Положение об основании 4 страница

Первое обнародованное упоминание principium rationis мы находим у Лейбница в трактате «Theoria motus abstracti» (Gerh. Philos. IV, 232). Эта теория рассматривает те условия возможности движения, которые не зависят от чувственно воспринимаемых явлений. В 1671 году, когда Лейбницу ис­полнилось двадцать пять лет, он представил свой трактат на рассмотрение Парижской Академии наук. Ближе к кон­цу этого трактата об одном из положений, касающемся аб­страктно рассмотренного движения, Лейбниц говорит сле­дующее: pendet ex nobilissimo illo (24) (нужно добавить principio) Nihil est sine ratione; «оно (а именно рассматри­ваемое положение об абстрактном движении) зависит от самого известного и в то же время наиболее выдающегося принципа: "Ничего нет без основания"». Здесь Лейбниц приводит обычную формулировку положения об основании в качестве общеизвестной и общепризнанной и в то же время приписывает положению об основании исклю­чительно ведущую роль. Положение об основании являет­ся principium nobilissimum; это благороднейший принцип. Шестью годами позднее (1677) Лейбниц пишет о principium rationis в своих «Примечаниях к записям ученика Спино­зы». Возвращаясь в Германию из Лондона, Лейбниц по­сетил Спинозу в Амстердаме примерно между восемнадца­тым и двадцать восьмым ноября 1676 года. В упомянутом выше месте (IV, 138) Лейбниц пишет: id, quod dicere soleo, nihil existere nisi cujus reddi potest ratio existentiae sufficiens, «(принцип), который я обычно высказываю (в форме): "Не существует ничего, чье достаточное основание для суще­ствования не может быть доставлено"».

Основание, которое претендует на свою доставку, тре­бует в то же время того, чтобы оно как основание было до­статочным, т.е. полностью удовлетворяло требованиям, предъявляемым к основанию. Для чего? Для того чтобы обеспечить предмет в его статичности. Задний план опре­деления достаточности, «суфициенции» (от suffectio), составляет ведущее представление лейбницевского мышле­ния, представление perfectio, т.е. полноты определений для стояния предмета (der Voll-ständigkeit der Bestimmungen für das Stehen eines Gegenstandes). Только в полноте условий его возможности, только в полноте его оснований по всем на­правлениям в совершенстве обеспечивается (perfekt) посто­янство (die Ständigkeit) предмета. Основание (ratio) в каче­стве причины (causa) отнесено к эффекту (efficere): само основание должно быть достаточным (sufficiens, sufficere). Эта достаточность требуется и определяется посредством perfectio (perficere) предмета. То, что язык в краю положе­ния об основании как бы сам собой говорит о efficere, sufficere, perficere, т.е. о многообразном facere, «делать», о неком «со-ставлять» и «до-ставлять», определенно не слу­чайно. Для Лейбница название строго и полностью продуманной формулировки положения об основании гласит: principium reddendae rationis sufficientis (ср. «Монадология» §32), основоположение достаточного основания, которое должно быть доставлено. Мы можем также сказать: поло­жение надлежащего основания (der Satz zuständigen Grund). Там, где (как в случае лейбницевского открытия и определения положения о достаточном основании) раскрывает­ся могущественный принцип, мышление и представление во всех существенных отношениях приводятся в движение некоего нового типа. Это образ мышления Нового време­ни, в котором мы сами ежедневно пребываем, притом еще не отмечая специально и не принимая во внимание того, что основание требует своей доставки во всяком представ­лении. В соответствии с этим Лейбниц — что скорее сокрыто в истории, нежели исторически очевидно — предрешает не только развитие современной логики в сторону логистики и создания мыслящих машин, не только предопределяет более радикальное истолкование субъективности субъек­та внутри философии немецкого идеализма и ее последу­ющих ответвлений. Мышление Лейбница несет и отчека­нивает основную тенденцию того, что мы, достаточно про­думав, можем назвать метафизикой современной эпохи. Поэтому имя Лейбница в наших размышлениях не явля­ется обозначением некой системы философии прошлого. Это имя называет настоящее еще не набравшего силу мыш­ления, настоящее, которое нас еще только поджидает. Лишь оглянувшись назад, на то, что продумывал Лейб­ниц, мы сможем охарактеризовать настоящий век, кото­рый называют атомным, как тот век, в котором господ­ствует власть principium reddendae rationis sufficientis. Требование доставки достаточного основания для всего, что представляется, говорит в том, что сегодня стало предме­том, носящим имя «атом» и «атомная энергия».

Однако, если рассуждать строго, оказывается, что мы едва ли можем еще говорить о предметах. Ведь мы, если при­смотреться повнимательней, уже движемся в мире, где больше не существует предметов (Gegen-stände). Но эта беспред­метность (Gegen-standlose) еще не есть отсутствие статич­ности (Standlose). Напротив, в беспредметности восходит постоянство другого рода (eine anders geartete Ständigkeit). Principium grande, могущественный принцип, положение об основании отнюдь не теряет свою власть над миром, в ко­тором предметное должно отступить перед чем-то постоян­ным иного рода. Власть надлежащего основания, которое должно быть доставлено для устойчивости (die Beständigung) и обеспечения всего, сейчас, пожалуй, толь­ко начинает набирать силу, разворачиваясь до своих крайних пределов. То, что в такой век искусство стано­вится беспредметным, подтверждает его историческую пра­вомерность и, прежде всего, тогда, когда само это беспред­метное искусство понимает, что его порождения больше не могут быть творениями, но являются чем-то таким, соот­ветствующего слова для чего еще не найдено. Тот факт, что существуют выставки современного искусства, в на­много большей степени, чем мы предполагаем, связан с мо­гущественным положением об основании, об основании, которое должно быть доставлено. Новое время еще не за­кончилось. Сейчас только начинается его завершение, по­скольку Новое время готовится к полной доставляемости всего, что есть и может быть.

Ссылка на атомный век была необходима для того, что­бы мы заметили, что повсюду пребываем в области, где властвует могущественный принцип, и не упустили из виду того, насколько мы подвержены его власти. Эта ссыл­ка должна указывать на край, из которого обращается к нам положение об основании, когда мы, вопрошая, на­правляемся в него.

Если мы будем настаивать на этом ходе мышления, то скоро более отчетливо увидим нечто двойственное: во-пер­вых, это то, что нашего привычного научно-техническо­го представления недостаточно для того, чтобы попасть в край положения об основании и, даже очутившись там, увидеть хоть что-нибудь; а во-вторых, то, что даже фило­софское учение о высочайших основоположениях как не­посредственно очевидных принципах избегает решающих вопросов мышления. Характерной чертой положения об ос­новании является то, что это основоположение допускает две формулировки. До сих пор это подавалось так, что якобы, вульгарная и укороченная формулировки не пригодны для того, чтобы приступить к плодотворному раз­бору положения об основании. По сравнению с ними в строгой формулировке мы достигаем уже важного пони­мания того, что основание имеет характер требования, по­нимания ratio в качестве ratio reddenda. Однако принадле­жит ли этот характер просто к сущности основания или же затрагивает лишь тот способ, в котором сущность ос­нования обнаруживает себя в определенную эпоху, — этот вопрос остается открытым. Ибо и строгая формулировка положения об основании допускает укороченную форму, так что вульгарная и строгая формулировки этого прин­ципа внезапно проявляются как равнозначные. Кажуще­еся ясным положение об основании вновь становится смут­ным. Насколько — это еще нужно сейчас продумать, преж­де чем мы приступим непосредственно к разбору положе­ния об основании.

Положение об основании, согласно строгому истолко­ванию, говорит следующее: «Нет ни одной истины (то есть, согласно Лейбницу, ни одного правильного положения) без основания, которое с необходимостью должно быть ему доставлено». Каким образом можно воспроизвести также и строгую формулировку положения об основании (формулировку principium reddendae rationis) в краткой форме?

Если наше представление вынуждено так или иначе до­ставлять себе для того, что в нем представлено, основание, на котором и в котором это представленное надежно сто­ит в качестве предмета (als Gegen stand sicher steht), то пред­ставление высматривает основание, которое должно быть доставлено. Это происходит благодаря тому, что представ­ление спрашивает: «Почему представленное есть и поче­му оно есть так, как оно есть?» Вопросом «почему?» мы спрашиваем об основании. Поэтому строгая формулиров­ка положения об основании — «Ничего нет без основа­ния, которое должно быть доставлено» — может быть при­ведена к форме: «Ничего нет без «почему».

Если мы сравним укороченные формы обеих формули­ровок, то заметим, что они приобретают своеобразную ос­троту, которая позволяет нам еще более отчетливо увидеть положение об основании. Оно гласит: «Ничего нет без ос­нования». Оно также гласит: «Ничего нет без "почему"». В противовес этому мы слышим теперь следующие слова:

Die Ros ist ohn warum; sie blühet, weil sie blühet,

Sie acht nicht ihrer selbst, fragt nicht, ob man sie siehet

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Эти стихи находятся в первой книге духовной поэзии Ангелуса Силезиуса, озаглавленной «Херувимский стран­ник. Чувственное описание четырех последних вещей».

Сочинение впервые было опубликовано в 1657 году. Эти стихи стоят под номером 289 и озаглавлены «Без "по­чему"». Ангелус Силезиус, в миру носивший имя Иоганн Шефлер, doctor philosophiae et medecinae, врач по профес­сии, жил в Силезии в 1624-1677 годах. Лейбниц (1646-1716) был современником Ангелуса Силезиуса и хорошо знал его произведение «Херувимский странник». В своих сочине­ниях и письмах Лейбниц часто говорит об Ангелусе Силезиусе. Так в письме к Пацию, датированном двадцать восьмым января 1695 года, читаем (Leibnitii opera ed. Dutens VI, p. 56):

У иных мистиков есть чрезвычайно смелые места, полные сложных метафор и склоняющие чуть ли не к безбожию. Такие я иногда замечал в немецких — впрочем, прекрасных — стихах одного человека, который зовет себя Иоганном Ангелусом Силезиусом...

А Гегель в своих «Лекциях по эстетике» (X, 477, Glockner XII, 493) говорит следующее:

Пантеистическое единство, подчеркнутое по отношению к субъекту, который чувствует себя находящимся в этом единстве с божеством и божество — присутствующим в субъективном сознании, порождает мистику в том более субъективном ее виде, в каком она развилась в христианс­ком мире. В качестве примера я укажу лишь на Ангелуса Силезиуса, который с величайшей смелостью и глубиной созерцания и чувства, с удивительной силой мистического изображения высказал мысль о субстанциальном существо­вании бога в вещах и о соединении своего самобытия с бо­гом и бога с человеческой субъективностью[14].

Суждения Лейбница и Гегеля об Ангелусе Силезиусе могли бы без излишних проволочек послужить свидетель­ством того, что процитированные слова о «Без "почему"» происходят из некоего источника, заслуживающего вни­мания. Но мы тотчас же возразим, что этот источник все-таки является мистикой и поэзией. Как одна, так и другая в равной степени мало касаются мышления. Несомненно, они не находятся в мышлении, но, пожалуй, расположены перед мышлением. Это подтверждают нам Лейбниц и Ге­гель, чье мышление трудно превзойти в рассудительности и строгости.

Проследим же и мы, как обстоит дело с мистическим сло­вом Ангелуса Силезиуса.

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Прежде нужно напомнить краткую формулировку лейбницевского principium reddendae rationis. Она гласит: «Ни­чего нет без "почему"». Слова же Ангелуса Силезиуса го­ворят прямо противоположное: «Роза есть без "почему"». Роза здесь очевидным образом выступает в качестве при­мера для всего цветущего, для всех растений, для всякого роста. В этом поле, согласно слову поэта, положение об основании не имеет силы. Ботаника же, напротив, срав­нительно легко укажет нам на цепь причин и условий для роста растений. Для доказательства того, что рост расте­ний в противоположность сентенции Ангелуса Силезиуса имеет свое «почему», т.е. свои необходимые основания, мы не нуждаемся ни в какой науке. О необходимости основа­ний для роста и цветения говорит повседневный опыт.

Однако излишним будет и специально предписывать поэту эту необходимость в основаниях, так как в тех же стихотворных строках он сам ее и подтверждает:

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет.

Потому? Не называет ли это слово отношение к некое­му основанию, словно бы притягивая к себе это основа­ние? Роза — без «почему», и все же не без «потому». Следовательно, поэт противоречит себе и смысл его речи темен. В этом ведь и заключается мистическое. Но поэт говорит ясно. «Почему» и «потому» означают различное. «Поче­му» является словом для вопроса об основании. «Потому» содержит ответ-указание на основание. «Почему» ищет основание. «Потому» приводит основание. В соответствии с этим различны и те роды, согласно которым представля­ется отношение к основанию. В «почему» отношение к ос­нованию — это отношение разыскивания. А в «потому» — это отношение предъявления. Однако то, с чем, так или иначе, устанавливаются различные отношения, остается основанием и, по-видимому, тем же самым. Поскольку пер­вая часть первой строки отрицает наличие основания, а вторая часть той же строки выразительно подтверждает его присутствие при помощи «потому», на лицо имеется противоречие, т.е. одновременное утверждение и отрица­ние одного и того же, а именно основания. Однако явля­ется ли основание, которое «почему» ищет, а «потому» при­водит, тем же самым основанием? Ответ на этот вопрос дает нам вторая строка этой сентенции. Она содержит объяс­нение первой строки. Вся сентенция выстроена так пора­зительно ясно и кратко, что наводит на мысль о том, что подлинной и великой мистике принадлежит предельная острота и глубина мышления. Ведь это — тоже истина. И пример Майстера Экхарта подтверждает ее.

Вторая строка сентенции Ангелуса Силезиуса гласит:

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Первая часть второй строки говорит нам о том, как нуж­но понимать «без» в первой части первой строки: роза есть роза без того, что она должна бы обращать внимание на саму себя. Ей не нужно нарочно привлекать к себе внима­ние. В том способе, согласно которому роза есть, не требу­ется специально обращать внимание на саму себя, т.е. на все то, что к ней принадлежит, определяя ее, т.е. обосновы­вая. Она цветет, потому что она цветет. Между ее цвете­нием и основаниями цветения нет места для внимания к основаниям, благодаря чему основания только и могли бы, так или иначе, быть в качестве оснований. Ангелус Силезиус не хочет отрицать того, что цветение розы имеет ка­кое-то основание. Она цветет, потому что — она цветет. По сравнению с этим человек, чтобы существовать в сущ­ностных возможностях своего Dasein, должен обращать внимание на то, что для него суть определяющие основа­ния и как они суть в качестве таковых. Однако сентенция Ангелуса Силезиуса не говорит об этом, и именно пото­му, что подразумевает нечто еще более сокрытое. Основа­ния, которые сущностно определяют (be-stimmen) челове­ка как того, кому посылается судьба, происходят из сущ­ности основания. Поэтому эти основания без-донны (ab-gründig) (ср. то, что будет сказано в дальнейшем о другой тональности положения об основании). Но цветение розы происходит благодаря тому, что она в нем распускается, не обращая внимания на то, что только и могло бы в каче­стве чего-то иного, а именно в качестве причин и условий цветения, вызвать это цветение. Основание ее цветения не нуждается в том, чтобы прежде всего и нарочно быть ей доставленным. С человеком дело обстоит иначе. То, как он относится к основанию, проявляется во второй строке сентенции.

Здесь о розе говорится таким образом:

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

В отличие от розы человек зачастую живет, со стороны поглядывая на то, как он действует в мире, и на то, что этот мир от него требует, и что он от него получает. Но даже там, где такого поглядывания нет, мы, люди, не сможем быть теми существами, какими мы являемся, если не будем обращать внимание на мир, который нас определяет, при­чем одновременно обращая внимание и на самих себя. Роза в этом не нуждается. Если мыслить, исходя из позиции Лейбница, то это означает следующее: для того, чтобы роза цвела, ей не нужна доставка основания, на котором основывается ее цветение. Роза есть роза без того, чтобы reddere rationem, доставление основания (ein Zustellen des Grundes), должно было принадлежать к ее бытию-розой (Rose-sein). Однако роза никогда не существует без осно­вания. Отношение розы к тому, что говорит положение об основании, по-видимому, остается двояким.

Хотя роза есть без «почему», но все же — не без основа­ния. «Без "почему"» и «без основания» — это не одно и то же. Только это, прежде всего и должно было сделать для нас более ясной процитированную выше сентенцию. Роза, по­скольку она есть нечто, не выпадает из области, в которой властвует могущественный принцип. Однако род ее принадлежности к этой области является своеобразным, и по­этому отличается от того, каким мы, люди, удерживаемся в области, где властвует положение об основании. Конечно, мы мыслили бы слишком узко, если бы полагали, что смысл сентенции Ангелуса Силезиуса восходит к тому, чтобы только назвать различие способов, согласно кото­рым роза и человек суть то, что они суть. То, что не было сказано в сентенции, — и от чего все зависит — означает, пожалуй, что человек в самом сокровеннейшем основании своей сущности является истинным только тогда, когда своим способом существует так, как роза — т.е. без «поче­му». Мы не можем дальше заниматься здесь прояснением этой мысли. Сейчас мы обдумаем только слова: «Роза есть без "почему"»; мы обдумаем их, принимая во внимание краткую строгую формулировку положения об основании: «Ничего нет без "почему"».

Что здесь перед нами открылось? То, что к розе и ко все­му, что есть, согласно своему способу, нельзя применить principium reddendae rationis. Роза существует без ищущего, оглядывающегося вокруг себя доставления оснований, на основании которых она и цветет. [Основание, исходя из которого цветет роза, не обладает для розы характером тре­бования, которое от ее имени для нее требует доставки ос­нования. Если бы все на самом деле обстояло так, то это означало бы, что к цветению розы принадлежит достав­ление оснований цветения в качестве тех оснований, ко­торые здесь господствуют. Но роза цветет, потому что она цветет. Ее цветение является простым из-себя-распусканием (einfaches aus-sich-Aufgehen).] В то же время мы с полным правом можем утверждать, что principium reddendae rationis может быть применен также и к розе. Это именно так, по­скольку роза становится предметом нашего представления, и мы вправе требовать дать нам справку о том, каким об­разом, т.е. исходя из каких оснований и причин, при ка­ких условиях роза может быть тем, что она есть.

Итак, как обстоят дела здесь с principium reddendae rationis? Он может быть применен к розе, но не для розы; применим к розе — поскольку она является предметом на­шего представления; но не для розы — поскольку, нахо­дясь в самой себе, она является просто розой.

Мы видим, что оказались поставлены перед странным обстоянием дел: нечто, к примеру, роза, существует, хотя и не без основания, но все же без «почему». Нечто подпадает под область влияния вульгарно понятого положения об основании. То же самое нечто выпадает из-под облас­ти влияния строго понятого положения об основании. Но Лейбницем и всем представлением Нового времени, как мы видели на прошлых лекциях, область влияния строго про­думанного положения об основании понимается настоль­ко же широко, т.е. неограниченно, что и область влияния вульгарно продуманного положения об основании. Для Лейбница положение «Ничего нет без основания» говорит так же много, как и положение «Ничего нет без «почему». Согласно сентенции Ангелуса Силезиуса, это отождеств­ление недействительно.

Таким образом, положение об основании благодаря ос­мыслению сентенции Ангелуса Силезиуса становится лишь еще более непрозрачным. Край, которому оно принадлежит, окутан туманом. Даже наша попытка придерживать­ся строгой формулировки положения об основании, как сейчас оказалось, не привела к ясности. При этом мы от­казались от вопроса о том, не играет ли строгая формули­ровка (в лейбницевском смысле) роль основополагающей формулировки основоположения основания, или даже вов­се, не является ли она абсолютно истинной.

Конечно, ссылка на лейбницевскую форму положения об основании показала нам, что характер требования до­ставки, reddendum, относится к основанию. Однако в то же время мы вынуждены задать вопрос: «Откуда происходит это требование основания? Кто или что выдвигает требо­вание доставки оснований во всяком представлении и для всякого представления?»

Являемся ли мы, люди, теми существами, которые выд­вигают своему собственному представлению требование, заключающееся в том, чтобы основание, так или иначе, доставлялось? Или же само основание в качестве основания, исходя из себя самого, выдвигает такое требование наше­му представлению? Но как может основание выдвигать требование? Очевидно, на этот вопрос можно ответить лишь в том случае, если мы в достаточной мере точно зна­ем, в чем состоит сущность основания, и если мы до сего момента уже спросили о сущности основания для того, чтобы на этом пути услышать, чем же является то, что на­зывают основанием и ratio. Ведь самую точную и все разъясняющую справку об этом должно дать положение об основании.

Почему мы сразу не осведомились у положения об ос­новании о том, что же оно позволяет нам узнать об осно­вании? Почему мы предпочли куда более окружные пути прямому близлежащему пути? Ответ: потому что благода­ря окружным путям мы смогли приобрести различные точ­ки зрения на положение об основании, так что сейчас и в последующем мы всегда сможем, как бы оглядываться на положение об основании. Ведь этим ретроспективным взглядом на положение об основании как основоположе­ние и принцип мы достигнем ошеломляющего прозрения. Положение об основании ничего не высказывает об осно­вании. Положение об основании никоим образом не явля­ется непосредственным высказыванием о сущности основа­ния. Это обстояние дел должно было открыться нам на уже пройденных путях, водящих нас вокруг этого положения. Пожалуй, нужно отметить, что положение об основании говорит именно об основании и, однако же, не является высказыванием об основании как основании.

Что говорится о положении об основании? Ответ мы по­лучим лишь тогда, когда услышим положение об основа­нии. Для этого необходимо обратить внимание на тон, в котором оно говорит. Это положение звучит именно в двух различных тональностях. И в обоих оно говорит различ­ное. До сих пор мы больше слышали положение об осно­вании в некой неопределенной тональности. Это позволяло мыслить положение об основании в различных формулиров­ках, не задумываясь над тем, почему это так происходит.

Положение об основании гласит: Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания». Мы слышали его уже доволь­но часто, почти что до пресыщения. Однако сейчас мы должны услышать, как в этом одинаково звучащем при его произношении положении раздаются две различные то­нальности. Мы можем сказать: Nihil est sine ratione. «Ниче­го нет без основания». В утверждающей форме это будут означать: «Все имеет основание».

Однако мы также можем поставить ударение следую­щим образом: Nihil est sine ratione. «Ничто не есть без осно­вания». В утверждающей форме это будет означать: «Всякое сущее (как сущее) имеет основание». Итак, о чем же го­ворит положение об основании?

Шестая лекция

Ссылка на положение об основании, которую привел прежний ход нашего осмысления, ставит это положение в тот горизонт, который открылся благодаря мышлению Лей­бница и с его же помощью получил набросок. В конце кон­цов, мы поместили обычную и строгую формулировки по­ложения об основании в укороченную форму: «Ничего нет без основания» и «Ничего нет без "почему"». Сентенция Ангелуса Силезиуса дала нам опору для того, чтобы по­казать, что положение об основании в своей строгой фор­мулировке не везде действительно. Ведь в противовес «Ни­чего нет без "почему"» эта сентенция говорит:

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Это «без "почему"» говорит, грубо выражаясь, о том, что роза не имеет никакого основания. «Потому» же в са­мом стихе, наоборот, если так же грубо выражаться, гово­рит о том, что роза имеет некое основание. В соответствии с этим может существовать такое нечто, которое подобно розе в одно и то же время есть и с основанием, и без основа­ния. Правда, в предыдущей лекции мы сказали об этом несколько точнее: «Роза есть именно без "почему", но — принимая во внимание "потому" — все же не без основа­ния». Благодаря этому удерживается, прежде всего, то, что собственно говорит о розе непосредственно услышанный текст: некое «без "почему"» и некое «потому». Прежде всего, давайте выясним вообще, не принимая во внимание сен­тенцию Ангелуса Силезиуса, что же подразумевается под этими «почему» и «потому». «Почему» и «потому» гово­рят о неком так или иначе различном отношении нашего представления к основанию. В «почему» мы, спрашивая, занимаемся выяснением основания. В «потому» мы, отве­чая, приводим основание. Согласно этому, в «почему» мы, по-видимому, приводим основание в ближайшее отноше­ние к себе, в то время как в «потому» словно бы отдаляем его от себя. Однако если присмотреться повнимательнее, то мы увидим, что дело обстоит совершенно наоборот. В «почему» мы устанавливаем основание для того, чтобы оно давало нам объяснение и держало ответ. В «потому» мы, напротив, выпускаем наше представление прямо по направлению к основанию и к обоснованной им вещи. В «потому» мы предоставляем себя обоснованной вещи; мы предоставляем вещь самой себе и тому способу, каким ос­нование, обосновывая ее, позволяет ей быть просто вещью, какая она есть.

Выражаясь грубо, положение «Роза есть без "почему"» говорит то же самое, что и положение «Роза не имеет ни­какого основания». Выражаясь точно, «без "почему"» означает так же много, как и «без отношения к основанию». Ведь исключительно «потому» называет отношение к ос­нованию. Несомненно. Только мы должны подумать так­же и о том, что то, что мы мимоходом назвали отношени­ем, является одной из самых каверзных вещей, тем более что, имея их в виду, мы придерживаемся односторонних мнений. Для любого отношения мерилом всегда остается то, в какой области оно имеет силу. К примеру, тот, кто находится на чужбине, утрачивает отношение к родине, характерное для того, кто на ней живет. Отсутствует от­ношение проживания на родине (das Wohnen in der Heimat). Но отсутствие отношения само является некой своеобраз­ной глубиной этого отношения, а именно тоской по роди­не. Отношение может существовать таким образом имен­но благодаря своему отсутствию. В первом приближении мы говорим об отношении к основанию с определенной мо­нотонностью. В «без "почему"» отношение к основанию отрицается, в «потому» — подтверждается. Это верно, но и поверхностно. Поэтому мы спрашиваем:

Что отрицает «без» по сравнению с «потому»? Оно от­рицает не просто отношение к основанию, а, прежде всего то, что роза остается без вопрошающего отношения к основанию, без отношения, которое специально представ­ляет основание. Нам же, людям, привычно как раз пред­ставляющее отношение к основанию. Все это пока демон­стрирует лишь то, что основание может находиться с нами как представляющими существами в разнообразных от­ношениях. Но не являются ли животные и даже растения также представляющими существами? Несомненно. Опыт-основания (die Grund-erfahrung) лейбницевского мышления заходит даже так далеко, что заявляет, что и то, что мы обычно называем безжизненной материей, является пред­ставляющим. Согласно Лейбницу, любое существо явля­ется живым существом и в качестве такового — представ­ляющим и стремящимся к чему-то. Конечно, только чело­век является таким живым существом, которое в своем пред­ставлении может привести для себя основание в качестве основания (ср. «Монадология» § 29 sqq). Согласно тради­ционному определению, человек есть animal rationale. По­этому человек живет в представляющем отношении к ratio как к основанию. Или же мы должны сказать обратное: человек находится в представляющем отношении к ratio, благодаря чему он и является animal rationale? Или даже этого недостаточно? В любом случае человек живет, обла­дая способностью представлять основание в качестве ос­нования. Другие живые существа на земле живут, хотя и благодаря основаниям и причинам, но никогда не соглас­но основаниям. Итак, можно было бы попытаться разместить здесь и объяснить вторую часть первой строки: «она цветет, потому что она цветет»: роза живет не согласно основанию, она живет без «почему», но она живет благодаря основанию. Между тем, словами «она цветет, пото­му что она цветет» Ангелус Силезиус хотел сказать нечто совсем другое. Если бы он хотел только подчеркнуть различие между розой и человеком, то мог бы сказать следую­щее: «Роза цветет, потому что светит солнце и потому что многое другое окружает и определяет ее».