Основные требования при проектировании в сейсмических районах 5 страница

В начале нового тысячелетия Мик решил открыть Центр Мика Джаггера в Дартфорде, в гимназии, где он учился. До меня стали доходить слухи, оказавшиеся впоследствии необоснованными, что там открыли еще крыло Кейта Ричардса, без моего разрешения, в моей бывшей школе, в Дартфорде. Я уже был готов лететь туда на вертолете и написать на крыше крупными буквами: “EXPELLED” ("ИСКЛЮЧЕН"). Вскоре после этого события, когда Мик торжественно перерезал ленточку, он позвонил мне и сказал: “Я должен сказать тебе это сейчас – Тони Блэр настаивает, чтобы я принял рыцарство”. “Ты можешь отказаться, если захочешь” – был мой ответ. Я оставил всё как есть. Было непонятно, зачем Мик это делает; этим он подрывал свой авторитет. Я позвонил Чарли. Что это за фигня насчет рыцарства? Он сказал: ну, ты знаешь, он всегда этого хотел. Я сказал: нет, я этого не знал. Такое мне никогда не приходило в голову. Неужели я плохо знал своего друга? Мик, которого я знал с детства, сказал бы им: засуньте все ваши несчастные почести себе в задницу. Большое спасибо, но мне это не нужно. Принять это было бы унизительно. Это называется “почетный список”, но у нас и без этого достаточно заслуг. Признание публики – вот лучшая наша заслуга. Ты собираешься принять почести от системы, которая пыталась упечь тебя в тюрьму ни за что ни про что? Я имею в виду, если ты можешь простить их за это... Для Мика всё больше и больше значила его классовая принадлежность, но я никогда не думал, что он вляпается в это дерьмо. Возможно, это был очередной приступ LVS (синдрома ведущего вокалиста). У них там произошла путаница с датами, и вместо королевы, Мик получил посвящение от принца Чарльза, наследника престола, и я думаю, что по этой причине он должен называться не “sir”, а “cur” [ cur – человек низкого происхождения, дурно воспитанный (англ.) – Прим.перев. ] По крайней мере, в отличие от других новоиспеченных рыцарей, он не настаивает, чтобы его называли Сэр Мик. Но мы посмеиваемся по этому поводу за его спиной. Что касается меня, то я никогда не буду Лордом Ричардсом, я буду грёбанным Королём Ричардом IV, причем IV произносится как “ай-ви”.

Несмотря на всё это, а может, благодаря тому, что Мик, наконец, расслабился, 2004-й год был лучшим годом, который мы провели с ним вместе, за последние Бог знает сколько лет. Не знаю, в чем причина, но он стал гораздо свободнее. Может, всё дело в его личностном росте и реализации. Я думаю, на это в значительной степени повлияло то, что произошло с Чарли. Я приехал к Мику в его дом во Франции, в 2004-м году, мы собирались вместе работать над новым альбомом – первым за восемь лет - который мы потом назвали “A Bigger Bang”. Мы с Миком сидели вместе, с акустическими гитарами, пытаясь сочинять какие-то песни. Был первый или второй день, когда нам пришло сообщение об этом несчастье. Мик сказал: о, Боже, Чарли заболел раком. Наступила тягостная пауза, мы задумались, что нам теперь делать? Это был сильный шок для меня, как и для всех. Мик сказал: может нам пока остановить работу и подождать Чарли, а потом посмотрим? Я подумал минуту и сказал: нет, давай начнем. Сейчас мы только сочиняем песни, и Чарли нам пока не нужен. Чарли бы очень огорчился, если б узнал, что мы прекратили работать из-за того, что он в данный момент выведен из строя. Это не принесло бы ему пользы. Главное, у нас уже есть кое-какие песни, есть над чем работать. Запишем несколько из них, и пошлем пленки Чарли, он послушает, и будет в курсе, на каком этапе мы находимся. Так мы и сделали. У Мика прекрасный замок, в трех милях от Луары, окруженный чудесным виноградником, с винными погребами под ним, там хранятся вина многолетней выдержки крепостью сорок пять градусов. Настоящий замок капитана Хэддока, очень в духе Herge. Мы очень сблизились с Миком за время нашей плодотворной работы. На этот раз обошлось почти без капризов и перепадов настроения. Когда у вас есть настоящее желание работать вместе, вы найдете способ, как это сделать, несмотря ни на что. Я так считаю: если вы работаете с парнем уже более сорока лет, не может всё и всегда идти гладко, не так ли? Это как в браке, вы должны пройти через много испытаний.

Я перебазировался с Ямайки на Parrot Cay, это место в Терксе, на Кайкосских островах, к северу от Доминиканской Республики. Это место нисколько не похоже на Ямайку, но моя семья не хотела жить на Ямайке, потому что это уже становилось опасным. На Parrot Cay, напротив, царили мир и спокойствие, ничем не нарушаемое, даже попугаями. В тех краях никогда не было ни одного попугая. [ Parrot – попугай (англ.) – Прим.перев. ] Название Parrot Cay, видимо, произошло от Pirate Cay, от “инвесторов” прошлых лет. Сюда приезжают мои дети и внуки, а я провожу здесь много времени. Я слушаю американскую радиостанцию, которая двадцать четыре часа в сутки передает рок 50-х годов, иногда переключаюсь на другую волну, могу поймать хип-хоп, ретро-рок, у меня большой выбор…

Я записал в своем блокноте:
Когда живешь здесь месяц или около того, начинаешь замечать странную цикличность происходящего вокруг. В течение недели эскадрильи стрекоз демонстрируют шоу, достойное Фарнборо, затем - исчезают. Потом, в течение нескольких дней, стаи маленьких оранжевых бабочек начинают опылять цветы. Кажется, в этом есть какая-то закономерность. Я живу здесь вместе с различными особями – две собаки, один кот, Рой (Мартин) и Киоко, его японская леди (или наоборот, Киоко с Роем, ее Восточным Сокровищем). Затем Ика, красивая (но неприкасаемая) балийская служанка. Храни ее Господь! Мистер Тимоти, приветливый местный черный человек, который следит за садом, у него можно приобрести пальмовые корзины, которые плетет его жена. А еще бесчисленные гекконы (всех размеров), и, вероятно, одна или две крысы. Тостер, наш кот, охотится за живностью. Он ловит больших мотыльков! Еще там имеются два бармена, один с Явы, другой с Бали (оба жулики). Моряки добавляют местного колорита. Но хватит, пойду к холодильнику. Мне опять нужно заправиться. Пожелайте мне удачи.

Это было написано в начале января 2006-го, после того, как мы сделали перерыв на Рождество во время тура Bigger Bang. Я снова собирался в дорогу, в первый раз играть на Супер Кубке, в феврале, а затем, через две недели, нам предстояло выступить на самой большой сцене в истории рок-н-ролла, в Рио, перед более чем миллионной аудиторией. Очень насыщенная программа для начала года. Ровно год назад, когда я гулял по пляжу, взбираясь на прибрежные скалы, ко мне приехал Пол Маккартни, который накануне играл на Супер Кубке в тот год. Конечно, это было очень странно, что мы встретились здесь через все эти годы, и в то же время это было лучшее место для нас, потому что у нас с ним появилось время поговорить обо всем, возможно, впервые с тех ранних лет, когда они уже вовсю продавали свои песни, а мы еще ничего не писали. Он просто заехал ко мне, потому что узнал, где я живу, от моего соседа Брюса Уиллиса. Он сказал: “Я только что с дороги. Надеюсь, это нормально. Извини, что приехал без звонка”. А так как я всё равно никогда не отвечаю на телефонные звонки, то он в любом случае не мог предупредить меня о своем приезде. Я понял, что Пол специально нашел для этого свободное время. Мы шли с ним по длинному пляжу, и, как я понял позже, у него уже тогда были проблемы. В той поездке с ним была Хизер Миллс, и до их разрыва оставалось совсем недолго. Он стал приходить ко мне каждый день, когда его ребенок спал. Я никогда особо хорошо не знал Пола. С Джоном мы близко знали друг друга, Джорджа и Ринго я тоже знал достаточно хорошо, но с Полом мне не доводилось много общаться. Мы были по-настоящему рады видеть друг друга. У нас было о чем поговорить: мы вспоминали прошлое, говорили о том, как пишутся песни. Мы рассуждали о таких вещах, как разница между Beatles и Stones, о том, что Beatles были вокальной группой, потому что каждый из них мог петь как ведущий вокалист, а мы были в большей степени музыкальной группой – у нас был только один фронтмен. Он рассказывал мне, как благодаря тому, что он левша, они с Джоном могли стоять друг напротив друга с гитарами и играть, глядя на руки друг друга, как на свое отражение в зеркале. Тогда мы с ним начали играть так же. Мы даже начали вместе сочинять песню, получился номер Маккартни/Ричардс; листочек с этими стихами мы прикололи к стене, и он еще долго висел там. У меня возникла идея сыграть "Please Please Me" на Супер Кубке, но он сказал, что об этом нужно было предупредить их заранее, за несколько недель. Я вспомнил его веселую пародию на песню Роя Орбисона, и мы начали петь ее. Мы рассуждали о собаках, и о многом другом. Потом мы дошли до того, что придумали специальный проект - собрать экскременты разных знаменитостей, высушить их на солнце, очистить дождевой водой, покрыть шеллаком, и пригласить известного художника, чтобы он их разукрасил. Главная задача – уговорить знаменитостей сделать такое пожертвование. Элтон Джон согласился бы, он классный парень. Джордж Майкл тоже пойдет на это. А вот как насчет Мадонны? В общем, мы от души посмеялись. Мы прекрасно провели время вместе. Теперь, год спустя, через две недели после Супер Кубка, мы направились на пляж Copacabana, чтобы дать бесплатный концерт, за счет бразильского правительства. Они построили мост, специально для нас, который начинался от нашего отеля и вел прямо к сцене, сооруженной на пляже. Я смотрел этот концерт в записи, и, увидев себя со стороны, я заметил, какой у меня там сосредоточенный вид, прямо за*бись. Проще говоря, выглядел я там ужасно мрачным. Но главное, чтобы звук был хороший, всё остальное не имеет значения. Я там был вроде няньки, следил за тем, чтобы всё шло как надо. И это понятно, ведь мы играли перед миллионом людей, причем половина из них находилась на другом берегу бухты, и я переживал, будет ли слышно всем, не оборвется ли звук где-нибудь на середине. Мы могли видеть лишь четвертую часть аудитории. По всему побережью, на две мили, были установлены большие экраны. Наверное, это было самое триумфальное выступление за всю мою долгую карьеру, не считая пары концертов в Японии. Потому что вскоре после этого я упал с дерева…

Четверо из нас полетели на Фиджи и остановились на частном острове. Мы устроили пикник на пляже. Мы с Ронни решили искупаться, пока Жозефина и Патти готовили обед. Там висел гамак, Ронни быстренько занял его, мы просто обсыхали после купания. Там еще было дерево – это вовсе не была пальма – это было такое корявое дерево, с почти горизонтальными ветвями. Было видно, что люди сидели и до меня на этих ветках, потому что кора на них была местами стерта. Высота от земли была примерно семь футов. Так вот, я просто сидел на ветке, и обсыхал в ожидании обеда. Я услышал, как они сказали: “Обед готов”. Прямо передо мной росла еще одна ветка, и я просто решил схватиться за нее и мягко спрыгнуть на землю. Но я забыл, что мои руки были еще влажными после купания, и все в песке, и когда я схватился за ветку, руки у меня соскользнули, и я приземлился жестко на пятки, упал на спину и ударился головой о ствол дерева. Очень сильно. Я встал, и вроде бы всё обошлось. Какое-то время это меня не беспокоило. “Ты в порядке, дорогой?” – “Да, все хорошо”. – “Ну смотри, больше так не делай”. Через два дня, я всё ещё чувствовал себя прекрасно, и мы поехали кататься на лодке. Вода была гладкая, как зеркало, но стоило нам немного отплыть от берега, как начался сильный шторм. Жозефина, которая стояла на носу лодки, закричала: посмотрите туда. Я обернулся, тут набежала большая волна, лодка накренилась, и я упал назад, прямо на сиденье. И вдруг что-то случилось – я почувствовал пронзительную головную боль. Я сказал: нужно поворачивать назад. Я всё время думал: что это было? Но головная боль становилась всё сильнее. Я никогда не страдал головными болями, а если это и случалось, я принимал таблетку аспирина, и боль проходила. Я всегда сочувствовал таким людям, как Чарли, который страдал мигренью. Я даже не мог себе представить, на что это похоже, но на этот раз, кажется, я испытывал нечто подобное. Позже я узнал, что мне ещё повезло, что произошел этот второй удар. Потому что, когда я упал в первый раз, у меня образовалась трещина в черепе, и могло пройти еще много месяцев, прежде чем это обнаружилось бы, или пока я не умер бы от этого. Это могло вызвать постоянное внутричерепное кровотечение. Но после второго удара это стало очевидным. Той ночью я принял пару таблеток аспирина от головной боли, и это было моей ошибкой, потому что аспирин разжижает кровь – это нужно знать, когда убиваешь сам себя. И, видимо, во сне у меня были судороги, но я этого не помнил. Я подумал, что это просто кашель. Патти проснулась. “Что с тобой, милый?” – “Всё хорошо”. Потом у меня опять начались судороги, и следующее, что я увидел – Патти в панике бегает по комнате: “О, Боже мой!” Она начала звонить по телефону. К счастью для меня, несколько месяцев назад нечто подобное случилось с владельцем острова, и он знал эти симптомы. Прежде, чем я успел что-то понять, я оказался в самолете, летящем на главный остров Фиджи. На Фиджи меня обследовали и сказали: его нужно везти в Новую Зеландию. Меня повезли на самолете в Окленд, и это был самый худший полет в моей жизни. Они надели на меня смирительную рубашку, привязали меня к носилкам, и погрузили в этот самолет. Полет продолжался четыре часа, и всё это время я не мог двигаться, а это было для меня хуже всего. Я говорю: “Чёрт возьми, вы можете дать мне что-нибудь?” - “Только когда прибудем на место”. – “Но почему?” Я ругался, как сапожник. "Дайте мне что-нибудь обезболивающее, Христа ради!" - "Мы не можем это сделать, пока мы в воздухе". И так все четыре часа. В конце концов, меня доставили в больницу в Новой Зеландии, где меня уже ждал нейрохирург Эндрю Лоу. По счастливому совпадению, он был моим фанатом! Эндрю не говорил мне этого сначала, только потом он рассказал, что когда он был еще подростком, моя фотография висела у него над кроватью. И вот, я оказался в его руках. Я мало что помню из событий той ночи. Мне вкололи морфий. Когда я проснулся после всего, я чувствовал себя уже нормально. Я пробыл там дней десять, это была хорошая больница, очень хорошие медсестры. У меня была замечательная ночная няня из Замбии, очень милая. В течение недели доктор Лоу проверял меня каждый день. Я спросил его: “Ну, что там у меня теперь?” Он сказал: “Ваше состояние уже стабильное. Теперь вы можете лететь к своему доктору в Нью-Йорк или в Лондон, куда угодно”. Предполагалось, что я могу выбрать любую клинику в мире. “Но я не хочу никуда лететь, Эндрю!” К тому времени я узнал его достаточно хорошо. “Я никуда не полечу”. - “Да, но вам необходимо сделать операцию”. – “Вот что я тебе скажу. Ты мне ее сделаешь, и прямо сейчас”. Он сказал: “Вы уверены?” Я сказал: “Абсолютно”. Мне захотелось вернуть назад свои слова, которые случайно сорвались у меня с языка. Неужели я на самом деле сказал это? Я решил доверить кому-то свою голову, чтобы ее вскрыли? Но я знал, что поступаю правильно. Я знал, он один из лучших; он уже проверенный человек. Я не хотел идти к кому-то, кого я не знал. Доктор Лоу вернулся через несколько часов вместе со своим анестезиологом, шотландцем, по имени Найджел. Я подумал, что должен предупредить его, и я сказал: “Найджел, меня очень трудно уложить. Это до сих пор никому еще не удавалось”. Он сказал: “Посмотрим”. И уже через десять секунд я отрубился. А еще через два с половиной часа я проснулся, и чувствовал себя прекрасно. Я сказал им: “Ну, когда же вы начнете?” Лоу сказал: “Мы уже всё сделали, приятель”. Он вскрыл мне череп, высосал образовавшиеся там сгустки крови, затем приложил эту кость обратно на свое место, как маленькую шапочку, прикрепив ее к черепу шестью титановыми штифтами. Всё было хорошо, за исключением того, что теперь из меня торчали все эти трубки. Одна выходила отсюда, другая оттуда, а одна даже была вставлена в кончик моего члена. Я сказал: это что за хрень? Это еще зачем? Лоу сказал, что это капельница с морфием. Ну, если так, то ладно. Я не жалуюсь. И, на самом деле, с тех пор у меня ни разу не болела голова. Эндрю Лоу отлично справился со своей работой. Я пробыл там еще одну неделю. Они дали мне немножко больше морфия. Они были прекрасные люди. Они делали всё, чтобы я чувствовал себя комфортно. Я редко просил лекарства, но если мне было нужно, о кей, мне сразу всё давали. У парня, который лежал в соседней палате, была похожая травма. Он ехал на мотоцикле без шлема и попал в аварию; он лежал там и постоянно стонал. Медсестры часами стояли у его кровати и терпеливо уговаривали его.

Между тем, я быстро шел на поправку, и чувствовал себя всё лучше. Следующий месяц я провел в маленьком Викторианском пансионе в Окланде, и туда приехала вся моя семья, благослови их Господь. Я получал послания от Джерри Ли Льюиса, и от Вилли Нельсона. Джерри Ли прислал мне свой новый диск "Great Balls of Fire", первый тираж. Я повесил его на стену. Билл Клинтон прислал мне записку: “Выздоравливай скорее, мой дорогой друг”. Тони Блэр написал мне письмо, которое начиналось так: “Дорогой Кейт, ты всегда был одним из моих героев…” Англия находится в руках человека, чьим героем являюсь я? Это страшно. Я даже получил послание от мэра Торонто. У меня была интересная возможность просмотреть мои некрологи, заготовленные на всякий случай. Джей Лено сказал: почему у нас не получается делать такие же крепкие самолеты, как у нас получился Кейт? Роби Уильямс сказал: его можно контузить, но его невозможно сломать. Много хороших слов было сказано в мой адрес, и всё благодаря тому, что я ударился головой, вдобавок ко всем остальным моим ударам. Чему я удивлялся, так это тому, что пресса навыдумывала вокруг этой истории. Если всё произошло на Фиджи, значит, там обязательно должна быть пальма, будто бы я полез на нее за кокосовым орехом, и упал с высоты в сорок футов. Потом в этой истории появились еще и какие-то дурацкие водные лыжи, которые я на самом деле терпеть не могу.
Вот как вспоминает об этом доктор Лоу.

Доктор Эндрю Лоу:
30 апреля в три часа ночи у меня дома раздался телефонный звонок. Звонили из частной клиники на Фиджи, где я работаю. Мне сказали, что к ним поступил больной с внутричерепным кровоизлиянием, и он довольно известный человек. Могу ли я с этим справиться? Потом они сказали, что это Кейт Ричардс из Rolling Stones. Я помню, его постер висел у меня на стене, когда я учился в университете, я всегда был фанатом Rolling Stones, и фанатом Кейта Ричардса. Всё, о чем мне сообщили тогда, это то, что он получил травму после падения с дерева, и что сканирование показало острую церебральную гематому. Я понял, что он нуждается в нейрохирургической помощи, но тогда я еще не знал, что ему потребуется операция. Это означало, что вследствие давления гематомы на мозг, одна половина мозга сместилась относительно средней линии, и давила на другую половину. В первую же ночь мне начали звонить нейрохирурги со всего мира, из Нью-Йорка, из Лос-Анджелеса, люди, которые хотели помочь. “Я просто хотел вас проконсультировать. Я разговаривал с тем-то и тем-то, они говорят, что нужно сделать то-то и то-то”. Мне звонили среди ночи и пытались рассказывать мне, как делать работу, которую я делаю каждый день. На следующее утро я сказал Кейту: я не смогу с этим справиться. Кейт ответил: можешь послать их всех на х.., и меня в первую очередь. Это были его подлинные слова. От этих слов мне сразу полегчало. Дальше всё пошло легко, потому что теперь мы могли принимать совместные решения, что мы и сделали. Каждый день я расспрашивал его о том, как он себя чувствует. Это давало мне возможность видеть ясную картину, и решать, как нам действовать дальше. У некоторых людей подобные тромбы разжижаются в течение примерно десяти дней, и тогда их можно удалить через маленькое отверстие, а не через большое окно. Это мы и пытались сделать, поскольку он чувствовал себя хорошо. Мы пытались проводить консервативное лечение, или обойтись самой простейшей операцией. Но сканирование показало наличие довольно большого тромба, который ещё дальше сместился в сторону средней линии, со времени первого обследования. Я ничего не делал, я просто ждал. Кейт пробыл здесь уже неделю, и в субботу вечером, когда мы с ним вместе ужинали, я заметил, что выглядит он не очень хорошо. На следующее утро он позвонил мне и сказал, что у него болит голова. Я сказал, что в понедельник мы сделаем ему сканирование. В понедельник ему стало еще хуже, он страдал сильной головной болью, он начал путаться в словах, и у него появилась некоторая слабость. Повторное сканирование показало, что тромб увеличился, и смещение относительно средней линии стало больше. Тромб необходимо было удалить, иначе он бы не выжил. Это было непростое решение для меня. Он действительно был очень болен, когда лег на операционный стол. Мы начали операцию в шесть или в семь часов вечера, 8 мая. Это был довольно большой сгусток, толщиной полтора, или может, два сантиметра. Как густой кисель. И мы удалили его. Там была повреждена артерия, которая кровоточила. Я просто закупорил эту артерию, промыл ее, и вернул на свое место. Вскоре он проснулся и сказал: “Господи, мне уже лучше!” Тромб перестал давить на мозг, и он сразу же почувствовал облегчение.
Его первый концерт после операции проходил в Милане; он нервничал, и я тоже. Больше всего я переживал за то, как он будет воспринимать чью-то речь и говорить сам. Есть мнение, что правая височная доля влияет на музыкальные способности, но правому полушарию мозга принадлежит доминирующая роль, там расположен речевой центр. Оно управляет левой стороной у праворуких людей. Мы все переживали за него. Он мог бы забыть, что делать, у него мог бы случиться приступ на сцене. Тот вечер был очень напряженным для всех. Кейт не подавал виду, но со сцены он уходил в состоянии эйфории, потому что он доказал всем, что он это может.

Они сказали мне, что я не смогу работать еще в течение шести месяцев. Я сказал – шесть недель. Через шесть недель я вернулся на сцену. Это было именно то, что мне нужно. Я уже был готов работать. Либо ты становишься ипохондриком и слушаешь, что тебе говорят, либо делаешь то, что сам считаешь нужным. Если бы я чувствовал, что я это не могу, я так бы и сказал. Мне говорят: как ты можешь это знать? Ведь ты же не врач. А я им говорю: я в порядке. Когда Чарли Уоттс появился на сцене через несколько месяцев, пройдя курс лечения от рака, он выглядел счастливым, как никогда. Он сел за свои барабаны, и вздох облегчения пронесся по всему залу. Когда я играл тот первый концерт в Милане, они тоже сидели, затаив дыхание. Я знаю это, потому что все они мои друзья. Они думали: возможно, он уже здоров, но сможет ли он теперь выступать? Зрители размахивали надувными пальмами, благослови их Господь. У меня замечательные поклонники. Они относятся ко мне с юмором, немного подшучивают надо мной. Я падаю с дерева, и они дарят мне дерево. Мне назначили препарат под названием Dilantin, который сгущает кровь. Кокаин, например, разжижает кровь, так же, как и аспирин. Эндрю рассказал мне об этом в Новой Зеландии. Он сказал: тебе ни в коем случае нельзя больше ударяться головой. И я сказал: о’кей. Я думаю, лекарство помогло мне. В июле я снова поехал на гастроли. В сентябре я впервые снялся в кино, сыграв эпизодическую роль капитана Тига в фильме “Пираты Карибского моря - 3”. По фильму я был отцом Джонни Деппа. Всё началось с того, что он попросил у меня разрешения использовать мой имидж для его роли. Всё, чему я научил его – это как поворачивать за угол, когда ты пьяный, не отрывая спину от стены. Всё остальное – это его находки. Я никогда не думал, что буду сниматься вместе с Джонни. Мы прониклись доверием друг к другу с первого взгляда. В первый съемочный день они дали мне сыграть в такой сцене: огромный стол, за которым сидят двое парней при свечах, один из них что-то говорит другому; тут распахивается дверь, я вхожу в комнату и убиваю этого ублюдка одним выстрелом наповал. Это стало для меня открытием. “Кодекс чести – это закон”. Я почувствовал себя в своей стихии. Это было прекрасное время для меня.
В тот же год Мартин Скорсезе снял документальный фильм, на базе двух концертов, которые Stones дали в Нью-Йорке, в театре Beacon. Он назвал свой фильм “Shine a Light”. Мы там зажигали. Я получил возможность почивать на лаврах. В свое время я наворотил много дерьма, и мне приходится жить с этим. Теперь я буду смотреть, как другие делают то же самое. Но есть такое слово – “пенсия”. Я не могу уйти на пенсию, пока не сдохну. Нас критикуют за то, что мы старые. На самом деле, и я всегла говорю это – если бы мы были чёрными, и наше имя было бы, например, Дюк Элингтон, то это считалось бы нормальным. Предполагается, что белые рок-музыканты не должны играть рок-н-ролл в нашем возрасте. Но я работаю не просто ради денег, и не только для того, чтобы записывать альбомы. Я здесь для того, чтобы что-то сказать людям, чтобы тронуть их сердца; иногда это бывает криком отчаяния: “Вам знакомо это чувство?”

В 2007 году Дорис слегла после продолжительной болезни. Берт умер в 2002 году, но история, связанная с ним, всплыла в прессе за несколько недель до смерти Дорис. Какой-то журналист написал, что я нюхал пепел своего отца, смешанный с кокаином; будто бы я сам рассказал ему об этом. В прессе появились статьи с кричащими заголовками, обвиняющие меня в каннибализме. Это очень напоминало атмосферу прошлых лет, времен гонений на Stones. Известный журналист Джон Хамприс в своей радиопередаче задал вопрос радиослушателям: “Как вы думаете, Кейт Ричардс зашел слишком далеко на этот раз?” Что он имел в виду, сказав “на этот раз”? Наряду с этим появились статьи, в которых говорилось, что это совершенно нормально, что эта традиция, пришедшая из древних времен – принимать внутрь останки своих предков. Пресса разделилась на два противоположных лагеря. Я не стал ничего отрицать и не стал ничего подтверждать, я только сказал, что мои слова были вырваны из контекста. Если хотите знать правду, читайте мою записку к Джейн Роуз. Я написал ее, когда эта история грозилась выйти из-под контроля. Вот что там было написано: “Шесть лет назад умер мой отец, и его пепел всё это время хранился в черном ящике, потому что я никак не мог себя заставить развеять его по ветру. В конце концов, я посадил крепкий английский дуб, специально для того, чтобы рассыпать вокруг него пепел моего отца. А когда я открывал крышку ящика, немножко пепла просыпалось на стол. Я не мог просто смахнуть его, поэтому я аккуратно собрал его в щепотку, поднес к носу, и вдохнул. Пепел к пеплу, отец к сыну. Он теперь молодой, растущий дуб, и, должно быть, он любит меня за это”.

Незадолго до смерти Дорис, совет города Дартфорда решил дать названия новым улицам, расположенным недалеко от нашего дома - Sympathy Street, Dandelion Row, Ruby Tuesday Drive. Она ешё застала это. В больнице моя мама вела себя с врачами очень дерзко, и всё такое, но силы уже стали покидать ее. Анджела сказала: мы все знаем, что она скоро уйдет, это вопрос нескольких дней. Потом Анджела сказала: возьми гитару и сыграй для нее. Хорошая идея, я как-то об этом не подумал. Я находился в состоянии некоторого замешательства. В тот вечер, когда мы в последний раз были вместе, я сидел в ногах ее кровати с гитарой, и я спросил у нее: “Как ты себя чувствуешь, мама?” И она сказала: “Этот морфий – неплохая штука”. Она спросила меня, где я остановился. Я сказал: в Claridge. Она сказала: “Мы переходим в другой мир, не так ли?” Она дрейфовала между сном и реальностью под влиянием опиатов, и я сыграл ей несколько аккордов из "Malaguena", и еще кое-какие вещи, которые мы с ней знали, и которые я играл, когда был ребенком. Под эту музыку она и уснула. На следующее утро моя помощница Шерри, которая очень преданно и с любовью ухаживала за моей матерью, зашла к ней, как обычно, и спросила: “Вы слышали, как Кейт играл для вас прошлой ночью?” И Дорис сказала: “Да, он немного не попадал в такт”. Вот такова она, моя мама. Но я всегда доверял мнению Дорис. У нее был безошибочный вкус и прекрасный музыкальный слух, переданный ей от родителей, Эммы и Гуса. Первая вещь, которую научил меня играть мой дедушка Гус, была "Malaguena". А первый отзыв о моей игре на гитаре я получил от Дорис. Помню, как однажды она пришла с работы, а я сидел на верхней ступеньке лестницы и играл "Malaguena". Она прошла на кухню, и стала там возиться с кастрюлями и сковородками, а потом начала напевать вместе со мной. Вдруг она вышла из кухни и подошла к лестнице. “Это ты? А я думала, это радио”. Два аккорда "Malaguena", и ты уже дома.

Основные требования при проектировании в сейсмических районах

Длина секций всех типов зданий, кроме деревянных и со стенами из ячеистых бетонных блоков, не должна превышать при расчётной сейсмичности 7-8 баллов-80м, 9 баллов – 60м.

В зданиях с несущими стенами, кроме наружных продольных стен, должно быть не менее одной внутренней стены.

Здания должны иметь правильную форму в плане. Смежные участки здания выше или ниже планировочной отметки не должны иметь перепады более 5м.

Перекрытия в зданиях следует располагать на одном уровне.

Если объёмно-планировочные решения не соответствуют вышеизложенным требованиям, здания следует разделять антисейсмическими швами на отсеки. Швы должны разделять здание по всей высоте.

Вынос балконов в зданиях с кирпичными и каменными стенами не должен превышать 1,5м.