ФИЛОСОФИЯ 39 страница

Касаясь отношения философского знания и знания гуманитарного, М.М. Бахтин в диалогичности того и другого видов знания, в их обращенности к индивидуальности видел их родственность, близость друг к другу. Он писал: «Диалектика родилась из диалога, чтобы снова вернуться к диалогу на высшем уровне (диалогу личностей)» («К методологии гуманитарных наук» // «Эстетика словесного творчества». М., 1986. С. 384). Говоря об изучении неповторимой индивидуальности наукой и философией, он подчеркивал: «наука, и прежде всего философия, может и должна изучать специфическую форму и функцию этой индивидуальности» («Проблема текста...» // «Литературно-критические статьи». С. 479).

В книге В. Г. Кузнецова «Герменевтика и гуманитарное знание» (М., 1991) также обращено внимание на гуманитарный характер философского знания. Здесь указывается на то, что философское знание есть знание принципиально интерпретационное. «Новое философское знание, — пишет В. Г. Кузнецов, — всегда является результатом интерпретации. Рост философского знания, его новизна, неустранимая плюралистичность обеспечиваются интерпретационной природой философского знания. Интерпретация, в свою очередь, предполагает диалогическое отношение познающего субъекта с особым предметом, выделяемым из исторического, культурного, бытийного и со-бытиЙного контекстов с учетом специфики последних... Философская рефлексия всегда стремится диалектически проникнуть в смысл диалогического отношения, стремится интерпретируя понимать, что, в свою очередь, «окрашивает» философское знание в герменевтические тона. Герменевтика — один из методов, при помощи которых возможно понимание — соединяется с природными свойствами философского знания. Герменевтика — искусство интерпретации, постижения смысла диалогических отношений — «сплетается» с философскими методами исследования, обогащает их и сама выводится на рациональный уровень, приобретает философский статус (с. 4).

§ 4. Философия — искусство

Философии как виду знания присущи также черты, характерные еще для одного вида познавательной деятельности — для художественного освоения действительности, т.е. для искусства.

Что отличает искусство от других форм познавательной деятельности?

Прежде всего, личностный характер познания, настолько глубокий, что личностно-эмоциональный компонент входит составным элементом в «объект отражения». Если в естественных науках такой компонент вообще элиминируется, а в идеологии и гуманитарном знании он проявляется в некоторой степени, уступая дорогу рационализму, то в художественном творчестве он выдвигается на первый план. Для художника как субъекта мыслительной деятельности (Мх) объектом (Омх) будет не вне его находящееся вещественно-субстратное образование или психика, движения души другого человека (Ов — объект, находящийся вне, или за границей Лх — личности художника), но и его эмоциональное отношение к этим явлениям, его чувства и переживания, связанные с ними (Эх — эмоции художника). Эмоции, конечно, в самом художнике (Лх), но они становятся объектом (как обычные восприятия и чувственные представления), когда на них направляется активность мышления этого художника. Именно такой объект (Ов +* Эх) осваивается мышлением (Мх), затем художник посредством творческой деятельности формирует художественный образ и транслирует его реципиенту с целью определенного воздействия на психику последнего. Схематично такой процесс можно представить следующим образом:

Если в таком объекте абсолютизировать Ов и недооценить Эх, то получится фактографизм («реализм»), лишенный эстетическо-эмоци-онального начала; если же, наоборот, свести на-нет роль Ов (даже в форме пускового фактора) и абсолютизировать значение эмоций, переживаний художника, то можно придти к сугубо индивидуалистическому абстракционизму.

Природа искусства отражательно-выражательная.

Имеются и другие особенности искусства, если сравнивать его, допустим, с наукой. Искусство — образное освоение действительности, здесь превалирует индивидуальное, единичное; естествознание — понятийная форма отражения, в нем преобладают обобщения разных уровней генерализации знания, в том числе в виде законов. Искусство тоже отражает общее, но это общее (типичное) представляется в конкретных, живых образах.

Искусство направлено на постижение эстетического в самой действительности.

В искусстве велико значение синтетического начала. Если в естественных науках до сих пор преобладал элементаристский подход и лишь в последние десятилетия системный подход стал играть все большую роль, не претендуя, однако, на полное вытеснение первого, то в искусстве целостность постижения объектов — сознательная, неизменная установка художников. В силу особенностей восприятия мира художников, у которых преобладает синтетическое начало, оно от природы оказывается целостным; результатом их творчества оказываются синтетичные, целостные и, в идеале, гармоничные, эстетически ценные произведения.

Философские произведения, если они действительно осмысливают бытие человека и окружающую его действительность, тоже оказываются личностными, выражаюшими личность и переживания философа, его отношение к действительности. Поскольку переживания у разных философов различны, различны отношения, постольку и пониманий этого мира в философии множество. Результаты философствования тесно связаны, как и в искусстве, с индивидуальностью. Философия, отмечал В. И. Вернадский, является попыткой из личности познать сущее; в то время как научные истины в своем существе безлики, в философии личность отражается не только на процессе (что свойственно также и Науке), но и на самих результатах познания. «Произведения великих философов есть величайшие памятники понимания жизни и понимания мира глубоко думающими личностями в разных эпохах истории человечества. Это живые человеческие документы величайшей важности и поучения, но они не могут быть общеобязательны... Они отражают: 1) прежде всего личность в ее глубочайшем размышлении о мире, а личностей может быть бесконечное множество — нет двух тождественных; 2) выработанное свое понимание реальности; таких пониманий может быть по существу не так уж много; они могут быть собраны в небольшое число основных типов. Но не может быть среди них одного единого, более верного, чем все другие. Критерия ясного и определенного для этого нет и быть не может» («Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное явление». Книга вторая. М., 1977. С. 73). На этом своеобразии философского знания, сопоставимого с результатами творчества в искусстве, основан феномен личностного, так сказать, «внутреннего» неприятия читателями одних философов и влечения к произведениям других (кто-то, например, «не принимает» Гегеля, но увлечен Ж.-П. Сартром, другой — наоборот).

В философии эмоциональный заряд в целом меньше, чем в искусстве, но по сравнению с естественными науками все же достаточно значителен, чтобы ставить вопрос о том, является ли философия также и искусством.

Русский философ второй половины XIX века Н.Я. Грот в 1880 году опубликовал статью «Философия как ветвь искусства». Обосновывая правомерность своего утверждения, он, в частности, отмечал следующее. Поэтические и философские произведения всегда удовлетворяют только известных лиц и в известные эпохи, а других не удовлетворяют, — иначе сказать, и те, и другие составляют дело вкуса, тогда как в науке о вкусах смешно было бы говорить. Отсюда известный круговорот и преемственность в господстве различных философских систем, как и в преобладании различных школ музыки и живописи или известных видов и направлений в поэзии и изящной словесности вообще. Тем не менее, несмотря на разнообразие и переменчивость вкусов в отношении к произведениям музыки, живописи, поэзии и философии, все они обладают в одинаковой мере способностью, если только они хороши, всегда вызывать в нас впечатление чего-то великого или высокого, волновать нас чувством красоты и гармонии, хотя бы мы вовсе не разделяли общую их идею и не одобряли ее исполнение в частностях. Платон, Аристотель, Декарт, Спиноза, Кант во всяком человеке возбуждают такое же изумление и уважение к своим творениям, как Фидий, Софокл, Эврипид, Рафаэль, Моцарт и Шекспир. Далее Н.Я. Грот замечает: «Философские системы, как все творения художников и поэтов, всегда остаются достоянием личности и неразрывно связаны с именем своего творца. Это — одно из последствий их субъективности, и нельзя не сравнивать с этим противоположную черту научных созданий, всегда безличных... Имена ученых связываются с известными теориями только при жизни их, а после смерти переходят в трактаты по истории наук... Притом почти всякое научное открытие связывается с именами нескольких тружеников... Зато, когда мы скажем: «монадология Лейбница», «трансцендентальный идеализм Канта», «Фауст Гете», «Гамлет Шекспира», «Реквием Моцарта», «Лоэнгрин Вагнера», "Мадонна Рафаэля" и т.д., то всякий знает хорошо, что здесь спор и сомнения о творце невозможны» («Философия как ветвь искусства» // «Начала». 1993. № 3. С. 76 — 77).

Одним из следствий изложенного соображения оказывается следующее положение: знание истории философии, важнейших трудов философов прошлого есть необходимая предпосылка современного философского познания, развитие же частных наук не всегда требует обязательного изучения их истории. В науке можно, в принципе, более или менее быстро включиться в современную проблематику и успешно разрабатывать эти проблемы, но в философии без философов прошлого, без знания их работ не обойтись. Как и творения Рембрандта, Бетховена и многих других художников, музыкантов, поэтов, произведения выдающихся философов прошлого всегда с нами, они всегда современны. Что же касается их научной или идеологической их стороны, то отношение к ним определяется соответствующими для этих сфер знания движениями исторического процесса.

Вхождение в содержание философского знания и в творческий процесс философского познания таких компонентов, которые специфичны для искусства, можно проследить по множеству линий, начиная от собственно эстетических представлений, составляющих, кстати, весьма значительную часть философского знания (раздел «Эстетика»), вплоть до так называемой «картины мира», занимающей важное место в философии бытия. Кстати, создание «картины мира» (само слово-то — «картина» — не из сферы ли искусства?) предполагает у философов чувство красоты, сопричастности к миру. Само понятие «картина мира», вроде бы естественнонаучное и включающее в себя понятия о структурности, системности мира, в то же время оказывается за пределами естественных наук; если философ стремится охватить, очертить мир в целом, он неизбежно должен дорисовать контуры мира, «включив» в него не только социум, но и проблематичные миры, космический разум и многое другое, в том числе такое гипотетическое, что граничит с человеческой фантазией. Общая, философская «картина мира» содержит в себе также человеческое, эмоциональное отношение к миру, его оценку с точки зрения судеб индивида и человечества.

Родственность философии и искусства и их взаимопроникновение, вплоть до слияния демонстрируется еше тем фактом, что несомненно философские труды нередко обретали форму художественных произведений (к примеру — у Платона, Ф. Ницше, А. Камю), а многие выдающиеся поэты и писатели (А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой) были философами-мыслителями.

Как видим, из изложенного, имеются все основания для постановки вопроса: «А является ли философия искусством?» Один из вариантов ответа на этот вопрос дан Н.Я. Гротом, относившим философию к искусству. Он писал: «Откажемся же от тысячелетней иллюзии, что философия есть наука, и преклонимся пред нею в новой, более идущей к ее лицу одежде. С тем вместе перестанем верить в абсолютную цену ее созданий и ожидать, что она откроет нам тайну мироздания. Этой цели через сотни или тысячи лет достигнет, быть может, настоящая наука в ее медленном поступательном движении. К философии же станем прислушиваться с вниманием, как к вечно юной изобразитель-нице нашей внутренней жизни и выразительнице высших потребностей нашего чувства. Без чувства жить нельзя — будем же сознательно платить ему дань в этой, хотя и старой, но до сих пор неверно понятой форме» («Философия как ветвь искусства» // «Начала». 1993. № 3. С. 78).

§ 5. Философия — трансцендирующее постижение объекта

Еще одна сторона, или ипостась, философского познания — его трансцендирующий характер.

«Трансцендентный» (от латинского transcendere — переступать) — понимается как выходящий за границы возможного (не только индивидуально и в настоящее время) опыта, лежащий за пределами этого опыта, выходящий за пределы человеческого сознания. Этому понятию противоположно «имманентное». В «Философском энциклопедическом словаре» данное слово поясняется так: «Трансцендентный — термин, возникший в схоластической философии и характеризующий все то, что выходит за пределы чувственного опыта, эмпирического познания мира; предмет религиозного и метафизического познания. Схоластика различала имманентные и трансцендентные причины и действия; первые имеют место в самих объектах, вторые — находятся за пределами их наличного бытия... Кант пытался закрепить различие между понятиями трансцендентальный и трансцендентный, понимая под последним также и то, что недоступно познанию, но является предметом веры (Бог, душа, бессмертие)» (М., 1989. С. 665). Как видно из этого объяснения трансцендентного, оно входит в религиозное познание и в философию («метафизика» ** «философия»). Здесь признается то обстоятельство, что философия есть род трансцендируюшего познания.

Для лучшего уяснения того, что такое «трансцендентное», обратимся к его трактовке русским философом С. Л. Франком. Он выделяет в трансцендировании два момента: трансцендирование «во-вне» и транс-цендирование «во-внутрь», которые оказываются взаимодополняемыми. Пример тому — любовь в человеческой жизни. Любовь, отмечает он, есть осознание подлинной реальности чужой души, ее бесконечной, неисчерпаемой бытийственной глубины. В ней любящий, отдаваясь самозабвенно и самоотверженно любимому, переносит — не переставая быть самим собой — средоточие своего бытия в любимого, пребывает в любимом, как и любимый — в любящем; я теряю себя в ты и именно тем обретаю себя, обогащенный привступившим ко мне дарованным мне ты. Дающий и расточающий именно в силу этого становится обретающим. В каждом подлинном отношении любви любимое «ты» представляется нам бесконечно ценным. Мое замкнутое самобытие исчезает из моего взора и заменяется моим бытием для другого и в другом. Но бытие в другом, в «ты» все же остается вместе с тем бытием в форме «я есмь», бытием «я» и даже представляется мне каким-то впервые обретенным истинным бытием «я» — именно бытием, обогащенным через обладание «ты». Я «обогащаюсь», «углубляюсь», впервые начинаю вообще подлинно «быть» в смысле опытно осознанного внутреннего бытия. В этом и заключается чудо ли таинство любви, которое, при всей его непостижимости для «разума» (т.е. трансрациональности), все же самоочевидно непосредственному живому опыту. При разрыве отношений с любимым или смерти близкого человека, мы сознаем радикальное изменение нашего собственного внутреннего бытия («Непостижимое» // Франк С. Л. «Сочинения». М., 1990).

Обратим внимание на важные моменты, связанные с трансценди-рованием как методом постижения чего-то: выход «за пределы» связан с самоуглублением, с наличием определенного «таинства», «непостижимости для разума», и в этом смысле, сверхчеловечности, постигае-мости трансрационально. Заметим: в литературе часто пишут об «иррациональном» в негативном смысле, как о чем-то недозревшем до рациональности, как противостоящем ему и его исключающем. Но на поверку оказывается, что у того или иного философа-«иррационалиста» «иррациональность» есть нечто, учитывающее и рациональное, осно-вываюшееся на нем, но его превосходящее и составляющее более мощное средство познания — «трансрациональное» (чувственная и интеллектуальная интуиция, постижение в целостном переживании и т.п.).

Б. Паскаль говорил: «Все попытки разума оканчиваются тем, что он сознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание. Если он не доходит до этого сознания, то это означает только, что он слаб» («Мысли». М., 1888. С. 139). В этом утверждении заключена констатация определенной ограниченности разума, что вовсе не отрицает признания его большого значения ни в жизни индивида, ни в развитии науки. Между тем, в данном и подобных положениях некоторые историки философии видели выступление против науки и рационального познания, подчеркивание «беспомощности человеческого разума» (см.: «История философии. Т. II. Философия XV — XVIII вв.». М., 1941. С. 142).

Как убедительно показал С.Л. Франк, человек, как бы ни развивался его интеллект и основанная на нем рационализированная наука, всегда будет окружен непостижимым; мы постигаем лишь некоторую частицу окружающего нас мира и собственного, внутреннего мира; как внешний, так и внутренний мир до конца непознаваемы, и в этом, кстати, признание их бесконечного многообразия. Но там, где разум обнаруживает свою ограниченность, способно помочь трансрациональное. Посредством него мы, в частности, доходим до первоосновы мира, до первоосновы нашей души. Как трансцендирование в человеческой любви выявляет нам ее ценность, так и трансцендирование в отношении окружающего нас мира подводит к убеждению, что имеется единство бытия и ценности, и оно составляет, по С.Л. Франку, Божество. Оно постижимо и непостижимо. Божество есть творческая любовь, это некий поток, постоянно переливающийся через края «самого себя», — реальность, которая всегда есть нечто большее, чем только «она сама», — именно объемлющая, за пределами себя самой, и меня, ею творимого. Поэтому и моя любовь к Богу есть лишь рефлекс его любви ко мне и обнаружение Его самого как любви. Связь между Богом и миром не есть ни причинно-временная связь, ни связь вневременно-логическая (как между обычным «основанием» и «следствием»). Она есть нечто сущностно-иное, существо чего стоит под знаком трансрациональности, непостижимости и что может быть постигнуто только по способу ведающего неведения («Непостижимое» // Франк С. Л. Сочинения. М., 1990. С. 518 — 519).

Иначе говоря, трансцендирование хотя и не дает определенного и точного знания, как научная рациональность, тем не менее оно способно уловить некоторые глубинные свойства постигаемого бытия (отсюда оно как «ведающее неведение»). «Правда науки и трезвого, рационального восприятия и постижения мира, — отмечает С. Л. Франк, — оказывается производной, частичной и лишь в этом смысле неадекватной правдой. Подлинную Правду нам открывает лишь философия — установка, в которой рациональность, направляясь на самое себя, тем самым трансцендирует через саму себя и опирается на общее и вечное откровение реальности как Трансрационального, Непостижимого» (там же. С. 558).

Постижение богатства первоосновы мира, как это отмечают многие крупные философы, происходит также благодаря медитации. Углубляясь в себя, человек через себя постигает мир в его первооснове, а углубляясь в эту первооснову, человек постигает все более самого себя. «Медитация, — указывается в «Философском энциклопедическом словаре», — умственное действие, направленное на приведение психики человека в состояние углубленной сосредоточенности». Далее отмечается: «В психологическом аспекте медитация предполагает устранение крайних эмоциональных проявлений и значительное понижение реактивности. Соматическое состояние медитирующего характеризуется при этом расслабленностью, а его умонастроение — приподнятостью и некоторой отрешенностью (от внешних объектов и отдельных внутренних переживаний)... Методики медитации различаются наборами технических приемов и последовательностью ступеней достижения уравновешенности ума и нереактивности психики» (М., 1989. С. 351). Медитация, по-видимому, входит составным элементом в общий философский метод трансцендирования.

Трансцендирование тесно связано и с мистикой, если под ней (в соответствии с переводом слова mystikos — таинственный) понимать «нечто загадочное, непонятное, необъяснимое», «веру в сверхъестественное, божественное, таинственное» («Словарь иностранных слов». М., 1984. С. 316). Между тем, в «Философском словаре» 1991 г., как и ранее, заявляется, что «мистика — это религиозно-идеалистический взгляд на действительность». Сама по себе мистика или, иначе, мистическое знание, не есть еще идеализм, хотя, надо заметить, и идеализм, подобно религии, не должен быть никаким пугалом. Мистическое знание в том смысле, в каком оно только что обозначено, может быть связано и с материализмом. Но главное не в этом, а в том, что любое философствование, доходящее до границ с непостижимым и до представлений о первооснове мира, его свойствах, не может, с нашей точки зрения, не касаться областей «сверхъестественных» (т.е. сверхфизиче-ско-природных), «таинственных» и «загадочных». Не спорим: в русле отдельных философских направлений имеются самые разные трактовки мистики. С. Н. Булгаков пишет: «Мистикой называется внутренний (мистический) опыт, который дает нам соприкосновение с духовным, Божественным миром, а также и внутреннее (а не внешнее только) постижение нашего природного мира. Возможность мистики предполагает для себя наличие у человека особой способности непосредственного, сверхразумного и сверхчувственного, интуитивного постижения... Мистический опыт имеет объективный характер, он предполагает выхождение из себя, духовное касание или встречу... Православное богослужение обращается, прежде всего, к мистическому чувству, ему говорит и его воспитывает» («Мистика в православии» // «Православие. Очерки учения православной церкви». М., 1991. С. 308 — 309).

На сложную, неоднозначную связь мистики с религией указывает Н. А. Бердяев. Он выделяет два типа мистики: один есть духовный опыт, второй — умозрение, познание. Если в первом типе описывается драма между душой и Богом и восхождение индивидуальной души к Богу, то во втором типе мистики описывается космическая драма; человеческая драма превращается в космическую драму. «Мистика, — отмечает он, — проблематична в христианстве, и она постоянно оспаривалась, подвергались сомнению ее права. Официальные представители христианства, как, впрочем, и всех религий, всегда относились подозрительно к мистике как к сфере внутренней свободы духа» («Дух и реальность» // «Философия свободного духа». М., 1994. С. 427). Мистиков постоянно обвиняли в имманентизме, т. е. в признании имманентности Бога и божественного в душе. И действительно, мистика преодолевает трансцендентную бездну между Богом и человеком. Официальная теология почитала себя объективной и противопоставляла свою объективность субъективности мистики. В мистическом опыте трансцендентное становится имманентным. Столкновения между мистикой и теологией неизбежны и вечны. «Подлинная мистика, — отмечает Н.А. Бердяев, — и есть реализм, она обращена к первореальностям, к тайне существования, в то время как ортодоксальная теология имеет дело лишь с символами, как бы «откровение откровения», раскрытие реальностей за символами. Настоящие мистики были реалистами* (там же. С. 428).

Результатом философского трансцендирования с включенными в него элементами — медитацией и мистикой — является философская вера. Это вообще уже не наука, а психологическая установка индивида, принимающего что-то необоснованное должным образом за реально существующее. Специфика этой веры — в ее предмете, каковым оказываются первоосновы мира и бытия человека.

Существо философской веры проанализировано и ярко представлено К.Ясперсом в его книге «Философская вера» (впервые опубликована в 1948 году). К. Ясперс пишет следующее. Путь мыслящего человека — это жизнь в философствовании. В наличном бытии человека открывается бытие. Человек не может выразить себя в наличном бытии как таковом. Он прорывает всю как будто завершенную в мире действительность наличного бытия. Он действительно знает себя как человека только тогда, когда, будучи открыт для бытия в целом, живет внутри мира в присутствии трансценденции. Принимая свое наличное бытие, он все же настойчиво стремится к бытию. Он переступает пределы своего наличного бытия и мира, достигая их основ. «В философствовании не следует пользоваться незнанием, чтобы уклониться от ответа. Я не знаю, верую ли я. Но меня охватывает такая вера, что я осмеливаюсь жить перед лицом этой веры» («Смысл и назначение истории». М., 1991. С. 438). Повсюду незамкнутость мира и разрушение каждой замкнутой картины мира, неудача планирования в мире, человеческих проектов и их осуществлений, незавершенность самого человеческого бытия ведут к границе: у края бездны познается ничто или Бог. Однако здесь никогда не может быть доказательства в смысле неопровержимого научного доказательства. Доказанный Бог уже не Бог. Поэтому, только тот, кто походит на Бога, может его искать. «В философствовании человек совершает прорыв своего естества, но посредством.собственной сущности. То, что он в этом прорыве схватывает как бытие и как самого себя, и есть его вера» (там же. С. 431). По К.Ясперсу, философская вера не противоположна знанию, но включает его в себя; она не противоположна мышлению, но являет себя в нем. Вера есть в науке, но в философии она специфична. Верой (в философии) называется сознание экзистенции в соотнесении с транс -ценденцией (там же. С. 433). По К.Ясперсу, подлинное отличие философии от предметно познающего мышления, применяемого в науках, состоит в том, что философии, и только ей, присуще трансцендирующее мышление (см.: Там же. С. 434).

Отмеченные признаки философского знания, объединяемые понятием «трансцендирующее мышление» (медитирующий характер, элементы мистики, философская вера), близко подводят философское знание к религии и мистицизму и позволяют утверждать, что отдельными своими сторонами, как и отдельными философскими концепциями, философия подобна этим видам познания.

§ 6. Философия — любовь к мудрости

Философия внутренне связана с неспециализированным, обыденным знанием. Проявляется эта связь, прежде всего, в языке философии. Он богат словами, фиксирующими жизненный опыт индивидов; их назначение — обеспечивать повседневную практику людей, непосредственные контакты с окружающей действительностью, в том числе с социумом. Анализ языка философии в его сопоставлении с обыденным языком показывает, что «язык философии в целом ближе к живому естественному языку, чем язык специальных наук... Философские категории формируются в развитии культуры и воплощаются в структурах обыденного языка. Философия эксплицирует, систематизирует, углубляет смысл своих понятий, но не устраняет их и общий, обыденный смысл» (Пукшанский Б. Я. «Обыденное знание. Опыт философского осмысления». Л., 1987. С. 78).

Содержание философского знания включает в себя установку здравого смысла с его ориентацией на познание ближайших причин явлений, их познание и использование в повседневной практике.

Именно в обыденном знании, в его глубинах происходит кристаллизация того драгоценного феномена соборной человеческой жизни, проявляющегося не столь уж редко, который называется «мудросты. Специализированному знанию о природе этот феномен не свойственен: говоря «знающий специалист», мы никогда не скажем «мудрый человек». Если к тем или иным ученым все же применяют данное понятие, то оно касается не предмета их изучения и результатов его познания, но их общего отношения к жизни. В. И. Вернадский говорил: «Можно быть философом, и хорошим философом, без всякой ученой подготовки, надо только глубоко и самостоятельно размышлять обо всем окружающем, сознательно жить в своих собственных рамках. В истории философии мы видим постоянно людей, образно говоря, «от сохи», которые без всякой другой подготовки оказываются философами. В самом деле, в размышлении над своим Я, в углублении в себя — даже вне событий внешнего [для] личности мира — человек может совершать глубочайшую философскую работу, подходить к огромным философским достижениям» («Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное явление». Кн. 2. М, 1977. С. 73). Философские размышления, свойственные индивидам, не являющимся профессионалами-философами, и формируют то, что принято называть мудростью. С другой стороны, специалисты-философы, размышляя над проблемами своей области знания, способны (конечно, далеко не все философы) достигать такого уровня отношения к бытию, который соотносится с понятием «мудрость».

О содержании понятия «мудрость» в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова говорится: «Мудрость... Глубокий ум, опирающийся на жизненный опыт». В «Толковом словаре живого великорусского языка» Вл. Даля поясняется: Мудрость — это «соединение истины и блага, высшая правда, слияние любви и истины, высшего состояния умственного и нравственного совершенства». «Философский словарь», изданный в ФРГ, поместил в соответствующей статье фрагмент из книги Н.Гартмана «Этика» с раскрытием существа мудрости. Мудрость, по Н. Гартману, — это «проникновение чувства ценности в жизнь, в любое чувствование вещей, во всякое действие и реагирование вплоть до спонтанного «оценивания», сопровождающего каждое переживание; постижение всего действительно этического бытия с точки зрения этого бытия; всегда лежащая в основе образа действия практического сознания его связь с ценностью» (М., 1974. С. 700).