ГЛАВА 3 Человек из Тринити 2 страница

Кроули буквально проглотил книгу. Идея тайного ор­дена захватила его. Эта идея отвечала его романтиче­ской натуре, и он решил как следует разобраться в вопро­сах мистики. Он составил себе обширную программу чте­ния и ознакомился со всеми трудами по мистике, какие только мог найти, очень скоро став (по крайней мере, в собственных глазах) экспертом по всем вопросам, ка­сающимся этой области: от алхимии до оккультного сим­волизма.

Сказать, что Кроули был идеально подготовлен к изу­чению оккультных наук, значит не сказать ничего. Помимо романтических и поэтических наклонностей, он обладал острым умом, способным усвоить все сложности науки, честолюбием, жаждой знаний и, кроме всего прочего, достаточно большим состоянием, чтобы посвятить себя увлекшему его вопросу.

Хотя его и поглотило новое увлечение, Кроули про­должил предаваться другой своей страсти — сексу. Сво­бодный от контроля со стороны родителей и наставни­ков, он вёл очень активную сексуальную жизнь. Он осо­знал себя «глубоко страстной натурой, чьё самовыражение происходило в том числе на уровне физиологии». «Моё поэтическое чутьё, — писал он, — было способно пре­вратить в роман самую грязную связь, поэтому невозмож­ность установления серьёзных и длительных отношений не волновала меня. Более того, я обнаружил, что любая разновидность удовлетворения служит мощным духовным стимулом».

Кроме того, секс был важен для него в интеллектуаль­ном и творческом смысле. Его сексуальное желание было «слепой, страстной потребностью в расслаблении», кото­рая, не будучи удовлетворённой, накладывала отпечаток на его научные занятия. Он считал, что даже «сорока вось­ми часов воздержания достаточно, чтобы притупить ост­роту его ума». У творческих личностей нередко встреча­ется эта взаимосвязь между сексом и интеллектуальными достижениями, как будто половой акт не только снимает психологическое напряжение, но и стимулирует творче­скую мысль.

В основном Кроули имел дело с проститутками, а чаще даже с девушками, с которыми знакомился в тавернах. Это были девушки из рабочих кварталов или из простона­родья, которые частенько посещали кембриджские пабы в надежде познакомиться, пообедать и переспать с бога­ты ми студентам и. Его половая жизнь была очень насыщенной. Мои отноше­ния с женщинами полностью удовлетворяли меня. Они давали мне максимум телесного наслаждения и в то же время символизировали мою теологическую идею о грехе. Любовь была вызовом христианству. Она была разложением и проклятием. Суинберн [ещё один из современных Кроули писателей, ставший исключени­ем из его правила о пятидесятилетнем сроке со дня смерти] научил меня принципу оправдания грехов. Каждая женщина, которую я встречал, давала мне воз­можность утвердиться в моих магических наклонно­стях, при помощи которых я бросал вызов Плимутско­му братству и протестантской церкви. В то же время женщины были источником романтического вдохно­вения, а их ласки освобождали меня от рабства телес­ной оболочки.

Тем не менее он был низкого мнения о женщинах, с которыми вступал в сексуальные отношения. Поскольку это были по большей части некультурные и необразован­ные молодые особы, Кроули презирал как нравственные, так и умственные их качества.

У них полностью отсутствовали истинные идеалы нрав­ственности. Они находились в плену одной главной за­боты, осуществления своей репродуктивной функции. Их стремления были только видимостью. В интеллек­туальном смысле они, разумеется, просто не суще­ствовали. Даже те немногие, чьи головы не были аб­солютно пустыми, наполняли их модными лондонски­ми магазинами. Знаний у них было столько же, сколько у обезьяны или попугая. С другой стороны, это было в высшей степени удобно, иметь сексуальные отно­шения с животными, которые не обладали никаким са­мосознанием, кроме полового.

Такое низкое мнение о женщинах было обусловлено враждебностью, которую Кроули испытывал к матери, а его женоненавистничество было результатом отноше­ний между ними. Женщины были притеснителями, поэто­му им следовало мстить, притесняя их. Они были, кроме того, одним из жизненных удобств, как делал вывод Кроу­ли в автобиографии, и в идеале их следовало бы ежеднев­но доставлять к двери чёрного хода, точно так же, как это делается с бутылками молока. Женщины существовали, чтобы пользоваться ими; и в то же время в некоторые моменты он мог бы утверждать, что не был эгоистом по отношению к ним: их общество доставляло ему удоволь­ствие и он считал себя обязанным дать им сексуальное удовлетворение. В своих стихах он или идеализировал женщин, или изображал их демонами, жаждущими секса. Существует анекдот, который кажется правдивым, но ко­торый невозможно проверить. Он повествует о том, что в молодые годы Кроули был приглашён на шабаш ведьм, но отказался от приглашения, поскольку не хотел подпасть под женскую власть. Как будет видно в дальнейшем, отно­шения Кроули к женщинам подвергались на протяжении его жизни причудливым изменениям.

Не соглашаясь с викторианским отношением к сексу, Кроули не видел в своём поведении ничего неправиль­ного. То, что начиналось как сознательное и намеренное совершение грехов, теперь превратилось в осуществле­ние своих естественных желаний. Он считал моногамный брак помехой естественному ходу вещей, разложением общества путём жестокого давления. По мнению Кроу­ли, плоть не заслуживала большого уважения и была лишь транспортным средством для личности. Вследствие этого он совершенно не боялся заразиться венериче­ской болезнью (и презирал тех, кто подавлял свои жела­ния из-за этого страха) и не заботился о том, что сам может быть переносчиком болезни. Помимо триппера, который он подхватил у проститутки из Глазго, в 1897 го­ду, на втором году своего обучения в Кембридже, Кроу­ли заболел сифилисом. Он лечился от этой болезни с применением очень ядовитых солей ртути и в зрелом возрасте сообщил об этом одному парижскому врачу, утверждая, что у него тем не менее отсутствовали глав­ные симптомы этой болезни. Кроме того, Кроули не при­кладывал никаких усилий к тому, чтобы не заразить дру­гих. И в самом деле, позднее он писал, что был убеждён: болезнь, которая могла привести к безумию и смерти, была признаком гениальности, и утверждал, что «для любого мужчины факт заражения микробами этого ви­руса был бы целительным, культивирующим индивиду­ального гения».

Несмотря на свою рано начавшуюся гетеросексуаль­ную деятельность, Кроули, в сущности, был бисексуа­лом со склонностью к агрессии и садомазохизму, при­чины которых традиционно относят к той подавляющей атмосфере, в которой вырос Кроули, к факту отсутствия отца в период формирования личности мальчика, ктем гомосексуальным домогательствам, которым он под­вергался в Малверн-колледже, к жестокостям школы Чемпни, к попытке соблазнения Кроули одним из его наставников и к целому списку других скрытых психо­логических мотивов. Другая причина двусмысленной сексуальной ориентации, проявившейся у него на по­роге взрослой жизни, заключалась в его постоянной готовности к эксперименту, проистекающей как из его любопытства, так и из постоянных поисков по-настоя­щему тяжкого греха. Итак, в годы своей учёбы в Кемб­ридже Кроули получил свой первый гомосексуальный опыт.

Доподлинно неизвестно, где именно имели место его ранние гомосексуальные сношения. Ясно, тем не менее, когда они происходили. То, что случилось с ним накануне Нового года в 1896 и 1897 годах, было не только духов­ным откровением, и его описание этих событий и пере­житого пробуждения может быть истолковано совсем в другом свете. Годы спустя, когда Кроули составил спи­сок переломных событий своей жизни, он в числе проче­го записал следующее: «Принят в Военный Орден Храма, в полночь 31 декабря 1897 года». Сноска при этом спи­ске гласит: «Осторожность не позволяет мне давать разъяснения по поводу тех тёмных мест, которые присут­ствуют в этом тексте». Вот каким образом Кроули прово­дил идею о том, что человеческая сексуальность должна проявляться свободно. Однако следует помнить, что го­мосексуальные и анальные гетеросексуальные сношения считались в то время преступными и рассматривались в суде. Едва ли Кроули хотел повторить судьбу Оскара Уайльда и оказаться в тюрьме.

Дополнительные сведения можно обнаружить в двух стихотворениях, относящихся к тому периоду жизни Кро­ули. Первое из них, которое называется «В Киле», указы­вает на то, что событие произошло во время кратковре­менного пребывания в этом городе:

О, белое пламя рук в сумерках, Огонь больших серых глаз, Чей взгляд доводит меня до дрожи. Над морем — тьма,

И повсюду мерцают тусклые, призрачные огни,

Из-за чего весь мир кажется жутким. Но здесь, в комнате, Мы слиты в одно целое, и жаркие поцелуи Блуждают в чащах

Твоих тёмных локонов!

Другое, которое называется «В Стокгольме» и закан­чивается следующими строками:

На что нам речь в тот миг, когда лобзанья

Красноречивее и жарче, а слова И холодны, и слабы? Ах, мой друг,

Когда б и не был жалок наш язык, Всё ж нами бы владела немота! —

заставляет сделать иное предположение. Стокгольмский вариант подкрепляется также рассказом, опубликован­ным в The Magical Link в период между 1990 и 1994 го­дами. Озаглавленный «Не жизнь и не приключения сэра Роджера Блоксэма», он представляет собой наполовину автобиографическое повествование о сексуальных при­ключениях Кроули с офицерами военной службы. Член­ство Кроули в «Военном Ордене Храма» ввело в заблуж­дение многих его биографов, которые предположили, что речь идёт о вступлении Кроули в масонский орден Рыца­рей Храма. Однако это невозможно: для того чтобы всту­пить в этот орден, человек уже должен быть рядовым чле­ном масонской ложи, а Кроули им не был. Употребляе­мое им слово «храм» — иносказание для обозначения его гомосексуальных деяний, фигура речи, довольно распространённая в тайном (в те времена) мире гомо­сексуалистов.

В гомосексуальных играх Кроули, как правило, брал на себя пассивную роль, не участвуя в происходящем эмоционально. Он предпочитал, чтобы акт содомии совершался над мим, а не им самим, поскольку это отвечало его мазохистским наклонностям. Позднее Кроули выступал в защиту гомосексуализма. В «Мировой трагедии» он пи­сал: «чтобы ничтожества с „либеральными" взглядами не пришили докучать мне своей поддержкой, я должен откры­то выступить в защиту того, что ни один из живущих англичан не осмелится защищать, даже втайне, — в защиту содомии! В школе меня учили восхищаться Платоном и Аристотелем, которые считали содомию полезной для юношей. Я не осмеливаюсь оспаривать их мнение; и в са­мом деле, казалось бы, нет лучшего способа избежать жене кой заразы и мрачного наслаждения от греха, совер­шав его в одиночку». Далее он перечислял имена таких известных гомосексуалистов, как Александр Македон­ский, Наполеон, Гёте, Фрэнсис Бэкон и Шекспир, и крити­ковал гетеросексуальную любовь с тех позиций, что жен­щины нечисты и что именно «отношение к ним как к чему-то возвышенному разлагает душу».

Разумеется, поскольку гомосексуализм считался пре­ступлением, гомосексуальные контакты были для Кроули ещё одной возможностью сознательно грешить. В ма­ленькой записной книжке в красном кожаном переплёте, куда Кроули записывал свои ранние стихи, пятым по счё­ту было такое стихотворение:

Того, кто первым соблазнил меня, я не могу забыть.

Любил его я вряд ли,

лишь желал познать с ним новый тяжкий грех.

Намёк на удовольствие, которое он получал от совер­шен и я над ним актов содомии, содержится в другом сти­хотворении из этой же записной книжки, которое закан­чивается так:

Неужели я пал так низко? Мои губы накрашены. Я покрываю щёки румянами, чтобы соблазнить

мужчину, чтобы погубить его. Я продаю своё тело в кричащих, причудливо

украшенных одеждах. Моё дыхание пахнет духами, как дыхание проститутки.

Я дарю поцелуи за деньги —

Даже Иисус не мечтал о такой жертве?

Его гомосексуальные контакты были мимолётными связями, но в первом семестре третьего учебного года в Кембридже, после переезда на новую квартиру в дом 37 по Тринити-стрит, Кроули встретил человека, половые от­ношения с которым приобрели для него более серьёзное значение.

Партнёра, с которым он связал свою жизнь, звали Гер­берт Чарлз Джером Поллит. С трагическим лицом, скорб­ной линией рта, с копной длинных светлых шелковистых волос, Джером Поллит (как он предпочитал себя назы­вать) был когда-то, подобно Кроули, студентом Тринити-колледжа. Рождённый в Кендэле в 1871 году и будучи на четыре года старше Кроули, он закончил колледж в 1892-м со степенью бакалавра гуманитарных наук, а в 1896 году получил степень магистра. Хотя дома, в Уэстморленде, у него была семья, он предпочёл по окончании колледжа остаться в Кембридже, скорее ради того, чтобы находить себе любовников среди студентов, чем для получения магистерской степени. Он был известен не благодаря сво­им научным достижениям, а благодаря тому, что, будучи студентом, часто появлялся в драматическом клубе «Огни рампы» в качестве танцора и исполнителя женских ролей, выступая под псевдонимом Диана де Ружи, переделан­ным из имени Лианы де Пужи, известной актрисы-лесби­янки из варьете «Фоли-Бержер».

Во время осеннего семестра 1897 года Кроули и Поллит несколько раз встречались и вели переписку в тече­ние рождественских каникул, когда Кроули пережил вто­рой в своей жизни магический гомосексуальный опыт. Вполне может быть, что Кроули и Поллит не вступали в половые отношения до самого возвращения Кроули уже членом «военного ордена» в Кембридж после Рождества.

В автобиографии Кроули намекает, что его дружба с Поллитом имела чисто платонический характер, была встречей родственных умов. Но в действительности Поллит — его первая глубокая сексуальная привязанность, основанная на свойственном им обоим гомосексуализ­ме. Кроули утверждал, что до встречи с Поллитом у него никогда не было друга мужского пола, «обладающего бла­городством мысли и утончённостью в достаточной сте­пени, чтобы всерьёз пробудить в нём симпатию. Поллит представлял для меня новый тип личности. В моём чув­стве к нему яркое и чистое пламя восхищения смешива­лось с безграничной жалостью к его разочарованному духу. Безграничной, потому что он даже в воображении не мог поставить себе конкретную цель, и вся его жизнь протекала среди вечных сущностей».

Это были странные отношения. Поллит мало интере­совался Кроули, не обращал внимания на его поэзию, был глух к его магическим и религиозным устремлениям, ко­торые — он знал — в конце концов воздвигнут между ними преграду. Тем не менее он ценил общество Кроули, счи­тал его интересным в интеллектуальном отношении и мяг­ким любовником. С точки зрения Кроули, их союз был идеальным видом близости, который греки считали торжеством мужественности и самым драгоценным даром жизни... Это были самые чистые и самые бла­городные отношения из всех, какие мне доводилось иметь. Я и не подозревал о возможности столь духовной жизни и развития. Эта связь была, в известном смысле, страстной, потому что в ней присутствовал жар творческой энергии, а также потому, что порож­даемое ею чувство вбирало в себя все другие эмоции. Но именно по этой причине невозможно было пред­ставить себе вмешательство в эти отношения каких-либо более грубых сущностей... Моя дружба с Полли­том была настолько свободна от всего нечистого, что она никоим образом не смешивалась с обычным тече­нием моей жизни. Я продолжал читать, писать, зани­маться альпинизмом, кататься на велосипеде и плес­ти любовные интрижки так, как будто я никогда не встречал его.

Нечистое в этих отношениях было налицо, но Кроули предпочитал не замечать его, и совершенно понятно, что эта великая дружба покоилась на зыбкой почве. Кроули всегда высказывался о ней невозмутимо и отстранённо. Отчасти это нужно было для того, чтобы замаскировать истинную природу отношений, но это было и отражением действительности: в значительной степени их связь основывалась на обоюдном удобстве.

Помимо своего сексуального содержания, эти отно­шения были важны для Кроули тем, что они выявили в нём женскую сущность, а также раз и навсегда утвердили в его сознании мысль о собственной бисексуальности. Это нельзя не признать, поскольку Кроули однажды заметил, что «жил с ним [Поллитом] как его жена». С раннего воз­раста Кроули ощущал в себе присутствие женственности. Он писал, что его тело было грациознее, а груди — боль­ше по размеру, чем у других мальчиков. Это не означает, что Кроули был женоподобным или что эти черты были врождёнными. Просто он был болезненным ребёнком, который мало времени проводил на улице и не участво­вал в мальчишеских драках и битвах, а поэтому не имел мускулистых рук и ног. Что касается его груди, то следует вспомнить, что в детстве он был довольно упитанным. Как бы то не было, он видел в этих особенностях признаки женственности, хотя спешил добавить, что они нисколько не умаляли его превосходных мужских качеств.

Кроме того, предполагаемый гермафродитизм Кроули давал ему то, что он ощущал как понимание женской психологии, способность быть сексуально беспристраст­ным и в определённых состояниях духа демонстрировать материнский инстинкт. Вследствие этого ему удавалось «выходить из сексуального сражения с триумфом и без потерь». Другими словами, он всегда брал верх над жен­щинами или, по крайней мере, так думал. Кроме того, он был убеждён, что его двоякая сексуальная ориентация давала ему возможность «философствовать о природе с точки зрения полного человеческого существа; ведь ясно, что одни явления всегда будут непонятны мужчинам как таковым, другие — женщинам как таковым». Он был способен «взглянуть на бытие как на совмещение пози­тивного и негативного, активного и пассивного, сбалан­сированное внутри отдельного человека», поскольку его мужская творческая мощь «была смягчена нежностью и консерватизмом женственности».

Кроули хотел бы быть настоящим гермафродитом. Это дополнило бы его представление о собственной уникаль­ности и отделило бы его от простых смертных. Однако он был не гермафродитом, а просто бисексуалом.

Помимо того что Поллит способствовал сексуальной самоидентификации Кроули, он ещё и развивал его. Близ­кий друг Обри Бердслея, он познакомил Кроули с новей­шими достижениями искусства и литературы, посовето­вав ему прочесть произведения только что появившихся декадентов, а также изучить искусство таких людей, как Бердслей и Уистлер. Кроули утверждал, что те произве­дения, которые приносил ему Поллит, вызывали у него презрение, и в то же время признавался, что они ему нра­вились: «Напряжённая утончённость мысли, которая при­сутствовала в них, и очевидно блестящее техническое исполнение задали тон моим собственным занятиям ис­кусством, расширив их границы; но я никогда не позволял им возыметь надо мной власть».

Существует много предположений и догадок по по-водутого, встречался ли Кроули с Бердслеем. Несмотря на то что Кроули нигде не описывает такие встречи, они почти наверняка имели место. У Кроули есть стихотворе­ние о Бердслее, глубоко личное по настроению:

Обри увидел сон,

Прекрасный сон о женщине, нежной, как дитя,

И развратной, как проститутка, обнажённой,

Лежащей на груде извивающихся тел.

Его бесстыдный поцелуй отозвался дрожью

Во множестве рук и ног лежащих,

Углубляясь, погружаясь в их массу,

Встречаемый каждой парой лиловых губ.

Какое-то время Кроули пытался уговорить Бердслея разработать для него экслибрис, а также проиллюстри­ровать его литературные труды; но Бердслей отказался. Вероятно, Бердслей посчитал, что общение с экстравер­том Кроули является рискованным во времена, когда мо­ралисты ищут возможность напасть на новый стиль в ис­кусстве и литературе. Тем не менее вполне возможно, что он всё-таки нарисовал экслибрис, однако ни одного ри­сунка не сохранилось.

В том, что эти двое сторонились друг друга, поистине была ирония судьбы, ведь даже их семьи имели друг к другу отношение. Отец Бердслея много лет проработал в Пивоваренной компании Кроули в качестве личного ассистента отца Эдварда Кроули, а возможно, и самого

Эдварда Кроули. Когда в 1877 году Пивоваренная компа­ния была продана, отца Бердслея снабдили превосход­ной рекомендацией для поиска новой работы.

Насколько Кроули был поэтом, романтиком, обладал пытливым умом, восхищался магией, настолько Поллит был плоским и скучным, не обладал способностью к твор­честву, имел слабое здоровье, отказываясь при этом принимать обычные лекарства, был полон жалости к са­мому себе и смотрел на жизнь с чувством пресыщения. У него был слабый характер, и всё же Кроули поддержи­вал с ним отношения. Во время пасхального семестра 1898 года они встречались ежедневно, а когда наступи­ли пасхальные каникулы, вместе отправились на Уэстдейл-Хед с целью совершить горное восхождение. Пол­лит отказался.

Когда настало время возвращаться в Кембридж, к на­чалу нового семестра, Кроули осознал, что их отношени­ям приходит конец. «Между нашими душами, — писал он, —существовало затаённое отвращение». Кроули знал, что у них не было ничего общего, что они не могли дать друг другу ничего, кроме сексуального удовлетворения. Поллит сослужил свою службу. «Он был, —утверждал Кроу­ли, — единственным человеком, с которым я имел радость вступить в истинно духовные отношения», но теперь ему приходилось выбирать между Поллитом и собственным стремлением заниматься магией, которое ещё больше возросло за пасхальные дни благодаря чтению «Неба над храмом», книги, которую Поллит наверняка проигнори­ровал, а то и высмеял. Опасения Поллита сбывались: ре­лигиозные интересы Кроули становились препятствием для продолжения отношений. Возвратившись в Кем­бридж, Кроули принял решение: «Человеческая дружба, идеальная, какой она являлась в нашем случае, была пре­дана проклятию мировой скорби, и я решил прекратить наши отношения».

В конце летнего семестра Кроули, почти завершив­ший своё трёхгодичное обучение в колледже, поселился в Беар-Инн, что в Мейденхеде, чтобы в спокойной об­становке заняться литературными трудами. Поллит, обес­покоенный тем, что теряет любовника, выследил его. Однако Кроули сообщил ему, что отныне собирается по­свящать свою жизнь духовным целям. Они расстались и, вероятнее всего, больше никогда не встречались.

Кроули, годы спустя вспоминая об этих отношениях, утверждал, что «более благородной и более чистой друж­бы никогда не существовало на Земле и что факт этого союза, вероятно, во многом смягчил последовавшие за разрывом переживания». «Как бы то ни было, — писал он, — благоухание этой дружбы всё ещё сохранилось в святилище моей души». Однако это было написано с прежних позиций. В тот момент Кроули уже восстал про­тив Поллита. Он написал несколько сонетов, в которых на­падал на своего бывшего любовника. Весь цикл стихо­творений был беспощадно озаглавлен: «Автору фразы: "О, я не Джентльмен, и я лишён Друзей"». Один из сонетов начинался так:

Проклятая, заражённая проказой жидкость, текущая

по моим жилам, Заставляет меркнуть солнечный свет,

а твои воспалённые глаза,

Затуманенные порочностью и бесстыдством,

Ослепительно сияют в склепе мировой боли,

Ужасные, словно ты уже в аду...

Это были отношения, от которых Поллит ожидал, что они станут любовью всей его жизни, и которые Кроули, как и любой молодой человек, рассматривал как мимо­лётный эпизод своей жизни.

На Уэстдейл-Хед, где связь Кроули и Поллита была окончательно подорвана, в жизнь Кроули вошёл другой человек, которому предстояло оказать на эту жизнь го­раздо большее влияние, чем исполненному жалости к себе Поллиту. Этого человека звали Оскар Экенштайн.

Тридцатидевятилетний сын высланного из страны не­мецкого еврея и англичанки, Экенштайн изучал химию в университетах Лондона и Бонна и работал железно­дорожным инженером. Бородатый и агрессивно настро­енный, он был эксцентричным, нетерпеливым, упрямым, самоуверенным, деятельным и непохожим на других людей.

Среди его многочисленных странностей было отвра­щение к котятам, которое не распространялось на взрос­лых кошек, и беспокойное отношение к некоторым чис­лам. Например, если ему подавали тарелку с «неправиль­ным» количеством картофелин, он отказывался есть, пока математическая сторона дела не приводилась в порядок. Однако не все его странности были надуманными.

В течение нескольких лет он периодически становил­ся объектом нападения со стороны совершенно незнако­мых людей, которые пытались убить его. Он предполагал, что его по ошибке принимали за кого-то другого.

Какими бы слабостями он ни страдал, у него была одна сильная сторона, которая ставила его выше большинства других людей. Этот человек достиг поразительного со­вершенства в альпинизме. Будучи коренастым, он имел настолько сильный торс, что мог, уцепившись за выступ в скале, подтянуться на одной только правой руке. Во вре­мя восхождений он был неутомим. В высшей степени кри­тично относясь к Альпийскому клубу, членов которого он (так же, как и Кроули) оценивал немногим выше, чем ди­летантов, нуждающихся в помощи проводников, Экен­штайн был вынужден мириться с тем, что при жизни его умения и смелость несправедливо занижались. Только после смерти он занял своё законное место в анналах аль­пинизма.

С Экенштайном Кроули объединяло нечто большее, чем их общая любовь к альпинизму. Экенштайн был искренним и прямым человеком, эрудитом и образованным собесед­ником. Он восхищался сэром Ричардом Бертоном, играл в шахматы и не терпел глупцов. Согласно Кроули, Экен­штайн имел более высокие нравственные нормы, чем кто-либо из его прежних знакомых. Они спорили на философ­ские темы, поскольку Экенштайн придерживался мнения о том, что добродетель и удовольствие несовместимы, и глубоко верил в христианскую концепцию греха. В целом, однако, они прекрасно ладили. Экенштайн, будучи хариз­матической личностью, представлял собой прямую про­тивоположность жалеющему себя, вечно ноющему Полли­ту. Чего искал Кроули после того, как их отношения с Пол-литом сошли на нет, так это нового импульса для своей жизни. Вскоре ему предстояло покинуть Кембридж, и он искал наставника, родственную душу, которая бы направ­ляла его, собрата по разуму, суждениям которого он мог бы доверять. Экенштайн идеально подходил для этой роли.

Альпинизм — это больше, чем проверка силы муску­лов. Это проба характера. Экенштайн обладал всем, что требуется альпинисту. Он был в высшей степени надёж­ным, уравновешенным и отличался логическим строем мысли, благодаря чему разработал усовершенствованный тип крепления для восхождения по ледяной скале. Это приспособление широко распространилось среди аль­пинистов и стало предшественником современных «ко­шек». Он никогда не шёл на необдуманный риск, знал свои границы и был хорошим лидером, зарекомендовавшим себя в Альпах и в Гималайской экспедиции сэра Вильяма Мартина Конвея на горный хребет Каракорам, состояв­шейся в 1892 году, хотя в тот раз он поссорился с Конвеем и ушёл от него.

Кроули стал партнёром Экенштайна по занятиям аль­пинизмом, утверждая, что не мог бы найти более удачного учителя по скалолазанию. Лучшим партнёром, как рас­суждал Кроули, является тот, чьи умения дополняют твои собственные. «Экенштайн, — писал он, — обладал всеми качествами цивилизованного человека, а я обладал все­ми качествами дикаря». Метод скалолазания, используе­мый каждым из них, разительно отличался от того, кото­рым пользовался другой. Экенштайн действовал после­довательно, осознанно, заранее продумывая путь. Кроули, несмотря на свой ум шахматиста, больше полагался на собственную интуицию. Физически Экенштайн был таким же сильным, как Кроули, но их методы в скалолазании раз­личались: там, где Экенштайн использовал избранные мускулы, Кроули задействовал всё своё тело.

Оставив Поллита размышлять на Уэстдейл-Хед, Кро­ули и Экенштайн совершили восхождение на соседнюю скалу Скофелл. К концу Пасхи Кроули «выпало великое везение быть признанным и принятым этим человеком». Они наметили встретиться летом в Альпах и подумывали о путешествии в Гималаи.

Разумный подход к жизни, свойственный Экенштайну, его ненависть к лицемерию, наличие у него высоких нравственных идеалов в сочетании с решительностью и прямотой вызывали восхищение Кроули, который утверждал, что

научился от Экенштайна нетерпимости к любой раз­новидности лжи и обмана. Этот человек имел на меня влияние, сходное с тем, какое Атос имел на д'Артаньяна. Когда бы у меня ни возникало желание каким-либо образом отклониться от высоких образцов чес­ти, мне в голову всегда приходила мысль, что я не смо­гу смотреть в глаза Экенштайну, если поступлю недостойно. Моя семья, мой колледж и мой друг всегда были моими наставниками; но прежде всего — мой друг! Его строгость ещё усиливалась его непогрешимым видом; никакие уловки в общении с ним были невоз­можны. Он учил меня ориентироваться в своём пове­дении на самые строгие образцы честности и благо­родства. Не будет преувеличением сказать, что он сформировал нравственную сторону моего характе­ра. У меня была пагубная склонность вечно искать себе оправдания. Он же всегда побуждал меня смотреть в лицо фактам и постоянно бодрствовать, храня со­кровище чести.

В какой степени семья Кроули (за исключением отца) и колледж были его наставниками — вопрос спорный; сомнение вызывает и факт благотворного влияния Экен­штайна в свете того, как в дальнейшем сложилась жизнь Кроули.

В период своего обучения в Тринити-колледже Кроу­ли написал очень много стихотворений и считал себя по­этом. Стимулируя свой творческий процесс интенсивной половой жизнью, он осознал, что его душа «обладает сво­бодой прокладывать свой путь по бескрайним заоблач­ным пространствам и проявлять свою божественную при­роду при помощи свободной мысли, рождённой необык­новенно возвышенным состоянием и выраженной на языке, который соединяет в себе чистейшие стремления с самыми величественными напевами». Он совершенно не собирался писать «в стол». Поэзия должна печататься, а Кроули был убеждён, что его произведения написаны на достаточно высоком уровне и достойны публикации. Поэтому в 1898 году он начал издавать свои стихи. Рас­полагая значительными доходами, Кроули имел возмож­ность публиковать всё, что писал, хотя, естественно, на­писанное существенно разнилось по качеству. Не будучи склонным к самокритике, он отдавал в печать всё, что казалось ему того достойным, иной раз не дожидаясь даже, когда высохнут чернила. Некоторые стихотворения были хороши, но примерно такое же их количество выгля­дело в высшей степени избито и банально.