Глава 89. Тескатлипока

... странствует ночью по улицам, разыскивая преступников, <...> олицетворяет жертвенный нож.

– Я очень, очень люблю тебя, Макс. Когда сплю, – вдруг говорит Ада. – А когда я бодрствую, моя природа не велит мне любить кого бы то ни было. Кстати, имей в виду: та, другая, она любит тебя только когда бодрствует – для симметрии, очевидно. Не знаю, как она, но я, по счастию, не так уж много сплю...

– Почему – “по счастию?” – чтобы рассмешить ее, корчу обиженную гримасу. – Неужели это такая тяжелая работа – меня любить? Хуже, чем толкать вагонетку “Одесса – Жмеринка”?

Она довольна. Помнит, значит, старый анекдот про доктора и его пациента, терзаемого железнодорожными кошмарами.

– Я, видишь ли, не любовница, не блондинка и даже не брюнетка. Я – убийца. Это, мягко говоря, разные вещи.

Мы бредем по улице, взявшись за руки. Как‑то вдруг стало ясно, что в сложившихся обстоятельствах неспешная ходьба – идеальное занятие для нас обоих. Она разбавляет беседу, как молоко, добавленное в крепкий, горячий кофе: перебивает горечь, остужает жар, превращает колдовскую смесь в уютное домашнее пойло. Вот и славно. Не хочу я сейчас острых ощущений, сколь бы изысканы они ни были: не до жиру, не до нюансов. Мне бы в воде не сгореть, в огне не утонуть. О большем не прошу.

Я, кажется, заново учусь жить, как учится ходить человек, слишком долго пролежавший в постели. Опираясь на хладный костыль, или теплую дружескую руку – это уж кому как повезет. Мне‑то, как раз, повезло. Лапка у моей прекрасной убийцы сильная и теплая. Именно то, что требуется.

– Помнишь всю эту чушь, которую я тебе рассказывала? – неожиданно смеется Ада. – О том, почему я убивала скверных поэтов, бла‑бла‑бла...

– Да уж. Рассказывала ты, вероятно, не мне, но я помню. Такое поди забудь. Дескать, они уничтожают дух поэзии...

– Ага. Тебе я это рассказывала, или нет, спорить не будем. Сам когда‑нибудь разберешься, без моей помощи... Так вот, забудь эту чушь. Не подвернулись бы мне под руку поэты, придумала бы другую байку, для самоуспокоения. А все оказалось просто: такова моя природа. Время от времени я должна убивать, ничего не попишешь.

– И как ты выкручиваешься? – интересуюсь.

– А я не выкручиваюсь. Просто отправляюсь на охоту... Что касается представлений о смерти как о всемогущей, неумолимой даме с косой – дурацкая чушь! Нас, знаешь ли, много – по крайней мере, здесь, в Нижнем городе. И с косой, насколько мне известно, ходит только один законченный псих. Мужик, кстати. Здоровенный такой лоб... Всемогущих среди нас не наблюдается, зато почти все – милейшие люди. Ну, у меня, положим, тяжелый характер, но мы – я и тот тип с косой – скорее исключение.

– Я опять дурак и ничего не понимаю? Или ты действительно пытаешься мне втолковать, что работаешь Смертью? На полставки?

– Я не пытаюсь. Я просто говорю.

– Погоди‑ка. Ты убиваешь здесь, в Нижнем городе?

– Ну что ты ерунду метешь? Как маленький... В Нижнем городе нельзя ни жить, ни умереть. Здесь можно только быть. Чувствуешь разницу?

– Чувствую... наверное. То‑то со мной все как‑то не так!

– Конечно. Ты просто не привык быть. Или отвык. Тебе виднее...

– Слушай, – говорю. – Если ты – смерть, расскажи мне, что бывает после тебя. А то живу дурак дураком...

– Всякое бывает, – уклончиво отвечает Ада. – Каждому свое, знаешь ли...