ГЛАВА 3 Человек из Тринити 1 страница

В октябре 1895 года Кроули отправился в Кембридж, в Тринити-колледж. В регистрационном журнале колледжа он подписался Эдвардом Алистером Кроули. Он решил, что в новой жизни его будет сопровождать новое имя.

Существует множество догадок по поводу то го, поче­му Кроули решил назвать себя Алистером. Он предпочи­тал не использовать имя своего отца, Эдвард, поскольку его могли сократить до Неда или Теда, — это было слиш­ком обыкновенным. Он терпеть не мог имени Александр, поскольку оно было дано ему в честь друга семьи, набож­ного христианина, а уменьшительным от этого имени яв­лялось ненавистное ему семейное прозвище Ал ик. Кроме того, имя Александр можно было сократить до Сэнди или Алека, столь же распространённых, как Тед и Нед. Ещё одна причина, по которой он сменил имя, заключается в про­читанной или услышанной им где-то информации о том, что человек, желающий стать знаменитым, должен иметь имя, состоящее из дактиля и следующего за ним спон­дея. Возможен также вариант хорея. В идеальном случае имя должно состоять из пяти слогов, причём последние два должны составлять некий поэтический ритм. В конеч­ном счёте кузен Кроули Грегор предложил ему опустить первое имя и сохранить второе, однако в той форме, ко­торую он считал гаэльским написанием. Это легко увязы­валось с ошибочным представлением Кроули о своём ир­ландском происхождении. На самом деле правильным гаэльским написанием являлось Alaisdair, но это было не­приемлемо с точки зрения грамматики. С другой сторо­ны, имя Алистер (Aleister) удовлетворяло всем критери­ям, поэтому новоиспечённый студент остановился на нём, хотя, как он утверждал впоследствии, он, несомненно, до­бился бы известности вне зависимости от того, каким было бы его имя.

Экипированный таким образом, он был готов начать всё сначала и вступить в новую жизнь. «Я обнаружил, — писал он, — что я сам себе хозяин, начал вести благочес­тивую, разумную, праведную жизнь и навёрстывать упу­щенное в отношении своего образования». Старинный университет и сам город захватили его воображение. «Я был, — утверждал он, — причастен к прошлой славе этого города; и [добавлял он с оптимизмом и характер­ной для него самоуверенностью] я принял твёрдое реше­ние послужить для будущей его славы».

В первый год своей учёбы он снимал удобные комна­ты по адресу Сент-Джон-стрит, 16. Поскольку его умения в области управления финансами ещё не вполне сформи­ровались — в большей или меньшей степени это обстоя­тельство будет сопутствовать ему на протяжении всей жизни, — все счета Кроули оплачивались непосредствен­но из дома его матерью и дядюшками. Это означало, что у него был постоянно открыт неограниченный кредит, но он располагал очень малым количеством наличных. Если он хотел, чтобы у него в кармане были реальные деньги, он был вынужден посещать ломбард. Кроме того, такое положение дел позволяло ему баловать себя, и он тут же начал тратить свое невидимое и кажущееся безгранич­ным состояние. Однако эта ситуация изменилась, когда он достиг совершеннолетия.

На свой двадцать первый день рождения, в понедель­ник 12 октября 1896 года, Кроули получил наследство, которое оставил ему отец. Во время слушания по делу о банкротстве Кроули, состоявшегося в 1935 году, он за­явил, что наследство, оставленное ему отцом, составля­ло 45 тысяч фунтов стерлингов. Вдобавок к этому в тече­ние последующих нескольких лет он получал и другие на­следства общей суммой ещё 55 тысяч фунтов стерлингов. Всё время, пока Кроули был студентом, ходили упорные слухи о его большом богатстве, хотя он старался убедить окружающих в обратном. Как-то раз один из друзей Кро­ули видел, как тот мялся и тянул с оплатой поездки в наём­ном экипаже, поскольку у него не было наличных. Хотя, разумеется, возможно, он просто хотел, чтобы заплатил кто-нибудь другой. Через несколько лет общая сумма де­нег, полученных им в наследство, приблизилась к 100 ты­сячам фунтов стерлингов, что примерно равно 6 мил­лионам фунтов по курсу 2000 года.

Что несомненно, так это несколько расточительное отношение Кроули к своим деньгам. Он покупал любую одежду, которую считал соответствующей своему обще­ственному положению и своему образу. Он тратил боль­шие суммы на книги, хорошо пил и ел и, возможно, даже купил себе один из первых легковых автомобилей. Опи­сывая свои студенческие годы, он сообщает в одном мес­те, что его «гоночная машина дала течь», в результате чего он застрял в Хитчине, на полпути между Лондоном и Кем­бриджем. Можно, однако, предположить, что он говорил о велосипеде: в молодости Кроули был страстным вело­сипедистом.

Освоившись в университете, Кроули записался на кур­сы наук о морали в надежде на то, что таким образом получит либеральное образование. Когда он обнаружил, что одним из предметов, включённых в курс, была поли­тическая экономия, и посетил первую лекцию, на которой преподаватель объявил предмет сложным из-за нехват­ки надёжных вспомогательных данных в соответствующей области, Кроули перестал ходить на лекции по этому пред­мету. Или, во всяком случае, так об этом рассказывал. Судя по всему, этот его уход был одобрен его личным настав­ником, доктором Э.-У. Верролом, который поддержал так­же его желание изучать английскую литературу, не значив­шуюся в университетском учебном плане. Веррол считал, что образование, полученное Кроули на предыдущем эта­пе, является достаточным для сдачи экзаменов после под­готовки в виде чтения специальной литературы да время от времени посещения лекций и научных консультаций. Возможно, он не был далёк от истины, поскольку уже были известны случаи, когда студенты добивались успе­ха таким способом. Конечно, Кроули пришлось много работать, и не только над тем, что было ему интересно, но и для того, чтобы удовлетворять учебным требовани­ям. В архивах Тринити-колледжа значится, что Кроули принят в 1895 году, сдал промежуточные экзамены в 1896 и 1897 годах (в том числе в 1897 году специальный экзамен по химии), правда, весьма посредственно. Уни­верситета он, однако, не окончил.

Несмотря на то что в целом Кроули был доволен тре­мя годами своей университетской жизни, всё же некото­рые её аспекты раздражали его. Присутствие на богослу­жениях было в Тринити-колледже обязательным, но Кроу­ли удавалось избежать этой обязанности, ссылаясь на своё воспитание в духе Плимутского братства. По проше­ствии нескольких семестров он стал отстраняться от жиз­ни колледжа, когда только можно избегая обедов в об­щем холле и прося, чтобы слуга, предоставленный ему колледжем, приносил еду к нему домой. Все студенты имели от колледжа персональных слуг, которые следили за порядком в комнатах, носили в прачечную бельё и т. д. Будучи по натуре одиночкой, он держался в стороне от упорядоченного режима жизни колледжа и преподавате­лей, которые его поддерживали. И всё же в колледже су­ществовала одна организация, которой он уделял какую-то часть своего времени. Это было «Общество болтунов и спорщиков», членом которого он являлся в первый год своего обучения. Однако даже этот его интерес пропал на втором году, поскольку он обнаружил, что не пере­носит членов этого общества («молодых ослов»), выска­зывающих «свои незрелые мнения по поводу серьёзных вопросов».

Значительную часть своего времени Кроули проводил за чтением, письмом и игрой в шахматы. Во всех этих занятиях им руководил студент по фамилии Адамсон, с которым Кроули сошёлся за шахматной игрой и кото­рый был ещё и знатоком английской литературы. С его помощью Кроули познакомился с самой разной литера­турой, с жадностью покупая и прочитывая книги, иногда по ссылкам переходя от одной книги к другой и так далее до тех пор, пока не приобретал как можно более полное представление по той или иной теме. Он радовался, что может позволить своему разуму следовать собственным путём от автора к автору. При той свободе, которую дала ему учёба в колледже, он имел возможность прочитывать не только самые значительные работы того или иного ав­тора, но и все его произведения, поэтому вскоре приоб­рёл энциклопедические познания о творчестве самых зна­чительных британских писателей и мыслителей прошед­ших веков, а также изучил французскую литературу и произведения античных авторов. Он начал следовать стран­ному правилу, которое заключалось в том, что он не читал романов, превышающих определённую, установленную им длину, и не признавал мемуаров, которые расценивал как сомнительную болтовню, вне зависимости от их лите­ратурных достоинств. Другим его правилом был отказ чи­тать произведения автора, если он не умер более пятиде­сяти лет назад: Кроули не хотел допускать, чтобы его ум испытал тлетворное влияние того, что он считал лицеме­рием и строгостями викторианской эпохи, ценя только те произведения, которые прошли испытание временем.

Было несколько исключений из этого правила, и са­мым значительным из таких исключений был сэр Ричард Фрэнсис Бертон. Исследователь, учёный-востоковед, писатель, Бертон служил в Ост-Индской компании в каче­стве военного офицера и был блестящим лингвистом, но в 1853 году привлёк к себе общественное внимание сво­им рассказом о том, как, переодетый афганцем, он во­шёл в святыню ислама, Мекку, закрытую для неверующих. Бертон же не просто не был мусульманином, он был евро­пейцем. Если бы его обнаружили, он был бы публично каз­нён муллами. В следующем году Бертон вместе с Джоном Хэннингом Спиком исследовал территорию Сомали, за­тем поехал воевать в Крым, вместе с тем же Спиком от­крыл озеро Танганьика, поступил на дипломатическую службу, от которой его посылали в Биоко (тогда извест­ное как Фернандо-По), Бразилию, Дамаск, Триест. Всё это время он писал о своих приключениях, но на сегодня он больше всего известен благодаря сделанному им пере­воду «Тысячи йодной ночи».

Бертон стал героем Кроули, которого он считал «вы­сочайшим мастером, величайшим из всех, кто когда-либо брал в руки перо». Однакоделобылонетольковтом вос­хищении, которое Кроули испытывал перед произведе­ниями Бертона. Бертон был романтиком, искателем при­ключений, рисковавшим своей репутацией и своим со­стоянием (или, если быть более точным, состоянием своей жены), боровшимся с условностями и викториан­ским ханжеством. Он был тем, к чему Кроули стремился: человеком действия, мыслителем-вероотступником, мя­тежной душой и оригинальной личностью. Его влияние на Кроули было чрезвычайно сильным, ведь именно Бертон указал ему путь на Восток.

Значительную часть прочитываемых книг Кроули дер­жал в секрете от своих друзей. Боясь, что с ним переста­нут общаться, сочтя занудой и зубрилой, он старался изобразить из себя лихого парня, который шатается по городу. Он играл в карты и шахматы в трактирах, сквер­нословил, скандалил, дрался, катался на велосипеде и пил. Среди его друзей почти не было товарищей по учёбе. Он не был, какой утверждал, «заинтересован в обыкновенных людях; я искал общества людей со странностями. Дело было не в том, что мне нравились ненормальные люди; это была лишь моя научная позиция, которая заключа­лась в том, что мы узнаём новое, когда видим отклонения от нормы». Но тот факт, что его соученики, уже благодаря тому, что их приняли в университет, представляли собой нечто уникальное, а следовательно, отклонение от нормы, казалось, никогда не приходило ему в голову.

Главной связью Кроули с общественной жизнью уни­верситета был Кембриджский университетский шахмат­ный клуб. Во время первого своего семестра в универси­тете он обыграл президента клуба Нэша, который был так этим впечатлён, что взял Кроули с собой в Петерхаус, где он проиграл Аткинсу, который позднее стал чемпионом Англии по шахматам среди любителей. Кроули утверждал, что это было первое его поражение с того самого време­ни, как он научился играть. Он глубоко изучал игру, неделя­ми посвящая этому по нескольку часов в день, анализируя и разрабатывая стратегии игры. На втором году своего обучения Кроули был избран президентом клуба и пред­ставлял на шахматных турнирах не только Тринити-колледж, но и сам университет. Он редко проигрывал и чес­толюбиво мечтал стать чемпионом мира по шахматам.

Страсть к шахматам сопровождала Кроули всю жизнь. Он утверждал, что игра в шахматы даёт отличную возмож­ность проникнуть в человеческую психологию, и он ис­пользовал эту возможность, чтобы изучать других людей. В последующие годы его способность к концентрации достигла такого уровня, что он одновременно мог вести несколько поединков, не глядя при этом на шахматные доски. Его противники вслух произносили свои ходы, а Кроули в уме представлял их. Так он мог одновременно вести три игры — способность, которая стала поводом для историй, сомнительных по своей достоверности. Одна из них, например, повествовала о случае, когда Кроу­ли занимался сексом в спальне, а в соседней же комнате за шахматной доской сидел его друг. Дверь спальни была открыта, и Кроули отвечал на каждый ход противника, не прерывая своего занятия. Кроули выиграл. И в самом деле, Кроули был настолько хорошим шахматистом, что его имя осталось в истории этой игры. Авторы книги «Страстный любитель шахмат», перечисляя вымышленные команды, состоящие из знаменитых людей, включили его в команду «Грешников» под руководством преподобного Гарольда Дэвидсона, священника-расстриги из Стифки, что в Нор­фолке, который был известен тем, что проповедовал сидя в бочке, стоявшей на аллее аттракционов «Золотая миля» в Блэкпуле, и был случайно убит львом по имени Фредди в Скегнесском парке аттракционов в 1937 году. Следует признать, что Кроули был бы доволен обществом такого человека.

К концу второго года своего обучения Кроули начал задумываться о будущем и решил, что дипломатическая карьера могла бы оказаться для него подходящей. Он по­лагал, что служба дипломата «открывает широкие возмож­ности для земных наслаждений и одновременно требует высочайших качеств человеческого ума». «Утончённость интриг всегда завораживала меня», — писал он. Конечно, у дипломатической карьеры были привлекательные сто­роны: он сможет путешествовать, искать приключения и станет романтиком по примеру своего кумира Бертона. Он упомянул об этом своём намерении в разговоре с ма­терью и дядюшками и получил от них одобрение. В конце концов, это была солидная профессия. Для того чтобы сделать шаг в дипломатические круги, требовалась реко­мендация, но она была уже наготове. Жена дядюшки Джо­натана Кроули состояла в консервативной «Лиге подснеж­ника» и имела некоторое влияние на лорда Ричи и лорда Солсбери, бывших министра иностранных дел и премьер-министра соответственно.

Даже при наличии таких сильных покровителей у Кроу­ли возникли трудности с иностранными языками, знание которых обязательно требовалось от людей, готовящих себя к дипломатической службе.

Несмотря на то что Кроули быстро усваивал грамма­тику, он был нетерпелив при накоплении словарного за­паса и с трудом добивался верного произношения, кото­рому препятствовало его неумение правильно произно­сить букву «р» и не слишком острый слух. Было решено, что в качестве одного из четырёх языков, которыми обя­зан владеть дипломат, Кроули выберет русский. Он уже владел английским, французским и, возможно, итальян­ским или греческим. Русский был хорошим выбором. Этот язык не пользовался популярностью среди кандидатов на дипломатическую службу, и, если бы Кроули удалось овладеть им, ему была бы гарантирована должность при царском дворе в Санкт-Петербурге.

И вот летом 1897 года Кроули отправился в Санкт-Петербург с намерением выучить русский язык. Однако его постигла неудача. И дело было не в его лени или отсутствии способностей. Ему было просто не интерес­но. Изучение русского было тяжёлым монотонным тру­дом. Язык оказался сложным, и он не был заинтересован в занятиях такой скучной теоретической дисциплиной. В конце концов, ведь именно этого он старался избежать, учась в Кембридже.

Тем не менее это путешествие возымело на него влия­ние, продлившееся многие годы, хотя и не такое, какого он ожидал. Возвращаясь в Великобританию по железной дороге, Кроули сделал остановку в Берлине, чтобы посе­тить международный шахматный конгресс. Он вошёл в зал, где проходили игры, и испытал нечто такое, что он вос­принял как мистический опыт. Он почувствовал себя так, как будто реальность отступила, душа его отделилась от тела и обозревала собравшихся в зале гроссмейстеров, видя в них нелепо одетых существ, жалкую пародию на человека. В этот момент он осознал, что отныне не желает считать шахматы чем-то большим, чем увлекательное вре­мяпрепровождение.

Путешествие в Россию не было ни первой, ни един­ственной его заграничной поездкой, предпринятой в уни­верситетские годы. Не желая возвращаться на каникулы домой, в Стритхэм, и не имея проблем с деньгами благо­даря матери, дядюшкам и полученному наследству, Кроу­ли отправился путешествовать поездом по Европе, пред­почитая Голландию, Данию и Скандинавию. Куда бы он ни поехал, он наблюдал местных жителей, их обычаи и тра­диции, предпочитая общества, чем-либо отличающиеся от английского и от обществ Германии и Франции, схо­жих с Англией своим культурным устройством. И разуме­ется, он продолжал заниматься альпинизмом.

Два лета, в 1896 и 1897 годах, Кроули провёл в Аль­пах, причём почти всё время — на Бернском нагорье. Как альпинист он мало изменился. Он по-прежнему кичился перед местными проводниками, высмеивая их робость, лазал по скалам очень проворно, но всё же несколько безрассудно и постоянно важничал. Он проложил несколь­ко новых маршрутов восхождений и первым совершил несколько траверсов, причём в одном из таких случаев он шёл в одиночку по маршруту, на котором поскользнулся и упал его товарищ. В мемуарах Кроули ничего не сказано о том, чем закончилось это падение. О другом альпини­сте Кроули сообщает, что поймал его за воротник, когда тот скользил мимо него по склону: последнюю историю не стоит безоговорочно принимать на веру. Несмотря на своё высокомерие и хвастовство, Кроули по-прежнему демонстрировал отсутствие всякой заинтересованности в известности и славе и был готов делиться с другими скалолазами информацией о разведанных им маршрутах, хотя и любил предупредить других, что его маршруты могут показаться им слишком трудными и рискованны­ми. Держась особняком от большинства других скало­лазов, Кроули писал, как «удивителен тот факт, что лишь единицы способны сохранять нормальную способность мыслить в горах... Высокий уровень духовного развития, романтический темперамент и глубокие знания, основан­ные на опытах восхождений в различных условиях, — вот лучшие защитники от безрассудных побуждений, а также истерических ошибок, которым подвержен обычный че­ловек». Нет сомнений в том, что Кроули считал себя ис­ключительным человеком, и это его ощущение стало ещё сильнее в более поздние годы, когда он склонен был утверждать, что его великолепное чувство ориентации в пространстве является скорее следствием его физиче­ской силы, чем, как в случае с другими альпинистами, ре­зультатом изучения топографии и геологии. Сущность его умений, как он считал, заключалась в том, что его подсо­знание фиксировало положения, которые его тело при­нимало в течение дня. В дополнение к этому он утверж­дал, что способен запомнить мельчайшие особенности рельефа скалы, а также может чувствовать запах снега и воды. Последнее маловероятно: обоняние Кроули, так же как и его слух, было ниже среднего уровня. Тем не менее первое утверждение вполне может быть правдой в отношении человека, который способен одновременно в уме вести три шахматных игры.

На одну неделю в августе 1896 года Кроули объеди­нился с Моррисом Траверсом и ассистентом Джона Нор­мана Колли из Лондонского университета. Вместе они занимались скалолазанием и провели неделю, путеше­ствуя по альпийским горам. При этом они не раз опуска­лись ниже летнего уровня снежного покрова этих гор. Проделав этот путь, они прибыли к леднику Вуибе-Сера (считалось, что его нельзя покорить без сопровожде­ния проводников) и пересекли его, первые за всю исто­рию альпинизма. Вскоре после этого, ближе к концу ме­сяца, они совершили первый траверс на Эгий Руж. Во вре­мя своих занятий скалолазанием вместе с Трэверсом и его братом Кроули получил травму. Ночуя на скале, он был вынужден так вжаться в расселину, что повредил себе коленный хрящ, в результате чего многие годы испытывал приступы боли.

Когда Трэверсу, которого Кроули уважал за силу и сме­лость (во время одного из восхождений Трэверс соеди­нил своим телом расселину в леднике, чтобы Кроули мог перейти, а в другой раз более получаса держал его на сво­их плечах, пока тот вырубал в скале зацепки для рук), на­стало время возвращаться в Лондон, к Кроули присоеди­нился Грегор Грант. Вместе со своим кузеном, о котором Кроули с характерным для него женоненавистничеством заметил, что тот «к этому времени женился и обнаружил, что жизнь не стоит того, чтобы её беречь», он совершил второе восхождение на Монт-Коллон по северо-северо-восточному маршруту. По мнению Гранта, восхождение было трудным, а маршрут, выбранный для спуска, почти непроходимым. Вынужденные провести ночь в горах, они встретили команду спасателей, высланную утром на их поиски.

Впечатлённый альпинистскими способностями Кроу­ли, Джон Норман Колли предложил его кандидатуру на вступление в привилегированный Альпийский клуб в Лон­доне, первое в мире общество альпийских скалолазов. Это был знак признания и чести, но у Кроули не хватало времени на членство в клубе, куда, по его мнению, входи­ли несведущие люди, которые не столько занимались ска­лолазанием, как это делал он, сколько ходили в горы в сопровождении проводников. Он также был убеждён, что они завидуют его успехам, достигнутым или в оди­ночку, или в компании с одним-двумя друзьями — и без проводников. Это было его мнение, но, по справедливо­сти, были и другие, кто его разделял. Многие считали, что члены Альпийского клуба, отказывающиеся призна­вать настоящих скалолазов и обвиняющие их в фальси­фикации своих достижений ради славы, тормозят разви­тие альпинизма.

На самом деле Кроули не сразу отклонил предложе­ние о вступлении в клуб. Возможно, он не хотел обижать Джона Нормана Колли, а также полагал, что в рамках клу­ба может получить влияние и способствовать развитию скалолазания. Как бы то ни было, он всё-таки пришёл к убеждению, что его попытка вступления в клуб встретит сопротивление, потому что, как ему казалось, его альпи­нистские достижения слишком высоки, чтобы им повери­ли. Когда весть об этом дошла до Кембриджа, кто-то рас­пространил слух, что Кроули просто не приняли в клуб. Кроули, зная студента, распространившего этот слух, и будучи президентом университетского шахматного клу­ба, не принял его на пост секретаря клуба. В автобиогра­фии Кроули с гордостью отмечает, что поставил сплет­ника на место.

Несмотря на то что Кроули избегал церковных служб в колледже и сохранял в высшей степени критическое отношение к традиционному христианству, будь то англиканство, католицизм или Плимутское братство, нель­зя сказать, что вопросы религии вовсе не затрагивали его. Он считал себя религиозным реакционером-консервато­ром, ему удалось примириться с христианством при по­мощи того, что он называл Кельтской церковью. Эта цер­ковь не была собственно религиозным движением, но не­которым сводом идей, основанным на легенде о короле Артуре, интерес к которой в то время возобновился. Об­разная сторона этого вероучения была взята из рыцар­ских времён и эпохи романтизма, нравственные устои в нём определялись магией, большое значение придава­лось таинствам. К греху здесь не питали ни страха, ни от­вращения. Невинность считалась добродетелью. Здесь не существовало ни священников, ни храмов: священными местами были горы и леса, как в религиях Востока. Кроу-ли нравилась сама идея этого движения, но он никогда не поддерживал исповедуемых им норм и принципов. Он всё ещё страстно желал отделаться от христианства при по­мощи сознательно совершаемых грехов и жил в основ­ном ради удовольствия.

И вот он на короткое время присоединился к тайному обществу, действовавшему под управлением преподава­теля из Пемброук-колледжа, священника по имени Херитц-Смит. Те, кто не входил в это сообщество, иронически на­зывали его «людьми в корсетах», поскольку во время це­ремоний посвящения они оборачивали себя широкими поясами. Существовало семь степеней посвящения, из которых Кроули прошёл лишь первую, причём по боль­шей части из любопытства. Ему не хотелось тратить вре­мя и силы на прохождение оставшихся степеней, и вскоре он покинул общество.

Однако вскоре как в духовной, так и в материальной жизни Кроули произошли серьёзные перемены. Всё началось в Стокгольме около полуночи 31 декабря 1896 года.

«Я осознал, — писал Кроули в своих мемуарах, — что обладаю магическими силами, присутствие которых могу почувствовать и удовлетворить ту часть своего существа, которая до сего момента была скрыта от меня. Это был моментужасаиболи, а в определённой степени и духов­ного насилия, и в то же время это был ключ к самому чис­тому и самому благочестивому духовному экстазу, кото­рый только может существовать». В тот момент он ещё не знал, насколько важным окажется это понимание для его дальнейшей жизни, но ровно год спустя, почти в ту же минуту, ощущение повторилось. Он писал: «Моя животная натура чувствовала себя виноватой и хранила молчание в присутствии непреходящей божественности Святого Духа; всемогущего, всеведущего и вездесущего, цветуще­го в моей душе, как будто все извечно существовавшие силы вселенной проявили себя в этом цветении».

В следующий раз мистический опыт был пережит им в октябре. Кроули заболел так, что ему пришлось соблю­дать постельный режим, и в это время, размышляя о смерт­ности человека, он решил, что смерть как таковая ему не страшна, но его шокировало, сколь пустым и поверхност­ным кажется человеческое существование перед её ли­цом. Именно в этот момент он понял, что должен, не те­ряя времени, стать знаменитым и оставить свой след в истории. Тогда встал вопрос о том, как этого достичь. Дипломаты не были знамениты. Поэтов помнили лишь немного дольше, чем дипломатов. По словам Кроули, он был тогда «недостаточно просвещён, чтобы понимать, что известность человека имеет мало отношения к истинным его успехам, что свидетельство достижений человека за­ключается в том невидимом влиянии, которое он ока­зывает на следующие поколения», однако он знал: для того чтобы завоевать себе продолжительную славу, он должен стать кем-то, кем до него ещё никто не становился или даже не мог стать. Для своих трудов он должен был «найти материал, неподвластный переменам... Духовный мир был единственным, на что стоило тратить усилия. Мозг и тело не имели цены, разве что как орудия души».

Углубляясь в эту проблему, Кроули, сам того не подо­зревая, пускался в магическое — позже он назовёт его magical — путешествие, которому в дальнейшем и пред­стояло составить всю его жизнь. Он осознал и принял «пер­вые проявления своих истинных желаний». «Время от вре­мени я с большим увлечением предавался различным за­нятиям, — писал он, — но ни одно из них не захватило моего внимания целиком. Ни шахматам, ни альпинизму, ни даже поэзии я ни разу не отдался до конца. Теперь я впервые почувствовал, что готов расходовать все свои ресурсы для того, чтобы достичь своей цели». Этой целью было — по­нять и стать частью того духовного мира, который пред­шествует миру религиозному или располагается над ним.

Продолжая размышлять над этой проблемой, Кроули пришёл к выводу, к которому задолго до него приходили многие: у духовной реальности два полюса. С одной сто­роны, был Боги добро, с другой стороны — Дьявол и зло. В его новом понимании, похожем на то, как Мильтон трак­товал этот вопрос в «Потерянном рае», который Кроули читал, эти две сферы являются равноправными и проти­воположными, причём ни одна не может существовать без другой. В качестве аналогии можно привести идею о бес­смысленности света при отсутствии тьмы, которая им освещается.

Ход его мысли был прост и ясен. «Силы добра, — утверждал Кроули, — с которыми я был слишком близко знаком в мои детские годы, постоянно угнетали меня. Я видел, как эти силы каждый день разрушали счастье тех, кто меня окружал. Итак, поскольку моей задачей было исследование духовного мира, первым шагом, который мне следовало предпринять, было вступление в личное взаимодействие с дьяволом».

Он поймал удачу. Кроули встал на свой магический путь, который впоследствии принесёт ему славу, бесче­стье и такую известность, какую он едва ли мог предви­деть.

Он решил начать с изучения «чёрной магии», и одним из первых его шагов стало приобретение экземпляра «Книги чёрной магии» А. Э. Уэйта. Один из наиболее вы­дающихся оккультных писателей своего времени, Уэйт родился в 1857 году, а в 1890-х стал членом известного и влиятельного мистического сообщества. Кроули высо­комерно считал Уэйта «не просто самым скучным и ба­нальным, а также педантичным и прозаичным из претен­циозных и напыщенных мясников от словесности, но и самым плодовитым и болтливым». Уэйт обладал не­сколько снисходительной и неуклюжей манерой письма, однако то, о чём он намеревался написать, было изложе-нб толково, и по прочтении его книги Кроули пришёл к выводу, что хотя чёрные маги и почитатели дьявола рас­сматривают сатану не так, как он, они, по крайней мере, пользуются в своей области научными методами. Это вызвало одобрение со стороны Кроули, отличавшегося упорядоченным строем ума. В чём Кроули был согласен с чёрными магами, так это в допущении существования приёмов и методов, с помощью которых можно подчи­нить себе силы природы.

Было ещё одно обстоятельство. Уэйт, по словам Кроу­ли, намекал на то, что «знаето Тайной Церкви, существую­щей вне мира, в чьих святилищах хранятся тайны истин­ного посвящения». Постепенно Кроули приходил к выво­ду, что все религии основываются на одной, истинной церкви, и написал об этом Уэйту. Тот ответил несколько расплывчато, высказавшись в том смысле, что Кроули следует прочесть больше мистической литературы, и ре­комендовал ему книгу Экартсхаузена «Небеса над храмом», где рассказывалось о существовании тайного конклава святых или посвященных, являющихся обладателями и хранителями тайн Бога'и Природы, которые могли бы примирить все религии и свести их к одной.