Глава 38. Совершенно ошеломленные, они притихли на заднем сиденье такси

Совершенно ошеломленные, они притихли на заднем сиденье такси.
Дар речи вернулся к обоим, лишь когда они отъехали на несколько кварталов.
– О, мой Бог, Бен. Милостивый бог. – Анна откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Бен положил руку ей на плечо; всего лишь краткое успокаивающее прикосновение. Сейчас он не мог ничего ей сказать – ничего такого, что имело бы хоть какой-то смысл.
– Когда мы с Мачадо обедали вчера вечером, – медленно проговорила Анна, – он сказал мне, что за все годы своей работы он никогда ничего не боялся. И поэтому я тоже не должна ничего бояться.
Бен не знал, что ей ответить. Он никак не мог оправиться от того ужаса, который испытал при виде сгоревшего тела Мачадо. Его руки, сжимавшей сотовый телефон. Сейчас многие говорят, что мир погибнет в огне. Содрогнувшись всем телом, он вспомнил безликого Шардана, судьба которого доказывала, что уцелеть порой даже хуже, чем погибнуть. “Сигма”, похоже, питала пристрастие к решению проблем при помощи огня.
– Анна, наверно, мне стоит дальше заниматься этим самому, – самым мягким тоном, на какой был способен, сказал он.
– Нет, Бен, – резко бросила она в ответ. Бен видел, что это непоколебимое решение. Анна смотрела прямо перед собой, ее лицо было напряжено, зубы крепко стиснуты.
Должно быть, тот ужас, свидетелями которого они только что оказались, лишь подхлестнул решимость Анны, вместо того чтобы удержать ее. Она была твердо настроена, несмотря ни на что, посетить Штрассера и добраться до самой глубинной сути заговора, носившего название “Сигма”. Возможно, это сумасшествие – возможно, они оба уже спятили, – но Бен знал, что тоже не собирается поворачивать назад.
– Вы считаете, что кто-то из нас сможет просто вернуться к прежней жизни после того, что мы узнали? Думаете, нам это позволят?
После этих слов они снова надолго замолчали.
– Мы сделаем круг, – наконец сказала Анна. – Убедимся в том, что возле дома нет никого, кто поджидал бы нас. Возможно, они считают, что после устранения Мачадо угрозы больше нет. – Бену показалось, что в ее голосе прозвучала нотка облегчения; впрочем, он не был в этом уверен.
Такси пробиралось по переполненным улицам Буэнос-Айреса, направляясь в фешенебельный barrio Бельграно. Хороший человек только что погиб ради того, чтобы они могли попытаться спасти жизнь злодея. Какая странная и ужасная ирония. Бен спросил себя, а не подумала ли Анна о том же самом? Теперь мы собираемся рисковать своими собственными жизнями, чтобы помешать убийцам одного из самых страшных преступников, каких только знала история…
А каков же подлинный масштаб злодеяний Штрассера? Возможно ли хоть как-нибудь выяснить это?
В памяти вновь прозвучали слова Шардана, постоянно терзавшие его:
Колеса, приводящие в движение другие колеса, таким был наш образ действий… Никогда и никому не закралась в голову даже мысль о том, что Запад оказался под управлением скрытого консорциума. А сообщению об этом никто не поверил бы. Потому что, окажись все истиной, это означало бы, что более половины планеты являлось эффективно работавшим филиалом единой мегакорпорации – “Сигмы”.
Несколько лет назад был начат один очень специальный проект “Сигмы”. Его успешный исход полностью изменил бы сам характер контроля над миром. Речь уже шла не о капиталовложениях, не о направлении перераспределения ресурсов. Вместо всего этого возник простой вопрос: кто войдет в число “избранных”.
Относился ли Штрассер к числу “избранных”? А может быть, он тоже уже мертв?
– Я говорил с Фергусом, тем, что с Каймановых островов, – сказал Бен. – Он проследил телеграфные переводы вплоть до Вены.
– Вены… – без выражения повторила Анна.
Больше она ничего не сказала. Бен едва успел спросить себя: о чем, интересно, она думает? – как такси затормозило перед сложенной из красного кирпича виллой с белыми ставнями. На узкой подъездной дорожке стоял белый микроавтобус.
Анна бросила водителю что-то по-испански, а затем повернулась к Бену.
– Я велела ему объехать вокруг квартала. Хочу взглянуть на припаркованные автомобили всяких бездельников и вообще посмотреть, нет ли чего-нибудь подозрительного.
Бен знал, что это снова тот случай, когда ему следует положиться на нее. Просто принять как факт ее профессионализм.
– Что же нам нужно делать? – спросил он.
– Войти в дверь. Предупредить его. Сказать, что его жизнь в опасности. У меня при себе мои удостоверения министерства юстиции, которых должно хватить для того, чтобы мы не показались ему самозванцами.
– Надо исходить из того, что его уже предупредили – головорезы из Kameradenwerk, Вера Ленц или какие-то другие источники из системы раннего обнаружения, которую он здесь соорудил. И потом: что, если его жизни как раз и не грозит опасность? Что, если именно он стоит за всеми этими убийствами? Эти варианты ты предусмотрела?
Немного помолчав, Анна согласилась:
– Да, это действительно рискованно.
Рискованно. Это было колоссальное преуменьшение.
– У тебя нет оружия, – напомнил Бен.
– Нам нужно лишь сказать ему несколько слов. Если его удастся заинтересовать, то он будет слушать дальше.
А если он и есть организатор убийств? Впрочем, спорить на эту тему было бесполезно.
Завершив объезд квартала, такси остановилось, и они вышли.
Хотя день был теплым, солнечным, Бен чувствовал озноб – несомненно, от страха. Он был уверен, что Анна тоже боится, хотя она совершенно не показывала виду. Он восхищался ее силой.
В двадцати пяти футах от дома Штрассера на тротуаре стояла будка охранника. Охранником оказался сгорбленный старик с редкими седыми волосами и обвисшими усами; на голове у него чуть ли не комично сидела синяя фуражка. “Случись на улице какой-нибудь серьезный инцидент, от этого стража не будет никакого толка”, – подумал Бен. Но все равно, лучше не вызывать у него подозрений, и поэтому они целеустремленно шагали по улице, как будто находились здесь на самом что ни на есть законном основании.
Они остановились перед домом Штрассера, который, как и большинство зданий на этой улице, был обнесен забором. Впрочем, забор был сделан не из кованого железа, а из потемневшего от времени штакетника и доставал Бену всего лишь до груди. Чисто декоративная ограда, которая, казалось, должна была сказать любому, оказавшемуся на этой улице, что обитателю этого дома нечего скрывать от окружающих. Анна нажала на ручку замка деревянной калитки, открыла ее, потянув на себя, и они вступили в маленький, ухоженный садик. Позади они услышали шаги по тротуару.
Бен нервно повернулся. К ним приближался охранник; он находился футах в двадцати. “Подготовила ли Анна какую-нибудь легенду?” – додумал он. Сам он ничего не сочинил. Охранник улыбнулся – было заметно, что зубные протезы у него плохо подогнаны и изрядно пожелтели, – и сказал что-то по-испански.
– Он просит нас показать документы, – пробормотала Анна и проговорила, повернувшись к старику: – Соmо nо, senor ^{note 73}!
Как ни странно, охранник сам полез в карман, словно тоже намеревался предъявить документы.
Краем глаза Бен заметил на противоположной стороне улицы какое-то движение и обернулся посмотреть.
Там стоял мужчина. Высокий мужчина с румяным лицом, жесткими черными волосами с проседью и густыми бровями, похожими на пшеничные колосья.
Ощущение, которое испытал Бен, походило на толчок в грудь. Лицо было ужасно знакомым.
Где я его видел?
В Париже – на рю де Виньоль.
В Вене. На Грабене.
И еще где-то раньше.
Один из убийц.
Мужчина наставил на них пистолет.
– Анна, ложись! – крикнул Бен и, не дожидаясь ее реакции, кинулся ничком на бетонированную садовую дорожку.
Анна растянулась немного левее, стараясь уйти с линии огня.
Послышался звук, похожий на плевок, из груди охранника взметнулся темно-красный фонтанчик, и он рухнул навзничь на вымощенный каменными плитками тротуар. Краснолицый бросился к ним.
Они угодили в ловушку прямо во дворе дома Штрассера.
Убийца застрелил охранника! Бен и Анна увернулись, а несчастный старик подвернулся под пулю.
В следующий раз убийца не промахнется.
Если я побегу, сказал себе Бен, то я побегу к убийце. И они оба безоружны!
Он услышал, что краснолицый незнакомец закричал по-английски:
– Не бойтесь! Не бойтесь! Я не буду стрелять!
Человек с огромными бровями бежал к ним, опустив пистолет.
– Хартман! – кричал он на бегу. – Бенджамин Хартман! Бен изумленно уставился на него.
– У меня пистолет! – крикнула Анна. – Не подходите! Но краснолицый так и не поднял оружия.
– Не бойтесь! Я не буду стрелять! – повторил он, бросил пистолет на тротуар и вытянул вперед пустые руки. – Он хотел убить вас, – заявил краснолицый, наклоняясь над телом старика. – Смотрите!
Это были последние слова, которые незнакомец произнес в своей жизни.
Двигаясь, словно манекен, внезапно наделенный жизнью, дряхлый охранник пошевелил рукой, вытащил из брючного кармана маленький, изящный пистолет с глушителем и направил его на склонившегося над ним краснолицего. Послышался мягкий хлопок, и во лбу и на затылке загадочного человека одновременно появились две дыры.
Что за чертовщина?
Старик, у которого из груди толчками хлестала кровь, начал садиться. Он был ранен, возможно, даже смертельно, но рука, державшая оружие, нисколько не дрожала.
– Нет! – раздался у них из-за спин яростный рев.
Резко обернувшись, Бен увидел еще одного человека, стоявшего под дубом, по диагонали от них: на той же стороны улицы, что и они, но ярдов на двадцать левее. Этот человек был вооружен большой винтовкой с оптическим прицелом – судя по всему, это был профессионал-снайпер.
Дублер краснолицего убийцы?
Дуло направлено в их сторону.
Уклониться от смертельной пули было просто невозможно.
В тот же миг Бен услышал громовой выстрел. Он был настолько парализован страхом, что даже не вздрогнул.
Две, три пули подряд ударили старика в середину груди, и он снова рухнул на землю.
Они вновь спаслись. Каким образом? Профессионал, вооруженный снайперской винтовкой, никак не мог промахнуться.
Человек с винтовкой – мужчина с блестящими черными волосами и оливковой кожей – кинулся к распростертому, залитому кровью телу охранника. Бена и Анну он словно не замечал.
Во всем этом не было никакого смысла. Почему все эти убийцы так старались разделаться со стариком-охранником? За кем же они все-таки охотились?
Бен медленно встал и увидел, что подошедший тоже склонился над стариком и извлек из внутреннего кармана его форменной куртки еще одно оружие: такой же автоматический пистолет с глушителем, навернутым на дуло.
– О, Господи, – пробормотала Анна.
Человек с оливковой кожей ухватил в кулак редкие седые волосы старика, дернул, и они полностью отделились от головы, словно шкурка кролика, открыв серо-стальные приглаженные волосы.
Потом он так же легко оторвал белые усы и, подцепив дряблую кожу, стянул с лица старика искусно сделанную из цветной резины маску, неотличимую от настоящей старческой кожи.
– Латексный протез, – пояснил их спаситель. Он отцепил нос, потом сморщенные мешки под глазами “старика”, и Бен узнал гладкое, лишенное морщин лицо того самого человека, который пытался убить его перед домом Юргена Ленца в Вене. Человека, пытавшегося убить их всех в Париже.
Человека, убившего его брата.
– Архитектор, – выдохнула Анна.
Бен застыл на месте.
Он открыл рот, не веря своим ушам, но это было правдой.
– Он собирался убить вас обоих, подойдя вплотную, – пояснил странный спаситель. Бен всматривался в его желтовато-коричневую кожу, странно длинные ресницы и квадратную челюсть. Говорил смуглокожий с легким ближневосточным акцентом. – Это ему легко удалось бы, так как его внешность ввела вас в заблуждение.
Бен вспомнил странное движение хилого старика, поднявшего руку, чтобы засунуть ее в карман куртки, чуть ли не извиняющееся выражение его лица.
– Подождите минуточку, – заговорила Анна. – Вы же Йосси. Из Вены. Израильский парень, работающий на ЦРУ. По крайней мере вы изображали его из себя.
– Черт возьми, скажите же, кто вы такой! – потребовал Бен.
– Мое имя не имеет значения, – ответил Йосси.
– Ну, а для меня имеет. Кто вы такой?
– Иегудия Малкин.
Имя ничего не сказало Бену.
– Вы следили за мной, – заявил он. – Я видел вашего партнера в Вене и в Париже.
– Да, он зарвался и засветился. Он следил за вами всю прошлую неделю. А я его страховал. Теперь можно вам сказать, Бен: нас нанял ваш отец.
Мой отец? Но для чего?
– Вас нанял…
– Макс Хартман более пятидесяти лет назад купил для наших родителей возможность выехать из нацистской Германии. А человек, который только что погиб, был не только моим партнером. Он был моим двоюродным братом. – Иегудия на секунду закрыл глаза. – Да чтоб все это черти побрали! Ави вовсе не собирался умирать. Ему было еще рано. Черт побери все это! – он с силой замотал головой. Смерть родственника, видимо, еще не проникла в его душу, и он не собирался позволить горю овладеть собой – слишком уж неподходящим был момент. Он твердо посмотрел в лицо Бену и увидел его растерянность. – Мы оба обязаны вашему отцу всем на свете. Я полагаю, что у него были какие-то связи с нацистами, потому что он сделал то же самое еще для многих семей немецких евреев.
Макс выкупал евреев – платил деньги, чтобы спасти их от лагерей? В таком случае то, что говорил Зонненфельд, было правдой.
– Где вы учились? – вмешалась в разговор Анна. – У вас не американская подготовка.
Иегудия повернулся к ней.
– Я родился в Израиле, в кибуце. Мои родители уехали в Палестину, как только вырвались из Германии.
– Вы служили в израильской армии?
– Парашютистом. В шестьдесят восьмом, после Шестидневной войны мы переехали в Америку. Мои родители были по горло сыты войнами. После средней школы я поступил в израильскую армию.
– Вся эта венская история с ЦРУ – что, черт возьми, все это значило? – сердито осведомилась Анна.
– Для этого дела я использовал моего товарища-американца. Нам было приказано убрать Бена подальше от опасности. Вернуть его в Штаты и взять под прямую защиту. Не позволить ему рисковать.
– Но как вы за это взялись… – начала Анна.
– Ну, вы же должны понять: у нас совершенно не было времени. Знаете, если вы хотите побеседовать со Штрассером, то лучше всего войти в дом, прежде чем объявятся полицейские.
– Вы правы, – согласилась Анна.
– Подождите, – потребовал Бен. – Вы сказали, что вас нанял мой отец. Когда это случилось?
Человек нетерпеливо огляделся.
– Где-то с неделю назад. Он позвонил нам с Ави и сказал, что вам угрожает определенная опасность. Сказал, что вы находитесь в Швейцарии. Дал нам имена и адреса – те места, в которых, как он считал, вы могли появиться. Он хотел, чтобы мы сделали все, что в наших силах, чтобы защитить вас. Сказал, что не хочет потерять еще и второго сына. – Он снова покрутил головой. – Вас чуть не убили прямо у нас на глазах в Вене. Потом еще раз в Париже. И здесь вы тоже вляпались в такую же ситуацию.
Бен не знал, с какого из интересовавших его вопросов лучше начать.
– Куда уехал мой отец?
– Я не знаю. Он сказал, что в Европу, но ничего не уточнял, а ведь это большой континент. Сказал, что с ним несколько месяцев никто не сможет связаться. Оставил нам кучу денег на путевые расходы. – Он мрачно улыбнулся. – Намного больше, чем нам когда-нибудь могло понадобиться, честно.
Анна тем временем склонилась над телом Фоглера и вынула оружие из нейлоновой плечевой кобуры. Она отвинтила глушитель, опустила его в карман своей спортивной куртки, а пистолет засунула за пояс юбки, так что его совсем не было видно.
– Но вы ведь здесь не следили за нами, – сказала она, – или все-таки следили?
– Нет, – не слишком охотно согласился Малкин. – Имя Штрассера было в списке, который дал мне Макс Хартман. Там был его адрес и псевдоним.
– Он знает обо всем происходящем! – в сердцах воскликнул Бен. – Он знает всех игроков. Он рассчитал, что я в конце концов смогу выследить Штрассера.
– Но нам удалось сесть на хвост Фоглеру, который не очень беспокоился по поводу слежки за ним самим. Поэтому как только мы узнали, что он летит в Аргентину, а у нас был адрес Штрассера…
– Вы следили за домом Штрассера последние пару дней, – утвердительно заметила Анна. – Ожидая появления Бена.
Их собеседник снова оглянулся.
– Знаете что, нам нужно пошевеливаться.
– Действительно, надо, но сначала все же скажите мне еще одну вещь, – продолжала Анна, – раз уж вы вели наблюдение: Штрассер только недавно возвратился в Буэнос-Айрес?
– По-видимому, да. Такое впечатление, что он вернулся откуда-то с отдыха. С ним было много багажа.
– Были у него какие-нибудь посетители после приезда?
Человек на секунду задумался.
– Насколько я видел, нет. Только медсестра, она вошла туда с полчаса назад…
– Медсестра! – воскликнула Анна. Она взглянула на белый микроавтобус, стоявший перед домом. Автомобиль был украшен надписью “Permanencia en CASA”. – Быстрее! – крикнула она.
– О, Боже… – пробормотал Бен, устремившись вслед за Анной, а та метнулась к парадной двери и принялась снова и снова нажимать кнопку звонка.
– Вот дерьмо, – простонала она. – Мы опоздали. – Иегудия Малкин стоял позади нее и немного в стороне.
Менее чем через минуту дверь медленно открылась. Перед ними стоял глубокий старик, увядший и сгорбленный, с обвисшей, изборожденной множеством морщин кожей на лице.
Йозеф Штрассер.
– Quien es este? – хмуро спросил он. – Se este metiendo en mis cosas – ya llego la enfermera que me tiene que revisar.
– Он говорит, что к нему пришла для осмотра его медсестра, – перевела Анна и добавила, повысив голос: – Нет! Герр Штрассер! Держитесь подальше этой медсестры, предупреждаю вас!
В глубине прихожей мелькнула белая тень.
– Анна! У него за спиной! – предупредил Бен. Медсестра приблизилась к двери и быстро заговорила сердитым, как показалось Бену, тоном, обращаясь к Штрассеру:
– Vamos, Secor Albrecht, vamos vamos para alle, que estoy apurada! Tengo que ver al pryximo paciente todavna!
– Она требует, чтобы он поторопился, – автоматически перевела Анна Бену. – Ей нужно посетить еще одного пациента. Герр Штрассер, эта женщина – не настоящая медсестра. Я советую вам спросить у нее документы!
Женщина, в белой медицинской одежде, схватила старика за плечо и не то потянула к себе, не то дернула.
– Ya mismo, – приказала она, – vamos ^{note 74}!
Свободной рукой она ухватилась за ручку двери, пытаясь закрыть ее, но Анна метнулась вперед и придержала дверь коленом.
Внезапно медсестра оттолкнула Штрассера в сторону и быстрым движением выхватила из-под халата пистолет.
Но Анна двигалась еще быстрее.
– Стоять! – рявкнула она.
Медсестра выстрелила.
В тот же миг Анна метнулась в сторону, сбив с ног не готового к этому Бена.
Откатываясь в сторону, Бен услышал выстрел и крик, похожий на рев раненого животного.
Даже не видя, он понял, что произошло: медсестра выстрелила в Анну, но Анна успела увернуться, и пуля попала в его израильского защитника.
Точно посередине лба Иегудии Малкина появилось красное овальное пятнышко, а сзади, там, где пуля вышла из черепа, взметнулся кровавый фонтанчик.
Анна мгновенно выстрелила два раза, и фальшивая медсестра выгнулась всем телом назад, а затем резко рухнула на пол.
И внезапно все стихло. В наступившей почти полной тишине Бен слышал отдаленное пение птицы.
– Бен, ты цел? – спросила Анна. Он утвердительно промычал в ответ.
– О, Иисус! – воскликнула Анна, обернувшись и увидев, что случилось. Впрочем, она тут же резко повернулась обратно к двери.
Штрассер, одетый в бледно-голубой халат, скорчился на полу, закрыв лицо руками, и негромко скулил.
– Штрассер? – повторила Анна.
– Gott im Himmel, – простонал тот. – Gott im Himmel. Sie haben mein Leben gerettet ^{note 75}!
Какие-то контуры. Бесформенные, расплывчатые, лишенные какого бы то ни было смысла и содержания, серые разводы, распадающиеся и растекающиеся в полное ничто, словно те узоры, которые рисуют высоко в небесах реактивные самолеты, когда их разгоняет ветер. Сначала возникло одно только ощущение, но без всякого осознания реальности. Ему было так холодно! Неимоверно холодно. Лишь в груди комом растекалось тепло.
И там, где было тепло, он чувствовал боль.
Это хорошо. Боль – это хорошо.
Боль была другом Архитектора. Болью он мог управлять, мог заставить ее утихнуть, когда ему это требовалось. В то же время присутствие боли говорило о том, что он еще жив.
А вот холод – это нехорошо. Это означало, что он потерял много крови.
Что его тело впало в состояние шока, чтобы уменьшить дальнейшую потерю крови: его пульс замедлился, его сердце стало биться слабее, сосуды конечностей сжались, чтобы как можно меньше крови поступало к не самым жизненно важным частям тела.
Он должен провести инвентаризацию своих жизненных ресурсов. Он неподвижно лежит на земле. Действует ли еще его слух? Несколько мгновений ничего не нарушало глубокой тишины, воцарившейся в его голове. А затем как будто заработала связь, он услышал голоса, слабые, приглушенные, вроде бы доносившиеся из дома…
Из дома.
Из какого дома?
Он, должно быть, потерял действительно много крови. Теперь ему предстояло заставить себя восстановить в памяти события последнего часа.
Аргентина. Буэнос-Айрес.
Штрассер.
Дом Штрассера. Где он ожидал Бенджамина Хартмана и Анну Наварро и где столкнулся с… с другими. В том числе с кем-то, вооруженным снайперской винтовкой.
Он получил несколько пуль в грудь. После такого никто не мог выжить. Нет! Он отогнал от себя эту мысль. Это была непродуктивная мысль. Такая мысль могла прийти в голову только любителю.
Никто в него не стрелял. Он чувствует себя прекрасно. Правда, немного устал, но с усталостью он вполне может справиться, и она ни за что не заставит его сойти с дистанции. Они считают, что он выбыл из борьбы, и это будет его решающим преимуществом. Три образа промелькнули в его памяти – лишь на мгновение, – но за это мгновение они вновь накрепко запечатлелись в его мозгу: четкие, как фотографии на паспорте, изображения его целей. По порядку: Бенджамин Хартман, Анна Наварро, Йозеф Штрассер.
Его сознание было вязким и мутным, словно старая смазка коленчатого вала, но, ничего, оно вполне работоспособно. Ведь именно сейчас ему крайне необходимо глубоко сосредоточиться: он должен перенести все свои травмы в какое-нибудь другое тело, передать все двойнику, которого он очень ярко, четко и в подробностях представит себе – это кто-то другой, а не он будет залит кровью, кто-то другой перенесет тяжелый шок. А он в прекрасном состоянии. Как только он полностью сосредоточит все свои резервы, он снова сможет двигаться, преследовать. Убивать. Его непреодолимая сила воли всегда превозмогала любые неприятности и трудности. Так же будет и сейчас.
Если бы кто-нибудь в эти минуты наблюдал за телом Ханса Фоглера, то он нипочем не распознал бы этой яростной концентрации мысли и духа – разве что легкое подергивание век, ничего больше. Каждое физическое движение теперь необходимо было точно заранее рассчитать и отмерить наименьшее усилие, необходимое для его совершения. Точно так же человек, умирающий от жажды в пустыне, рассчитывает каждый глоток воды, остающийся в его фляге. Ни одного движения не должно быть потрачено впустую.
Архитектор жил для того, чтобы убивать. Это было его единственной профессией, в этом деле он обладал непревзойденным мастерством. Сейчас он должен убить хотя бы для того, чтобы доказать, что сам еще жив.
– Кто вы такие? – высоким, хриплым голосом спросил Штрассер.
Бен поглядел на растянувшуюся на полу самозваную медсестру в залитой кровью белой униформе, на лежавшего поодаль убийцу, который чуть не прикончил их обоих, на своих таинственных защитников, нанятых отцом, – оба теперь лежали неподалеку друг от друга на вымощенном керамическими плитками полу патио.
– Герр Штрассер, – заговорила Анна, – здесь в любой момент может появиться полиция. У нас очень мало времени.
Бен понял, о чем она говорит: аргентинской полиции нельзя доверять, и они обязательно должны уйти до ее прибытия.
У них очень мало времени для того, чтобы узнать у старого немца то, что их так интересовало.
Лицо Штрассера было настолько изрыто бесчисленными глубокими пересекающимися морщинами, что казалось полосатым. Такими же морщинистыми были и губы странного темно-каштанового цвета; он скривил их в гримасе и вытянул трубочкой так, что они походили на две пересушенные черносливины. Темные глаза по сторонам испещренного прожилками носа с широкими ноздрями походили на изюминки в булке.
– Моя фамилия не Штрассер, – заявил он, с трудом поднимаясь на ноги. – Вы ошиблись.
– Нам известны и ваше настоящее имя, и ваш псевдоним, – нетерпеливо прервала его Анна. – Прежде всего скажите мне – это ваша постоянная медсестра?
– Нет. Моя постоянная медсестра на этой неделе заболела. У меня анемия, и мне требуются ежедневные уколы.
– Где вы находились последние месяц или два?
Штрассер тяжело переступил с ноги на ногу.
– Мне нужно сесть, – прохрипел он и, не дожидаясь ответа, медленно, шаркая ногами, побрел по прихожей.
Они проследовали за ним в большую, красиво убранную комнату, стены которой были заставлены полками. Это была библиотека со стенами и шкафами, изготовленными из отполированного до яркого блеска красного дерева, расположенная в двухэтажном атриуме.
– Вы живете инкогнито, – сказала Анна, – потому что вы военный преступник.
– Я вовсе не военный преступник! – прошипел Штрассер. – Я невинен, как новорожденный младенец.
Анна улыбнулась.
– Если вы не военный преступник, – ответила она, – то почему же вы скрываетесь?
Старик замялся, но только на одно мгновение.
– Теперь стало хорошим тоном высылать из страны бывших нацистов. Да, я был членом национал-социалистической партии. Аргентина подписала соглашения с Израилем, Германией и США – ее правители хотят изменить образ своей страны в глазах партнеров. Теперь их волнует лишь то, что о них подумают в Америке. Они выслали бы меня только для того, чтобы американский президент одобрительно улыбнулся. К тому же, может быть, вы знаете, что здесь, в Буэнос-Айресе, выслеживание нацистов превратилось в бизнес! Для некоторых журналистов это сделалось основной работой, обеспечивающей неплохую жизнь! Но я никогда не был верноподданным последователем Гитлера. Гитлер был неизлечимым сумасшедшим – это стало ясно еще в самом начале войны. Он неизбежно уничтожил бы нас всех. Такие люди, как я, знали, что нужно искать другие пути выхода из сложившейся ситуации. Мои друзья пытались убить этого человека, прежде чем он сможет причинить непоправимый ущерб нашим индустриальным мощностям. И наши расчеты оказались верны. К концу войны на долю Америки приходилось три четверти мирового инвестиционного капитала и две трети промышленного потенциала. – Он сделал паузу и улыбнулся. – Этот человек просто не годился для бизнеса.
– Если вы выступали против Гитлера, то почему же Kаmеradenwerk до сих пор так старательно защищает вас? – поинтересовался Бен.
– Неграмотные головорезы, – пренебрежительно усмехнулся Штрассер. – Они не имеют никакого представления о действительности, точно так же, как те безмозглые мстители, с которыми они так старательно борются.
– Почему вы уехали из города? – прервала его Анна.
– Я жил в Патагонии, на estancia ^{note 76}, принадлежащем родственникам моей жены. Моей покойной жены. В провинции Рио-Негро, у подножия Анд. Это ранчо, где разводят коров и овец, – но очень роскошное ранчо.
– Вы регулярно ездите туда?
– Я был там в первый раз. Моя жена умерла в прошлом году, и… и почему вы спрашиваете обо всем этом?
– Так вот почему им не удалось найти и убить вас, – вместо ответа сказала Анна.
– Убить меня… Но кто так хочет меня убить?
Бен взглянул на Анну, молча предложив ей продолжать.
– Компания, – ответила она.
– Компания?
– “Сигма”.
Она блефовала – Бен хорошо это понимал, – но делала это чрезвычайно убедительно. В его памяти снова всплыли слова Шардана: “Запад и значительная часть прочего мира должны были откликнуться на благое попечение и охотно проглотить те сказки, которыми мы прикрывали свою деятельность”.
Теперь Штрассер ненадолго задумался.
– Новое руководство. Да, так оно и есть. Ну да, конечно. – Его глазки-изюминки сверкнули.
– Что представляет собой “новое руководство”? – спросил Бен.
– Да, конечно, – повторил Штрассер, как будто не слышал вопроса. – Они боятся, что я слишком много знаю.
– Кто?! — крикнул Бен.
Штрассер взглянул на него, как будто его поразил этот окрик.
– Я помог им все это создать. Элфорду Киттреджу, Зайберту, Олдриджу, Холлерану, Коноверу – всем этим коронованным предводителям корпоративных империй. Они презирали меня, но не могли без меня обойтись, ведь так? Им были необходимы мои контакты на высоком уровне немецкого правительства. Если бы предприятие не стало по-настоящему многонациональным, у него не было бы никаких шансов добиться крупных успехов. Я пользовался доверием людей, находившихся на самом верху. Они знали, что я сделал для них такие вещи, которые навсегда вывели меня из круга обычной людской мелочи. Они знали, что я пожертвовал собой ради них. Я был посредником, которому доверяли все стороны. А теперь это доверие предали, оно разорвано ради какого-то бессмысленного фарса. Теперь стало окончательно ясно, что они использовали меня в своих собственных целях.
– Вы упомянули новых лидеров – Юрген Ленц один из них? – настойчивым тоном спросила Анна. – Сын Ленца.
– Я никогда не встречался с Юргеном Ленцем. Я даже не знал, что у Ленца был сын, хотя, впрочем, у меня не было с ним достаточно близких отношений.
– Но ведь вы оба были учеными, – заметил Бен. – Ведь это вы изобрели “циклон-Б”, не так ли?
– Я входил в команду, которая разработала “циклон-Б”, – поправил старик. Он одернул свой потертый голубой купальный халат и оправил его вокруг шеи. – Теперь все, кому не лень, нападают на меня за то, что я участвовал в этой работе, но никто не желает учесть, насколько изящным был этот газ.
– Изящным? – переспросил Бен. Секунду или две он думал, что ослышался. Изящный газ. Этот человек был ему отвратителен.
– До появления “циклона-Б” солдатам приходилось расстреливать всех заключенных, – пояснил Штрассер. – Это было ужасно кровавое занятие. А с газом все делалось чисто, просто и изящно. И к тому же, учтите, что когда евреев стали обрабатывать газом, это в известной степени пошло им на пользу.
– Пошло на пользу? – эхом отозвался Бен. Его начало подташнивать.
– Да! В этих лагерях возникало так много различных смертельных заболеваний, что им пришлось бы страдать намного дольше и намного сильнее. Использование газа было самым гуманным вариантом.
“Гуманным! Я вижу перед собой воплощенное зло, – говорил себе Бен. – Это старик в купальном халате с ханжески кротким выражением на лице”.
– Как хорошо, – тупо произнес он вслух.
– Вот почему мы называли это “специальной обработкой”.
– Эвфемизм, который вы использовали для массовых казней?
– Если угодно. – Старик пожал плечами. – Но, знаете, я не отбирал жертвы для газовых камер, как это делали доктор Менгеле или доктор Ленц. Менгеле часто называют ангелом смерти, но настоящим ангелом смерти был Ленц.
– Но не вы, – сказал Бен. – Вы были ученым.
Штрассер уловил сарказм в его словах.
– Что вы знаете о науке? – резко бросил он. – Вы что, ученый? Вы имеете хоть какое-то представление о том, насколько далеко мы, нацистские ученые, опередили весь остальной мир? Вы хоть что-нибудь знаете об этом? – он говорил высоким дрожащим голосом. В уголках рта пузырилась слюна. – Принято бранить исследования, которые Менгеле проводил над близнецами, но при этом на его результаты до сих пор ссылаются все ведущие генетики мира! Эксперименты по замораживанию людей, осуществлявшиеся в Дахау, – эти данные тоже все еще используются! А то, что выяснили в Равенсбрюке об изменениях женского менструального цикла в ситуации сильного стресса – когда подопытные женщины узнавали о предстоящей казни, – с научной точки зрения это был настоящий прорыв! Или эксперименты доктора Ленца по изменению скорости старения. Эксперименты по воздействию голода на людей, ставившиеся на советских военнопленных, пересадка органов – я могу продолжать и продолжать. Возможно, мои слова покажутся не слишком вежливыми, но вы до сих пор используете достижения нашей науки. Просто вы не думали о том, как проводились все эти эксперименты, но неужели вы не понимаете, что одной из главных причин, благодаря которым нам удалось так далеко продвинуться, было именно то, что у нас имелась возможность экспериментировать на живых людях?
Пока Штрассер говорил, его сморщенное лицо все сильнее бледнело, и теперь оно сделалось белым как мел. Он задыхался.
– Вы, американцы, презираете нас за методы, которые мы использовали при проведении наших исследований, но ведь вы сами используете эмбриональную ткань абортированных зародышей для трансплантации, скажете, нет? Это что, допустимо?
Анна шагала по комнате взад-вперед.
– Бен, не трать времени на споры с этим монстром.
Но Штрассер не желал остановиться.
– Конечно, было много действительно безумных идей. Скажем, попытки превращать девочек в мальчиков, а мальчиков в девочек. – Он хрипло расхохотался. – Или же опыты по созданию сиамских близнецов путем соединения жизненно важных органов простых близнецов. Полный провал, на этом мы потеряли много живого материала.
– А после создания “Сигмы” вы продолжали поддерживать контакт с Ленцем? – перебила его Анна.
Штрассер повернул к ней голову, по-видимому, недовольный тем, что его прервали.
– Ну, конечно. Ленц ценил мой опыт и нуждался в моих контактах.
– И зачем они были ему нужны? – спросил Бен.
Старик пожал плечами.
– Он говорил, что ведет работу, осуществляет исследование – молекулярное исследование, – которое должно изменить мир.
– Он говорил вам, что это за исследование?
– Нет, не говорил. Ленц был очень скрытный и сдержанный человек. Но все же я помню, как он однажды сказал: “Вы просто не в состоянии понять того, над чем я работаю”. Он просил меня достать для него очень сильные электронные микроскопы, что было в то время трудно сделать. Они были изобретены в конце 40-х, и их только-только начали выпускать. Еще ему требовались различные химикалии. Много таких вещей, которые после войны подпадали под эмбарго. Он требовал, чтобы я отправлял все в частную клинику, которую он устроил в старом Шлоссе, замке, который он захватил во время вторжения в Австрию.
– В какой части Австрии? – спросила Анна.
– В Австрийских Альпах.
– Где в Альпах? Вы помните, какой там город или деревня? настаивала Анна.
– Как я могу это помнить, ведь прошло столько лет! Может быть, он вообще не говорил мне об этом. Я только помню, что Ленц иногда называл свой замок “часовым заводом”, потому что там когда-то находилось часовое производство.
Научный проект Ленца.
– Значит, там была лаборатория! Для чего?
Штрассер укоризненно выпятил губы и вздохнул.
– Чтобы продолжать исследования.
– Какие исследования? – спросил Бен.
Штрассер молчал, как будто забыл, о чем говорил.
– Ну, давайте, – прикрикнула Анна. – Какие исследования?
– Я не знаю. Во времена рейха было начато очень много важных исследований. Исследования Герхарда Ленца.
Герхард Ленц: что там Зонненфельд говорил насчет ужасающих экспериментов, которые Ленц проводил в лагерях? Эксперименты на людях… но какие?
– И вы не знаете даже сути этой работы?
– Сейчас я ничего не знаю. Наука и политика – для этих людей они были одним и тем же. “Сигма” первоначально задумывалась как орудие для оказания поддержки одним политическим организациям и ниспровержения других. Люди, о которых мы говорим, уже тогда обладали огромным влиянием на все, что происходило в мире. “Сигма” показала им, что если они объединяют свое влияние, то полученное целое многократно превосходит сумму его частей. Когда они стали действовать совместно, выяснилось, что нет практически ничего, на что они не могли бы повлиять, организовать, направить. Но, понимаете, “Сигма” была живым существом. И, как все живые существа, она эволюционировала.
– Да, – согласилась Анна. – Имея активы, обеспеченные крупнейшими корпорациями в мире, наряду с фондами, украденными из Рейхсбанка. Мы знаем, кто входил тогда в правление. Вы последний из оставшихся в живых членов того, первоначального правления. Но кто ваши преемники?
Штрассер обвел взглядом зал, но было похоже, что он ничего не видел.
– Кто теперь управляет ею? Назовите нам имена! – крикнул Бен.
– Я не знаю! — Голос Штрассера дрогнул. – Они затыкали рты таким, как мы, регулярно посылая нам деньги. Мы стали лакеями, в конце концов изгнанными из внутреннего круга их советов. Мы все должны были давным-давно стать миллиардерами. Они посылают нам миллионы, но это мелочь, жалкие крохи со стола. – Губы Штрассера скривились в отвратительной ухмылке. – Они швыряют мне крохи со стола, а теперь они решили и вовсе разделаться со мной. Они хотят убить меня, потому что больше не желают платить мне. Они скупы и стыдятся этого. После всего, что я для них сделал, они сочли меня помехой. И опасностью для себя, поскольку, даже несмотря на то что двери передо мной закрылись много лет назад, они все еще считают, будто я слишком много знаю. Я сделал возможным все, чем они занимаются, и чем они мне отплатили? Презрением! — От все усиливавшегося гнева и прорвавшейся наружу обиды, которую старик скрывал на протяжении многих лет, его слова звучали отрывисто, а голос сделался резким, металлическим. – Они относятся ко мне так, будто я бедный родственник, паршивая овца, вонючий бродяга. Все эти шишки, разряженные в пух и прах, собираются на свой форум и больше всего на свете боятся, что я вломлюсь и испорчу их посиделки, словно скунс, пробравшийся в кофейню. Я знаю, где они собираются. Я не дурак и не тупица. Даже если бы они уговаривали меня, я все равно не присоединился бы к ним в Австрии.
Австрия.
– Объясните, о чем вы говорите! – потребовал Бен. – Где они собираются? Скажите мне.
Во взгляде, которым окинул его Штрассер, отчетливо читались осторожность и вызов. Было ясно, что он не намерен продолжать разговор.
– Черт возьми, отвечайте!
– Вы все одинаковые, – презрительно бросил Штрассер. – Могли бы подумать о том, что с таким человеком, как я, нужно обращаться уважительно, хотя бы из-за моего возраста! Мне больше нечего сказать вам.
Анна внезапно встрепенулась.
– Я слышу сирены. Да, Бен, совершенно точно. Нам нужно убираться отсюда.
Бен шагнул вперед и встал перед Штрассером почти вплотную.
– Герр Штрассер, вы знаете, кто я такой?
– Кто вы?.. – Штрассер запнулся.
– Мой отец Макс Хартман. Я уверен, что вы помните это имя.
Штрассер прищурился.
– Макс Хартман… Еврей, наш казначей?..
– Совершенно верно И еще, как мне сказали, он был офицером СС. — Зонненфельд уверен в том, что это было всего лишьприкрытием, уловкой. Сердце Бена отчаянно колотилось: он боялся услышать от Штрассера подтверждение отвратительного прошлого Макса.
Штрассер рассмеялся, показав стертые почти до самых корней коричневые зубы.
– СС! – повторил он так, будто услышал нечто невероятно забавное. – Он не имел никакого отношения к СС. Мы дали ему фальшивое удостоверение, так что он мог без всяких хлопот ездить из Германии в Швейцарию. Это было нужно для дела.
В ушах Бена с оглушительным ревом пульсировала кровь. Он чувствовал волну облегчения; это было подлинное физическое ощущение.
– Борман лично включил его в немецкую делегацию, – продолжал Штрассер. – И не только потому, что он хорошо разбирался в том, как перекладывать деньги из кармана в карман, но еще и потому, что нам был нужен… э-э-э… псевдоруководитель.
– Номинальный глава делегации?
– Да. Промышленников из Америки и других мест изрядно нервировало то, что делали нацисты. Участник-еврей был нам необходим для того, чтобы придать себе как можно более респектабельный вид, показать, что мы не из плохих немцев, не фанатики, не ученики Гитлера. Со своей стороны ваш отец на этом немало выиграл: вытащил из лагерей свою семью и много других еврейских семей, да в придачу получил сорок миллионов швейцарских франков – почти миллион долларов США. Большие деньги. – Злобная улыбка. – Теперь он рассказывает о себе сказки, что, дескать, выбился из нищеты! Разве миллион долларов это нищета? Мне так не кажется.
– Бен! – крикнула Анна. Она быстро раскрыла кожаный бумажник, в котором лежало ее удостоверение министерства юстиции.
– Теперь, герр Штрассер, вы, наверно, захотите узнать, кто я такая? Я присутствую здесь от имени Управления специальных расследований министерства юстиции Соединенных Штатов. Уверена, вы знаете, что это такое.
– О-хо-хо, – насмешливо протянул Штрассер. – Как ни жаль разочаровывать вас, но я гражданин Аргентины, и вы с вашей юстицией для меня ничто.
Сирены звучали гораздо громче; похоже, что полиции осталось проехать всего лишь несколько кварталов.
Анна снова повернулась к старику.
– Полагаю, мы еще посмотрим, насколько серьезным было решение аргентинского правительства насчет выдачи военных преступников. Бен, к черному ходу!
Щеки Штрассера покрылись красными пятнами: видимо он разозлился еще сильнее.
– Хартман, – хрипло позвал он.
– Бен, уходим!
Штрассер согнул узловатый палец и поманил Бена к себе. Бен не смог устоять. Старик что-то зашептал. Бен опустился на колени рядом с ним, чтобы расслышать его слова.
– Хартман, ты знаешь, что твой отец был жалким слабым человечком? – сказал Штрассер. – Бесхребетный слизняк. Трус и мошенник, прикинувшийся жертвой. – Губы Штрассера шевелились всего в нескольких дюймах от уха Бена. Он говорил нараспев, явно получая от этого удовольствие. – А ты сын мошенника, и больше ничего. Вот кто ты такой для меня.
Бен закрыл глаза и напрягся, стараясь подавить гнев. Сын мошенника.
Неужели так оно и было? И Штрассер говорит правду? А Штрассер явно наслаждался волнением Бена.
– О, тебе хотелось бы убить меня на месте, ведь правда, Хартман? – чуть погромче прошептал старик. – Но ты этого не сделаешь. Потому что ты такой же трус, как твой отец.
Бен увидел, что Анна быстро зашагала по коридору.
– Нет, – сказал он. – Потому что я предпочитаю, чтобы вы провели остаток жизни в вонючей тюремной камере в Иерусалиме. Я хотел бы сделать ваши последние дни настолько неприятными, насколько это возможно. А убивать вас – это попусту потратить пулю.
Он бегом кинулся вслед за Анной в глубину дома, а звук сирен делался все громче и громче.
Ползти, не подниматься. Архитектор знал, что если он примет вертикальное положение, то усилия, требующиеся для того, чтобы поддерживать ортостатическое кровяное давление в голове, окажутся намного больше, а в настоящее время ему совершенно не нужно подниматься. Это было рациональное решение, и способность принять его подействовала на убийцу так же успокоительно, как ощущение прицепленной к щиколотке кобуры, в которой лежал “глок”.
Парадная дверь была открыта, прихожая пуста. Он полз по-пластунски, не обращая ни малейшего внимания на кровавую полосу, которая оставалась от прикосновения его груди к светлому, почти белому полу. Каждый ярд казался ему целой милей. Но он дойдет до конца!
Ты лучше всех. Ему было семнадцать, и инструктор сказал это перед всем батальоном. Ты самый лучший. Ему было двадцать три, и эти слова произнес его командир в штази, когда говорил молодому Хансу, что написано в донесении, которое он отправил наверх. Вы лучше всех. Это сказал начальник управления штази: Архитектор только что возвратился из “охотничьей поездки” в Западный Берлин, где разделался с четырьмя физиками, членами известной во всем мире группы из Лейпцигского университета, накануне сбежавшими туда из ГДР. Вы лучше всех: так сказал ему высокопоставленный руководитель из “Сигмы”, седовласый американец в очках с оправой телесного цвета, после того как он прекрасно выполнил ликвидацию видного итальянского левого деятеля, пристрелив его с противоположной стороны улицы, когда тот исходил страстью в объятиях пятнадцатилетней шлюхи из Сомали. Но он еще услышит эти слова. Услышит их снова и снова. Потому что это правда.
И потому, что это правда, он не сдастся. Он не уступит почти непреодолимому желанию отступить, остановиться, уснуть.
С четкостью, которой позавидовал бы робот, он выдвигал вперед руку и колено, перетаскивая себя через прихожую.
В конце концов он оказался в просторной, очень высокой комнате, вдоль стен которой стояли книжные шкафы. Холодные и немигающие, будто у ящерицы, глаза осмотрели помещение. Главной из его целей здесь не оказалось; впрочем, это было разочарование, а не неожиданность.
Зато здесь находился громко сопевший, покрытый потом слабак Штрассер, предатель, который тоже заслужил смерть.
Сколько еще минут Архитектор сможет сохранять сознание? Он с отчаянным усилием впился глазами в Штрассера, как будто рассчитывал, отняв у него жизнь, вернуть свою.
Чувствуя, как его шатает, он поднялся с пола и принял стойку стрелка. Все мышцы его тела сводила судорога, но руки все же подчинялись ему. Маленький “глок”, который он держал обеими руками, весом, казалось, не уступал артиллерийскому орудию, но все же он поднимал пистолет, пока тот не оказался направленным точно в цель.
Именно в этот момент Штрассер, вероятно, учуявший запах крови, наконец обнаружил его присутствие.
Архитектор видел, как похожие на две изюминки глаза на мгновение широко распахнулись, а затем закрылись. Нажать на спусковой крючок было так же тяжело, как одним пальцем поднять стол, но он все равно сделает это. Сделал это.
Или нет?
Не услышав громкого ответа оружия на свое усилие, он в первый момент испугался, что не выполнил свою миссию. Но тут же понял, что это просто органы чувств начали отказывать.
В комнате стремительно сгущалась темнота: он знал, что мозговым клеткам не хватает кислорода и они прекращают свою работу – что сначала пропадут слух и зрение, а затем угаснет и сознание.
Он ждал, пока не увидел, что Штрассер упал на пол, и только после этого разрешил своим глазам закрыться. Когда веки сомкнулись, в его мозгу промелькнуло осознание того, что они никогда больше не откроются, а затем он перестал ощущать что бы то ни было.
Вернувшись в гостиничный номер, Бен и Анна принялись листать газеты – по дороге они купили целую пачку в первом попавшемся киоске. Шардан успел сказать о важнейшем шаге, который “Сигме” предстояло совершить в своем развитии. И форум важных шишек в Австрии, о котором проговорился Штрассер, совершенно явно, связан с этим шагом. Но что же это за сборище?
Они знали, что в силах найти ответ.
Именно Анна наткнулась в “Эль-Паис”, ведущей аргентинской газете, на краткую заметку о Международном форуме по вопросам здоровья детей – собрании, на котором мировые лидеры намеревались обсудить вызывающие всеобщую тревогу проблемы, в особенности касавшиеся развивающихся стран. Ее внимание привлекло название города, в котором должна была состояться встреча, – Вена, Австрия.
Анна бегло просмотрела заметку. За ней следовал список спонсоров, среди которых оказался “Фонд Ленца”. Затем она вслух прочла заметку Бену, переводя с испанского на английский.
По спине Бена пробежал холодок.
– Мой Бог! – воскликнул он. – Вот оно! Совершенно точно. Шардан ведь говорил, что остаются считанные дни. То, о чем он говорил, наверняка связано с этой конференцией. Прочти мне еще раз список спонсоров.
Анна с готовностью прочла.
И Бен принялся набирать телефонные номера. Он говорил с профессионалами, связанными с “Фондом Ленца”, которые были рады ответить одному из своих крупных вкладчиков. Войдя в знакомую роль, Бен разговаривал с ними весело и сердечно, но то, что он узнал, глубоко встревожило его.
– В “Фонде Ленца” собрались по-настоящему крупные люди, – со своим приятным новоорлеанским акцентом сообщил ему Джеффри Баскин, директор программ из “Фонда Робинсона”. – Это их любимое детище, но они все равно предпочитают не афишировать его. Они создали его, сами оплатили большую часть счетов. Вряд ли можно считать справедливым, что часть их славы достается нам. Но я полагаю, что они заботились о том, чтобы фонд имел поистине международный характер. Я бы сказал, что они действуют по-настоящему самоотверженно.
– Очень приятно это слышать, – ответил Бен. Он говорил все так же бодро и весело, хотя страх, который он испытывал, делался все сильнее и сильнее. – У нас есть намерение принять вместе с ними участие в одном специальном проекте, и поэтому мне просто хотелось узнать, что вы о них думаете. Действительно, я очень рад, что у вас хорошее мнение о них.
“Руководители стран и высокопоставленные деятели правительств со всего мира соберутся в Вене под эгидой “Фонда Ленца”…”
Им необходимо было срочно отправиться в Вену.
Это было, пожалуй, единственное место в мире, куда им нельзя показывать носа, и в то же время единственное место, куда им совершенно необходимо попасть.
Они оба – и Анна, и Бен – молча мерили шагами гостиничный номер. Они могли принять меры предосторожности – эти предосторожности уже успели сделаться второй стороной их натур, – снова перекрасить волосы, воспользоваться фальшивыми документами, лететь разными рейсами.
Но опасность теперь выросла во много раз.
– Надо исходить из того, что, если только мы не гоняемся за миражом, за блуждающим огоньком, пассажиров каждого коммерческого рейса в Вену будут досматривать с величайшей тщательностью, – сказала Анна. – Они, несомненно, объявили полную боевую готовность.
Бен почувствовал, что его вот-вот постигнет озарение.
– Что ты сказала?
– Они находятся в полной боевой готовности. И пройти пограничный контроль будет не то же самое, что сделать тур вальса. Скорее это будет похоже на порку негров на плантациях в южных штатах в старину.
– Нет, раньше.
– Я сказала: надо исходить из того, что каждый коммерческий рейс в Вену…
– Вот оно! — воскликнул Бен. – Что?
– Анна, я намерен пойти на риск. И расчет здесь на то, что этот риск окажется меньшим, чем в любом другом варианте.
– Внимательно слушаю.
– Я собираюсь позвонить парню, которого зовут Фрэд Маккаллан. Это один старый чудак, с которым мы намеревались вместе кататься на лыжах в Санкт-Морице.
– Ты ехал в Санкт-Мориц, чтобы покататься на лыжах со старым чудаком?
Бен покраснел.
– Ну, там еще имелась в перспективе его внучка…
– Валяй дальше.
– Впрочем, ближе к делу. На этой картинке еще имеется частный реактивный самолет. “Гольфстрим”. Я в нем однажды летел. Очень красный. Красные сиденья, красные ковры, красный телевизор. Фрэд все еще должен находиться в том же самом отеле “Карлтон”, а самолет скорее всего спокойно стоит себе в небольшом аэропорту возле города Кур.
– Ты что, собираешься позвонить ему и попросить дать тебе ключи? Все равно, что попросить у соседа его машину, чтобы съездить в магазин за макаронами, пока твоя тачка в ремонте, так, что ли?
– Ну…
Анна помотала головой.
– Верно говорят: у богатых – свои привычки. – Она быстро взглянула на Бена. – Конечно, я имею в виду только себя.
– Анна…
– Бен, мне ужасно страшно. Поэтому и все шутки неудачные. Послушай, я этого парня совершенно не знаю. Если ты считаешь, что ему можно доверять – если так подсказывает тебе чутье, – то я смогу смириться и с полетом на частном самолете.
– Потому что ты права – они будут внимательно следить за коммерческими рейсами…
Анна энергично закивала.
– На частные рейсы, если только они не из таких мест, как, скажем, Колумбия, повсюду смотрят сквозь пальцы. Если пилот этого парня сможет перевести свой “Гольфстрим”, например, в Брюссель…
– Мы отправляемся прямиком в Брюссель, рассчитывая на то, что документы Оскара сработают не хуже, чем в первый раз. Там мы пересаживаемся на частный реактивный лайнер Фрэда и на нем перелетаем в Вену. Точно так же, как туда будут собираться главари “Сигмы”. Скорее всего они никак не ожидают прибытия “Гольфстрима” с двумя беглецами на борту.
– Отлично, Бен, – сказала Анна. – Я бы сказала, что это основа плана.
Бен набрал номер отеля “Карлтон”, и через минуту телефонистка соединила его с Маккалланом.
Голос Фрэда Маккаллана гулко раздавался в трубке, хотя и долетел через полмира.
– Помилуй бог! Бенджамин, ты представляешь себе, который час? Впрочем, не обращай внимания, я думаю, что ты звонишь для того, чтобы принести извинения. Хотя извинения ты должен приносить совсем не мне. Ты представляешь себе, насколько ужасно разочарована была Луиза? Расстроена. Убита! А у вас с ней так много общего.
– Я понимаю, Фрэд, и…
– Но вообще-то я рад, что ты наконец позвонил. Знал бы ты, какую ерунду о тебе рассказывают! Мне позвонил один парень и битый час вдувал все это в уши. О тебе говорят, что…
– Можете поверить мне, Фрэд, – повысив голос, перебил его Бен, – во всех этих разговорах нет ни слова правды. Я хочу сказать, что независимо от того, в чем меня обвиняют, вы должны мне верить, когда я говорю…
– А я рассмеялся ему в лицо! В смысле, в ухо, – заявил Фрэд, в свою очередь перебив Бена. – Я сказал ему, что, может быть, вы все и могли набраться такого в своих жутких английских школах-интернатах, но я сам выпускник Дирфельда, и в божьем мире просто невозможно…
– Я ценю ваше доверие, Фрэд. Дело в…
– Лучший теннисист, сказал я ему. Ты же был чемпионом по теннису, да?
– Ну, в общем…
– А легкая атлетика? Я сам занимался легкой атлетикой – я когда-нибудь показывал тебе свои призы? Ты представляешь, Луиза считает, что это смешно – то, что я спустя пятьдесят лет продолжаю ими хвастаться, и она, конечно, права. Но я неисправим.
– Фрэд, я собираюсь попросить вас о большом – по-настоящему, очень большом одолжении.
– Тебе, Бенни? Сам знаешь, ведь ты же мне почти родственник. В один прекрасный день мы можем стать настоящими родственниками. Просто скажи, что тебе нужно, мой мальчик. Только и всего.
Как сказала Анна, есть основа плана, и ничего больше. Но для того, чтобы разработать и осуществить по-настоящему надежный план, потребовалось бы гораздо больше времени, чем у них было. Поскольку им точно известно лишь одно – они должны со всей возможной скоростью мчаться в Вену, иначе будет слишком поздно.
Если, конечно, Шардан не ошибался. В таком случае уже слишком поздно.