более низким СЭС и дополнительные преимущества для людей с более высоким СЭС.

Различия между регионами США как Культурные различия

Региональные различия в стиле атрибуции. Существует еще одно культурное различие в стиле атрибуции, связанное с только что обсуждавшимися национальными и классовыми различиями, которое может быть выявлено путем сопоставления двух регионов Соединенных Штатов Америки. Симз и Бауманн (Sims & Baumann, 1972) обнаружили, что южане в большей степени, чем северяне, верят во внешний контроль над значимыми событиями. Чтобы исследовать и документировать это различие, ученые предложили своим испытуемым (которые все принадлежали к среднему классу) закончить начатые фразы так, как они считали нужным. Так, например, когда испытуемым предлагалось закончить фразу <Что касается моей жизни, то Бог...>, южане были более склонны закончить ее: <управляет ею>, в то время как северяне склонялись в сторону концовки: <наблюдает за мной>. Иными словами, испытуемые-южане приписывали Богу активную роль, всецело отрицая собственную ответственность за свою судьбу, в то время как северяне отводили Богу благотворную, но при этом пассивную роль, приписывая ответственность за происходящее в первую очередь себе. Аналогично южане были более склонны заканчивать фразу, типа <Я верю, что удача...> словами, подразумевающими, что удача имеет огромное значение (например, <может сделать человека богатым или бедным>), в то время как северяне склонялись в сторону окончания, вообще отрицающего ее существование, либо значимость (<не существует>). Наконец, испытуемые-южане были более склонны завершать фразу <Достижение успеха в жизни зависит от...> любыми словами, подразумевавшими важность моральных устоев или Божьей воли, в то время как северяне были более склонны завершать ее сентенцией о важности работы.

Особенно интригующий характер работе Симза и Бауманна придает то, что они попытались показать, каким образом подобные различия в атрибутивных склонностях могут иметь последствия для жизни и смерти людей. Свое рассуждение они начинают с упоминания об интересном факте: на юге страны от торнадо* гибнет гораздо больше людей, чем на севере. Его нельзя объяснить ни различиями в частоте или силе торнадо в этих двух регионах, ни тем, что торнадо захватывает более или менее плотно заселенные территории, ни вообще какими бы то ни было правдоподобными физическими причинами. Они утверждают, что различие в уровне смертности, который на юге в несколько раз выше, проистекает из разницы между принимаемыми северянами и южанами превентивными мерами - разницы, вполне согласующейся с различиями в воззрениях, обнаруженными в ходе теста с неоконченными предложениями.

Иными словами, можно ожидать, что северяне, полагающие, что результаты их деятельности зависят от их собственных действий, будут проявлять больше внимания к прогнозам погоды, уходя в укрытие при приближении торнадо. От южан же, более склонных полагать, что все происходящее в их жизни находится во власти Судьбы либо Бога, можно ожидать проявления меньшего внимания к сводкам погоды и меньшей склонности забираться в укрытие при неблагоприятном прогнозе.

Чтобы проверить данное предположение, Симз и Бауманн предложили своим испытуемым закончить предложения, имевшие отношение к торнадо, например: <Когда объявляют предупреждение о торнадо, я...>. В соответствии с выдвинутой исследователями гипотезой испытуемые-северяне чаще говорили, что <внимательно слушают сообщения по радио и телевидению>, тогда как южане оказались более склонными завершать фразу словами, типа: <я слежу за небом>. (Очевидно, что наблюдение за небом помогает судить о реальных масштабах опасности в меньшей степени, чем регулярное прослушивание новостей по радио.) Аналогичным образом, когда исследователи предлагали испытуемым закончить фразу <Спасшиеся от торнадо...>, испытуемые-северяне предлагали окончания, так или иначе связанные с потребностью спасшихся в оказании помощи, в то время как южане акцентировали внимание на негативных эмоциях, которые могли бы испытывать выжившие.

*Типичное для равнинных районов США атмосферное явление - смерч. (Примеч. пер)

Необходимо заметить, что экстернальные установки, характерные для южан, равно как и для коллективистов вообще, являются чем-то вроде палки о двух концах. Существует несколько исследований, посвященных тому, что происходит, когда семья испытывает удар, подобный, например, смерти ребенка или транспортной катастрофе. Оказывается, что в этих случаях семьи, имеющие более внешнюю, религиозную ориентацию, оправляются от удара быстрее и с большей готовностью возвращаются к плодотворной жизни (Bahr& Harvey, 1979; Bomstein, Clayton, Hlikas, Maurice & Robins, 1973; Mcintosh, Silver & Wortman, 1989; Sanders, 1980).

Региональные различия в уровне убийств. Значение культурных различий для жизни и смерти не ограничивается одним лишь рассмотренным выше аспектом. Давно известно, что различные регионы Соединенных Штатов Америки резко отличаются друг от друга по уровню убийств. Этот уровень в больших городах более высок, чем в маленьких или в сельской местности (и поэтому этот уровень в США в целом выше, чем в Канаде или в какой-либо другой индустриально развитой стране). Существуют, однако, и очевидные различия между севером и югом самих Соединенных Штатов Америки. В штатах, входивших до гражданской войны в Конфедерацию, а также в южной части западных штатов уровень убийств гораздо выше, чем на севере.

Чем же можно объяснить эти региональные различия? Одно за другим целые поколения исследователей данного вопроса придерживались мнения, что эти различия сугубо культурного порядка. В отличие от основанного пуританами общества на севере, юг Соединенных Штатов Америки заселялся представителями класса головорезов-кабальеро, происходившими из аристократии или крупных землевладельцев, а тайже старожилами медвежьих углов Шотландии и Ирландии. Представители ни одной из этих групп не испытывали тяготения к трезвой протестантской этике, описанной Вебером. Оружие и схватки, бывшие в обычае как у английской аристократии, так и у провинциалов, ценились этими людьми очень высоко. Как отмечал Токвиль, подобное различие в культурном наследии усугублялось культурными последствиями рабства. Белые мужчины на юге были освобождены от обязанности работать, что оставляло им время для охоты, воинских упражнений и стычек - и ради забавы, и всерьез. Рассматривая этот естественный эксперимент, Токвиль сравнивает рабовладельческий штат Кентукки со свободным штатом Огайо. Для сравнения специально были выбраны штаты, расположенные на одной географической широте (штат Кентукки находится восточнее, но не южнее штата Огайо).

Белый житель Огайо, обязанный обеспечивать свое существование собственными усилиями, рассматривает продолжительное процветание как главную цель своего существования; а поскольку его земля предоставляет неисчерпаемые ресурсы для его промыслов,... он отважно вступает на любой путь, который открывает перед ним судьба,... и та жадность, с которой он стремится к собственной выгоде, выглядит своего рода героизмом.