Лекции по истории философии. Книга вторая 36 страница

Против всех этих догматических философских учений, не исключая такого рода критицизма и идеализма, скептические тропы обладают отрицательной силой обнаружения того, что то, чтò по утверждению этих философских учений есть некое «в себе», на самом деле не есть существующее в себе. Ибо такое «в себе» есть некое определенное и не может противостоять отрицательности, тому, что оно будет снято. Скептицизму делает честь то, что он осознал это отрицательное и столь определенно мыслил формы этого отрицательного. Скептицизм не аргументирует тем, что приводится, как говорят, некоторое возражение, не аргументирует указанием на возможность представить себе дело также и иначе; это было бы лишь какой-нибудь пришедшей в голову мыслью, случайной по отношению к тому знанию, которым по утверждению данного философского учения оно владеет. Скептицизм не представляет собою такого эмпирического способа рассуждения, а содержит в себе некое научное определение. Его тропы имеют предметом своего опровержения понятие, самую сущность определенности, и его опровержение определенного является исчерпывающим. В этих моментах скептицизм хочет доказать свою правоту, и скептик видит в этом воображаемое величие своего индивидуума. Эти тропы показывают наличие более высокой _{440}культуры диалектического сознания в развитии аргументации, чем мы это встречаем в обычной логике, в логике стоиков и канонике Эпикура. Эти тропы суть необходимые противоположности, в которые впадает рассудок. В особенности прогресс до бесконечности и предпосылка непосредственного знания часто встречаются еще и в наше время (см. выше стр. 437 – 438).

Таков вообще способ рассуждения скептиков; он имеет величайшее значение. Так как скептическое сознание обнаруживает во всем непосредственно принимаемом, что оно не представляет собою ничего прочного, ничего существующего само по себе, то скептики подвергли рассмотрению все особенные определения отдельных наук и показали, что они не представляют собою ничего прочного. Здесь не место излагать подробности этого применения скептической критики к различным наукам. Требовалась удивительная сила отчетливой абстракции, чтобы во всяком конкретном материале, во всем мыслимом познать эти определения отрицательного или противоположения и в этом же определенном находить его же границу. Секст, например, подвергает конкретному рассмотрению отдельные науки; он проявляет при этом огромную силу абстракции и во всех их определениях вскрывает другое их самих. Так, например, он опровергает определения математики, и притом он их опровергает не внешне, а исходя из них самих. Он возражает (adv. Math., III, 20 – 22) против утверждения, что существует точка, пространство, линия, плоскость, единица и т.д. Мы, не задумываясь, допускаем существование точки как простой единицы в пространстве, и согласно этому нашему допущению она не обладает измерением. Но если она не обладает измерением, то она не находится в пространстве и, таким образом, уже не является точкой. Она есть, с одной стороны, отрицание пространства; но, с другой стороны, поскольку ока есть граница пространства, она соприкасается с пространством. Это отрицание пространства, следовательно, причастно пространству, само является пространственным, и, таким образом, точка есть нечто в себе ничтожное, но тем самым она есть также и нечто диалектическое внутри себя. Скептицизм, следовательно, рассматривал также и спекулятивные идеи в собственном смысле, и он показал их важность, ибо обнаружение противоречия в конечном является существенным пунктом спекулятивного философского метода.

Двумя формальными моментами в этой скептической культуре являются: во-первых, сила сознания, его решимость отступить от самого _{441}себя и сделать своим предметом наличествующее целое, включая в это целое себя и свои операции. Второй момент заключается в том, чтобы схватить форму, в которой выступает предложение, содержанием которого наше сознание каким-либо образом занято, между тем как неразвитое, некультивированное сознание обыкновенно ничего не знает о том, что существует еще помимо содержания. В суждении, гласящем например: «Эта вещь есть единица», неразвитое сознание занято лишь единицей и вещью, а не тем, что здесь некое нечто, некое определенное приводится в отношение к единице. Но это отношение является тем, что существенно, и формой определенного; посредством него данный дом, являющийся чем-то единичным, полагает себя единым со всеобщим, которое отлично от него. Это логическое, т.е. как раз существенное, и есть то, что скептицизм приводит к осознанию и за что он цепко держится; например число, единица, как предпосылаемая основа арифметики. Он не хочет давать вещи, и не спорит он также о том, есть ли она такая или иная, а он спорит о том, является ли чем-то сама вещь. Он схватывает существо высказанного, он нападает на весь этот принцип утверждения. Так, например, о боге он не спрашивает, обладает ли он такими или иными свойствами, а скептики обращаются к наиболее внутреннему, к тому, что лежит в основании этого предмета представления, и спрашивает, обладает ли оно реальностью. «Так как мы не знаем сущности бога, – говорит Секст (Pyrrh. Hyp., III, с. 1, § 4), – то мы не будем в состоянии познавать и усматривать также и его свойств». И точно так же в предшествующих книгах (II, с. 4 sqq.) исследуется вопрос о том, является ли чем-то критерий истины, как его фиксирует рассудок, познаем ли мы вещи в себе или абсолютной достоверностью «я» является лишь для себя. Это – путь проникновения в сущность.

Таким путем скептицизм, несомненно, находит себе применение против конечного. Но какой бы силой ни обладали эти моменты его отрицательной диалектики против догматического рассудочного сознания в собственном смысле, однако его нападки на истинно бесконечное спекулятивной идеи столь же слабы и неудовлетворительны, сколь сильны его возражения против рассудочного сознания. Ибо что касается самой спекулятивной идеи, то она как раз и не представляет собою чего-то конечного, определенного, она не страдает той односторонностью, которая имеется в вещи; она, напротив, имеет абсолютно отрицательное в самой себе, она кругла внутри себя, содержит в самой _{442}себе это определенное и его противоположность в их идеальности. Поскольку эта идея, как единство этих противоположностей, сама в свою очередь есть некое определенное по отношению к стоящему вне ее, она открыта силе отрицательного; можно даже сказать, что в том-то и состоит ее природа и реальность, что она тотчас же приводит в движение самое себя, так что она, как определенная, снова полагает себя в единство с противоположным ей определенным и организует себя, таким образом, в целое, исходный пункт которого в свою очередь сливается воедино с конечным результатом. Это тожество представляет собою нечто другое, чем тожество рассудка. Предмет внутри себя конкретен, следовательно, сам себе противоположен. Но вместе с тем диалектическое разрешение этого конкретного и другого само уже содержится в спекулятивном, и скептицизму нет вовсе нужды как бы впервые вскрывать это противоречие, так как познанное разумное само совершает по отношению к определенному то дело, которое хочет совершить скептицизм. А если скептицизм все же рискует приняться за это, собственно говоря, спекулятивное дело, то он ни в чем не может упрекнуть философскую спекуляцию и из этого его предприятия не может вообще выйти ничего такого, что нанесло бы ущерб самой спекулятивной мысли. Способ действия скептицизма в своем опровержении разумного состоит, следовательно, вообще в том, что он превращает последнее в нечто определенное, всегда привносит сначала в разумное некое конечное определение мысли или некое понятие отношения, за которое он цепко держится, но которого вовсе нет в бесконечном, а затем он аргументирует против этого определения или понятия; т.е. он сначала ложно понимает разумное, а затем опровергает его. Или, говоря иными словами, он сначала покрывает разумное коростой, чтобы затем иметь возможность чесаться. Этим образом действия отличается в особенности скептицизм нового времени, с которым древний скептицизм не может тягаться в примитивности понимания и грубости выдумок. Таким образом еще и теперь превращают спекулятивное в нечто примитивное. Можно оставаться при слове «спекулятивное» и все же по сути дела понимать последнее совершенно превратно, лишая его тожества определенного. Наиболее невинным кажется здесь доискиваться, в чем состоит основоположение данного спекулятивного философского учения. Этим как будто лишь выражают сущность последнего, и может казаться, что ему ничего не приписывают ложно, ничего также не меняют в нем. Здесь ему, по представлению неспекулятивных наук, лишь противопоставляют следующую диалектику: осно_{443}воположение является либо недоказанной предпосылкой, либо оно нуждается в доказательстве, которое в таком случае единственно только содержит в себе основание. Доказательство, которое требуется от этого основоположения, само уже предполагает нечто другое, скажем, например, логические правила доказательства. Но эти логические правила суть сами такие предложения, которые должны были бы быть доказаны, и так это продолжается до бесконечности, если мы не желаем сделать абсолютного предположения, которому можно противопоставить другое предположение (см. выше стр. 437). Но как раз эти формы предложения, следующего за ним доказательства и т.д. вовсе не присущи в этом виде спекулятивной мысли (см. выше стр. 438), в ней мы не найдем того, чтобы предложение и доказательство стояли отдельно друг от друга, а доказательство входит в положение. Понятие есть самодвижение, а не тяготение к покою, как в предложении, и в нем нет также того, чтобы доказательство приводило другое основание или среднее понятие и являлось некоим другим движением, а понятие имеет это основание в самом себе.

Секст Эмпирик (adv. Mathemat., VII, 310 – 312) наталкивается, например, на спекулятивную идею о разуме, который, как мышление мышления, сам себя постигает и, следовательно, в своей свободе пребывает сам у себя. Такую идею о разуме мы встретили (стр. 250 – 251, 253 – 254) у Аристотеля. В опровержение этой идеи Секст Эмпирик аргументирует следующим образом: «Постигающий разум есть или целое, или только часть». Но для знания спекулятивной мысли следует именно понимать, что кроме «или-или» есть еще нечто третье: это третье есть «как – так» и «ни – ни». «Если разум, как постигающий, есть целое, то ничего не остается на долю постигаемого. А если постигающий разум есть лишь некая часть, постигающая сама себя, то эта часть, как постигающая, есть в свою очередь либо целое, и в таком случае опять-таки ничего не остается на долю постигаемого. Либо же, если бы мы признали, что постигающее является таким образом одной частью, а постигаемое другой, то постигающее не постигало бы само себя» и т.д. Но ведь ясно, что, во-первых, в этой аргументации ничего другого не происходит, кроме того, что скептицизм привносит в отношение процесса внутри себя мыслящего мышления столь плоскую категорию, как отношение между целым и частями согласно обыденному рассудочному определению, отношение, которое не заключается в вышеуказанной идее, хотя уже в конечных вещах целое также образуется именно всеми _{444}частями, и эти части составляют собою целое, так что целое и части тожественны. Но «целое» и «часть» вовсе не передают отношения разума к самому себе: они являются слишком второстепенной категорией, совершенно не подходящей для спекулятивной идеи. Скептицизм, во-вторых, не прав в том, что он берет этот тип отношения в смысле обывательского пустого представления, допускающего, ни малейше не задумываясь, правомерность его. Если рефлексия говорит о некоем целом, то для нее ничего не остается вне последнего. Но целое как раз и состоит в том, что оно противоположно себе: оно, с одной стороны, как целое есть просто то же самое, что и части, а, с другой стороны, части суть то же самое, что и целое, так как они вместе составляют целое. Самопостижение разума есть то же самое, что и схватывание целым всех его частей, взятое в его подлинном, спекулятивном смысле; и лишь таким образом могла бы здесь идти речь об этом соотношении. Секст же говорит, что нет ничего вне целого, и, таким образом, обе стороны, части и целое, остаются, согласно ему, другими по отношению друг друга. Иначе обстоит дело в спекулятивном рассмотрении: здесь обе эти стороны суть, правда, также и другие, но вместе с тем они также и не другие: инобытие лишь идеализовано. Вне целого, таким образом, существует во всяком случае еще и некое другое, а именно, оно само как множество своих частей. Аргументация скептицизма основана, следовательно, на том, что в идею сначала привносится некоторое чуждое ей определение, а затем выдвигают возражения против идеи, после того как ее таким образом замутнили благодаря изолированию некоего одностороннего определения и отбрасыванию другого момента того же определения. Такую же ошибку совершают, говоря: «объективность и субъективность отличны друг от друга; их единство, следовательно, не может быть выражено». Говоря это, утверждают, правда, что они всецело придерживаются смысла слов. Однако на самом деле определение, выраженное именно этими словами, односторонне и с ним связано также и другое; таким образом, это различие объективности и субъективности есть не то, что сохраняет свою значимость, а как раз то, что должно быть снято.

Мы достаточно сказали о научной сути скептицизма, и этим мы закончили второй отдел греческой философии. В этом втором периоде господствует всеобщая точка зрения самосознания, уверенность, что посредством мышления можно достигнуть свободы самосознания; эта точка зрения разделяется всеми философскими учениями данного пе_{445}риода. В лице скептицизма мы видим разум, шагнувшим так далеко, что все предметное, предметное ли бытия или предметное всеобщего, исчезло для самосознания. Бездна самосознания чистого мышления все поглотила в себя, совершенно очистила почву мышления: она не только охватила мышление и стоящую вне его полную вселенную; но если дать выводу этих философских учений положительное выражение, то оно будет состоять в том, что самосознание является само для себя сущностью. Внешняя объективность не существует ни как некое предметно сущее, ни как некое всеобщее мыслимое, а состоит лишь в том, что существует единичное сознание и что оно всеобще. Но если для нас это сознание является предметом, то оно, однако, не является предметом для сознания, и таким образом, оно само как раз еще обладает характером предметности. Скептицизм не делает вывода или, иначе говоря, не выражает своего отрицания как нечто положительное. Но положительное есть не что иное, как простое, или, иными словами, если скептицизм стремится к тому, чтобы все всеобщее исчезло, то нужно сознаться, что его состояние, как невозмутимость духа, в самом деле само является этим всеобщим, простым, равным самому себе, но оно является некоей всеобщностью (или некоим бытием), представляющей собою всеобщность единичного сознания. Но скептическое самосознание и является таким раздвоенным сознанием, для которого, с одной стороны, движение есть запутывание своего собственного содержания; это сознание как раз и есть все уничтожающее движение, когда совершенно случайно и безразлично для него, на что именно оно наткнется в нем; сознание действует согласно законам, которые оно не считает истинными, и представляет собою совершенно эмпирическое существование. С другой стороны, простое мышление этого сознания есть невозмутимость, получаемая благодаря тому, что оно становится самотожественным; однако его реальность, его единство с самим собою есть нечто совершенно пустое, и действительным наполнением является какое угодно содержание. Как таковая простота и вместе с тем как таковое чистое запутывание, скептицизм является на деле целиком само себя снимающим противоречием. Так как в нем дух дошел до того, что он как мыслящий углубляется сам в себя, и в сознании своей бесконечности постигает себя там как нечто последнее, то ареной, на которой расцвел скептицизм, является римский мир, ибо, как мы видели выше (стр. 359), при господстве внешней мировой абстракции римского принципа (республиканского принципа, а затем – деспотизма императоров) дух, спасаясь от жизни, которая не _{446}могла давать ему удовлетворения, бежал обратно в мир интеллекта. Так как дух мог искать здесь примирения и евдемонии посредством развитого мышления лишь внутри себя, а весь мир имеет своей целью лишь удовлетворение индивидуума, то добро может быть порождено лишь в каждом отдельном случае как индивидуальное делание. В эпоху римских императоров мы, правда, встречаем знаменитых людей, преимущественно стоиков, как, например, Антонина и других. Но они рассматривали это свое воззрение лишь как удовлетворение своей отдельной личности и не дошли до мысли сообщить действительности разумность посредством учреждений, законов государственного устройства. Таким образом, это одиночество духа внутри себя есть, правда, философствование; однако мышление остается абстрактно у себя как мертвенное застывание, и оно пассивно по отношению к внешнему миру, а если оно и движется внутри себя, то это все же сопровождается презрением ко всяким различиям. Скептицизм, таким образом, принадлежит эпохе упадка философии и жизни.

Ближайшей ступенью, на которую поднимается самосознание, является осознание им того, чем он стал; иными словами, на этой ступени его сущность становится для него предметом. Самосознание есть простая для себя сущность; для него не существует никакой другой сущности, кроме той, которая является его самосознанием. В скептицизме последнее еще не является для него предметом, а предметом для него является лишь запутанность. Так как оно есть сознание, то нечто существует для него; в этой противоположности для скептического сознания существует лишь исчезающее содержание, не охваченное в своей простой устойчивости. Но истиной этого содержания является его спадание в самосознание и становление самосознания предметом для себя, так что, хотя сущность и обладает формой некоего сущего или мыслимого всеобщего, его самосознание все же не является для него в этом всеобщем чем-то чуждым, как в скептицизме. Вместе с тем оно не есть для себя, во-первых, непосредственно сущее простое, нечто совершенно другое, как это, например, мы разумеем, когда мы говорим: душа проста, – а для него последняя есть простое отрицательное, возвращающееся в себя, как всеобщее, из движения, из инобытия. Во-вторых, эта всеобщая мощь, произносящая: «я нахожусь у самой себя», обладает вместе с тем значением бытия, которое, как предметная сущность, имеет некую устойчивость для сознания, а не только исчезает, как у скептиков; здесь, напротив, разум знает, что он в этом бытии _{447}обладает лишь собою и находит лишь себя. Это – внутренняя жизнь духа, пребывающего в самом себе, построила себе внутри себя идеальный мир, положила основание интеллектуального мира, царства бытия, которое ниспустилось в действительность и находится в единстве с нею. Это и есть точка зрения александрийской философии. _{448}

— — —

Примечания

1

Plat., Protag., p. 310 – 314, ed. Steph. (p. 151 – 159, ed. Bekk.).

(обратно)

2

Plat., Protag., p. 314 – 317 (p. 159 – 164).

(обратно)

3

Plat., Protag., p. 318 – 320 (p. 166 – 170).

(обратно)

4

Plat., Protag., p. 320 – 323 (p. 170 – 176).

(обратно)

5

Plat., Protag., p. 323 – 324 (p. 176 – 178).

(обратно)

6

Plat., Protag., p. 324 – 328 (p. 178 – 184).

(обратно)

7

Plat., Meno, p. 91 (p. 371).

(обратно)

8

Plat., Gorg., p. 452 et 457 (p. 15 et 24).

(обратно)

9

Plat., Euthydem, p. 283 – 284 (p. 416 – 418).

(обратно)

10

Ibidem, p. 298 (p. 446).

(обратно)

11

Xenoph., Memorab., II, с. 1, § 21, sqq.

(обратно)

12

Diog. Laёrt., IX, 50.

(обратно)

13

Diog. Laёrt., IX, 54.

(обратно)

14

Plat., Protag., p. 338 fin (p. 204).

(обратно)

15

Plutarch., Pericles, с. 36.

(обратно)

16

Diog. Laёrt., IX, 51 – 52; 55 – 56 (Sext. Empir., adv. Math., IX, 56).

(обратно)

17

Plat., Theaetet., p. 152 (p. 195); Sext. Empir., Pyrrh. Hyp., I, c. 32, § 216.

(обратно)

18

Sext. Empir., adv. Math., VII, 388, 60; Plat., Theaetet., p. 152 (p. 195 – 197).

(обратно)

19

Plat., Theaetet., p. 154 (p. 201).

(обратно)

20

Plat., Theaetet., p. 153 – 154 (p. 199 – 200); p. 156 – 157 (p. 204 – 206); p. 158 – 160 (p. 208 – 213).

(обратно)

21

Sext. Empir., Pyrrh. Hyp., I, c. 32, § 217 – 219.

(обратно)

22

Diodorus Siculus, XII, p. 106 (ed. Wesseling).

(обратно)

23

Sext. Empir., adv. Math., VII, 66.

(обратно)

24

Sext. Empir., adv. Math., VII, 67.

(обратно)

25

Aristotel., De Xenophane, Zenone et Gorgia, с. 5.

(обратно)

26

Sext. Empir., adv. Math., VII, 68 – 70.

(обратно)

27

Sext. Empir., adv. Math., VII, 71.

(обратно)

28

Sext. Empir., adv. Math., VII, 73 – 74.

(обратно)

29

Sext. Empir., adv. Math., VII, 75 – 76.

(обратно)

30

Sext. Empir., adv. Math., VII, 77 – 80.

(обратно)

31

Sext. Empir., adv. Math., VII, 83 – 84.

(обратно)

32

Diog. Laёrt., II, 44 (cf. Menag. ad h. l.); 18 – 20, 22.

(обратно)

33

Diog. Laёrt., II, 22 – 23; Plat., Apol. Socr., p. 28 (p. 113).

(обратно)

34

Diog. Laёrt., II, 24; Xenoph., Memorab., I, c. 1, § 18; Plat., Apol. Socrat., p. 32 (p. 120 – 122); Epist., VII, p. 324 – 325 (p. 429).

(обратно)

35

Plat., Convivium, p. 176, 212, 213 – 214, 223 (p. 376 – 378, 447, 449 – 450, 468 – 469).

(обратно)

36

Xenoph., Memorab., I, с. 1, § 10.

(обратно)

37

Xenoph., Memorab., I, c. 1, § 11 – 16; Arist., Metaph., I, 6.

(обратно)

38

Artist., Metaph., XIII, 4.

(обратно)

39

Написано в 1825 – 1826 г.г. Ред.

(обратно)

40

Plat., Theaetet., p. 210 (p. 322).

(обратно)

41

Непереводимая игра слов: еrinnern (вспоминать) – извлекать изнутри (еr-innern). Ред.

(обратно)

42

Plat., Protag., p. 349 (p. 224 – 225); p. 360 – 361 (p. 245 – 247).

(обратно)

43

Xenoph., Memorab., IV, с. 2, § 11 – 17.

(обратно)

44

Xenoph., Memorab., IV, с. 1, § l; c. 2, § 40.

(обратно)

45

Ср. Xenoph., Memorab., I, с. 2, § 12 – 16 sqq.

(обратно)

46

Herodot, IX, 33 sqq.

(обратно)

47

Xenoph., Apologia Socrat., § 10; Memorab., I, с. 1, § 1; Plat., Apologia Socrat., p. 24 (p. 104).

(обратно)

48

Apologia Socrat., § 11 – 13; Memorab., I, с. 1, § 2 – 6; 19.

(обратно)

49

Plat., Apol. Socrat., p. 26 (p. 108 – 109).

(обратно)

50

Apologia Socrat., § 14 (cf. Memorab., I, c. 1, § 17).

(обратно)

51

Plat., Apologia Socrat., p. 21 (p. 97).

(обратно)

52

Xenoph., Apologia Socrat., § 14.

(обратно)

53

Xenoph., Apologia Socrat., § 16 – 19; Memorab., I, c. 2, § 1 – 8.

(обратно)

54

Xenoph., Apologia Socrat., § 20; cf. Memorab., I, c. 2, § 49 sqq.

(обратно)

55

Xenoph., Apologia Socrat., § 20 – 21; Memorab., I, с. 2, § 51 – 55; Plat., Apologia Socrat., p. 24 – 26 (р. 103 – 107).

(обратно)

56

Meiner und Schömann, Der Attische Process, S. 173 – 179.

(обратно)

57

Diog. Laёrt., II, 106.

(обратно)

58

Diog. Laёrt., VI, 24.

(обратно)

59

Cicer., Acad. Quaest., II, 42.

(обратно)

60

Menag. ad Diog. Laёrt., II, 106; Aul. Gellus, Noct. Atticae, VI, 10.

(обратно)

61

Plutarch., de fraterno amore, p. 489, D (ed. Xyl.); Stobaei Sermones, LXXXIV, 15 (t. III, p. 160, ed. Gaisford); Brucker, Hist. crit. philos., t. I, p. 611.

(обратно)

62

Diog. Laёrt., II, 106.

(обратно)

63

Diog. Laёrt., II, 108.

(обратно)

64

Diog. Laёrt., II, 109.

(обратно)

65

Diog. Laёrt., II, 111 – 112.

(обратно)

66

Diog. Laёrt., II, 108; Cicer., Acad. Quaest., IV, 29; De divinat., II, 4.

(обратно)

67

Diog. Laёrt., VII, 196.

(обратно)

68

Athenaeus, IX, p. 401 (ed. Casaubon. 1597); Suidas, s. v. Φιλητας t. III, p. 600; Menag. ad Diog. Laёrt., II, 108.

(обратно)

69

Diog. Laёrt., II, 135.

(обратно)

70

Diog. Laёrt., II, 108; Brucker, Hist. crit. phil., t. I, p. 613.

(обратно)

71

Diog. Laёrt., II, 108; Cicer., Acad. Quaest., IV, 29; Bruсker, Hist. crit. philos., t. I, p. 614, not. S.

(обратно)

72

Aristoteles, De sophist. elench., с. 14; Buhle ad h. l. argumentum, p. 512.

(обратно)

73

Diog. Laёrt., II, 113, 115, 119.

(обратно)

74

Plutarch., advers. Coloten, с. 22 – 23, p. 1119 – 1120, ed Xyl. (p. 174 – 176, vol. XIV, ed. Hutten).

(обратно)

75

Diog. Laёrt., II, 65; Tennemann, Bd. II, S. 103; Brucker, Hist. cr. phil., t. I, p. 584 sqq.

(обратно)

76

Diog. Laёrt., II, 66 – 67, 72, 77 (Horat., Serm., II, 3, v. 101), 79 – 81.

(обратно)

77

Sext. Empir., adv. Math., VII, 191, 199 – 200.

(обратно)

78

Diog. Laёrt., II, 97 – 98 (101 – 102).

(обратно)

79

Diog. Laёrt., II, 93 – 95.

(обратно)

80

Cic., Tusc. Quaest., I, 34; Val. Max., VIII, 9.

(обратно)

81

Diog. Laёrt., II, 96 – 97.

(обратно)

82

Diog. Laёrt., VI, 13, 1 – 2, 15 – 18.

(обратно)

83

Diog. Laёrt., VI, 11 – 12 (104).

(обратно)

84

Diog. Laёrt., VI, 13, 6, 22, 37; Tennemann, Bd. II, S. 89.

(обратно)

85

Diog. Laёrt., VI, 8; II, 36.

(обратно)

86

Diog. Laёrt., VI, 74, 61, 37, 105, 22.

(обратно)

87

Diog. Laёrt., VI, 29 – 30 (74); II, 68; VI, 26, 41, 33, 45 – 46, 50, 76 – 77 (34).

(обратно)

88

Diog. Laёrt., VI, 85, 96 – 97.

(обратно)

89

Diog. Laёrt., III, 1 – 4 (Tennemann, Bd. I, S. 416; II, S. 190).

(обратно)

90

Астер по-гречески – звезда. Перев.

(обратно)

91

Diog. Laёrt., III, 5, 29.

(обратно)

92

Plat., Epist., VII, p. 324 – 326 (p. 428 – 431); Diog. Laёrt., III, 5 – 6, 8.

(обратно)

93

Diog. Laёrt., III, 6 – 7, 9, 18 – 21; Plat., Epist., VII, p. 326 – 327 (p. 431 – 433).

(обратно)

94

Diog. Laёrt., III, 21 – 23.

(обратно)

95

Plat., Epist., VII, p. 327 – 330 (p. 433 – 439); III, p. 316 – 317 (p. 410 – 411).