Настасья Филипповна и Мышкин. Первая встреча. 4 страница

Мышкин -- Намерен.

Фердыщенко -- А я не намерен. Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?

Мышкин -- Отчего же нет?

Мать -- Князь, сделайте одолжение, зайдите ко мне в гостиную

Варя воротилась в комнату и молча подала матери портрет Настасьи Филипповны

Мать -- Что это, Варя?

Варя -- Ему сегодня подарок от нее самой, а вечером у них всё решается.

Мать -- Сегодня вечером! Что же? Тут сомнений уж более нет никаких и надежд тоже не остается: портретом всё возвестила... Да он тебе сам, что ли, показал

Варя -- Вы знаете, что мы уж целый месяц почти ни слова не говорим. Птицын мне про всё сказал, а портрет там у стола на полу уж валялся; я подняла.

Мать -- Князь, я хотела вас спросить - давно ли вы знаете моего сына? Он говорил, кажется, что вы только сегодня откуда-то приехали? Я к тому, собственно, что давеча Ганя при вас и потом, когда вы ушли, на вопрос мой о вас отвечал мне: "Он всё знает, церемониться нечего!". Что же это значит? То есть я хотела бы знать, в какой мере...

Вошл вдруг Ганя

Мать -- Сегодня, Ганя?

Ганя -- Что сегодня? -- встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. -- А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете? Да ведь поймите же наконец, ваше сиятельство...

Мать -- не хмурься, пожалуйста, и не раздражайся, Ганя; я ни о чем не стану расспрашивать, чего сам не хочешь сказать, и уверяю тебя, что вполне покорилась, сделай одолжение, не беспокойся… Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры...

Ганя -- А, опять она! Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут. О ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог...

Мать -- Я ничего за себя и не боялась, Ганя, ты знаешь; я не о себе беспокоилась и промучилась всё это время. Говорят, сегодня всё у вас кончится? Что же кончится?

Ганя -- Сегодня вечером, у себя, она обещала объявить: согласна или нет, -- ответил Ганя.

Мать -- Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую... такую...

Ганя -- Ну, опытную, что ли?

Мать -- Я не так хотела выразиться. Неужели ты до такой степени мог ей отвести глаза?

Ганя -- Вы увлеклись, маменька, и опять не вытерпели, и вот так-то у нас всегда всё начиналось и разгоралось. Вы сказали: не будет ни расспросов, ни попреков, а они уже начались! Оставим лучше; право, оставим. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь!

Настасья Филипповна и Мышкин. Первая встреча.

НФ -- Если лень колокольчик поправить, так по крайней мере в прихожей бы сидел, когда стучатся. Ну вот, теперь шубу уронил, олух! Прогнать тебя надо. Ступай, доложи… Ну вот, теперь с шубой идет! Шубу-то зачем несешь? Ха-ха-ха! Да ты сумасшедший, что ли?... Да что это за идиот? Ну, куда ты идешь? Ну, кого ты будешь докладывать?

Мышкин -- Настасью Филипповну, -- пробормотал князь.

НФ -- Почему ты меня знаешь? Я тебя никогда не видала! Ступай, докладывай... Что там за крик?

Мышкин -- Бранятся.

НФ -- Настасья Филипповна!

IX

Общее молчание воцарилось: все смотрели на князя, как бы не понимая его и -- не желая понять. Ганя оцепенел от испуга.

НФ -- Наконец-то удалось войти... зачем это вы колокольчик привязываете? Что это у вас такое опрокинутое лицо? Познакомьте же меня, пожалуйста...

Совсем потерявшийся Ганя отрекомендовал ее сперва Варе, и обе женщины, прежде чем протянули друг другу руки, обменялись странными взглядами. Настасья Филипповна, впрочем, смеялась и маскировалась веселостью; но Варя не хотела маскироваться и смотрела мрачно и пристально; даже и тени улыбки, что уже требовалось простою вежливостью, не показалось в ее лице. Ганя обмер; упрашивать было уже нечего и некогда, и он бросил на Варю такой угрожающий взгляд, что та поняла по силе этого взгляда, что значила для ее брата эта минута. Тут она, кажется, решилась уступить ему и чуть-чуть улыбнулась Настасье Филипповне. (Все они в семействе еще слишком любили друг друга). Несколько поправила дело Нина Александровна, которую Ганя, сбившись окончательно, отрекомендовал после сестры и даже подвел первую к Настасье Филипповне. Но только что Нина Александровна успела было начать о своем "особенном удовольствии", как Настасья Филипповна, недослушав ее, быстро обратилась в Гане и, садясь (без приглашения еще) на маленький диванчик в углу у окна, вскричала:

НФ -- Где же ваш кабинет? И... и где жильцы? Ведь вы жильцов содержите?... Где же тут держать жильцов? У вас и кабинета нет. А выгодно это?

Мать -- Хлопотливо несколько, разумеется, должна быть выгода. Мы, впрочем, только что...

НФ -- Что у вас за лицо? О, боже мой, какое у вас в эту минуту лицо!

Мышкин -- Выпейте воды, -- прошептал он Гане. -- И не глядите так...

Ганя -- Да что вы, князь, доктор, что ли?

НФ -- Князь? Он князь? Вообразите, а я давеча, в прихожей, приняла его за лакея и сюда докладывать послала! Ха-ха-ха!

Фердыщенко -- Нет беды, нет беды! se non è vero... (если это и неправда... (итал.))

НФ -- Да чуть ли еще не бранила вас, князь. Простите, пожалуйста; Фердыщенко, вы-то как здесь, в такой час? Я думала, по крайней мере хоть вас не застану. Кто? Какой князь? Мышкин? -- переспросила она Ганю, который между тем, всё еще держа князя за плечо, успел отрекомендовать его.

Ганя -- Наш жилец.

Очевидно, князя представляли как что-то редкое (и пригодившееся всем как выход из фальшивого положения), чуть не совали к Настасье Филипповне; князь ясно даже услышал слово "идиот", прошептанное сзади его, кажется, Фердыщенкой в пояснение Настасье Филипповне.

НФ -- Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно... в вас ошиблась

Мышкин -- Я удивился, увидя вас так вдруг...

НФ -- А как вы узнали, что это я? Где вы меня видели прежде? Что это, в самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели на месте? Что во мне такого остолбеняющего?

Фердыщенко -- Ну же, ну! О, господи, каких бы я вещей на такой вопрос насказал! Да ну же... Пентюх же ты, князь, после этого!

Мышкин -- Да и я бы насказал на вашем месте, -- засмеялся князь Фердыщенке. -- Давеча меня ваш портрет поразил очень, потом я с Епанчиными про вас говорил... а рано утром, еще до въезда в Петербург, на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин... И в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.

НФ -- А как же вы меня узнали, что это я?

Мышкин -- По портрету и...

НФ -- И еще?

Мышкин -- И еще потому, что такою вас именно и воображал... Я вас тоже будто видел где-то.

НФ -- Где? Где?

Мышкин -- Я ваши глаза точно где-то видел... да этого быть не может! Это я так... Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне...

Фердыщенко -- Ай да князь!

Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась.

Варя -- Вы не уйдете отсюда, маменька? -- громко спросила Варя.

Мать -- Нет, Варя, я досижу до конца.

Коля дернул князя за фалду.

Коля -- Да уведите хоть вы его как-нибудь! Нельзя ли? Пожалуйста! -- И у бедного мальчика даже слезы негодования горели на глазах. -- О проклятый Ганька! -- прибавил он про себя.

X Рогожин!

Рогожин -- А, вот он, Иуда! Здравствуй, Ганька, подлец! Что, не ждал Парфена Рогожина? (вдруг разглядел в гостиной, прямо против себя, Настасью Филипповну. Очевидно, у него и в помыслах не было встретить ее здесь, потому что вид ее произвел на него необыкновенное впечатление; он так побледнел, что даже губы его посинели) -- Стало быть, правда! – (проговорил он тихо и как бы про себя, с совершенно потерянным видом) -- конец!.. Ну... Ответишь же ты мне теперь!.... Как? И ты тут, князь? Всё в штиблетишках, э-эх!

Ганя -- Но позвольте, что же это, наконец, значит? Вы не в конюшню, кажется, вошли, господа, здесь моя мать и сестра...

Рогожин -- Видим, что мать и сестра.

Ганя -- Но, однако же! Во-первых, прошу отсюда всех в залу, а потом позвольте узнать...

Рогожин -- Вишь, не узнает, -- злобно осклабился Рогожин, не трогаясь с места, -- Рогожина не узнал?

Ганя -- Я, положим, с вами где-то встречался, но...

Рогожин -- Вишь, где-то встречался! Да я тебе всего только три месяца двести рублей отцовских проиграл, с тем и умер старик, что не успел узнать; ты меня затащил. Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский за ними доползешь на карачках, -- вот ты каков! Душа твоя такова! Я и теперь тебя за деньги приехал всего купить, ты не смотри, что я в таких сапогах вошел, у меня денег, брат, много, всего тебя и со всем твоим живьем куплю... захочу, всех вас куплю! Всё куплю!... Э-эх! Настасья Филипповна! Не прогоните, скажите словцо: венчаетесь вы с ним или нет?

НФ -- Совсем нет, что с вами? И с какой стати вы вздумали спрашивать

Рогожин -- Нет? Нет!! Так нет же?! А мне сказали они... Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!). Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну, три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю -- и куплю!

Ганя -- Ступай вон отсюда, ты пьян!

Рогожин -- Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна! Вот восемнадцать тысяч! Вот! И... и еще будет!

НФ -- Восемнадцать тысяч, мне? Вот сейчас мужик и скажется!

Рогожин -- Так сорок же тысяч, сорок, а не восемнадцать! К семи часам мне обещались сорок тысяч представить. Сорок тысяч! Все на стол. (но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила) А коли так -- сто! Сегодня же сто тысяч представлю!

НФ -- Спьяна врет.

Рогожин -- Так не вру же, будут! К вечеру будут.

Варя -- Да неужели же ни одного между вами не найдется, чтоб эту бесстыжую отсюда вывести!

НФ -- Это меня-то бесстыжею называют! А я-то как дура приехала их к себе на вечер звать! Вот как ваша сестрица меня третирует, Гаврила Ардалионович!

Несколько времени Ганя стоял как молнией пораженный при выходке сестры; но, увидя, что Настасья Филипповна этот раз действительно уходит, как исступленный бросился на Варю и в бешенстве схватил ее за руку.

Ганя -- Что ты сделала?

Варя -- Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? (Варя дернула руку раз, другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо).

НФ -- Вот так девушка!

У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг другая рука остановила на лету Ганину руку. Между ним и сестрой стоял князь.

Мышкин -- Полноте, довольно!

Ганя -- Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь! -- заревел Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.

Коля -- Ах! боже мой!

Раздались восклицания со всех сторон. Князь побледнел. Странным и укоряющим взглядом поглядел он Гане прямо в глаза; губы его дрожали и силились что-то проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.

Мышкин -- Ну, это пусть мне... а ее все-таки не дам! О, как вы будете стыдиться своего поступка!

Рогожин -- И будет каяться! Будешь стыдиться, Ганька, что такую... овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил! Князь, душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит Рогожин!

НФ -- Право, где-то я видела его лицо

Мышкин -- А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь представлялись. Да может ли это быть!

Настасья Филипповна удивилась, усмехнулась, но, как будто что-то пряча под свою улыбку, несколько смешавшись, взглянула на Ганю и пошла из гостиной. Но, не дойдя еще до прихожей, вдруг воротилась, быстро подошла к Нине Александровне, взяла ее руку и поднесла ее к губам своим.

НФ -- Я ведь и в самом деле не такая, он угадал.

Ганя опомнился и бросился провожать Настасью Филипповну, но она уж вышла. Он догнал ее на лестнице.

НФ -- Не провожайте! До свидания, до вечера! Непременно же, слышите!

Рогожин -- Проиграл, Ганька!

XI

Все ушли. Коля и мышкин.

Коля -- И каждый-то день у нас так, и всё через эту Настасью Филипповну заварилось.

Мышкин -- Тут у вас много разного наболело и наросло, Коля, -- заметил князь.

Коля -- Да, наболело. Про нас и говорить нечего. Сами виноваты во всем. А вот у меня есть один большой друг, этот еще несчастнее. Хотите, я вас познакомлю?

Мышкин -- Очень хочу. Ваш товарищ?

Коля -- Да, почти как товарищ. Я вам потом это всё разъясню... А хороша Настасья Филипповна, как вы думаете? Я ведь ее никогда еще до сих пор не видывал, а ужасно старался. Просто ослепила. Я бы Ганьке всё простил, если б он по любви; да зачем он деньги берет, вот беда!

Мышкин -- Да, мне ваш брат не очень нравится.

Коля -- Ну, ещё бы! Вам-то, после...

Мышкин -- Мне ваша сестра очень понравилась.

Коля -- Как она в рожу-то Ганьке плюнула. Смелая Варька! А вы так не плюнули, и я уверен, что не от недостатка смелости.

Варя -- А тебе тут нечего. Надоедает он вам, князь?

Мышкин -- Совсем нет, напротив.

Варя -- Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз пришла и спросить, князь: вы до сих пор не знавали Настасью Филипповну?

Мышкин -- Нет, не знал.

Варя -- С какой же вы стати сказали ей прямо в глаза, что она "не такая"? И, кажется, угадали. Оказалось, что и действительно, может быть, не такая. Впрочем, я ее не разберу!... Маменька тоже о вас очень беспокоится.

Мышкин -- Ничего!

Варя -- И как это она вас послушалась...

Мышкин -- Чего послушалась?

Варя -- Вы ей сказали, что ей стыдно, и она вдруг вся изменилась. Вы на нее влияние имеете, князь.

Ганя -- Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, -- сказал он вдруг с сильным чувством. Черты лица его выражали сильную боль. Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. -- Ну, простите, ну, простите же! ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!

Князь был поражен чрезвычайно и молча, обеими руками обнял Ганю. Оба искренно поцеловались.

Мышкин -- Я никак, никак не думал, что вы такой! Я думал, что вы... не способны.

Ганя -- Повиниться-то?.. И с чего я взял давеча, что вы идиот! Вы замечаете то, чего другие никогда не заметят. С вами поговорить бы можно, но... лучше не говорить!

Мышкин -- Вот пред кем еще повинитесь, -- сказал князь, указывая на Варю.

Ганя -- Нет, это уж всё враги мои. Будьте уверены, князь, много проб было; здесь искренно не прощают!

Варя -- Нет, прощу!

Ганя -- И к Настасье Филипповне вечером поедешь?

Варя -- Поеду, если прикажешь, только лучше сам посуди: есть ли хоть какая-нибудь возможность мне теперь ехать?

Ганя -- Она ведь не такая. Она видишь какие загадки загадывает! Фокусы! -- и Ганя злобно засмеялся.

Варя -- Сама знаю, что не такая и с фокусами, да с какими? И еще, смотри, Ганя, за кого она тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки ведь смеялась же над тобой! Это не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные чувства, потому и говорю тебе. Эй, не езди и сам! Эй, берегись! Не может это хорошо уладиться! Сказав это, вся взволнованная Варя быстро вышла из комнаты...

Ганя -- Вот они всё так! И неужели же они думают, что я этого сам не знаю?

Мышкин -- Если знаете сами, как же вы этакую муку выбрали, зная, что она в самом деле семидесяти пяти тысяч не стоит?

Ганя -- Я не про это говорю. А кстати, скажите мне, как вы думаете, я именно хочу знать ваше мнение: стоит эта "мука" семидесяти пяти тысяч или не стоит?

Мышкин -- По-моему, не стоит.

Ганя -- Ну, уж известно. И жениться так стыдно?

Мышкин -- Очень стыдно.

Ганя -- Ну, так знайте же, что я женюсь, и теперь уж непременно. Еще давеча колебался, а теперь уж нет! Не говорите! Я знаю, что вы хотите сказать...

Мышкин -- Я не о том, о чем вы думаете, а меня очень удивляет ваша чрезвычайная уверенность...

Ганя -- В чем? Какая уверенность?

Мышкин -- В том, что Настасья Филипповна непременно пойдет за вас и что всё это уже кончено?

Ганя - Вы из чего заключаете, что она мне откажет?

Мышкин -- Я ничего не знаю, кроме того, что видел; вот и Варвара Ардалионовна говорила сейчас...

Ганя -- Э! Это они так, не знают уж что сказать. А над Рогожиным она смеялась, будьте уверены, это я разглядел. Это видно было. Я давеча побоялся, а теперь разглядел. Или, может быть, как она с матерью, и с Варей обошлась?

Мышкин -- И с вами.

Ганя -- Пожалуй; но тут старинное бабье мщение, и больше ничего. Это страшно раздражительная, мнительная и самолюбивая женщина. Ей хотелось показать себя и всё свое пренебрежение к ним... ну, и ко мне; это правда, я не отрицаю... А все-таки за меня выйдет. Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом за то, что я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее деньги беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней, так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла. Уверил бы самолюбивую дуру (и так легко!), что ее за "благородство сердца и за несчастья" только берет, а сам все-таки на деньгах бы женился. Я не нравлюсь тут, потому что вилять не хочу; а надо бы. А что сама делает? Не то же ли самое? Так за что же после этого меня презирает да игры эти затевает? Оттого что я сам не сдаюсь да гордость показываю. Ну, да увидим!

Мышкин -- Неужели вы ее любили до этого?

Ганя -- Любил вначале. Ну, да довольно... Есть женщины, которые годятся только в любовницы и больше ни во что. Я не говорю, что она была моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть не хочу; прежде всего не хочу быть смешным.

Мышкин -- Мне всё кажется, что Настасья Филипповна умна. К чему ей, предчувствуя такую муку, в западню идти? Ведь могла бы и за другого выйти. Вот что мне удивительно.

Ганя -- А вот тут-то и расчет! Вы тут не всё знаете, князь... тут... и, кроме того, она убеждена, что я ее люблю до сумасшествия, клянусь вам, и, знаете ли, я крепко подозреваю, что и она меня любит, по-своему то есть, знаете поговорку: кого люблю, того и бью. Она всю жизнь будет меня за валета бубнового считать (да это-то ей, может быть, и надо) и все-таки любить по-своему; она к тому приготовляется, такой уж характер. Она чрезвычайно русская женщина, я вам скажу; ну, а я ей свой готовлю сюрприз. Эта давешняя сцена с Варей случилась нечаянно, но мне в выгоду: она теперь видела и убедилась в моей приверженности и что я все связи для нее разорву. Значит, и мы не дураки, будьте уверены. Кстати, уж вы не думаете ли, что я такой болтун? Я, голубчик князь, может, и в самом деле дурно делаю, что вам доверяюсь. Но именно потому, что вы первый из благородных людей мне попались, я на вас и накинулся, то есть "накинулся" не примите за каламбур. Вы за давешнее ведь не сердитесь, а? Я первый раз, может быть, в целые два года по сердцу говорю. Здесь ужасно мало честных людей. Что, вы, кажется, смеетесь али нет? Подлецы любят честных людей, -- вы этого не знали? А я ведь... А впрочем, чем я подлец, скажите мне по совести? Что они меня все вслед за нею подлецом называют? И знаете, вслед за ними и за нею я и сам себя подлецом называю! Вот что подло так подло!

Мышкин -- Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать. Давеча я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, -- вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.

Ганя -- Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный. Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел! Вы меня пуще Епанчина оскорбили, который меня считает (и без разговоров, без соблазнов, в простоте души, заметьте это) способным ему жену продать! Это, батюшка, меня давно уже бесит, и я денег хочу. Нажив деньги, знайте, -- я буду человек в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего подлее и ненавистнее, что они даже таланты дают. И будут давать до скончания мира. Вы скажете, это всё по-детски или, пожалуй, поэзия, -- что ж, тем мне же веселее будет, а дело все-таки сделается. Доведу и выдержу. Rira bien qui rira le dernier! (Хорошо смеется тот, кто смеется последним! (франц.)) Меня Епанчин почему так обижает? По злобе, что ль? Никогда-с. Просто потому, что я слишком ничтожен. Ну-с, а тогда... А однако же, довольно, и пора. Коля уже два раза нос выставлял: это он вас обедать зовет. А я со двора. Я к вам иногда забреду. Вам у нас недурно будет; теперь вас в родню прямо примут. Смотрите же, не выдавайте. Мне кажется, что мы с вами или друзьями, или врагами будем. А как вы думаете, князь, если б я давеча вам руку поцеловал (как искренно вызывался), стал бы я вам врагом за это впоследствии?

Мышкин -- Непременно стали бы, только не навсегда, потом не выдержали бы и простили, -- решил князь, подумав и засмеявшись.

Ганя -- Эге! Да с вами надо осторожнее. Черт знает, вы и тут яду влили. А кто знает, может быть, вы мне и враг? Кстати, ха-ха-ха! И забыл спросить: правда ли мне показалось, что вам Настасья Филипповна что-то слишком нравится, а?

Мышкин -- Да... нравится.

Ганя -- Влюблены?

Мышкин -- Н-нет.

Ганя -- А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, -- можете вы этому верить? Выдумаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!