Старая орфография изменена. 6 страница

Но наши отношения не сохранились, притом исключительно по моей вине, как разошлись совсем и наши дороги. Я ос­тался в тени, меня совершенно игнорировали даже тогда, когда война могла требовать моею старого опыта, хотя бы для того, что­бы помочь избежать особых ошибок, если только это было возможно.

Когда после смерти Гр. Витте, в феврале 1915-го года освободился пост Председателя Финансового Комитета, и возник вопрос о моем назначении, Кривошеин и Рухлов, состоявшие членами Финансового Комитета, уговорили Горемыкина {325} не допустить моего назначения и соединить эту должность, в целях объединения власти, с должностью Председателя Сове­та Министров. Так и было поступлено.

Такой же маневр проделан был впоследствии еще раз, в начале 1916-го года, после удаления Горемыкина с поста Председателя Совета Министров и замены его Штюрмером. Под предлогом концентрации в одном лице поста главы Пра­вительства и Председателя Финансового Комитета, последняя должность была поручена опять ничего не смыслившему Штюрмеру и это в ту пору, когда было уже ясно, что война вела нас неуклонно к финансовой катастрофе. Лично мне не было никакого повода, сожалеть об этом, и я упоминаю об этом толь­ко для полноты картины.

Под конец, впрочем, Кривошеину пришлось и самому убедиться в том, что он сильно ошибся в расчете на Горемыкина. Ему не удалось завладеть им и заставить его действо­вать по указке. Горемыкин оказался сильнее Кривошеина, хотя и не надолго. Их дороги стали все больше и больше расходить­ся, а после знаменитого столкновения в Совете Министров в августе 1916 года, Кривошеину не оставалось ничего иного как покинуть Министерство Земледелия, незадолго впрочем до того, как закатилась окончательно звезда и самого Горемыкина.

Переменилось и к Кривошеину отношение Императрицы еще до моей отставки и из человека близкого, надежного и достойного полного доверия — он перешел в стан таких же не оправдавших оказанного ему доверия, как и многие другие, и в том числе я. Письма покойной Императрицы дают нема­лое количество тому доказательств.

На особом месте в кампании, веденной против меня, следует поставить Графа Витте. Характеристике наших с ним отношений мне невольно приходится отвести несколько более места, так как на пространстве двадцати лет наших отношений было не мало явлений, представляющих особый интерес.

Во всем, что написано уже мною, я не давал и не соби­раюсь давать в моих Воспоминаниях оценки государственной и финансовой деятельности этого бесспорно выдающегося чело­века. Да это и ненужно, как я объясняю дальше.

Я расскажу только об участии Гр. Витте в таких действиях, которые привели к моему увольнению, и постараюсь выяснить почему, действуя вначале за кулисами, он открыто стал затем на сторону моих противников, и какие пути {326} избрал он для достижения своей цели.

Делаю это я не из каких-либо личных побуждений, а из убеждения, что это необ­ходимо для выяснения тех условий, в которых проходила моя государственная работа, и которые ярко отражают, как мне кажется, события минувшей поры.

Казалось все слагалось так, чтобы между Гр. Витте и мною установились прочные добрые отношения и создалась почва для плодотворного сотрудничества. Но судьба судила иное и притом не только за последний период моей активной работы, но и го­раздо раньше, когда мне пришлось занимать более скромное по­ложение. Начало наших взаимных отношений с Гр. Витте бы­ло не совсем обычное.

Мы встретились впервые задолго до той поры, которой посвя­щены мои Воспоминания. Это произошло в стенах Государственного Совета прежнего устройства, осенью 1892 года, вскоре после того, что С. Ю. Витте, после короткого времени управления министерством путей сообщения, был назначен в августе этого года, Министром Финансов, на смену тяжко заболевшего И. А. Вышнеградского. В начале того же года я был назначен Статс-Секретарем Департамента Государственной Экономии по сметной части.

Таким образом, начало осенней сессии Государственного Совета 1892 года и, в частности, сметной его работы, было по­рою первого применения С. Ю. Витте его взглядов на вопросы бюджета и финансового управления. Для меня это был также первый год моего близкого участия, в качестве докладчика Де­партаменту Экономии вносимых Министрами смет и в пред­варительной разработке возникающих по ним вопросов.

В этот год, в виду смены руководителя Финансового Ведомства, члены Департамента Экономии, выразили пожелание, чтобы канцелярия несколько отошла от несвободных, до известной степени, рутинности прежних методов подготовления смет к докладу и развила составление справочного матерьяла, облегчающего Департаменту проверку сметных исчислений. Это пожелание вытекало столько же из не вполне обычных первых выступлений в Государственном Совете нового руководителя финансового ведомства, отчасти же объяснялось частичным обновлением состава сметного отделения Государственной Кан­целярии в лице моем как нового Статс-Секретаря и приглашением на одну из должностей Помощника Статс-Секретаря по моему представлению С. В. Рухлова, впоследствии Министра Путей Сообщения от 1909-го по 1915 год Это был очень {327} даро­витый человек, хотя и с своеобразными государственными взглядами, он погиб от руки большевиков в Пятигорске, осенью 1918-го года

На этой почве, так сказать, более деятельного отношения Департамента Государственной Экономии Государственного Совета к рассмотрению отдельных смет и произошло резкое столкновение между Департаментом и Министром Финансов, по смете доходов от прямых налогов на 1893 год, — в частности, в отношении поступления от выкупных платежей.

Составленные Государственною Канцеляриею подробные справки, заимствованные исключительно из отчетов Государственного Контроля и сведений самого Министерства Финансов, были подробно рассмотрены Департаментом в присутствии заменявшего Министра, его Товарища А. П. Иващенкова, хорошего знатока сметного дела, и послужили поводом к некоторому увеличению ожидаемого дохода. Заключения Департамента были подробно мотивированы и прошли все инстанции, не встретив никаких замечаний ни по существу, ни по изложению основных соображений.

Но представленный Министру для подписи журнал Депар­тамента им не был подписан и вернулся к Государственно­му Секретарю при особом письме С. Ю. Витте, в котором, в выражениях величайшей резкости, содержалось обвинение чинов Государственной Канцелярии в неправильном составлении справок, «несомненно введших Департамент в полное заблуждение и притом неизвестно откуда, заимствованных» Письмо заканчивалось просьбою сообщить откуда именно взяты неверные сведения.

Не доставало только обвинения чинов Государственной Канцелярии, и в первую голову меня — так как моя фамилия была даже упомянута в тексте письма — в совершении служебного подлога.

Не трудно представить себе каково было отношение к воз­никшему инциденту не только сметного отделения Государ­ственной Канцелярии, но и всего состава Департамента, в кото­ром заседали тогда такие выдающееся государственные люди, как Генерал-Адъютант М. П. Кауфман, В. М. Маркус, М. С. Каханов и др.

Они приняли возведенное на Канцелярию обвинение — обвинением против них самих, так как они взвесили весь справочный матерьял с величайшим вниманием, а {328} основанное на нем заключение выражало только безупречное изложение высказанных ими суждений.

Письмо Министра Финансов дошло до сведения Председа­теля Государственного Совета, Великого Князя Михаила Нико­лаевича, который поручил Государственному Секретарю произ­вести самый тщательный разбор всего дела и, не сомневаясь в безупречности работы чинов Канцелярии, высказать, что им должно быть дано полное удовлетворение.

Расследование было возложено на Товарища Государственного Секретаря, известного криминалиста Николая Андриановича Неклюдова. Немного времени потребовалось ему, чтобы сли­чить составленные справки с документами, на которых он были основаны, просмотреть записи суждений Департамента и вынести самое лестное для Канцелярии заключение об исполнен­ной ею работе.

По указанию Великого Князя Михаила Николаевича, Госу­дарственный Секретарь Н. В. Муравьев, впоследствии Министр Юстиции и затем посол в Риме, написал Министру Финансов ответное письмо, в котором в выражениях, не оставляющих места какому-либо недоразумению, заявил, что чины Канцелярии не заслужили того упрека, который им столь не­справедливо сделан, что они не вышли за пределы их служебного долга, и что Члены Департамента Государственной Экономии всецело разделяют его заключение и могут только отне­стись к работе чинов Канцелярии с величайшею признатель­ностью за ту помощь, которую они оказывают Департаменту в разработка сметного матерьяла.

Лично мне Муравьев сказал, что если Министр Финансов не сочтет возможным сознаться в допущенной им не­справедливости по отношению к чинам Государственной Канцелярии, то Председатель Государственного Совета, вероятно, доведет о случившемся до сведения Государя. Ответ С. Ю. Витте не замедлил придти.

В нем Министр Финансов выразил свое сожаление о случившемся недоразумении и сообщил, что оно произошло вследствие того, что он был введен в заблуждение неосновательным докладом Директора Депар­тамента Окладных Сборов И. Д. Слободчикова, недостаточно внимательно сверившего журнал Департамента с отчетными данными, на которых он основан. Впоследствии стало известным, что Директору Департамента просто пришлось взять на себя чужую вину.

На этом и закончился весь этот конфликт. Министр {329} Финансов подписал журнал, Департамент Экономии ни в чем не изменил своего решения и его обоснования, и только долгое время хранилось у него воспоминание о бесцельно возникшем столкновении. При первой моей встрече с С. Ю. Витте после этого эпизода он молча поздоровался со мною и никогда более к этому эпизоду не возвращался.

Возобновлению наших нормальных отношений произошло уже в следующем 1893-м году.

На должность своего второго Товарища Министра С. Ю. Вит­те пригласил своего близкого знакомого по Киеву и, кажется, даже его личного друга А. Я. Антоновича. Никто его в Петер­бурге не знал и ни о чем, относящемся до столичной жизни и до работы в центральных и высших государственных управлениях, он не имел ни малейшего понятия. Быть может он был и прекрасным профессором и выдающимся ученым, но появление его на петербургском горизонте произвело на первых же порах одно сплошное недоумение не только его свое­образною речью и, как говорили тогда, с каким-то особенным «юго-западным» жаргоном, но и полнейшим неумением разобраться в самых простых вопросах и ответить на самое простое деловое замечание, каждый раз, как он поя­влялся в Государственном Совете.

Сначала его Министр пытался оправдывать его новизною обстановки, в которой ему пришлось появиться, выражая уве­ренность в том, что при его высоких дарованиях он скоро найдет свое равновесие, но затем и ему пришлось убедиться в неудачном своем выборе и даже в ответ на недоуменные рассказы о его выступлениях, сам он начал рассказывать о том, что и в Киеве с ним случалось немало анекдотов.

Попробовал было Министр Финансов попросить меня по­мочь Антоновичу перед заседаниями Совета указаниями по каким делам ему лучше не настаивать на мнениях своего ведомства и по каким он может, и в каком объеме рассчитывать на поддержку Дeпapтaмeнтa, но из этого тоже ничего не выходило, при самом моем добросовестном желании испол­нить эту просьбу.

Антонович перепутывал все дела, и для самого Мини­стра стало очевидным, что проще всего ему вовсе не появляться в Государственном Совете.

Не лучше была его участь и в Сенате. Там он безна­дежно проигрывал все дела. Ему, не осталось ничего иного, как и самому убедиться в непригодности своей к новой для {330} него деятельности, и скоро он стал заниматься внутреннею ра­ботою в Министерстве, на которой удача его была не больше, чем в его внешней деятельности.

Время шло, наступил 1895 год, и стало известно, что Антонович взял продолжительный отпуск и уехал в Киев, а Министр начинает приискивать себе нового Товарища.

Мне неизвестно к кому именно он обращался, но как-то в начале 1895 года, на одном из моих докладов, перед очередным заседанием Департамента Экономии председатель его Гр. Сольский сказал мне, что С. Ю. Витте говорил ему, что он хотел бы предложить мне принять должность его Товари­ща, но не знает приму ли я ее и не сохранилось ли у меня до сих пор воспоминания о столкновении с ним в конце 1892 года.

Гр. Сольский прибавил, что он горячо поддерживал намерение Витте и даже предложил переговорить со мною и пе­редать ему мой ответ.

Я ответил Гр. Сельскому, что чувствую себя совершенно удовлетворенным моим служебным положением, не ищу никакого улучшения и, хотя и имею склонность к более активной работе, но в особенности опасался бы перехода в Министер­ство Финансов, при близко мне известном теперь резком и невыдержанном характере Министра, что для меня тем более чувствительно, что я давно избалован отношением ко мне целого ряда моих непосредственных начальников, начиная от Статс-Секретаря Грота в пору моей молодости, а затем и строгого и требовательного А. А. Половцева и, наконец, его самого.

На этом и остался возбужденный вопрос в ту пору. Он возобновился в самом начале осенней сессии Государственного Совета 1895 года Гр. Сольский снова заговорил о продолжаю­щемся желании С. Ю. Витте предложить мне место своего Това­рища и сказал, что еще на днях об этом зашла беседа и Витте в ответ на мои слова, сказанные весною, просил пе­редать мне, что он готов дать мне какие я захочу гарантии в том, что я никогда не встречу с его стороны ни малейшей неприятности, тем более, что, по его словам, «его сотрудники часто больше ругают его, чем он ругает их».

Тем временем, совершенно неожиданно для меня, последовало назначение меня на должность Товарища Государственного Секретаря, и я перестал думать о существующем предположении, {331} хотя характер работы по этой последней должности совершенно не отвечал моим вкусам.

В начале 1896 года, как-то утром, без всякого предупреждения заехал ко мне на квартиру С. Ю. Витте и в самых простых и даже дружеских выражениях предложил мне занять должность его Товарища, пояснив заранее, какие части ведомства предполагает он поручить моему заведыванию. При этом, в ответ на переданные ему Гр. Сольским мои опасения, он сказал, что дает мне слово, что я никогда не услышу от него ни малейшей резкости и, в качестве «вещественной» гарантии предлагает обеспечить мне назначение меня в Сенат, если только я сам пожелаю расстаться с ним, по каким бы то ни было причинам. В то время сенаторское кресло составляло предмет желаний всех Статс-Секретарей Государ­ственного Совета, даже прослуживших в этой должности до десяти лет.

Попросив несколько дней на размышление, посоветовавшись с Статс-Секретарем Гротом, я принял сделанное мне предложение и в нем никогда не раскаивался. Я оставался в должности Товарища Министра в течение шести лет, и С. Ю. Витте в точности исполнил данное им обещание. За весь этот немалый срок между нами не было самого ничтожного недоразумения, самого мелкого расхождения во взглядах, и ни разу С. Ю. Витте не сказал мне, что, ведя с полною само­стоятельностью все сложное дело винной монополии, только в самых общих чертах, начатое до моего вступления в долж­ность и проведенное всего в четырех губерниях востока России, — что я в чем-либо отошел от намеченных им оснований. Я не говорю уже о проведении бюджетов, которые были отданы им целиком в мои руки, и только в заключительном Общем Собрании Государственного Совета он ежегодно выступал лично, предоставляя мне вести всю сложную борьбу со всеми ведомствами.

На этой моей шестилетней деятельности я и сблизился, главным образом, со всем персоналом Министерства Финансов, который потом, за десятилетие моего управления финансами в должности Министра, оказал мне такую исключитель­ную помощь, которая дала мне возможность преодолеть всю сложность выпавшей на мою долю работы.

В свою очередь, я отдал все мои силы на то, чтобы облег­чать положение моего Министра и дать ему возможность отойти {332} от всей текущей работы, в той части, которая была поручена мне.

Наступил апрель 1902 года. Министр Внутренних Дел Сипягин был убит, и его заменил Государственный Секретарь Плеве. Должность Государственного Секретаря ока­залась вакантною.

Великий Князь Михаил Николаевич был заграницею. Ею место временно заступал Гр. Сольский. Он тотчас же после назначения Плеве Министром Внутренних Дел позвал меня к себе и спросил, будет ли мне приятно, если он, изве­щая Председателя Государственного Совета, напишет ему от себя о желательности поставить меня во главе Государственной Канцелярии, которой я отдал почти семь лет моей службы. Я ответил ему, конечно, утвердительно, не скрыв от него, что шестилетняя упорная работа, по Министерству Финансов изряд­но утомила меня.

О происшедшем моем разговоре я тотчас же передал моему Министру и встретил в нем полную готовность оказать мне, всю доступную ему, помощь, и на следующий же день он имел подробную беседу с Гр. Сольским, предложивши ему упомянуть в письме к Великому Князю и его просьбу о предоставлении мне должности Государственного Секретаря, как спра­ведливое вознаграждение за понесенный мною огромный труд по Министерству Финансов в течение шести лет.

Злые языки говорили потом в Петербурге, что я изрядно надоел

С. Ю. Витте, и он был рад отделаться от меня, тем более, что на смену мне уже достаточно созрел близкий ему человек, князь Алексей Дмитриевич Оболенский, впоследствии Обер-Прокурор Св. Синода, в кабинете Гр. Витте 1905-1906 г.

О наших близких отношениях с Гр. Витте с минуты моего назначения спустя два года Министром Финансов я по­дробно говорю в своем месте. Говорю я также и о нашей пер­вой размолвке осенью 1905-го года, также, как и о всем вре­мени моего вторичного назначения Министром Финансов.

Таким образом казалось, что все наши былые отношения, кроме столкновений в октябре 1905 года, сложились так, что между Гр. Витте и мною должна была создаться прочная связь и установиться солидарность во взглядах. Нас соединяли годы продолжитель­ной совместной работы. Гр. Витте не мог обвинить меня в каком-либо враждебном или некорректном, по отношению к {333} нему, действии, и я никогда и ни при каких условиях не выступал против его государственной и финансовой политики.

Напротив того, в некоторых случаях я являлся прямым продолжателем в особенности его финансовой деятель­ности, как например в области денежного обращения и вин­ной монополии и, с полною откровенностью и без всяких оговорок, открыто говорил с трибуны, что я считаю одною из первых моих обязанностей охранять, развивать и продолжать то, что было создано моими предшественниками.

Я искренно желал, в области нашей внутренней политики, работать в рамках Манифеста 17-го октября 1905 года, в проведении которого Гр. Витте, принял решающее участие. В обла­сти внешней политики вас связывали также общие взгляды на необходимость сохранения мира.

Таким образом, основой создавшихся или вернее созданных С. Ю. Витте между нами отношений не были разногласия по каким-либо принципиальным вопросам государственной жиз­ни.

Объяснение резких выступлений против меня со стороны Гр. Витте следует искать исключительно в его натуре, и проб­лема этой вражды есть проблема чисто психологического по­рядка.

В первое время после своего удаления Гр. Витте внешне сравнительно спокойно переносил свое устранение от активной деятельности, и не было еще с 1905-го до половины 1906-го года каких-либо резких проявлений его неудовольствия, несмотря на то, что он был в прямой немилости.

Государь относился к нему явно отрицательно. Импера­трица еще того более не скрывая, называя его в кругу своих близких не иначе, как «этот вредный человек». Все, что жило около Двора, подделывалось под этот тон неблагоприятного к нему настроения, почти к нему не ездило и только немногие, постоянно окружавшие его, когда он был у власти и пользовавшиеся его особым вниманием, соблюдали приличие и время от времени навещали его, не то из чувства благодарно­сти, не то в предвидении, что, неровен час, Витте опять выйдет из забвения и еще им пригодится, не то от скуки и однообразия петербургской жизни и от жажды сенсационных ново­стей и закулисных пересуд, всегда обильно почерпаемых в антураже этого большого человека.

Не взирая на это, влияние Витте было значительно. Он был всегда прекрасно осведомлен обо всем, что говорилось наверху, {334} думал только об этом и учитывал каждый доходящий оттуда слух и с поразительным искусством пользовался им.

В это время он не только дружил со мной и, казалось, поддерживал меня, вводил меня в круг его личных забот, просил даже моей помощи. Он говорил громко всегда одну и ту же фразу: «пока, Коковцов у власти, мы можем быть спо­койны, он не допустит никакого безрассудства». И это он делал не в частных беседах, а в совершенно открытых выступлениях в Государственном Совете. Приведу некоторые из них.

В заседании 8 июня 1909 года, по росписи на этот год, он выразился так: «Вы меня спросили за кого или против кого я говорю. Я говорю ни за кого, ни против кого. Но раз я стал здесь на эту кафедру, то я очень счастлив, что могу заявить — В. Н. Коковцов был Министром Финансов в очень трудное время, и я должен преклониться перед его заслугами, а имен­но, благодаря твердости его характера, он, если ничего особенного не создал, то, во всяком случае, сохранил то, что получил. Это «громаднейшая его заслуга».

В апреле того же года, по смете системы кредита и в виду нападок Государственной Думы на невыгодность заключенного мною во Франции 4¹/₂ % займа, он сказал: «В заключение я позволю себе с полным убеждением высказать уверенность, что при тех условиях, которыми последний займ был обставлен, и в то время, когда он был совершен, более благоприятных условий, сравнительно с теми, которых достиг Министр Финансов, достигнуть было совершенно невозможно. Я уверен, что это убеждение мое разделяют и другие члены Ко­митета Финансов».

Через год, 27 марта 1910 года, при рассмотрении в Государственном Совете бюджета на 1910 год, Гр. Витте высказался еще более решительно: «Я в бездефицитном бюджете, нам представленном, вижу, несомненно, большой успех нашего финансового хозяйства. Тут возбуждался вопрос о том, кому мы этим обязаны. Несомненно, что такие крупные явления, которые касаются жизни всей Империи, всегда мало зависят от людей, они зависят от Бога и несомненно, что в данном случае последовало благословение Господне, но, тем не менее, только неразумные люди могут не пользоваться теми дарами, ко­торые им даются свыше, и я не могу не отметить тот факт, что в данном случае, благодаря крайней удовлетворительности и устойчивости нашего Министра Финансов и Государственной {335} Думы, которая в данном случае проявила замечательный госу­дарственный такт и замечательный государственный смысл, мы имеем перед собою бюджет, которого никто из нас, я ду­маю, и никто в Европе не ожидал, — бюджет бездефицитный».

К тому же году, в заседании 5-го июня, Гр. Витте выра­зился так: «Я безусловно доверяю В. Н. Коковцову и имею основания доверять, так близко зная его и так долго служа с ним».

И, наконец, уже 18 мая 1912 года, т. е. в бытность мою Председателем Совета Министров, обсуждая вопрос о кре­дите для земства и городов, Гр. Витте выразился еще более определенно:

«Мы пережили великую войну, нисколько не разрушив ве­ликую денежную реформу, и я питаю надежду, во всяком слу­чае я желаю, чтобы в это царствование и впредь не была бы на­рушена наша денежная система и не был бы подорван оконча­тельно наш государственный кредит. В заключение я говорю по убежденно, что я уверен, что доколе Министром Финансов будет В. Н. Коковцов, этого не будет».

Он, однако, никогда не прощал мне того, что я не советуюсь с ним, хотя мне не об чем советоваться по текущим делам, т. к. в финансовых вопросах я продолжал его же деятельность, а в делах общей политики он не мог мне дать никакого совета, тем более, что моя свобода действий была ограничена волею Государя и необходимостью еще больше бороться в водовороте различных интриг и сторонних влияний.

Но, по мере того, как удаление от дел затягивалось, настроение Гр. Витте изменялось коренным образом.

В высшей степени властолюбивый, чрезвычайно деятельный я полный инициативы, Гр. Витте тяжело переносил свое бездействие и полное устранение от государственной и финансовой ра­боты. Он начал считать, что я слишком долго засиделся на посту Председателя Совета Министров и Министра Финансов. Во мне видел он, до известней степени, помеху к достижению своих целей и считал, что с моим уходом снова откроется дорога к продвижению его вперед.

Может быть он и не рассчитывал на то, что это случится немедленно после моего падения, но он полагал, вероятно что те же силы, которые сбросят меня, окажутся достаточно влиятельны для того, чтобы посадить на моего место своего фаворита, способного только быстро запутать положение и поставить страну вну­три, а может быть, и извне перед новыми опасностями и даже {336} привести ее к катастрофе. И тогда снова выступит он в ро­ли спасителя, как выполнил он эту роль после японской вой­ны, — в Портсмуте.

Этими мыслями и настроением Гр. Витте объясняется кажу­щееся противоречие в его отношениях ко мне, приливы и отливы его хороших проявлений, близость, сменяющаяся отдалением, вспышки неудовольствия и беспричинного раздражения и, наконец, его открытое враждебное, решительное выступление против меня в конце 1913 года и дикие, по форме, и недостойные, по су­ществу, приемы, которые Гр. Витте пустил в ход, возглавив кампанию, основанную на неправде и стремившуюся ввести в заблуждение Государя.

Сам он, несомненно, оценивал положительно мою деятельность, и заявления его в этом смысле, сделанные так не­давно и перед русскими законодательными учреждениями и перед иностранными людьми, были, бесспорно, совершенно искрен­ни для той минуты, когда они были заявлены и, в то же время, он всеми силами стремился к моему устранению, видя в этом главное условие для нового своего появления на арене госу­дарственной деятельности.

Как только он почуял, что мое положение поколеблено, что атака на меня ведется со всех сторон и имеет твердую опору наверху, — он разом переменил фронт, совершенно отшатнулся от меня, начал открыто бранить и осуждать меня.

По слухам, он уже давно состоял сношениях с Распутиным. Городская молва удостоверяла даже — не знаю насколько справедливо — что у него были и личные встречи со «старцем». В лице епископа Варнавы, бывшего даже в течение ряда лет духовником его, у Гр. Витте был путь общения с Распутиным, и он умело подделывался под этого человека, корчившего из себя великого радетеля, о благе народном.

Как это ни странно, Витте, автор винной монополии, страстный поборник ее установления, с величайшим упорством проведший ее, несмотря на все встреченные им прегра­ды, не находивший, еще год тому назад, достаточно хвалебных слов, чтобы превозносить меня до небес за умелое, искусное и талантливое осуществление его идеи, — избрал ту же винную монополию как предлог нападений на меня и притом нападений на этот раз совершенно открытых, для ведения которых он выбрал трибуну Государственного Совета, а случаем — переданный из Государственной Думы законопроект о борьбе с пьянством, по отношению к которому я занял совершенно {337} примирительную позицию и склонялся, несмотря на всю, сознаваемую мною, бесполезность его, — поддерживать его, за исключением некоторых, весьма немногих и второстепенных частностей.

Его выступления в Совете по этому делу, о котором я подробно говорил в своем месте, останутся навсегда памятными свидетелям этой непонятной перемены.

Это внутреннее противоречие и эта неожиданная перемена объясняются, однако, просто Витте знал, что Распутин на­чал некоторое время перед тем, громко говорить: «негоже Царю торговать водкой и спаивать честной народ», что пора «прикрыть Царские кабаки», и слова его находили восторженных слушателей. В бессвязном лепете его, эти наивные люди ви­дели голос человека, вышедшего из народа, познавшего на, себе всю горечь этого порока.

В борьбе против него, именем Царя, Витте видел «второе освобождение крестьян» и заочно льстил Государю, говоря, что в царствование Его суждено осу­ществиться этому делу. Гр. Витте знал все, что происходит, и ему было выгодно дать мне генеральное сражение именно на этом вопросе, и он его дал с ущербом для своего морального положения, потому что все видели его беззастенчивую не­правоту, целью которой было осуществление его заветной мечты расшатать мое положение.

Он отлично знал, что бороться против пьянства такими способами — безумно, что можно легко потерять огромный доход, но не искоренить пьянства, но это было ему совершенно безраз­лично. У него была одна цель — сдвинуть меня, во что бы то ни стало, с моего высокого положения и, одновременно, про­слыть «государственным человеком, чутко прислушивающимся к биению общественного пульса». Более подходящего случая он не мог себе и представить. Ведя прямо к заветной цели — убрать меня, осмеливавшегося не зависеть в своих действиях и начинаниях от его ума, этот случай выводил его прямо в орбиту влияния «старца», вселял в нем надежду, что всякое лишнее упоминание о нем, Витте, в известных кругах, может быть только полезно ему, а кем и в каком именно смысле, это было ему безразлично.

Далее, то порядку своего значения, в отношении моей ликвидации, следует поставить Сухомлинова.