Идеи М. Бахтина и их значение для современной эпистемологии и философии познания

Бахтин оставил нам размышления о философских основах гуманитарных наук: «Критерий здесь не точность познания, а глубина проникновения. Сложность двустороннего акта познания- проникновения. Активность познающего и активность открывающегося (диалогичность). Умение познать и умение выразить себя…. Предмет гуманитарных наук – выразительное и говорящее бытие». [Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук //Собр. Соч. в 7-ми т. Т.5. М., 1996 с. 7-8].

Бахтин не довольствовался интуитивным ощущением и различными «иррациональ­ными» построениями, но, как отмечает В.Л. Махлин, «радикальный шаг Бахтина заключается в переносе понятия системы из научно-теоретической плоскости в плоскость онтологии.» [ Махлин В.Л. «Систематическое понятие» (заметки к истории Невельской школы) // Невельский сб. Статьи и воспоминания. Вып. 1. Спб., 1996. с. 78-79 ], поскольку высокая научность не компен­сирует бытийно-исторической недостаточности.

Бахтин не игнорировал того, что именуется рацио­нальностью, понимая ее существенно иначе, чем Кант.

Идеи Бахтина помо­гают осмыслить ограниченность и специфику традици­онной эпистемологии.

Им в полной мере осознает­ся природа и место так называемого «теоретизированного мира», «самозаконного» мира познания, в котором субъект, истина и другие категории «живут» своей ав­тономной жизнью, имеют соответствующие контексту смыслы.

Бахтин не признает «теоретизм» как единственно пра­вомерную и универсальную традицию, «Участному со­знанию», отмечает он, ясно, что теоретизированный мир культуры имеет значимость, но ему ясно и то, что. этот мир не есть тот единственный мир, в котором оно живет и в котором ответственно совершается его мысль-поступок. (См. Микешина Л.А. Философия познания с.82.)

Бахтин приводит нас к мысли о том, что современная эпистемология должна строиться не в отвлечении от человека, но на основе доверия человеку как целостному субъекту познания. Объектом эпистемологии в этом случае становится познание в целом, а не только его теоретизированная модель, познание превращается в посту­пок ответственно мыслящего участного сознания и пред­стает как заинтересованное понимание, неотъемлемое от результата -истины — «ответственно поступающий мыслью» в социально-гуманитарном познании становится «условием возможности» познания, и в этом суть антропологической традиции в понимании познания, субъекта, истины.

Бахтин вводит новые понятия, но на принципиально иной основе, учитывающей «участность» (не-алиби), «ответ­ственность» и «поступок» как бытийные основания субъекта, истины, познания в целом. Вместо теоретиче­ского объекта речь идет о «единой и единственной собы­тийности бытия», «исторической действительности бы­тия», “единственном мире жизни”, которые вбирают в себя и «мир теоретизма».

Он предлагает свой язык философского дискурса, принципиально отличный от субъектно-объектного языка традиционной гносеологии, перевоплощающий ее понятия в слова-образы, метафоры-термины, близ­кие по эмоциональности русской философии начала ве­ка. Стремясь преодолеть «дуализм познания и жизни», Бахтин вводит такое понятие-образ, как “поступок”. Вместо категории «субъект» использу­ются понятия «живая единственная историчность», «ответственно поступающий мыслью», «участное со­знание»; «истина» заменяется «правдой», поскольку «в своей ответственности поступок задает себе свою правду». Разумеется, речь идет не о замене гносеологи­ческой истины на экзистенциальную правду, но, скорее, об их дополнительности и самостоятельных сфе­рах их применения как понятий.

В отличие от трансцендентального сознания как вне-индивидуального, надсобытийного, «безучастного», ко­торое, как традиционно утверждалось, только и может дать объективно истинное знание, Бахтин обращается к «участному мышлению», безусловно, осознавая, что такой подход порождает проблему релятивизма. Внешняя социальная обусловленность предстает совсем в ином качестве — как «внутренняя социальность», (по выражению В.Л. Махлина), бытийная, а не когнитивная характери­стика. Это свидетельствует об иной — антропологичес­кой традиции, собственное видение которой предлагает Бахтин.

Если воспользоваться,по Бахтину, «поступком» являет­ся само получение истины.

Необходимость «борьбы за истину», а следовательно, причастность, оказывается сущностным признаком ее получения. Бахтин выстраивает новый мир исторически действительного участного сознания, в который с необходимостью включает также новые — ценностные (этические и эс­тетические) — отношения цельного человека, тем са­мым замещая частичного гносеологического субъекта в его оппозиции объекту (бинарные отношения) архи­тектонической целостностью — единством познаватель­ного, этического и эстетического.

Важнейшее философ­ское открытие Бахтина — это идея замещения абстракт­ного гносеологического субъекта взаимоотношением автора и героя. Субъект оказывается «расщепленным» на две составляющие (по аналогии с художественным произведением): того, кто осуществ­ляет рефлексию над познанием, «пишет» о нем, тем са­мым становясь «автором», и того, кто осуществляет са­мо познание, являясь его «героем». Обнаруживается не выявляемая в «мире теоретизма» внутренняя структура единого в двух лицах субъекта, которая показывает се­бя только в том случае, если собственно когнитивное от­ношение дополняется ценностным — этическим и эсте­тическим. Одновременно выявляется и особая структура эпистемологического акта, где предполагается времен­ная, пространственная и смысловая вненаходимость, а традиционное бинарное отношение «субъект-объект» становится, как минимум, тренарным: субъект относит­ся к объекту через систему ценностных или коммуника­тивных отношений и сам предстает в двуединости «Я и Другой», «автор и герой», и уж если противостоит объекту, то только в таком качестве.

Само ценностное сознание дифференцируется, по­скольку Бахтин осознает неравнозначность для позна­ния этической и эстетической деятельности, полагая, что этическое определяет человека с точки зрения за­данного, тогда как эстетическое — это всегда данное. Не существует специального теоретического долженствования: поскольку я мыслю, я должен мыслить ис­тинно, так как этические нормы — это, главным обра­зом, социальные положения, не затрагивающие объек­тивной теоретической значимости. Эстетическое же творчество оказывается ближе к познанию, поскольку характеризует целостного человека в его реальной жизни и «преодолевает познавательную и этическую бесконечность и заданность тем, что относит все мо­менты бытия и смысловой заданности к конкретной данности человека - как событие его жизни, как судь­бу его». [ Микешина Л.А. Философия познания. М.,2002, с.87].

По мнению Бахтина, «в эстетический объект входят все ценности мира... Художественное задание устрояет конкретный мир: пространственный с его ценностным центром — живым телом, временной с его центром — душою и, наконец, смысловой — в их кон­кретном взаимопроникающем единстве. [ Микешина Л.А. Философия познания. М.,2002, с.87].

Однако, при всей близости к жизни, и эстетическая деятель­ность бессильна уловить «единственную событий­ность», поскольку образы ее объективированы, а зна­чит не причастны «действительному единственному становлению». И только «мысль, как поступок, цель­на: и смысловое содержание ее, и факт ее наличности в моем действительном сознании единственного чело­века, совершенно определенного и в определенное вре­мя, и в определенных условиях, т.е. вся конкретная историчность ее свершения, оба эти момента, и смыс­ловой и индивидуально-исторический (фактический), едины и нераздельны в оценке ее как моего ответствен­ного поступка» [Микешина Л.А. Философия познания. М.,2002, с.87].

Новое видение субъекта — человека познающего — с необходимостью рождает новое структурное понятие — архитектонику.