Виртуальность

Сам этот термин стал нынче таким заезженным, что употребляется уже просто как синоним абсолютной современной новизны относительно даже недавнего прошлого. Он совершенно не ассоциируется с идеей добродетели (virtus), лежащей в основе слова, а только лишь с бесконечно новыми возможностями расширения жизненного пространства, будто раньше человек жил только в мире традиционного, а теперь только в мире завораживающей и захлебывающейся новизны. Достаточно посмотреть книги Бодрийара о современной системе вещей, о новых позициях вещей относительно человека, чтобы утвердиться и чуть ли не полностью увлечься этой безудержностью. Предыдущие рассуждения Августина о новизне должны несколько охладить разгоряченные головы, поскольку и в его время христианство рассматривало себя только в свете нового. Нынешнее представление христианства как традиции, не отличающей себя от ритуала, догматов, свидетельствует о перерождении христианства. Я думаю, что сейчас снова уселся бы Августин на второй срок выяснять перспективы выведения его из града земного, где христианство представляется выродившимся в дешевый мистицизм, мирской практицизм или псевдоучительство. “Одна женщина однажды просто повязалась платочком, взяла в руки тряпку, стала обихаживать свой дом, а попутно ходить за прокаженными. И христианство победило”, — сказал некий священник в ответ на мои предположения теоретической невозможности связи христианства с культурой, замешанной на язычестве, ибо это ведет к десакрализации христианства. Такая простота хуже воровства, ибо она ни слова не говорит о непосредственном личном опыте преображения. А ухаживать за прокаженными можно и без этого опыта, достаточно обладать строго определенным медицинским знанием и порядочностью.

И, разумеется, его заинтересовали бы новые экономические, политические, физические возможности современной жизни, позволившие отказаться от теологической философии в пользу имманентной и требующие выработки новых этических регулятивов виртуальности, при которых она только и может называться виртуальностью.

Если раньше этика формировалась или внутри социума, будучи своего рода традицией, где некий прецедент рассматривался как случай, происшедший внутри традиции, то есть обладавший понятными мотивациями и обоснованный системой долженствований, или рассматривалась как сакральное установление, то нынче ее надо формировать, с одной стороны, на основании казусов, которые только еще могут создать базу традиции или же могут остаться единичными, с другой стороны, на основании опережающих технологий, то есть на основании пред-положенности. Это, если так можно выразиться, “становящаяся этика”. В любом случае при формировании этики начинает использоваться возможностная логика, обеспечивающая выбор индивида и предлагающая варианты последствий этого выбора. Игнорирование этих факторов ведет к простой констатации этической нейтральности, вызывающей неприятие ее со стороны противников такой констатации (так происходило с многими постмодернистскими констатациями, в частности Ж.Деррида, о чем он резко и справедливо сказал: “Некоторые умы видят в Деконструкции (как будто она существует в единственном числе) современную форму безнравственности, аморальности или безответственности и т.д. (слишком известные речи, заезженные, но неустаревающие: ну и бог с ними)” [6, с. 32]), упование на архаические этические системы как единственно спасительные или даже требование их возврата. В свою очередь это рождает немыслимые смехотворно-кентаврические образования, подобные тем, что недавно произошли у нас с принятием символики: монархического орла, буржуазного флага и коммунистического гимна. Сама неприязнь к констатациям этического нейтралитета обнаруживает не просто страх перед новой политико-социально-экономическо-биологическо-техническо-медицинской действительностью, но крах старой этики, ибо оказалось, что ни личность, столь интенсивно заявлявшая о себе в философии, политике и пр., как микрокосм, как реализатор “идеала транс-исторической бытийности”, ни феноменологизм с его не-персонологичностью, с его самообретанием внутри некоей данности не в состоянии противостоять этому миру, который вновь начинается “сначала”, ибо старая власть кончилась, а новая не собирается все эти направления “ни уничтожать, ни содержать” [7, с. 7–8]. Потому что возникшие отношения этического партнерства требуют не возрождения идеи эквивокации, двуосмысленности реальности, предполагающей равенство и множественность смыслов одной и той же вещи, а утверждения идеи, если воспользоваться термином К.Свасьяна, эквипотенциальности, когда нечто членимое оборачивается рядом новых могущих существовать независимо друг от друга целостностей [8, т. II, с. 771]. И здесь опыт Августина и философов Ланской школы оказывается очень важным, поскольку он довольно четко обнаружил границы и возможности человеческого душевно-плотского существования. Более того, за этими границами обнаружились совершенно новые функции современного врачевательного искусства, столь необходимого для существования не только одного отдельно взятого человека, но мира в целом. Врач должен снова стать философом именно в силу своего гностического статуса. А пациент, то есть каждый из нас, должен воспитать себя религиозно (не в смысле конфессиональности) озабоченным здравомыслием своего существования. Ибо чтобы эволюционировать в бессмертие, надо сперва лишиться наказания смертью.

Литература

1. Аврелий Августин. О Граде Божием. М., 1994.

2. Платон. Апология Сократа // Платон. Собр. соч. в трех томах. T.I. M., 1968.

3. Тертуллиан. О воскресении плоти // Тертуллиан. Избр. соч. М., 1994.

4. Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб., 1995.

5. Аристотель. Об истолковании // Аристотель. Собр. соч. в четырех томах. Т. 2. М., 1978.

6. Деррида Ж. Эссе об имени. СПб., 1998.

7. Пятигорский А. Предисловие I // Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. М.-СПб., 2000.

8. Ницше Ф. Соч. в двух томах. М., 1990.

9. Боэций. Против Евтихия и Нестория // Боэций. “Утешение философией” и дру­гие трактаты. М., 1990.

10. Петр Абеляр. Диалог между Философом, Иудеем и Христианином // Петр Абеляр. Теологические трактаты. М., 1995.

11. Библер В.С. Нравственность. Культура. Современность. (Философские раз­мышления о жизненных проблемах). М., 1989.

12. Бернард Клервоский. О благодати и свободе воли // Средние века. Вып. 45. М., 1982.

13. Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997.

14. Платон. Софист // Платон. Собр. соч. в трех томах.

15. Боэций. Утешение философией // Боэций. “Утешение философией” и другие трактаты.

16. Библер B.C. На гранях логики культуры. М., 1997.

17. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998.

18. Знамя. 2000. №10.

19. Боэций. Комментарий к Порфирию // Боэций. “Утешение философией” и другие трактаты.

20. Неретина С.С. Концептуализм Абеляра. М., 1996.

[1] Словом “факт” традиционно переводят витгенштейновский термин Tatsache. Слово ситуация мы используем для Sachverhalt. В переводе М.С.Козловой этот термин передается как со-бытие. Такой перевод кажется нам не вполне удачным, поскольку вызывает естественные ассоциации с обычным русским словом “событие”, которое никак не может быть здесь использовано.

[1] Выше, используя слово “факт”, мы понимали примерно в том смысле, в каком его понимает Рассел в “Логическом атомизме”.

[1] Здесь обнаруживается важная особенность рассуждения Витгенштейна. С одной стороны, объекты — это именно структурные единицы бытия, т.е. нечто реальное, “субстанция мира”. Но с другой стороны — это именно логические атомы. Обнаружить их можно лишь логическим путем. В этом и состоит их загадочность. Совершенно непонятно, есть ли в мире нечто, что можно назвать объектом. Точно так же весьма проблематично обнаружить в языке какие-нибудь слова, которые можно было считать именами объектов.

[1] Более точно следовало бы сказать так: “каждой индивидной константе языка соответствует элемент множества интерпретаций, а каждой предикатной константе — отношение элементов этого множества”.

[1] Термин “вещь” обычно не используется в рассуждениях, касающихся математики. Принято говорить об “объектах” или “индивидах”. Однако в нашем рассуждении слово объект уже зарезервировано, а слово “индивид” едва ли уместно. Индивидом, т.е. “неделимым”, является как раз объект, поэтому использование этого термина для обозначения сложных, состоящих из частей конструкций было бы по меньшей мере странно.

[1] Поскольку действие — это объект и элемент ситуации, сказанное означает, что оно мыслится в момент его совершения.

[1] Априоризм, на наш взгляд, именно в том и состоит, что правило предшествует действию и не производится никаким действием. Опыт есть прошлая деятельность, т.е. совокупность действий, а действия не производят правил.

[1] Может возникнуть впечатление, что объекты определяют структуру, что она зависит от способности объектов сочетаться друг с другом. Последующее рассуждение покажет, что это не так. Одна и та же структура возникает в ситуациях, содержащих совершенно различные объекты.

[1] Можно, конечно, сказать, что проведение прямой не есть элементарная операция, потому что его всегда можно разбить на части (или на этапы). Однако каждая часть такого построения представляет собой то же самое построение и часть принципиально не отличается от целого.

[1] Интересно заметить, что, следуя Евклиду, в качестве объекта нужно выделить еще и окружность.

[1] Мы снова используем здесь необычный для математики термин “вещь” по причинам, изложенным в сноске 5.

[1] Слово “показывать” очень точно отражает суть дела. Предложение являет структуру самим своим видом. Анализ предложения позволяет распознать, как связаны друг с другом имена. Оно, таким образом, есть сама воплощенная структура. Тем не менее слово “показывать” остается именно метафорой, потому что саму структуру видеть нельзя. Она есть чисто логическое образование.

[1] Подтверждение гипотезы здесь надо понимать в несколько необычном смысле. Подтверждается, конечно, не истинность высказанного предложения, а его применимость в решении задачи.

[1] Иррациональные числа допускают геометрическую интерпретацию, поэтому любое предложение о них все же описывает конструируемую ситуацию. Есть, однако, глубокий смысл в том, чтобы понимать их именно как числа, а не как отрезки прямой. Ведь аксиоматика действительных чисел позволяет чисто дедуктивным путем получить все свойства натуральных чисел, выражающих идею счета, дискретной последовательности однородных действий.

[1] Слово “синтез” мы используем в смысле, практически совпадающем с кантианским.

[1] Что-нибудь типа:

Дождь есть падение сверху множества капель воды.

Попадание воды на твердую поверхность делает ее мокрой.

Асфальт есть твердая поверхность и т.д.

Важно, впрочем, иметь в виду, что такого рода дедукция требует принятия целого ряда допущений, которые также носят гипотетический характер. Подробнее об этом см. [3].

[1] Наши примеры относятся именно к предложениям наблюдения.

[1] Тот факт, что любое качество воспринимается лишь при сопоставлении с другим, довольно подробно описан Платоном в “Филебе” (24b-d). Подробное описание действия, производимого при синтезе качества, имеется в “Критике чистого разума” в разделе об антиципациях восприятия (В208–В218).

[1] Ср. “красный мир” у Витгенштейна [1].

[1] Заслуживает внимания попытка Карнапа выстроить всю онтологию на основании отношения осознанного сходства [7].

[1] Если строго придерживаться терминологии “Логико-философского трактата”, то они вообще не являются объектами.

[1] Наверное, можно теоретически предположить, что гипотеза логически эквивалентна объясняемым наблюдениям, т. е. не только они выводятся из нее, но и она из них. Возможно, подобные случаи встречаются в юридической практике, когда факт совершения преступления данным лицом должен быть доказан, а не выдвинут в качестве гипотезы.

[1] Нельзя, однако, сказать, что вообразить можно все. С точки зрения синтеза воображения предложения могут быть осмысленными и бессмысленными. Последние содержат имена несовместимых действий. Они предполагают такую ситуацию, которую невозможно вообразить. Пример бессмысленного предложения: “Наполеон есть четное число”.