Новелла первая. Танец рыцаря

Посвящается моему единственному читателю – Виктории, человеку, без которого эта книга не была бы такой никогда.

Также хочу поблагодарить Лиса за то, что подарил мне Сироту, и четвертая история по праву написана им, а не мной, что здесь и указано.

А также Драматургу, мудрость слов которого я постиг только через год.

Липа

Новелла первая. Танец рыцаря

…«Ничто не менялось. Менялся только ты сам.»

Я не особо люблю этот роман Сэлинджера. Нудная, скучная книга, в которой подросток описывает насколько он дефективный, что мир вокруг него «липа». Но именно из-за этой фразы «Над пропастью во ржи» стоит у меня на книжной полке, рядом с собранием сочинений Ливадной. Нет, не то чтобы я такой книголюб, который с надменным видом сноба-интеллектуала цитирует главы, но… Не хочу забыть, в какой из них лежит заначка на черный день.

Мне бы собраться с мыслями. Их чертовки много, они все переплелись, запутались друг в друге. Знаете, мне только через несколько дней стукнет восемнадцать, а такое ощущение, что я уже прожил лет сто-пятьсот. Как бы я описал себя? Ничтожно мало прав и бесконечно много обязанностей. «Не сдашь экзамен - не поступишь на бюджет!»; «Не будешь учиться- пойдешь в армию!». Обходи хулиганов, не спорь со старшими, слушайся директора и его начальство – и будет тебе мир и благодать. Квадратные метры в спальном районе, жена-изменщица с окопами – рытвинами на лице и грудями, подметающими пол. Засраный угол в офисе, иногда шашлыки с коллегами по работе, которые ненавидят тебя и при этом улыбаются, как будто ты им за это платишь. Дешевая карикатурная пародия на жизнь, если не хуже.

До встречи остался где-то час. А я, как идиот, стою возле зеркала, пытаясь привести себя в порядок…М-да. Ну и лицо. Тебе до красавчика, как ДиКаприо до «Оскара». Вечные прыщи; засаленные волосы, неровно причесанные набок; очки - стеклопакеты, и этот пушок, про который ты думаешь, что это борода. Зачем отращивал? Думал, лучше будет?

Я из тех людей, про которых придумали слово «невзрачный». Единственная награда, которую я смогу получить, наверное, будет: «Днище года». И самое страшное, что я доволен. Нет, серьезно, я очень доволен. Ко мне не пристают местные шутники, я не участвовал ни в одной из драк, даже не пил никогда. Нет, я не ботан, учусь весьма посредственно. Много залипаю в социальных сетях, играю в различные игры вроде «Танков». Удел неудачников – быть может. Но это мой мир, какой никакой, но устоявшийся.

Но любое постоянство, как вы знаете, надоедает. И мне надоело. Я захотел чего-то необычного, неожиданного, экстремального. Побыть живым что ли. Играя в любой шутер, ты супер-солдат или мега крутой гонщик, или невероятно хитрый стратег. А, сидя за партой и залипая в числа…

По-моему я начал сходить с ума.

У меня мало друзей… Даже не так. Как я понимаю значение слова «друг», у меня никого нет. Я не то что бы очень рад, но и не особо так переживаю по этому поводу. Просто не успел завести. А таки - мне есть с кем поболтать. Вот, например, два дня назад разговаривал. Мне хватает.

…Уже пятнадцать минут стою и залипаю в зеркало. Все что я вижу впереди себя, у меня вызывает отвращение. Я сам себе противен, а значит, буду противен другим. На что ты надеялся, пока делал это? Что ты хотел этим доказать?

Забавно получается. Вы уже не понимаете о чем речь. Знаю я такие книги: покупаешь ее только благодаря обложке или потому, что ее модно читать. На задней стороне фотка автора, на которой он сидит такой загадочный и смотрит куда-то вдаль, но как бы вам в глаза. Книга большая и очень увесистая, но написана шрифтом огромного размера, под стать пафосу писателя. От силы там страниц двести, если честно.

Из них больше половины - вода (лирические отступления, личные переживания автора), написанная потому, чтобы книгу можно было продать. Четверть - постельные сцены, так нынче полюбившиеся всем модным феям, а еще четверть- это прописанные характеры штампованных персонажей. И все. Книга готова.

И вот вы ее прочитали. Зачастую, мы ненавидим, когда нам пытаются что-либо внушить. Самая лучшая книга- это та, которая объясняет вам то, что вы и так знали. И вы говорите: «Да, мать его! Этот чертов гений-автор прав!». Конечно, не можете же вы спорить сами с собой. Беспроигрышная схема.

Однако, если книга по-настоящему бесформенный кусок кала, вы начнете возмущаться. Как же так: вы отдали огромную кучу денег ради…ради этого? И жалко вам станет и времени, и денег, и сил, на нее потраченных. И поэтому каждый раз, когда спросят ваше мнение об этой книге, вы ответите, что она вам понравилась. Иначе засмеют.

…Все, пора идти. Еще раз поглядел в зеркало, застегнул куртку на молнию. Никогда еще так я не боялся выходить на улицу, как сегодня.

Вроде бы только кончается сентябрь, а уже холодней, чем на Северном полюсе. Да и темнеет гораздо раньше. До встречи осталось полчаса, как раз успею дойти до места.

Когда я иду пешком куда-либо, обязательно беру с собой плеер. Обожаю музыку и все что с ней связано, хоть слух у меня неважный. Кроме шуток, учитель пения влепил мне единственному «тройку» в году, думая, что я специально выхожу к роялю и измываюсь своим голосом над песнями. А я правда пел, честное слово. Да что говорить, забейте в поиск Youtube «Лепс на жердочке», и он сразу выдаст вам меня. Ненавижу Интернет хотя бы потому, что любой сможет узнать о тебе все что угодно. Хотя бы потому, что ты это выдаешь ему сам. Ты заполняешь анкеты «Вконтакте», пишешь в «Twitter» все свои переживания и мысли, думая, что кому-нибудь, кроме тебя самого, это необходимо.

«Были в СУШИ, все КУУУУЛ! #Еда #Выбрались #СелфиЕды!!»

…Синдром знаменитости. Пятьсот друзей онлайн не делает тебя голосом поколения, если вместо мозгов у тебя счетчик репостов. Да нет, я не возражаю, это сугубо ваше дело. Я не могу никого упрекать в том, что благополучно делаю сам. Также выкладываю, также добавляю, это также никому не нужно.

Ветер стал дуть все сильнее, и я засунул руки в карман, чтобы переключить песню. Заиграла «Прогулка» Земфиры, и думать мне стало как-то легче, но веселей от этого не стало. Попытался восстановить последовательность событий, произошедших со мной за эту тяжелую неделю.

Итак, как я раньше говорил, мне надоел мой привычный образ жизни и я решил разнообразить его, причем весьма радикально. Помню, с каким упоением я сносил все свои игры на компьютере, затем написал своему знакомому барыге - Кобе.

Как бы его описать… Он может продать все на свете. Если бы кто-нибудь попросил его достать зенитную установку, он задал бы вопрос о том, какого цвета должны быть ракеты. Он из тех типов людей, у которых везде есть связи. Таких мало, но такие и по жизни далеко идут.

Как я с ним познакомился? Я просто знал его. Моя мама – бывшая одноклассница его мамы. Да и вообще не нужно уточнять, кого не спроси у нас на районе - все знали Кобу.

Стоп…я опять сбился с мысли, верно? Так вот, поскольку я являюсь нереальным фанатом различного оружия, я попросил у него пистолет. Боевой. Нет, я не хотел устраивать Колумбину в своей славной школе, просто…уж очень хотелось перемен, а ничего необычного кроме как покупка ствола я придумать не мог.

Мы договорились о месте и передачи денег. У меня была необходимая сумма, я подзаработал летом вожатым в лагере. И когда он получил конверт, я получил бумажку с указанием места, где я могу забрать свой огнестрел.

Я помню, что это место оказалось где-то далеко в лесу к северу от города. Я помню, как трясся в дачном автобусе, и как мне пришлось идти сквозь дурацкие заросли и кустарники. Думал ли я, что Коба меня обманет? Ни разу; такие как он, не обманывает. Ему дорога репутация. И он не обманул.

В условленном месте в лесу я обнаружил сверток, и развернул его. Передо мной лежал пистолет Макарова. Надежный как танк, неточный, как слепой дед с напильником, этот пистолет 50 лет был верой и опорой армии и милиции. Смазанный донельзя, со стертыми с левой стороны номерами, он бликовал на солнце вороненой сталью. Ах да, Коба бонусом оставил в магазине пять боевых патронов, хотя я его об этом не просил. Лучше бы он этого не делал.

Понимаете, когда человек держит в руках оружие, он чувствует своего рода власть, возможность повелевать судьбами. Это нормальная реакция. Если у тебя в руке пушка, ты знаешь, что в любой момент можешь отнять жизнь. И закон, и мораль как-то отходит на второй план, а на первое место выступает чувство собственного величия и готовность надрать задницу любому человеку на свете. Мне это было нужно.

…Я уже на полпути к месту встречи… Да-да, шутка про «…изменить нельзя» и все такое, но…я остановился. Я не хочу идти туда, я не хочу быть там. Меня не ждет на этом месте ничего хорошего, и людям, с которыми я должен беседовать, не важно, что я им скажу. Исход предрешен. Я…я ведь никогда не дрался! Мне всегда говорили, что драка не выход.

ДА ЧТО Я НЕСУ! Так говорят только слабаки и смазливые импотенты, которые не могут постоять за себя. ДА! Когда ты разговариваешь с понимающими тебе людьми, да! Драка не выход.

Но по ту сторону отбитые имбецилы, для которых физические аргументы – единственные из возможных. Уважаемые родители, цените возможность порки!

И я буду драться с ними. Проиграю или выиграю - неважно. Главное доказать самому себе, что ты не трус. Когда-то уже надо становиться мужчиной. Когда, если не сейчас.

Блин, я опять потерял мысль… Ах да, при покупке пистолета я приобрел ощущение невероятной значимости себя. Впервые я захотел, чтоб меня услышали, чтоб меня поняли, чтобы меня начали уважать. И вот я в школе, в которой все считают меня замызганной посредственностью. Обидно, да?

И так получилось, был урок алгебры, а за ним следовала химия. Старый препод уволился, а новый должен был вот-вот придти. А меня послали за журналом.

Поймите, в школу пришел уже не Я прежний, а совершенно новый Я, с которым обращаются, как с тряпкой для пола. Я…я не знаю, что со мной было. Такое странное чувство- злость вперемешку с обидой. До начала урока еще 10 минут…

Дальше дело техники. Казалось бы, совершенно безобидно. Открыть журнал в разделе «Химия», взять циркуль (где игла), стереть фамилию «Головина», вписав таким же ровным подчерком «Головач».

Головина Лена. Первая красавица школы, медалистка, краса и гордость класса. Меня аж трясло от этой показушницы. Папа с мамой ее правильно воспитали: с класса пятого Лена использовала парней как расхожий материал для удовлетворения своих потребностей. Но ее все любили, ей все прощали. Хм…ну можно сказать, до поры.

Вообщем, все и так поняли, что случилось. Древняя как шифонер в музее шутка была как минимум забавной, а Головач Лена в течение получаса втыкала, что трон треснул. Вроде бы простой стёб, но в руках умелых семафорщиков – грозное оружие. Через час Головач Лена была местной шуткой школы. И хоть виду она не подала, на следующий день ее парень забил мне стрелу на заброшенном стадионе в 19 часов вечера. Не явиться я не могу.

Да и погода не самая лучшая. Я иду по переулку моего маленького города, и меня лихорадит толи от мелкого моросящего дождя, толи от простуды. И хоть меня даже ни разу не знобит, а глаза слезятся.

Я стою на перекрестке возле неработающего светофора, и мне уже надо перейти дорогу, чтоб за десять минут успеть до места. Но автомобили все едут сплошным потоком по двухполосной дороге, на середине которой лежит мертвая серая кошка. Я понимаю человека, который ее сбил: если бы полос было гораздо больше, или если бы машины не ехали так часто по этому переулку, что нельзя останавливаться, возможно, он бы объехал ее, но так получилось, что полосы всего две. И вот кошка лежит на асфальте, а я перехожу дорогу, и трясти меня начинает все сильнее.

И вот я уже подхожу к ним. Да, он пришел не один. Вижу Лену, Вижу лучшего друга Лены (король Friendzone), вижу друга парня Лены. Но мне было все равно. Пока я шел, я вспомнил, как меня втаптывали в грязь. Когда на тебя вообще не обращают внимания – гораздо хуже, чем когда тебя просто гнобят. Тебя лишают права быть, это страшнее.

Это они потом по блату поступят в престижный ВУЗ, пока ты будешь мыть полы в Мак`Дональдсе. Это они будут есть сливки, пока ты считаешь рубли на маршрутку. Это они сейчас на вершине эволюции, потому что такие как мы позволяем на себе ездить. Это они заставили нас поверить в свою никчемность. Это они умирают в одиночестве, но сейчас у них есть все. Мир жесток, и это они сделали его таким. ТАК СДОХНИ, ТВАРЬ!

Пять выстрелов. Пять патронов. Я сам не понял, как вытянул руку и нажал на спусковой крючок. Первый выстрел был неожиданностью даже для меня. Этот чёртов пистолет был на грёбаном предохранителе, разве нет?! Остальные четыре выстрела получились машинально, и я продолжал спускать курок даже когда «Макаров» стал на затворную задержку. Кончились патроны, а у меня только начинается паническая атака. Когда шум в ушах прекратился, а пелена в глазах наконец-то размылась, я увидел, что все пули попали в человеческое мясо. Я услышал, как на землю падают тела. Точные попадания. Три в парня Лены, два в саму Лену. Лена еще минуту хрипела, одна из пуль вылетела через горло, но потом она перестала дергаться.

И тишина. Мертвая тишина на протяжении первых 15 секунд, затем оставшийся с ошарашенным выражением лица стал медленно отходить от меня, постепенно ускоряясь, а затем и вовсе убежав, параллельно вызывая полицию. Пять выстрелов, два трупа. А я стою с вытянутой рукой, держа пистолет, из которого валит легкий дым. Я только заметил алые пятна на стекле своих очков.

Итак, надо собраться с мыслями. МАТЬ ЕГО, ПРИДИ В ЧУВСТВО НАКОНЕЦ! Я убил двоих людей, убил наверняка, они не шевелятся, а асфальт залит кровью. Это раз.

Поскольку убийство - дело редкое в нашей провинции, полиция будет здесь минут через пять, если не меньше. Это два.

На мне следы крови, а значит надо срочно идти домой, чтобы застирать одежду. Это три

И я побежал домой как только мог. По дороге до меня только дошло осознание того, что я сделал. Но ужаснее всего то, что я нисколько не пожалел, даже сейчас не жалею. Видимо, я окончательно тронулся. Как у Достоевского, да? «Тварь ли я дрожащая или право имеющая?»

Дыхание становится все тяжелее, а дом от этого ближе не стал. Да и что я дома скажу: «Мама, а я человека убил, представляешь?! Заверни мне сухарей в пакетик, они мне еще пригодятся». Хорошо, что у нее ночная смена на работе. Быть медсестрой на карете «Скорой помощи» - работа времезатратная, знаете ли.

Нужно не упустить никакую деталь. У нас дома лежит сборник лекций по криминалистике, которые я частенько почитывал, и в них сказано, что свидетели (АОН у нас есть) роли в следствии особой не играют. Они как бы дополняют или завершают все показания и экспертизы. Огромную роль играют именно улики. На руку мне было то, что стадион – заброшенный, пустырь, а, значит, камер видеонаблюдения там не было. Следы тоже особо погоды не делают, на улице мокро, да и достаточно выбросить ботинки. Ну а в остальном уликами могут б…

ГИЛЬЗЫ! Я совсем забыл про гильзы! Нужно вернуться и найти… БЛЯДЬ, по времени там уже должны быть копы! А этот уже нашептывает им, кто я и как меня найти. Через социальные сети, через Интернет, через базы данных. Все записывается и копится, вешая на меня ярлыки.

Ладно, хрен с ними с гильзами. У меня пистолет, спрятав который, я сохраню себе свободу. В данный момент нужно алиби. Допустим, оно такое: я люблю гулять один…да, блин, это лажа какая-то. Попробуем по-другому: я все время сижу дома, играя в компьютерные игры… которые я заблаговременно снес, а установить их обратно времени уже не будет. Чёрт, а еще соседи! Кто-нибудь да видел, как я выходил из дома за полчаса до убийства.

А если кинотеатр? Ну подумать можно, я мог же выйти, чтобы купить билет в кинотеатр. Тогда где билет?.. Я передумал, точно. Да, я передумал, денег было мало, хоть и хотелось посмотре… я не знаю, что сейчас идет в кинотеатре. Масть.

А как насчет «стену исписать»? «Да, вы знаете, я хотел изрисовать стену. Девочке, которую я люблю… ей бы очень понравилось, понимаете? Леночка! Почему тебя больше нет!!!»- и пустить следом такую большую слезу, размером с айсберг. Железно, следователь носа не подточит, что я мог грохнуть свою «любовь».

Чувствую себя циничной сволочью, придумывая это. Ну а что? Они не считали меня человеком, почему я должен переживать за их чувства. Вы сами сделали меня таким: создали закомплексованного урода, который ненавидит весь мир. Спорим, будете обвинять ТВ и компьютерные игры в жестокости или моих родителей за то, что не воспитали. На самом деле вы только рады, что кого-то убили. «Хорошо, что не меня» - подумаете, и у вас появится классная тема, которую можно обсудить в курилке. По ящику начнут крутить различные ток-шоу, в котором цирк уродов будет учить меня морали, а журналисты похуже вообще сделают сенсацию вроде «А еще перед убийством он отгрыз кошке лапы! Скандалы, интриги, расследования!». Разве я не прав?

Ну, вот и дома. Минуты три стоял возле входной двери, трясущимися руками пытаясь открыть дверной замок, зато теперь я у себя. Но самое удивительное, я не знаю, почему сюда пришел. Хотя… Было бы логично поменять одежду, а эту даже не застирывать, а тупо выбросить или сжечь где-нибудь в трущобе, затем взять деньги и пойти купить баллоны с аэрозольной краской; найти стену и попытаться что-либо нарисовать, хотя рисовать я не умею. Ладно, сымпровизирую.

Я снял с себя куртку, штаны, положил заляпанные очки и пистолет на трюмо, которое стоит в прихожей, затем переоделся в что-то, отдаленно похожее на черную ветровку с комбенизоном. Потом сложил грязные вещи в рюкзак, взял немного денег из заначки. Ах да, еще очки протер и в спешке вышел на улицу. Я торопился: автомобильный магазин, где продается эта треклятая краска, закрывается в 21.00, поэтому я должен был успеть туда.

Кстати успел. Купив три баллончика черной краски, я поспешил к выходу, а затем… застегивая рюкзак, вспомнил про пистолет, который я, одеваясь, оставил дома…

Любой, даже самый захудалый мент – участковый из села Верхние Гениталии скажет вам, что любой преступник ловится на мелочах. И будет прав.

Я сам дал копам улику. Глупо вовращаться домой, за это время они уже узнали кто я, и мой адрес. Чую, чувствую, они уже там. У них есть гильзы и пистолет с моими отпечатками. Все! Дослужился до Виноградова, поздравляю! Ладно, рано говорить о сроке, когда ты еще на свободе… А вы не замечаете, нет? Утром я говорил как школьник, вечером как убийца, а сейчас как зэк. Так кто же я на самом деле? По-моему, просто мелкий ушлепок, захотевший острых ощущений, а вместо этого наживший огромную ужасную проблему. Звучит как незрелый вывод из зрелой ситуации.

Мне кажется, я сейчас повзрослел. Не смейтесь, правда. Азарт ушел, и я наконец понял, что совершил самое ужасное на свете, что может совершить незрелый чмошник. Я…я убийца, я…не человек… я перестал им быть, когда только подумал об этом. Что я наделал?! Чертов псих! Чертово оружие! Чертова жизнь! Я убил их, понимаете? Моя одноклассница и ее парень - их больше нет, всё! Это я убил их, без сожаления, просто потому, что так решил. Я был зол на них, зол на себя, но ведь это не повод… да ничто на свете не повод! Они… ведь тоже думали как я, радовались как я, огорчались как я. У них семья, в конце концов. Была. А теперь холмики с крестами, и в этом виноват я. И их родители захотят меня убить. И вот тут уже они будут правы. Кровь за кровь, принцип Талиона. Вот это по-настоящему справедливо, а не то, что я вообразил, будучи ковбоем с пушкой.

…Меня взяли прям там, в автомагазине. Кассир показалось странным, что я слишком долго стоял на месте, и вызвал полицию. Наряд кстати приехал быстро, там был объявлен план «Перехват», как я и говорил, они уже были у меня дома и нашли пистолет прямо на трюмо возле входа. Да, кстати, и мама была уже в курсе, что ее сын - малолетний убийца. А я знаю ее. Для своей мамы я уже умер.

Как в боевиках… Подъехало два полицейских «Уазика», из которых с автоматами наперевес выбежали люди в форме. Они медленно начали подкрадываться ко мне, приказывая лечь на землю… и еще что-то вслед кричали, я не помню, правда. Затем один из них отбросил мой рюкзак куда-то далеко, боясь наверное, что там еще есть оружие. А после мне завели руки за спину, заставили встать и повели к одной из машин. Я навсегда запомнил, как синяя полицейская сирена бликовала у меня на лице, после чего меня затолкали в заднюю часть автомобиля (да, ту самую, где окон нет или решетки на окнах) и захлопнули дверь. И я остался один на один со своим будущим. В кармане по-прежнему играет Mp3-плеер, который я не выключил даже дома, но почему-то взял с собой. Оказывается, все это время у меня играл мой плейлист. Вот так кончилось мое детство, под «Деда Мороза» Slim`а.

«Я не стану предсказывать, чем все кончится, я скажу лишь, с чего начнется.»

Сзади машины, где я сижу, совершенно нет окон, а водитель даже не думает включать мне свет. Да и не получится, ведь на потолке выбита единственная зарешеченная лампочка. Да и пахнет тут весьма ужасно, словно до этого тут ночевали голые бомжи друг на друге. Или просто хранили кучу старых использованных и ни разу не стиранных носков.

Конечно, звучит кощунственно, но в голове возникла фраза, мол «что я сделаю, если выберусь отсюда»… Если. Хотя было бы неплохо подумать над этим, ведь моя жизнь не будет такой, как раньше - это факт. Я уверен, что уже сегодня вечером новость про заброшенный стадион станет сенсацией №1 в моей стране. Я даже вижу программу «Время». Дикторша только-только надела микрофон на блузку, а затем взволнованным голосом начнет зачитывать про два трупа, про то, что убийцей стал невзрачный школьник -аутист, с которым никто никогда не разговаривал. Затем видеоряд с полицейскими машинами заменится на пару-тройку интервью с учителями, одним из тех однокашников, «кто меня хорошо знал и я не думаю, что он мог такое совершить». После будут комментарии различных теток в погонах, а все ради того, чтобы сердитые мамашки – наседки запретили своим шестилетним дочкам и сыновьям выходить на улицу. Ах да, меня наконец-то покажут по ТВ. Интересно, а мне дадут посмотреть?

Машина едет очень долго, а меня шатает так сильно, что я не могу определить, направо ли мы повернули или налево. Я не страдаю географическим кретинизмом и очень хорошо разбираюсь в городе, но… Я правда не могу уследить за дорогой и не знаю, куда меня везут. Подозреваю, что в отдел полиции, а возможно, и в Управление МВД по области.

А еще я опять вспомнил о НИХ, и это доводит меня сильнее всего. Я не могу переключится на что-нибудь чуть меньше, чем на пять минут, чтобы еще раз не вспомнить, что я убийца. Если бы Коба не оставил мне те патроны, я никогда бы не захотел бы проверить пистолет в действии. Если бы я не купил пистолет, не было бы этой ситуации, и Лена с ее парнем сидели бы в «Шоколаднице» или «KillFish» вместо того, чтобы лежать в черных полиэтиленовых мешках… Зато я не лежу в больнице. Зато они умерли вместе. Нет, я знаю, что они не любили друг друга вообще, но мне всегда казалось, что для тех, кто искренне любит, это было бы великим счастьем - умереть в один день со своей второй половиной. От старости, конечно же, а не от рук худощавого длинобудылого очкарика.

…А еще поймал себя на мысли, что сегодня я прожил настоящий, полноценный, с большой буквы День. Как бы странно не звучало, но такие моменты являются истинными, которые стоит, именно стоит запомнить на всю жизнь. Я уже начинаю черстветь, и уже перестаю реагировать на это так, как должен это сделать любой в моём положении. Я очень устал от того, что сделал и от того, что ожидает меня впереди.

Визг тормозов оповестил меня о том, что история начинается именно сейчас. Открылась дверца, и я ослеп от вспышки фотоаппарата. Затем еще одна, потом сразу нескольку, и затем по очереди вместе со звуком полицейской рации, сирены и возгласов толпы щелчки затворов зеркальных фотоаппаратов создали мой мир заново. Двое копов вели меня сквозь телекамеры и людей с микрофонами, и именно в этот момент я вдруг понял нечто великое, важное и сокровенное, понимаете? На меня объективами этих устройств смотрела вся страна, я стал популярней больше, чем правительство, чем президент, чем кто-либо из ныне живущих. Сегодня я добился всего, что хотел от жизни. Пусть таким образом, пусть я был в наручниках, но…

Сегодня. Сейчас. В эту самую минуту я был тем, кого не жалеют, а боятся. Вы смотрите в монитор и видите моё лицо, и вам становится радостно оттого, что на мне наручники. Иначе… я буду убивать, только чтобы повторить это ощущение, каждый раз набирая оборот. Приду к вам домой, где бы вы не находились, и найду вас.

Однако я уже в Управлении: меня привезли именно сюда, а затем завели в помещение, в которое прессу уже не пустили. Маленькая комната два на три метра, с невероятно яркой лампой, намертво привинченной к потолку; на стене «Метровка», а напротив небольшой металлический стол, вытянутый вдоль всей длины – пожалуй, наиболее точное описание этой комнаты. Пока один полицейский, только надевая перчатки, начинает вытаскивать вещи из отделений моего рюкзака, двое других ведут меня в помещение, следующее за этим.

Представьте себе самую стереотипную допросную на свете. Представили? Затем помножьте на три и увидите то, что удалось созерцать мне. Не буду томить вас всякими протоколами задержания и всеми юридическими процедурами, которые ко мне применялись. С одной стороны стола сидели я и адвокат, присланный для моей защиты государством, так как денег на оплату его услуг у меня нет. С другой стороны сидела инспектор по делам несовершеннолетних, а вдоль стены стояли в ряд огромное количество сотрудников Управления. У каждого из них были амбарные мешки под глазами, но зрачки… Они светились и наливались кровью. Каждый из этих людей ненавидел меня, наверное, потому что у них были дети или просто потому, что, наверное, лишил их возможного выходного. Я думаю, если бы не сухой формализм и наличие адвоката, инспектор ПДН завесила бы единственную лампу чем-нибудь таким, не проводящим свет, а потом...

«Мы попытались его допросить, но он выхватил оружие у одного из наших сотрудников, и нами было оказано сопротивление. Спасти его, к сожалению, не удалось»...

Затем меня вывели через задний вход к полицейской машине без окон. Из разговоров сотрудников полиции, куривших рядом, я узнал о следующей точке моего путешествия – СИЗО № 1, который в народе называют просто - «Колодец». Мир тесен... Так совпало, что я каждый день проходил это место по дороге в школу, которая, кстати, находится рядом. Нет, я хотел, конечно, жить поближе к месту учёбы, но я не это имел в виду...

...И вот я оказался в СИЗО. Меня ведут по длинному узкому коридору зеленого цвета, по бокам которого через каждые два метра стояли железные двери с маленькими окошками для еды. Наручники уже натерли запястья, и мне жутко хотелось есть, но я старался концентрировать свое внимание на чем-нибудь другом, и взгляд мой упал на плитку на полу. Ей было от силы лет уже пятьдесят: сколотая, замытая и невероятно угнетающая. Не успел я подумать о том, сколько заключенных смотрели вниз на этот кафель и теряли надежду, как уже оказался в своей камере.

Сегодня утром я проснулся в своей теплой двуспальной кровати с большой подушкой и воздушным одеялом, а засыпать мне на старом матрасе в душной камере-одиночке. Мне некому пожаловаться, не о чем попросить, от меня ничего не зависит и винить в этом я должен только себя. Именно с этими мыслями я и уснул, завернувшись калачиком, чтобы не замерзнуть.

Так продолжалось три дня. Утром меня водили на допросы к следователю, затем к психиатру, который показывал мне черные картинки, на которых я ничего, кроме клякс, не видел, а вечером я сидел в бетонной комнате с решетками и маленьким оконцем. Было ужасно холодно, но сильнее всего убивало то, что я был абсолютно один. Наедине сам с собой и своими мыслями я понимал, что постепенно перестаю что-либо чувствовать. Такое едкое безразличие даже по отношению к самому себе заставляло меня часами смотреть в стену и не видеть ничего, кроме серого бетона. За эти три дня я разучился представлять, разучился фантазировать, а думать я мог только редкими обрывистыми фразами. Меня больше не мучили события того дня, меня больше вообще ничего не мучило.

Следователь вчера дал почитать мне первую полосу газеты, на которой мама публично отказывается от меня, а затем стал смотреть мне в глаза. Хотел увидеть мою реакцию. Наверняка он очень сильно удивился, когда я со спокойным выражением лица, не изменяя ни одной тональности в голосе, спросил его, не могу ли я прочитать гороскоп. Хотя я и без гороскопа могу сказать, что сулят мне звезды. С того маленького окошка они очень яркие и красивые. Я помнил, что сегодня мне исполнилось восемнадцать лет... Или не сегодня?

Или не исполнилось? Может быть, я повернул пистолет дулом на себя и случайно умер. Остался лежать на земле, а Лена с ее парнем начали набирать дрожащими руками телефон «Скорой помощи». Меня положили на носилки, накрыв черным полиэтиленовым пакетом, а эта компания объясняла бы полицейскому, почему я умер прямо на их глазах именно на этом месте.

И через эти же самые три дня меня оплакивали бы все те, кто меня знал, мой класс. Меня бы наконец-то стали хоть немного ценить, а фотография в рамке стояла бы возле входа в школу. Да, определенно так все и произошло. А может и не так, но то, что я уже умер, сомнений не вызывает. Мертвые ничего не чувствуют, как и я.

Но мертвые не любят живых. Скорей наоборот, это живые любят мертвых. Что бы ни произошло, но я очень люблю маму. Я подвел ее и это прекрасно понимаю, но мне очень холодно и одиноко здесь, в этой бетонной яме с маленьким окошком и решётками.

... День сменяет ночь, а каждая минута, проведенная в этом месте, заставляет меня поверить, что Бога нет... Но только для меня его нет. Невыносимо. Чудовищно. Это место хуже Ада на Земле. Скудная еда, и стены... Они словно давят на меня, говорят мне о моём преступлении больше, чем я сам. Каждую минуту я хочу, чтобы все закончилось, но вместо этого я вынужден смотреть на эти приторно зеленые верхушки деревьев в такое время года сквозь металлические прутья моей тюрьмы. Хочется плакать, но тогда я утону в слезах.

И тут я услышал, как повернулся ключ в замочной скважине моей двери. Знаете, что это значит? Меня переводят. В другую камеру, не одиночную. Где сидят преступники, воры и наркоманы, которые, попав в «Колодец», оказались дома. И вот я опять иду по длинному коридору, глядя в упор на разбитый кафель мертвого дома.

Представьте на секунду, что вы идете по улице. Вам не нравится ни район, по которому вы гуляете, ни прохожие, вам вообще здесь ничего не нравится. Вдобавок начинает лить дождь, а так как у вас нет зонтика с собой, вы спешите на остановку, задумываясь о том, что день явно не задался. Вдруг прямо вам в лицо врезается автомобиль.

Удар именно такой силы я ощутил от первого постояльца моей новой камеры, и это было последнее, что я помню. Я рухнул на этот замытый грязный кафель как кусок вяленого мяса, оставляя за собой повсюду фонтаном алый цвет. Надзиратели СИЗО №1 знали, кого они переводили в камеру к уголовникам и зачем. Они просто выполняли приказ начальника изолятора, полковника Головина. Он тоже принял это решение скрепя сердцем, на пьяную голову. Надо же было дочку помянуть...

Знаете, я смотрел много фильмов и прочитал много книг, в которых было огромное количество умных мыслей. Из них я помню одну, но помню дословно, и цитирую ее сам себе постоянно: «При помощи лжи художник создает правду». Неужели все время, пока я жил, за все эти восемнадцать лет, я жил во лжи? Могу ли я назвать то, что узнал об этом мире, правдой? Что в моей голове реально, а что - плод воспаленного воображения? И почему все эти вопросы приходят мне на ум, когда я лежу на полу в луже собственной крови? ОТКРОЙ ГЛАЗА!

И я открыл их. Я лежу уже ни на полу, а на относительно мягкой шконке этой самой камеры. Остальные заключенные больше не пытаются бить меня, а рядом с кроватью стоит спиной ко мне и машет ножом на уголовников какой-то взрослый дядька интеллигентного вида. Он что-то кричит им, но слов не разобрать. В голове стоит ужасный шум, в глазах двоится, а я начинаю думать, что Бог все-таки есть, только не в привычном Библейском понимании, а в людях, нас окружающих. И сегодня один из таких людей, я так понимаю, мне помог. А значит, я еще не безнадежен. Значит, во мне есть душа, если за нее так впрягаются. И я лёг спать.

Впервые за столько дней я улыбался.

Длинный, вытянутый, орлиный в профиль нос, греческие скулы, небольшие залысины и невероятно тяжелый острый взгляд – пожалуй, так я могу описать человека, спасшего мне жизнь в Богом забытом месте. Удивительный контраст: как в этом щуплом, низком и сутулом интеллигенте лет тридцати – тридцати пяти может быть столько силы, позволяющей ему не бояться ни одного убийцы. Самое интересное, что абсолютно каждый это знал, и не хотел связываться с ним. Он мог сломать каждого из них, а они его – нет. Вот какой взгляд был у этого человека.

Вы не думайте, что в моём изоляторе стоит сплошной информационный вакуум. Я уверен, убежден, что мои сокамерники знают, кто я и что совершил. И Он знает, но по-прежнему сидит возле моей кровати, помешивая большой столовой ложкой чай в железном подстаканнике. Каково было моё удивление, когда Игорь Витальевич (а к человеку с тяжелым взглядом все обращались именно так) преподнес мне кружку, и я на секунду действительно испугался до жути, ведь в этом заведении никто и ничего не делал бесплатно. А если и делали, то все равно рано или поздно долги приходилось возвращать.

Однако я жутко хотел есть, и в этот самый момент... Поймите меня правильно, я пил самый вкусный чай на свете, я думал именно так. Таким сделали его неожиданность и самоценность данного события, и я ощущал каждый лист этого напитка у себя на нёбе. Все мои проблемы, всё, что я пережил, растворились в черноте этой жидкости. Тепло сочилось по моему телу, а вместе с тем уходили боль и обида на себя и на ту жопу, в которой я очутился. И тут Игорь Витальевич заговорил:

- Послушай, э- э- э – э... Как там тебя?

- Ан... Антон (чай был конечно теплый, но в конце октября лёд на зубах уже дробился от постукивания об чашку).

- Послушай, Антон, - сделав паузу, Игорь Витальевич продолжил. – Я знаю твою историю, и то положение, в котором ты очутился, весьма удручает. Я ни разу не сочувствую тебе, а все, что ты сделал, у меня вызывает неотвратимое желание засунуть тебя обратно в утробу матери, ты это понимаешь?

- Я... Я понимаю.

- А раз понимаешь, наверняка задаешь себе вопрос, почему вместо того, чтобы отдать тебя на растерзание этим головорезам, я, рискуя своей жизнью, защищал тебя с ножом в руках, верно?

- Да, но ведь...

- Так вот я никогда тебе на него не отвечу. Иначе испорчу результат, который...

Тут я перебил:

- Простите, а какой результат?- и тут же схлопотал пощечину.

- НИКОГДА НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ, МЕЛКИЙ УБЛЮДОК!- а затем, вернув свою мимику в первоначальный настрой, с невозмутимым выражением лица Игорь Витальевич развивал ход своей мысли.- Я хочу помочь тебе, потому что ты, чтобы про тебя не писали в газетах и не говорили по ящику, абсолютно психически здоровый юноша. А раз так, то понимаете, что совершили очень и очень плохое деяние, за которое вас ждет расплата.

Я слушаю все, что он мне говорит. Его заскоки с тем, что он иногда переходил на «ты», иногда на «вы» в самый неожиданный для собеседника момент – мелочь по сравнению с его надменным тоном вести беседу. О чем бы ты ни разговаривал с Игорем Витальевичем: о погоде, о спорте, о подземных водах – постоянно возникало ощущение собственной неправоты. И это круто. Я в первый раз в своей жизни вижу человека, умеющего убеждать сколько не словами, столько их интонацией. Кстати, даже у меня такое бывает. Ошибка любого рассказчика - говорить сначала в прошедшем времени, затем в настоящем, потом в будущем, чередуя времена в любом порядке, и притом не замечать этого. Нет, правда, сколько я не тренировался, у меня не получалось исправить это. Кстати, весьма распространенная речевая ошибка, как - нибудь последите за собой. Удивитесь, однако мой собеседник закончил свою речь так же лихо, как и начал, и теперь смотрел на меня, ожидая услышать что-нибудь в ответ. Быть может, это будет высшим хамством, но:

- Игорь Витальевич, но если вы такой целомудренный, складно говорите, не менее складно думаете, то почему вы оказались здесь?- каждое слово я выдавливал из себя, ожидая, что в любой момент он прервет меня пощечиной, от которой мои зубы вылетят через ноздри. Но он просто сидел рядом, мой вопрос нисколько не задел его, но Игорь Витальевич отвечать не старался. Его глаза начинали бегать и искать точку опоры, после чего, еще раз глотнув воздуха, он рассказал мне свою историю:

«Я из тех краев, где пшеница растет прямо у самого дома. С самого детства я любовался видом из окна и очень любил смотреть, как солнце играет светом на золотистом поле, на речку вдали, куда мы с деревенскими ребятами, как правило, всегда ходили ловить рыбу, и на одиноко стоящий раскидистый дуб в самом центре этого поля. Представляешь, как там красиво? Вот и я так думал, но, когда мне было лет семь – восемь, нам вместе с семьей из-за работы отца пришлось переехать в город, в этот город. Знаешь, как относятся городские к деревенским? Как к неполноценным нихуя не людям. Для них парень из села – это хамоватый необразованный некультурный отброс, совершенно недалекий человек из абсолютно далекого места. Я не спорю, мне было тяжело перестроится и я не понимал эти большие многоэтажные неудобные квартиры, но... Каково было удивление всех моих одноклассников, когда они увидели, как сильно обходит их по успеваемости один «некулюторный» колхозник.

Думаешь, они полюбили меня больше? Хах, ты сам знаешь ответ на этот вопрос гораздо лучше меня, никто не любит выскочек. Но у меня был старший брат, который учил еще там, под раскидистым дубом, как надо себя вести с теми, кто решил позарится на самое святое, что у тебя есть. Вообщем, ко мне не лезли. Поэтому решили игнорировать. Сделать вид, что меня не существует в природе.

Было очень тяжело. Вечно один, вечное молчание. Сначала было вполне нормально, но потом каждый день превратился в пытку. Простое и железное правило от старосты класса: первый, кто заговорит с деревенщиной, становится на его место,- работало как часы. Но затем произошло следующее. Я заметил, что настолько привык к этому состоянию, что вести себя по-другому уже просто не мог. Новый уровень: я рос, и менялся сколько не я, сколько мир в моих глазах. Шикарное чувство, да? Понимать, что они без тебя обойтись не могут, а ты – можешь. И они это чувствовали. Первый, кто не побоялся нарушить запрет, стал моим другом. Я потратил 7 лет, чтобы завоевать класс, просто оставаясь собой.

И тут к нам в класс пришла новенькая девочка из параллели. Я первый раз в жизни чувствовал такое: невыносимая тяжесть, чередующаяся с таким воздушным состоянием мыслей... Не забивай мне голову, короче я влюбился. Отныне каждый день, когда я приходил в школу, я то и дело смотрел на нее. Кучерявые, непослушные каштановые волосы, маленький носик, маленькая тоненькая как спичка талия, вечная улыбка на лице и невероятно добрый, материнский я бы сказал, взгляд. Она любила все, что видела, просто потому, что это есть. Скромная, но не зажатая. Добрая, но не приторно навязчивая. Открытая, но гордая. Боялась любой мыши в живом уголке, но смелая. Она была набором контрастов, увидев ее, ты бы, Антон, сам в нее влюбился..

Сначала классный руководитель просто посадил нас вместе. Затем мы стали перекидываться записками на уроке. Затем мы сидели вместе только потому, что так хотел я, а затем уже мы оба этого хотели. Потом мы начали гулять в парке рядом с нашей школой. К тому времени мой папа стал довольно успешным человеком и купил в семью очень дорогой фотоаппарат, по моему «Зенит». Она любила позировать, и, когда кончались уроки, мы ходили в осенний парк, где на траве лежали много-много-много золотых кленовых листьев. Одной рукой я держал её портфель, а другой фотографировал, отчего ей приходилось долго стоять в одном и том же положении. Сквозь объектив я не мог не заметить, как тонкие брови постепенно хмурятся.

Я лишь хотел, чтобы она перестала грустить. Я лишь хотел, чтобы она улыбнулась, хотел увидеть ее улыбку в объектив фотокамеры.

И я признался. Сказал, что люблю ее, что не могу скрывать это. А она опустила брови, подошла ко мне медленно так и очень вкрадчиво, и сказала, что ей нравится другой мальчик. «Извиняй».

Я понял масштаб трагедии только, когда пришел домой. Боль, невероятная боль, непрекращающаяся, титаническая боль, и комок в горле. Безысходность, отчаяние – вот что стало отныне словами, сопровождающими меня. Я понимал, какой я дурак и что я наделал, но ничего было изменить уже нельзя. Мы перестали разговаривать, отсели друг от друга, а ныне крепкая дружба превратилась в ненависть. Я ненавидел ее, я презирал ее. Она сделала мой мир таким, а доброта в ее глазах смешалась с фальшью, которую я видел во всем этом мире.

Но опять же, времена... Они меняются. Мы окончили школу, я поступил на юридический факультет, она поступила на худграф. Я старался увидеть ее хотя бы в перерыве между парами, хотя бы на секунду... Ненависть ушла, но любовь. Она осталась. Она всегда остается в человеке, придает ему сил жить и бороться, даже когда отношений уже нет, любовь будет всегда. Это любовь будет подталкивать тебя меняться и становится лучше, это любовь будет заставлять тебя вставать по утрам. Ты с оружием руках идешь на войну месить грязь с кровью именно из-за этого чувства.

И вот прошло несколько лет. Давно рухнула страна, идеалы которой нам так доблестно вбивали в наши пионерские головы. Я закончил ВУЗ, стал работать в милиции, благо работы хватало. Но каждый раз, возвращаясь домой, открывая бутылку «Столичной», я думал о тех кленовых листьях в парке и о ней; о том, что, не закончив худграф, она вышла замуж на какого-то толстого лоснящегося кабана с красным пиджаком. Он частенько ее бил, возможно, в этот самый момент тоже бил, от чего бутылка становилась пустой все быстрее и быстрее.

Я начал пить по-чёрному, в конце концов, меня уволили из органов, и я продавал мебель в доме, чтобы достать деньги еще на одну чекушку. Я смотрел в зеркало, и мне было противно видеть этого заплывшего ничтожного слизня с большими мешками под глазами и щетиной как наждачка. Но остановиться уже я не был в состоянии.

Чтобы как то сводить концы с концами, я устроился работать охранником в государственный архив. Как-то раз, благо должность позволяла, мне захотелось узнать историю своей семьи. Я потратил восемь или девять, я не помню, часов на это, но результат... Мне даже не был интересен сам результат, сколько процесс этого всего. И самое главное, я был абсолютно трезвый. Впервые я чувствовал свою причастность к чему-то большему, нежели ты сам.

Я перестал пить, но копаться в судьбах не перестал. Я по образованию юрист, а у них, если догадался, особое отношение к документам. Не буду томить тебя, я втянулся, получил должность архивного работника...»

Тут Игорь Витальевич замолчал. Минут пять мы сидели в полной тишине, потому что остальные сокамерники внимательно ловили каждое слово, сказанное этим человеком. Наконец, он собрался с мыслями:

«Он убил её. Я это узнал случайно, перебирая подшивки газет. Этот жирный кабан забил её до смерти еще пять лет назад... Я не мог... Пойми, я не мог по-другому сделать. Он откупился от всех в этом гребанном государстве, но от меня ему откупиться не удалось. Вот почему я здесь. Я пришел с повинной и сдался им, потому что я совершил ужасный поступок. Я не пожалел об этом ни на одну минуту, но... Это неправильно. Я преступник. Я сделал много поступков, каждый из которых был по-своему ужасен. Возможно, не скажи я там Ей в парке о своих чувствах, она была бы со мной. Она была бы жива, понимаешь? Это я убил её. Последствия наших поступков отмеряются десятилетиями, помни об этом».

Игорь Витальевич встал и пошёл к зарешеченному окошку и долго смотрел на уже ночное небо, на котором не было ничего, кроме большой полной Луны. Я долго перебирал слова этого мудрого, но несчастного человека у себя в голове, пока не понял, что горе у каждого свое. Даже у тех, кто сейчас в ста-ста пятидесяти метрах от меня зажег свет в этих больших многоэтажных неудобных квартирах.

Белый потрепанный блокнот с вырванными кое-где страницами и осколок карандаша – это было единственным, но одним из самых дорогих мне подарков на моё восемнадцатилетие. Игорь Витальевич взял с меня слово, что я буду записывать каждое слово, каждую мысль, которая мне только взбредет в голову, потому что, цитирую: «...особенно когда у тебя забирают свободу, мысли – последнее сокровище твоей души. Пиши, чтобы не сойти с ума. Пиши, потому что слова должны хоть где-то быть. Пиши, потому что кроме тебя никто не напишет». А через час его увели, и больше я его никогда не видел.

И вот передо мной лежит старый замызганный блокнот. За неделю, проведенную с Игорем Витальевичем, я узнал и усвоил многое об этом непостоянном мире, о жизни внутри тюрьме и снаружи ее и, наконец, о самом себе. То, что не давало мне покоя столькие годы, стало просто и понятно, пусть и такой ценой. Казалось бы, я нашел ответы на все вопросы цивилизации, но если это так, то почему уже полчаса мне приходится залипать в белый лист бумаги, на обозначив на нём ни буквы из понятого ранее. Вот и первый вопрос, Шерлок. А говорил, что все очень просто...

Тогда вот тебе и второй вопрос. Ты же не хочешь гнить в этой яме? Да, то, что ты сделал, плохо, никто даже не собирался отрицать. Но своё наказание ты уже пережил. Уже неделю как ты крепко спишь и нисколько не вспоминаешь об убийстве, ведь так? Почему бы раз и навсегда тебе не понять, Антон, что ты порядочная сволочь и человеческого в тебе ни йоды, и вряд ли будет. Признал, а коли так, то почему ты еще здесь.

Не знаешь что писать... Тогда принимай и третью загадку: как из щуплого закомплексованного прыщавого урода могло превратиться такое злое на мир невероятно прагматичное существо? Ты каждый день ведешь календарь срока, но ни разу так и не задумался о том, ведут ли этот отсчет дней родственники погибших. Ты ведь убил их детей, и они вряд ли будут довольны приговором... И теперь здание СИЗО тебя уже защищает от них, не так ли? И вот ты уже стал жертвой.

И, наконец, четвертый вопрос: ты так боишься сойти с ума, тогда почему тебя не смущает открытый диалог с самим собой? Вечный аналитик... ГДЕ БЫЛ ТВОЙ БОГАТЫЙ ВНУТРЕННИЙ МИР, КОГДА ТЫ ПОДХОДИЛ К МЕСТУ ВСТРЕЧИ, ЕГО ТАМ НЕ БЫЛО, АНТОН! Зато там уже был я, разве не помнишь? Уже тогда я захватил твою душу.

Зачем загоняться и усложнять себе жизнь, когда план действий прост и уже лежит у тебя на ладони. Во-первых, успокойся. Терпение – важная составляющая нашего с тобой тела. Умение ждать часами, днями, сутками, годами – привилегия королей, помни об этом. И вот, не прошло и двух дней, а за тобой уже пришли, чтобы отвести тебя на допрос, возможно, последний допрос. Это единственный шанс, почему бы не рискнуть, а?

И вот ты уже идешь по уже ставшему родным коридору. Аналитику тут включать не надо, все что от тебя требуется – это действовать интуитивно, полагаясь на чутьё хищника. Любой охотник знает: чтобы поймать крупную дичь, нужна приманка. ПАДАЙ!!!

Вот видишь, даже не ушибся. Твердый кафель треснул под тобой, а значит – упал ты максимально натурально. Не многим актерам это под силу, но на твоем бы месте я не лежал бы ситнем, дожидаясь подмоги. Импровизируй! Изобрази припадок, пусти пену, катайся, дергайся. Охранник не заглядывал же в твою медкарточку!

Ну вот, молодец! Он растерялся и не знает, что делать в подобной внештатной ситуации. Дергайся, катайся, плюйся пеной, закатывай глаза, пока он верит. И выжидай...

Теперь пора. Сделай вид, что ты умер. Даже не так, умри. Отключи все органы, кроме мозга. Зачем? А ты сам не видишь, как он тянется к «мертвому» телу, чтобы пощупать пульс.

Давай повторим последовательность: кобура, кнопка, пистолет. Кобура, кнопка, пистолет, запомнил? Движения должны быть резкими, четкими и очень быстрыми. Пока он еще тянется, вот тебе дума, Аристотель: не задумывался, откуда ты все это знаешь?

Резким движением потянись к кобуре, которая висит на поясе у охранника, затем так же быстро одерни кнопку, а затем технично за долю секунды достань пистолет, так полюбившийся тебя. «Макаров»... Ты не забыл, как стрелять, я надеюсь?

Ладно, пожалуй, соглашусь. Мы никого больше убивать не будем, нам хватило, но если ты хочешь сбежать... ЧЕГО ТЫ СТОИШЬ С ПРОТЯНУТЫМ ПИСТОЛЕТОМ, ОГЛУШИ ЕГО, НАКОНЕЦ!

Да, ты можешь переодеться в его форму и вальяжно, так неторопливо и грациозно покинуть «Колодец». Только вот не надо быть мисс Марпл, чтобы вспомнить про КПП и пропускной режим на объектах подобного типа.

Но ты же не думаешь, что...

Да, я так и думаю. Поднимайся на крышу, оттуда отличный вид на свободу. Но для начала возьми ключи у охранника, нам не нужны сюрпризы в дверях. Они там, в заднем кармане брюк, только не наслаждайся процессом, извращенец.

Дальше нам нужно подняться вверх по лестнице. Почему? Дебил, ты знаешь ответ, каждый день, направляясь в школу, ты знал ответ на этот вопрос. Никогда не замечал, что в одном месте на углу режимной территории высокий забор максимально прилегает к зданию соседнего с нами блока. Плавно стена переходит в покатую крышу, а уже потом, в расстоянии полтора – два метра от верхушки одного блока начинается верхний этаж другого. Ты еще удивлялся, мол «сбежать легче, чем мне с урока химии». Неужели не хочешь проверить свой довод на практике? Хочешь, я уже слышу твои быстрые шаги на лестнице.

Эти ублюдки в погонах врубили сирену! Чем-то похоже на сигнал воздушной тревоги, но почему тогда так громко лают собаки. Я даже уже представляю, как охранник с кровью у виска тянется к кнопке радиопередачи, а затем таким надрывистым голосом пытается прокричать что-то наподобие: «Всем внимание, у нас побег!»- и тут же отрубается.

Даже если и так, то спецназу хватит чуть меньше пяти минут, чтобы приехать сюда. И хоть ты уже лезешь в оконный проём, если ты не успеешь покинуть СИЗО... Ладно, не думай об этом, лучше сконцентрируйся на направлении движения. И да, отсюда неплохой вид на твой город, не правда ли?

Ты бежишь по кладке тюремной крыши, но все, что ты слышишь, это лай собак и полицейские машины вдали. И ты уже на заветной крыше, все ближе и ближе к тому, чтобы стать местным Энди Дюфрейном в глазах обитателей следственного изолятора. Заветная стена невероятно быстро растет у тебя на глазах... Неужели ты так боишься высоты? Поверь, стена еще выше на уровне двух метров под землей. ПРЫГАЙ!! НУ ЖЕ!!

«...Мы никогда не думаем о последствиях своих решений, а преступником может стать любой человек. Никакой психической предрасположенности, главное – это обстоятельства, в рамки которых мы закованы. Но важно не это: ни прошлое, ни будущее. Сейчас, в данный момент я лечу через забор с колючей проволокой к тому, что многие называют абстрактным словом «свобода». Я не знаю, что свобода для меня, наверное, никогда не буду знать. Но пока я был в изоляторе, я жил мыслью о ней. И вот именно сейчас, в данный момент, я живу по-настоящему. Без приторных улыбок окружающим, без дорогих понтов и фальши, без похоти и лицедейства я живу этим моментом. Здесь и сейчас...»

Это была первая запись в моем блокноте, которую я сделал через пять минут после того, как покинул Следственный Изолятор №1 моего города.

Что со мной происходит и откуда в моей голове этот голос... Могу ли я доверять ему, и самое главное: почему он пропал так же резко, как и появился? Вопросы сменились необходимостью: я на свободе, и меня разыскивают.

Возможно, через минуты 3-4 сюда стянется не один десяток патрульных машин полиции. Они будут прочесывать местность, проводить свои операции, «План-Перехват», а у меня даже нет денег на автобус, чтобы быстро покинуть этот район. Да даже если и были бы, то моё лицо знает каждый в этом городе; именно в этой самой одежде меня вели на прицелы телекамер.

Однако стоит мне посмотреть наверх, как я тут же замечаю солнце в зените. Не нужно быть великим географом, чтобы вспомнить, в какое время суток это бывает. Времени около полудня... В такое время я, как правило, дожидался перемены на уроке исто... Уроки! В моей школе по-прежнему идут занятия. Засунув пистолет в брюки за спину, я окольными путями направляюсь в свою альма-матер.

Пожалуй, это единственный вариант выйти из этой ситуации. Прежде чем что-то начать, нужно узнать, как это закончить, разве нет? Не будем такими наивными, мне невероятно повезло, что удалось выбраться из этой ямы, но даже у клинических дураков нет такого уровня фортуны, чтобы в светлый рабочий день уйти от копов. При самом лучшем раскладе меня арестуют в трех кварталах отсюда, а, имея в виду наличие у меня пистолета, участь моя весьма плачевна. Школа была в квартале от «Колодца», и если мне повезет...

Они уже окружают район, и сейчас единственное, что мне нужно, это успеть. Время... Люди не знают цену времени... Они просто о нем не задумываются, а если задумываются, то уже слишком поздно... Не верите? Ну что ж, представьте, что вы преступник, приговоренный к смертной казни. И вот вы уже возле эшафота в ожидании исполнения приговора, а так как до того, как приговор вступит в силу, пройдет церемониальная часть, то вы знаете, что до смерти вам осталось примерно где-то 5 минут, может меньше. И вот вы стоите и думаете: «...ага, значит первую минуту на «вспомнить близких», две минуты на понятие смысла жизни, а две остальных – ну на все остальное; посмотреть, что вокруг».

И вот вы уже вспомнили родных, поняли смысл жизни и вот остались те самые 2 минуты на «все остальное». И вы стоите и ждете, томитесь и понимаете – какая ценная вещь – время... Вы открываете в этих самых минутах свое богатство; единственное, что у вас осталось, это постепенно уходящие от вас секунды никчемной жизни..... И вы так боитесь эти секунды потерять, что хотите, чтоб вас скорей казнили, дабы не ждать, когда же ты наконец сделаешь свой последний вздох... Время – самая непостоянная величина, ибо можно угробить годы на познание себя и ничего не сделать, а можно понять жизнь за 2 минуты. И это даже не мои слова. Это князь Мышкин, «Идиот» серебряного века.

Однако до здания школы осталось каких-то пять шагов. Четыре... Три... Два... Поднимаясь по ступенькам, пытаюсь придумать план, но к чёрту все! Немного анархии в голове, и вот весь город стоит на ушах. Вспомнил то самое чувство, когда меня вели на вспышки фотоаппаратов. Я могу все повторить, только в разы круче и по моему сценарию. Осталось только достать пистолет из брюк.

Мне нужно на второй этаж, думаю, следует навестить одноклассников. И вот я уже в вестибюле, но на посту охраны нет ни души. Старый пердун - охранник, наверное, как всегда пошел в столовую, где он стоит и смотрит полчаса на меню, потом считает каждую копейку на кассе, чтобы затем еще час провести, сидя и ковыряя в тарелке, что только бесит дежурных по столовой. Думаю, он и сейчас там. Думаю, стоит как-то оповестить директора о бреши в системе безопасности. И грянул гром.

От выстрела вверх посыпалась вся побелка на потолке, но я смог дойти до точки невозврата. Отряхнувшись, я побежал по ступеням на второй этаж, думая только о заветной двери моего кабинета. Я им всем доказал. Я им всё доказал! Это их право - считать меня убийцей, нелюдью, циником, но сказать что я трус или слабак они больше не посмеют. НИКОГДА!

И вот я уже поднялся на второй этаж, на котором от звука выстрела вышли из своих кабинетов учителя, чтобы поглазеть на источник шума. Я очень неторопливо, держа пистолет в руке, двигаюсь по коридору, чтобы они смогли разглядеть ученика, ставшего легендой в стенах родной школы. Безумная улыбка, мешки под глазами, живой и очень беглый бешеный взгляд, щетина на лице. Я сам у себя вызывал мурашки, я боялся сколько не звука уже приближающихся полицейских машин, столько последствий, которые могут наступить благодаря мне. Я шёл по моему коридору, а учителя в неконтролируемой панике бежали к своим кабинетам, дрожащими руками закрывая за собой двери. Но мне нужен был всего один кабинет. Я уже видел его, я шёл к нему. Моя учительница стояла в дверях, но даже не думала дернуться к рукояти. Испуганный, но полный решимости взгляд. Понимаете, я смотрел в её глаза, и думал, что она ждет меня, как будто она всегда меня ждала. Было видно, что она очень боялась, но... для нее я был учеником. Всегда, что бы ни произошло, она не отказалась от того, что я ее ученик. И мне было стыдно, что я ее подвел, и уже ни хотелось ничего... В эту самую минуту я бы все отдал, все что у меня есть, мой блокнот – самое дорогое и единственное сокровище, ради того, чтобы просто сесть за парту, за моё место, и начать все сначала. Я подумал, что надо бы объясниться, рассказать, что и почему, может быть, меня поймут, может быть, меня простят. И вот до кабинета осталось чуть меньше метра:

- Софья Николаевна, вы уж извините, что я без сменки.

- Антон,- сохраняя изо всех сил спокойство в голосе, она продолжила.- Я надеюсь, ты не собираешься...

- Нет-нет, вы что, Софья Николаевна! Я... у меня и в мыслях... мне просто больше некуда идти, поймите! Вы не были там, вы не смотрели в зарешеченное окно каждый день! Я не вернусь в тюрьму, Софья Николаевна. Там очень плохо.

- Но ты сам выбрал эту судьбу. Заходи в класс, не стой в дверях,- она была уверена, что я больше никогда никому не причиню зла.

И вот я зашел в комнату с пятнадцатью столами, не считая учительского, и тридцатью стульями. Я видел глаза каждого из своих одноклассников, я смотрел в них, и в зрачках видел свое отражение. Они ничего не могут мне сказать, каждый день на протяжении месяца они приходили в класс, где пустуют три места, все по моей вине. Уж слишком жива память, а такое не забывается никогда.

Мои одноклассники не могут мне ничего сказать, они чувствуют то же самое, что чувствовал я на протяжении одиннадцати лет: постоянный, непрекращающийся, неконтролируемый страх за свою жизнь. Меня не замечали, но в любой момент могли заметить; засыпать и просыпаться с мыслью, что ты никому не нужен и никто тебя никогда не полюбит, но уж лучше так, чем быть побитым в школьной раздевалке только за то, что волею судеб ты отличаешься от всех остальных. Теперь они не имели права голоса, зато я мог все. И для начала нужно закрыть дверь:

- Софья Николаевна, пожалуйста, дайте ключи от входной двери.

- Зачем они тебе, Антон?

- Сами-то как думаете? Если не закрыть дверь, нам могут помешать,- и тут же я вспомнил про расположение нашего кабинета, который окнами выходит на большое многоэтажное здание. На окнах висели шторы-жалюзи, нужно завесить их, чтобы не получить пулю снайпера. Лекции по криминалистике делали своё дело: у меня появилось видное преимущество. Я знаю, что они думают и как они поступят, а все мои планы содержаться только в моей голове. И тут же я услышал, как визжат тормоза полицейских «Уазиков». Судя по какофонии звуков, возле моей школы собрались все подразделения МВД города, и мне на мгновение показалось, что к зданию приближается вертолет. Нет, не показалось, лопасти слышны все громче и громче. Тем не менее, шторы завешаны, дверь закрыта, и...

-Ну и стоило оно того, Антон? Неужели ты доволен, неужели ты этого хотел от жизни?- Софья Николаевна перебила меня, и, сейчас, когда я стою с пистолетом в руке посреди класса, когда вокруг меня пишется история, я не могу молчать, хоть говорить мне с каждым словом все труднее и труднее, ком непомерной величины застрял в горле:

- Стоило? ДОВОЛЕН?! Неужели вы думаете, что я доволен? Вы думаете, что жизнь вокруг состоит из черного и белого, вы ведь этому учите, вы ведь это преподаете, разве я не прав? Может быть вы, мои дорогие одноклассники, расскажете Софье Николаевне, что дети, попадая в школу, перестают быть детьми. Девчонки, расскажите своему классному руководителю про то, во сколько вы потеряли девственность, с кем и при каких условиях, а? Пацаны, расскажите Софье Николаевне про пятый класс, про пакетики с клеем после уроков, про бутылки пива на новогодних школьных дискотеках, про розыгрыши расскажите! Да, расскажите про то, что вы называете шутками, может ты, Семен?! Или, может быть, Стас расскажет про то, что они, по приколу, сделали из пивной бутылки, керосина и тряпки коктейль Молотова, проверить который после уроков они решили на пьяном бомже, который за гаражами в квартале от нашей школы спал, завернувшись в картонную коробку, чтоб теплее было. Они сожгли его заживо, Софья Николаевна, понимаете, заживо. Они пришли на следующий день вот сюда, прямо в этот класс, и начали хвастаться своими подвигами. Всем, каждому здесь сидящему, было смешно. А мне нет. Ну же, Стас, ты же помнишь, что было раньше, а? Ты увидел, что я не смеюсь, и ты ударил меня. И весь класс начал смеяться с меня. Это был шестой класс, Софья Николаевна, шестой. Каждый сидящий здесь знал, что они сделали, но все их покрывали. Почему то, что они сделали, подвиг, а то, что сделал я, преступление?!

Не было и минуты, чтобы я не пожалел о содеянном. Я сидел в своей камере и проклинал тот день, когда я решил ответить на вызов вызовом, как учит, кстати, ваша классическая русская литература. Отвечать на силу можно только силой, этому нас учит закон истории. Софья Николаевна, я никого не собираюсь осуждать. Я виновен, и прощения моему поступку я не получу никогда. Но мне кажется, они ищут меня не потому, что я преступник. Они ищут меня потому, что я бросил вызов.

Посмотрите вокруг, включите телевизор. Везде и всюду чувства заменяются похотью, бренды заменили товары. Зайдите в любой супермаркет: в магазине нет продуктов, а то, что лежит на прилавках – лишь жалкая пародия на выбор. Любой эксперт мог бы сказать, что та же пресловутая колбаса, абсолютно любой цены, состоит из когтей, ногтей и сухожилий, щедро перемолотых и приправленных крахмалом. Но никто не собирается это выяснять, потому что директору мясокомбината дешевле заплатить эксперту, чем делать колбасу из настоящего мяса.

Вы думаете, что все это далеко от вас? Не выглядывали в окна вашей родной школы. Какая зарплата у директора муниципального образовательного учреждения? Наверняка очень большая, если он меняет машины раз в три года и живет в большом частном доме в одном из элитных районов города. Наши родители каждый год выкладывают состояния на ремонты школ, но самое новое, что может быть в ней, это мел. И по идее, любой прокурор мог бы с легкостью провести проверку, выявить дикие финансовые нарушения и посадить директора туда, откуда я сбежал полчаса назад. Но легче заплатить прокурору, чем честно провести ремонт. Это же намного проще, не так ли?

Мне обидно, Софья Николаевна, что в мире полно по-настоящему ужасных людей, которые у пенсионеров квартиры отбирают, которые вагонами воруют миллиарды денег налогоплательщиков, которые убивают людей по приколу, а не потому, что доведены до отчаяния. А ищут меня.

Я сказал это, а затем сел на пол и сидел в полнейшей тишине где-то около десяти минут, затем достал свой блокнот и нацарапал пару строк, которые потом подсунул под дверь в качестве моих требований. А после написал еще кое-что, для себя и положил во внутренний карман моей куртки. Затем включил телевизор, стоящий в углу, который показывал в прямой трансляции действия сотрудников правоохранительных органов на месте трагедии.

«Здравствуйте, в эфире экстренный выпуск новостей. Информационная служба Первого канала в эфире с новыми сообщениями из Сперанской области, где сегодня, буквально пятнадцать минут назад был совершен захват заложников в здании одной из центральных школ города Сперанска. Пока что неизвестно ни имён террористов, не количество заложников. Сейчас на связь выходит наш корреспондент Егор Федоров, он работает на месте событий, возле здания школы №69. Егор, какие последние сведения у вас есть?