Письмо первое

000000<>Х<><>0<>0<Х<к><>0С^Х><Х>0<Х><^

Ключ к фрагменту: Согласно П. Я. Чаадаеву, своеобразие российской цивилизации заключается, с одной стороны — в ее миссии быть посредником между культу­рами Запада и Востока, а с другой — в ее исторической неспособности достойно выполнить эту миссию. Чаадаев указывает на острый кризис культурной иден­тичности, который, по его мнению, переживает российская цивилизация: вместо того, чтобы попытаться стать европейской нацией, Россия хочет быть одно­временно и Западом и Востоком. Однако не будучи укоренена ни в восточную, ни в западную культурные традиции, она обрекает себя на внутренние конфликты и внешнюю изоляцию.

<хх>ооо<х>о<><х><хх><ххх><>^<х>ооо<>оо<> <...> Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, гораздо более нас отсталых.

Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не при­надлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы сто­им как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поко­лений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого дейст­вия. Впрочем, то, что издавна составляет самую суть общества и жизни, для нас еще только теория и умозрение. <...> (С. 323)

У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету, и дух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свер­шений, великих страстей у народов. Они тогда неистовствуют без ясного повода, но не без пользы для грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные и плодотворные идеи. В этом и состоят необходимые общественные устои. Без этого они не сохранили бы в своей памяти ничего, что можно было бы полюбить, к чему пристра­ститься, они были бы привязаны лишь к праху земли своей. Эта увлека­тельная эпоха в истории народов, это их юность; это время, когда всего сильнее развиваются их дарования, и память о нем составляет отраду и поучение их зрелого возраста. Мы, напротив, не имели ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное влады­чество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впо> следствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил наро­да — ничего подобного у нас не было«Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одущевляемом только злодеяния­ми и смягчаемом только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных настав­лений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века,>все занятые нами пространства, и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы власт­но говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица. <...> (С. 324-325)

Первые наши годы, протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем уме и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судь­бы из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традици­онных идей человеческого рода. А между тем именно на них основана жизнь народов; именно из этих идей вытекает их будущее и происходит их нравственное развитие. Если мы хотим подобно другим цивилизо­ванным народам иметь свое лицо, необходимо как-то вновь повторить у себя все воспитание человеческого рода. Для этого мы имеем историю народов и перед нами итоги движения веков. Без сомнения, эта зада­ча трудна и одному человеку, пожалуй, не исчерпать столь обширного предмета; однако, прежде всего надо понять в чем дело, в чем заключа­ется это воспитание человеческого рода и каково занимаемое нами в об­щем строе место.

. Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах от прошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельная личность ощущает свою связь со всем человече­ством.

В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о протекших временах не связывает настоящего с прошлым? Мы же, явив­шись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ниче­го из поучений, оставленных еще до нашего появления. Необходимо, что­бы каждый из нас сам пытался связать порванную нить родства. То, что у других народов является просто привычкой» инстинктом, то нам прихо­дится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не-идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удиви­тельно шествуем во времени, что, по мере движения вперед,.пережитое пропадает для нас безвозвратное Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутренне­го развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новы­ми, потому, что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последова­тельным развитием мысли, и создают умственную силу, не бороздят на­ших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы продвигаемся вперед по кривой, т. е. по линии, не приводящей к цели. Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы.

Народы — существа нравственные, точно так, как и отдельные лич­ности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы препо­дать великий урок миру. Конечно, не пройдет без следа и то наставле­ние, которое нам суждено дать, но кто знает день, когда мы вновь обре­тем себя среди человечества и сколько бед испытаем мы до свершения наших судеб?

Народы Европы имеют общее лицо, семейное сходство. Несмотря на их разделение на ветви — латинскую и тевтонскую, на южан и северян, су­ществует общая связь, соединяющая их всех в одно целое, явная для вся­кого, кто углубится в их общую историю. Вы знаете, что еще сравнитель­но недавно вся Европа носила название Христианского мира и слово это значилось в публичном праве. Помимо общего всем характера, каждый из народов этих имеет свой особый характер, но все это только история и традиция. Они составляют идейное наследие этих народов. А каждый от­дельный человек обладает своей долей общего наследства, без труда, без напряжения подбирает в жизни рассеянные в обществе знания и пользу­ется ими. Проведите параллель с тем, что делается у нас, и судите сами, какие элементарные идеи мы можем почерпнуть в повседневном обиходе* чтобы ими так или иначе воспользоваться для руководства в жизни? И за­метьте, что речь идет здесь не об учености, не о чтении, не о чем-то лите­ратурном или научном, а просто о соприкосновении сознаний, о мыслях, которые охватывают ребенка в колыбели, окружают его среди игр, кото­рые нашептывает, лаская, его мать, о тех, которые в форме различных чувств проникают до мозга его костей вместе с воздухом, которым он ды­шит, и которые образуют его нравственную природу ранее выхода в свет и появления в обществе. Хотите знать, что это за мысли? Это мысли о долге, справедливости, праве, порядке. Они происходят от тех самых событий, которые создали там общество, они образуют составные элементы соци­ального мира тех стран. Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее* чем история или психология, это физиология европейского человека. А что вы видите у нас?

Не знаю, можно ли вывести из сказанного сейчас что-либо вполне бес­спорное и построить на этом непреложное положение; но очевидно, что на душу каждой отдельной личности из народа должно сильно влиять столь странное положение, когда народ этот не в силах сосредоточить сво­ей мысли ни на каком ряде идей, которые постепенно развертывались в обществе и понемногу вытекали одна из другой, когда все его участие и общем движении человеческого разума сводится к слепому, поверхност­ному, очень часто бестолковому подражании) другим народам. Вот ¿поче­му, как вы можете заметить, всем нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики. Силлогизм Запа­да нам незнаком. В лучших головах наших есть нечто, еще худшее, чем легковесность. Лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения парализуются в нашем мозгу. В природе чело­века теряться, когда он не находит способа связаться с тем, что было до него и что будет после него; он тогда утрачивает всякую твердость, вся­кую уверенность; не руководимый ощущением непрерывной длитель­ности, он чувствует себя заблудившимся в мире. Такие растерянные су­щества встречаются во всех странах; у нас это общее свойство. Тут вовсе не то легкомыслие, в котором когда-то упрекали французов и которое, впрочем, было не чем иным, как легким способом постигать вещи, что не исключало ни глубины, ни широты ума, вносило столько прелести и обаяния в обращение; тут беспечность жизни без опыта и предвидения, не имеющая отношения ни к чему, кроме призрачного существования личности, оторванной от своей среды, не считающейся ни с честью, ни с успехами какой-либо совокупности идей и интересов, ни даже с родовым наследием данной семьи и со всеми предписаниями и перспективами, ко­торые определяют и общественную и частную жизнь в строе, основанном на памяти о прошлом и на тревоге за будущее. В наших головах нет ре­шительно ничего общего, все там обособлено и все там шатко и неполно. Я»нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то до странности неопре­деленное, холодное, неуверенное, напоминающее отличие народов, стоя­щих на самых низших ступенях социальной лестницы. В чужих краях, особенно на Юге, где люди так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнивал лица своих земляков с лицами местных жителей и бывал поражен этой немотой наших лиц.

Иностранцы ставили нам в заслугу своего рода беспечную отвагу, осо­бенно замечательную в низших классах народа; но, имея возможность наблюдать лишь отдельные черты народного характера, они не могли су­дить о нем в целом. Они не заметили, что то самое начало, которое делает нас подчас столь отважными, постоянно лишает нас глубины и настойчи­вости; они не заметили, что свойство, делающее нас столь безразличны«ми к превратностям жизни, вызывает в нас также равнодушие к добру и злу» ко всякой истине, ко всякой лжи, и что именно это и лишает нас тех сильных побуждений, которые направляют нас на путях к совершенст­вованию; они не заметили, что именно вследствие такой ленивой отваги, даже и высшие классы, как ни прискорбно, не свободны от пороков, кото­рые у других свойственны только классам самым низшим; они, наконец, не заметили, что если мы обладаем некоторыми достоинствами народов молодых и отставших от цивилизации, то мы не имеем ни одного, отли­чающего народы зрелые и высококультурные. Я, конечно, не утверждаю, что среди нас одни только пороки, а среди народов Европы одни доброде­тели у избави Бог. Но я говорю, что для суждения о народах надо исследо­вать общий дух, составляющий их сущность, ибо только этот общий дух способен вознести их к более совершенному нравственному состоянию и направить к бесконечному развитию, а не та или другая черта их харак­тера. <...> (С. 325-329)

А теперь, я вас спрошу, где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто из нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?

А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, меж­ду Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Гер­манию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы — воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказы­вая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешивать­ся в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества све­ден на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ро­стка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствова­ли одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь.

Удивительное дело! Даже в области той науки, которая все охватывает, наша история ни с чем не связана, ничего не объясняет, ничего не доказы­вает. Если бы орды варваров, потрясших мир, не прошли прежде наше­ствия на Запад по нашей стране, мы едва были бы главой для всемирной истории. Чтобы заставить, себя заметить, нам пришлось растянуться рт Берингова пролива до Одера. <...> (С. 329-330)

В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс. Од­ним словом, мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать ка.- кой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке. Я не перестаю удивляться этой пустоте, этой удивительной оторванности нашего социального бытия. В этом, наверное, отчасти повинна наш^ непо­стижимая судьба. Но есть здесь еще, без сомнения, и доля человеческого участия, как во всем, что происходит в нравственном мире. Спросим сно­ва историю: именно она объясняет народы.

В то время, когда среди борьбы между исполненным силы варварст­вом народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось зда­ние современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас вос­питать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов... В Европе все тогда было одушевлено животворным началом единства. Все там из него происходило, все к нему сходилось. Все умст­венное движение той поры только и стремилось установить единство че­ловеческой мысли, и любое побуждение исходило из властной потребно­сти найти мировую идею, эту вдохновительницу новых времен. Чуждые этому чудотворному началу, мы стали жертвой завоевания. И когда, за­тем, освободившись от чужеземного ига, мы могли бы воспользоваться идеями, расцветшими за это время среди наших братьев на Западе, мы оказались отторгнутыми от общей семьи, мы подпали рабству, еще более тяжкому, и притом освященному самим фактом нашего освобождения.

Сколько ярких лучей тогда уже вспыхнуло среди кажущегося мра­ка, покрывающего Европу. Большинство знаний, которыми ныне гор­дится человеческий ум, уже угадывалось в умах; характер нового об­щества уже определился и, обращаясь назад к языческой древности, мир христианский снова обрел формат прекрасного, которых ему еще недоставало. До нас же, замкнувшихся в нашем расколе, ничего из происходившего в Европе не доходило. Нам не было никакого дела до великой всемирной работы. Выдающиеся качества, которыми религия одарила современные народы и которые в глазах здравого смысла ста­вят их настолько выше древних, насколько последние выше готтенто­тов или лопарей; эти нбвые силы, которыми она обогатила человече­ский ум; эти нравы, которые пой влиянием подчинения безоружной власти стали столь же мягкими, как ранее они были жестоки, — все это прошло мимо нас. Вопреки имени христиан, которое мы носили, в то самое время, когда христианство величественно шествовало по пути, указанному божественным его основателем, и увлекало за собой пбколения, мы не двигались с места. Весь мир перестраивался заново, у нас же ничего не созидклось: мы по-прежнему ютились в своих ла­чугах из бревен и соломы. Словом, новые судьбы человеческого рода не' для нас свершались. Хотя мы и христиане, не для нас созревали плоды христианства.

Я вас спрашиваю: не нелепость ли господствующее у нас предположе­ние, будто этот прогресс народов Европы, столь медленно совершившийся й притом под прямым и явным воздействием одной нравственной силы, мы можем себе сразу усвоить, даже не потрудившись узнать, как он совер­шился? <...> (С. 331-332)

Источник: Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо первое// Чаадаев П.Я. Пол­ное собрание сочинений и избранные тома. Т.1. — М., 1989. — С. 320-339.

Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906-1999 гг.) — российский ли­тературовед, историк культуры, текстолог, публицист и обществен­ный деятель, академик ВДН и почетный член зарубежных академий, Герой Социалистического Труда (1986 г.), первый кавалер орде­на Андрея Первозванного. Д.С. Лихачев был автором более 1000 научных трудов, фундаментальных исследований по литературе Древней Руси и культуре России. В 80-е годы Лихачев возглавлял Советский фонд культуры. В последние годы жизни руководил от­делом древнерусской литературы Пушкинского Дома Российской академии наук. Основные работы Д.С. Лихачева: «Русские лето­писи и их культурно-историческое значение». (1947), «Человек в литературе Древней Руси» (1958), «Некоторые задачи изучения второго южно-славянского влияния в России» (1958), «Художественное наследие Древней Руси и современность» (1971), «Развитие русской литературы X — XVII вв. Эпохи и стили» (1973), «Поэтика древнерусской литературы»(3 издание, 1979 г.), «Смеховой мир Древней Руси» (1976.) «Слово о полку Игореве и культура его времени» (1978), «Заметки о русском» (1981), «Русская культура» (2000) и др.

Дмитрий Сергеевич Лихачев о национальном характере русских

ооооооо<х><х>с><><>^^

Ключ к фрагменту: По мнению Д. С. Лихачева, у русского народа, который вместе со множеством других народов создал целое российской культуры, есть две черты национального характера, которые являются одновременно и созидательными и разрушительными с точки зрения культурного строительства. Одна из этих черт — стремление русских дойти во всех своих начинаниях до последнего воз­можного предела* вторая —- ориентированность русских на счастливое будущее, а не достойное и полное смысла настоящее. Обе выделенные черты национально­го характера в прошлом не раз становились предметом манипуляции со стороны государственной власти, однако сегодня они могут послужить действительно на благо российской культуре (если будут уравновешены принятием в качестве культурного ориентира и для власти и для народа России системы европейских гуманистических ценностей, позволяющих культуре и сохранять внутреннее многообразие, и обрести черты универсальности).

0000<*><><>0<><><>^

На нашей планете издавна существовало несколько типов культур: ки­тайская, японская, буддийская, исламская, европейско-христианская. Я не буду перечислять все культуры и не собираюсь оценивать культуры. Ка­ждая национальная культура и каждый тип культуры бесценны. В мире существует множество бесконечностей. И каждая бесконечность находит­ся в несоизмеримости с другой...

Но можно сказать другое (хотя повторяю — я не собираюсь и не могу оценивать), что европейский тип культуры наиболее универсален, наи­более восприимчив к другим культурам и обладает наибольшей способ­ностью воздействовать на другие культуры. Европейская культура, как определенный тип культуры, открыта для других культур и именно это обстоятельство делает ее культурой будущего, а в какой-то мере и куль­турой нашей современности.

В самом деле, в пределах европейской культуры сохраняются многие национальные культуры Европы. Европа внимательнейшим образом изу­чает все культуры (я бы сказал — всего земного шара); все культуры ис­пользует, обогащается сама и обогащает другие народы.

Теперь обратимся к России. Бессмысленно спорить о том, принадлежит ли Россия Европе или Азии. К сожалению, такой вопрос изредка подни­мался в Германии, Польше и некоторых других ближайших к нам стра­нах, в которых наблюдалась определенная склонность изобразить себя пограничными стражами Европы. Русская культура распространяется на огромную территорию, в нее включаются и Ленинград-Петербург, и Владивосток. Это культура единая. Семья, переезжающая из Ленинграда в Хабаровск или Иркутск, не попадает в иную культурную среду. Среда остается того же типа. Поэтому нет смысла искать географические грани­цы Европы в Уральском хребте, Кавказских горах или где-нибудь еще. И Армения, и Грузия принадлежат европейскому типу культуры. Спраши­вается: почему? Ответ в том, что я сказал вначале: они принадлежат к еди­ному типу культуры. И это в силу своего христианства. Для христианина в принципе 4несть еллина и иудея». Свобода личности, веротерпимость, пройдя через все испытания средневековья, стали основными особенно­стями европеизма в культуре.

Русская культура уже по одному тому, что она включает в свой состав культуры десятка других народов и издавна была связана с соседними культурами — Скандинавии» Византии, южных и западных славян, Гер­мании, Италии, народов Востока и Кавказа, — культура универсальная и терпимая к культурам других народов. Эту последнюю черту четко оха­рактеризовал Достоевский в своей знаменитой речи на Пушкинских тор­жествах. Но русская культура еще и потому европейская, что она всегда в своей глубочайшей основе была предана идее свободы личности.

Я понимаю, что эта моя последняя мысль может показаться в высшей степени странной тем, кто привык подменять знание истории историче­ской мифологией. Большинство людей и на Западе до сих пор убеждены, что русским свойственна не только терпимость, но и терпение, а вместе с тем — покорность, безличность, низкий уровень духовных запросов.

Нет, нет и нет! Вспомните: в союз многих племен — восточно-славян- ских, угро-финских, тюркских — были по летописной легенде призваны князья-варяги. Сейчас ясно, что князья выполняли в Х-Х1 вв. роль воен­ных специалистов. А кроме того, если легенда верна, то для такого общего призвания нужен был союз, какая-то организация. Но мало этого — кем бы ни управляло вече в русских городах, — оно было большой школой об­щественного мнения. С мнением киевлян и новгородцев постоянно долж­ны были считаться князья. Новгородских князей даже нб пускали жить в пределах города, чтобы избежать диктатуры. Люди свободно переходили из княжества в княжество, как и сами князья. А когда установились гра­ницы государства, началось бегство в казачество. Народ с трудом терпел произвол государства. Вече сменили собой земские соборы. Существовало законодательство, «Русская Правда», «Судебники», «Уложение», защи­щавшие права и достоинство личности. Разве этого мало? Разве мало нам народного движения на Восток в поисках свободы от государства и счаст­ливого ВеЛоводского царства? Ведь и Север, и Сибирь с Аляской были при­соединены и освоены не столько государством, сколько народом, крестьян­скими семьями, везшими с собой на возах не только хозяйственный скарб, но и ценнейшие рукописные книги. Разве не свидетельствуют о неискоре­нимом стремлении к свободе личности постоянные бунты и такие вожди этих бунтов, как Разин, Булавин, Пугачев и многие другие? А северные гари, в которых во имя верности своим убеждениям сами себя сжигали сотни и тысячи людей! Какое еще восстание мы можем противопоставить декабристскому, в котором вожди восстания действовали против своих имущественных, сословных и классовых интересов, но зато во имя соци­альной и политической справедливости? А деревенские сходы, с которыми постоянно вынуждены были считаться власти! А вся русская литература, тысячу лет стремившаяся к социальной справедливости! Сотни произведе­ний, удивительных по своей общественной совестливости: целые семьсот лет, о которых мы знаем лишь понаслышке, а прочли лишь одно — «Олово о полку Игореве», да и то в переводе... И это «рабская покорность народа государству» Ф И это «отсутствие опыта общественной жизни»? Да хотьбы немного воспользоваться нам опытом нашего земства!

Часто повторяется мысль, что на характере русского народа отрица­тельно сказалось крепостное право, отмененное сравнительно с другими странами Европы довольно поздно — только в 1861 г. Однако крепост­ным правом не был затронут русский Север. По сравнению с некоторыми иными европейскими государствами крепостное право в России не нрсило характера рабства: рабство же в США было отменено позднее, чем крепо- стное право в России. К тому же русский национальный характер офор­мился до закрепощения крестьян. Писатели же в XIX в. всегда отмечали чувство собственного достоинства у русских крестьян (Пушкин, Турге­нев, Толстой и др.).

Я стремлюсь развеять миф, но я не хочу сказать, что все было прекрасно в характере русской культуры. Следует искать лишь реальные недостат­ки, а не вымышленные. Не у маркиза де Кюстина, пребывавшего в России чуть больше двух месяцев, учиться нам воспринимать Россию! Будем сво­бодны в наших представлениях о России.

Одна черта, замеченная давно, действительно составляет несчастье рус­ских: это во всем доходить до крайностей, до пределов возможного. <...> (С. 3-4)

Эту же черту доведения всего до границ возможного и при этом в крат­чайшие сроки можно заметить в России во всем. Не только в пресловутых русских внезапных отказах от всех земных благ, но и в русской филосо­фии и искусстве*

Хорошо это или плохо? Не берусь судить; но что Россия благодаря этой своей черте всегда находилась на грани чрезвычайной опасности — это вне всякого сомнения, как и то, что в России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем.

Я кратчайшим образом остановился только на двух чертах русского на­рода, но и эти две черты смог скорее назвать, чем определить. Самое глав­ное: выйти из тумана мифов о русском народе и русской истории — выйти при свете досконального знания фактов, фактической истории, не затем­ненной туманом ложных обобщений.

Черт русского национального характера очень много. Существование их непросто доказать. Особенно если каждой ч^ерте противостоят как не­кие противовесы и другие черты: щедрости скупость (чаще всего не­оправданная), доброте — злость (опять-таки неоправданная), любви к свободе — стремление к деспотизму и т. д. Но, по счастью, реальной на­циональной черте противостоит по большей части призрачная, которая особенно заметна на фоне первой — настоящей и определяющей истори­ческое бытие ^

Что же нам делать в будущем, особенно с теми двумя чертами русского Характера, о которых я говорил раньше?

Я думаю, что в будущем их надо во что бы то ни стало развивать в пра­вильном направлении. Стремление русских к воле надо направлять по Цутй всяческого развития духовной множественности, духовной свобо­ды, предоставления юношеству разнообразных творческих возможностей. Мы блишком стиснуты сейчас в рамках немногих профессий, которые не д4ют развиваться тем многочисленным потенциалам, к которым склонен народ, юношество нации.

Стремление русских во всем достигать последнего предела надо также развивать по преимуществу в духовной области. Пусть будут у нас герои духа, подвижники, отдающие себя на служение больным, детям, бедным, другим народам, святые, наконец. Пусть снова страна наша будет родиной

востоковедения, страной «малых народов», сохранения их в «красной книге человечества». Пусть безотчетное стремление отдавать всего себя какому-либо святому делу, что так отличало русских во все времена, сно­ва займет свое достойное место и отвлечет русского человека от коверкаю­щих его схем единомыслия, единодействия и единоподчинения. Все эти «едино» не свойственны нам и ведут в сторону, к взрывам и выстрелам, к развитию преступности, которая есть не что иное, как теневой противо­вес стремлению русских во всем ударяться в крайности, стоять на краю опасности.

Надо понять черты русского характера (хотя бы те две, на которые я указал). Правильно направленные эти черты — бесценное свойство рус­ского человека. Не направленные никак или направленные по неправиль­ному пути, они дают в первый момент большой эффект, а потом становят­ся взрывоопасными.

Эффект «теневого противовеса» русских национальных черт характера опасен, и он должен быть предотвращен.

Я мыслю себе XXI век как век развития гуманитарной культуры, куль­туры доброй и воспитывающей, закладывающей свободу выбора профес­сии и применения творческих сил. Образование, подчиненное задачам воспитания, разнообразие средних и высших школ, возрождение чувства собственного достоинства, не позволяющего талантам уходить в преступ­ность, возрождение репутации человека как чего-то высшего, которой должно дорожить каждому, возрождение совестливости и понятия чес­ти — вот в общих чертах то, что нам нужно в Х3£1 веке. <...> (С. 5-6)

Источник: Лихачев Д.С. 0 национальном характере русских// Вопросы философии. —

1990. — №4. —С. 3-6.

Дмитрий Сергеевич Лихачев русская культура в современном мире

оооооо^оооооос^*^^

Ключ к фрагменту: И в самой России, и за ее пределами существует мощный пласт культурных мифов, искажающих реальную оценку того феномена, кото­рый представляет собой российская культура. Поэтому сегодня необходимо вес­ти напряженную работу по «демифологизации» образа России и в глазах мира, и в глазах размышляющего о своей культурной идентичности российского народа. Культура России — это культура страны, имеющей богатейшее культурное на­следие, созданное не только русскими, но и всеми народами, входящими в ее со­став. Традиции демократии и парламентаризма, сохранение преемственности с духовно-нравственными достижениями прошлого, тяга к непрерывной модер­низации и гуманизации общества — вот те культурные предпосылки, которые