Лекция 3. Коренные народы Сибири в конце ХVI – ХVII вв

Вопрос о судьбах народов Сибири традиционно являлся одним из принципальных в исследовательской практике, поскольку непосредственным образом был связан с характером и методами колонизации края, процесса его включения в состав России.

Отечественная историогафия ХVII в. присоединение Сибири обосновывала культуртрегерскими, христианско-просветительскими целями, что в полной мере соответствовало средневековой идеологической концепции мироустройства. Данный подход, в рамках которого автохтонное население рассматривалось в качестве аморфной «невежественной» массы, пребывающей в состоянии перманентной «дикости», был наиболее полно и очерчено сформулирован в сибирских летописях. В какой-то мере, подобное восприятие коренных народов настраивало исследователей на поиск путей решения инородческого вопроса. Так, уже Ю. Крижанич и Н.Спафарий в своих произведениях ставили вопрос о возможном изменении экономического и культурного состояния местных племён.

Процесс закрепления русской оседлости в Сибири сопровождался и накоплением этнографических сведений о колонизуемом регионе. Э. Избранд Идес собрал ценные материалы о быте и занятиях туземцев, С.У. Ремезов посвятил описанию коренных народов специальный труд, дошедший до нас в краткой редакции И.Черепанова.

В период «Великих академических экспедиций» ХVIII в. Г.Ф. Миллер активно собирал туземный фольклор, привлекая обширные этнографические данные для глобальных исторических обобщений, подчёркивая в них приоритетную роль государства в деле завоевания Сибири.

Помимо работ обобщающего характера в ХVIII столетии увидела свет целая серия сочинений, посвящённых описанию отдельных областей и народов Сибири. К этому разряду следует причислить работы Г. Новицкого и В. Зуева об остяках (хантах), вогулах (манси) и самоедах (ненцах), Г. Стеллера и С.П. Крашенинникова. Исследовательская этнографическая деятельность энтузиастов-путешественников и учёных ХVIII века была продолжена и в первой половине ХIХ столетия, когда усилиями экспедиций И. Крузенштерна, Ф. Литке, Ф. Врангеля был собран и обработан богатейший материал о народах северо-восточной части Тихого океана и Сибири.

Во второй половине ХIХ века заметный след в осмыслении «инородческого» вопроса оставили представители сибирского областничества Г.Н. Потанин, С.С. Шашков, Н.М. Ядринцев, ставившие такие проблемы, как формы и методы колониальной политики правительства в Сибири, влияние колонизационного движения на состояние и хозяйство коренных народов, пути и перспективы их культурного развития. Характерно, что если до середины ХIХ в. вопрос об отношениях русских колонистов и коренных народов решался в пользу тотального культурного доминирования русских в Сибири, то областниками была предложена принципиально иная концепция. Смысл её заключался в констатации и обосновании факта о негативном влиянии российского присутствия на коренное население региона. С точки зрения публицистов, «инородцы» не представляли угрозы для российской государственности, скорее цивилизаторская миссия России в Сибири потерпела неудачу, что подтверждалось постоянной сменой парадигм моделей взаимоотношения с коренным населением.

В советской историографии вопроса, до середины 30-х гг. ХХ в. – времени утверждения новых идеологических установок, в исследованиях коренных народов Сибири и аборигенной политики государства продолжали доминировать обличительные традиции дореволюционного демократического направления. Основаниями политических действий властей в отношении коренного населения назывались корыстные интересы царизма и торгового капитала (В.И. Огородников, С.Б. Окунь, Н.Н. Фирсов). В сочинениях С.В. Бахрушина, политические мероприятия правительственных структур в отношении «инородцев» рассматривались в контексте осмысления культурно-хозяйственной самобытности аборигенов.

Несмотря на то, что в последующий период, данный подход к исследованию коренных народов Сибири, характеру их взаимоотношений с государством и русским населением края был отвергнут, продолжался процесс накопления и попытки интерпретации материалов, касавшихся инородческого вопроса. Перемены в административной политике в отношении ясачных областей Сибири (Л.М. Дамешек, Н.А. Миненко, В.В. Рабцевич), религиозная политика центральной власти в колонизуемых районах (М.М. Фёдоров, Н.А. Свешников), социально-экономические, этнические, административные процессы в среде коренного населения (З.Я. Бояршинова, М.Е. Бударин, Г.А. Елбачёва, И.В. Островский) – вот далеко не полный перечень проблем, ставших предметом специального рассмотрения профессиональными историками советского периода. Всё это позволило внести важный вклад в формирование оригинальных подходов к пониманию и оценке аборигенной политики и её эволюции в трудах учёных постсоветского времени.

В современной историографии, производятся весьма успешные попытки оценки исторического прошлого коренных народов Зауралья, а также их роли в инкорпорации Сибири в состав России под иным, нежели ранее углом зрения. Так, в работах Ю. Слёзкина характеризуется процесс эволюции восприятия малочисленных народов Севера российской администрацией и общественностью с момента присоединения полярных территорий к империи до начала 90-х гг. XX в. Образ коренного населения Сибири как составная часть образа региона является предметом изучения Н. Н. Родигиной. В сочинениях А.А. Хоч уделено внимание политическим и идеологическим предпосылкам «инородческой» политики государства. «Инородческий вопрос» в Сибири, в рамках концепций государственной политики, сквозь призму областнической идеологии скрупулёзно проанализирован в работе Е.П. Коваляшкиной.

В целом, можно говорить о том, что в настоящее время происходит постепенное оконтуривание новых подходов к осмыслению прошлого народов Сибири, в основе которых лежит принцип признания за коренными жителями исторического права на этнокультурное своеобразие.

Переходя к проблемам истории коренного населения Сибири (генезиса племён, характеристикам заселённых ими пространств, специфики взаимоотношений с русским элементом и государством), необходимо подчеркнуть, что в историко-этнографическом отношении территория Сибири подразделяется на несколько областей: западно-сибирскую, включающую область тайги и субарктическую зону Сибири; саяно-алтайскую, в которую входит горно-таёжная и лесостепная полосы региона; восточносибирскую с внутренней дифференциацией различных типов тундры, тайги и лесостепи; северо-восточную или чукотско-камчатскую и амуро-сахалинскую.

Впервые, классификация племён, населявших территорию Сибири, была дана финским языковедом и этнографом М.-А. Кастреном. Все сибирские этнические сообщества были объединены им под именем урало-алтайцев и палеоазиатов. Как писал историк М.К. Любавский, в ХVI столетии Сибирь представляла собой пустыню, по которой были раскиданы малолюдные племена «бродячих и кочевых дикарей – звероловов, рыболовов и скотоводов… В эпоху занятия и первоначального заселения Сибири русскими людьми в ней жили исключительно племена монгольской расы, разделённые на семьи: урало-алтайскую и древнеазиатскую. Большая часть населения принадлежала к урало-алтайской семье, включавшей в себя пять групп: самоедскую, угро-финскую, тунгусскую, монгольскую и турко-татарскую»[49].

Согласно изысканиям специалистов, современный антропологический состав коренного населения Сибири представлен уральским антропологическим типом, имеющим в своей структуре енисейский вариант, байкальским или палеосибирским антропологическим типом, центральноазиатской расой, амуро-сахалинским и арктическим (эскимосским) антропологическими типами. В границах Западной Сибири сосредоточено в основном население, которое по преимуществу относится к уральскому антропологическому типу. По своим основным характеристикам уральский тип занимает промежуточное место между монголоидной и европеоидной расами, представляя цепь различных переходных монголоидно-европеоидных форм, распространённых к западу и востоку от Урала.

В языковом отношении народы Сибири принадлежат к алтайской, уральской и палеоазиатской лингвистической семье. Алтайская языковая семья объединяет тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки. Уральское языковое сообщество состоит из финно-угорской и самодийской языковых семей. К палеоазиатским языкам относят генетически не связанные между собой языки чукотско-камчатской группы, эскимосско-алеутские, енисейские, юкогиро-чуванские языки, а также нивхский язык.

Численность коренного населения Сибири до начала русской колонизации составляла около 200 000 чел. (по данным П.А. Словцова – 230 000 чел.)[50]. По уточнённым данным историка Б.О. Долгих[51], численность автохтонного населения Сибири к моменту прихода туда русских равнялась 209 335 чел., а по группам они распределялись так:

1. Самодийские народы 15 285 чел.

2. Угорская группа народов 16 260 чел.

3. Тюркские народы 49 710 чел.

4. Кеты 5 630 чел.

5. Юкагиры 4 775 чел.

6. Коряки, чукчи, ительмены 25 865 чел.

7. Тунгусо-маньчжурские народы 50 335 чел.

8. Монгольские народы 37 175 чел.

9. Нивхи (гиляки) 4 300 чел.

Итого: 209 335 чел.

Северную часть тундры населяли племена самодийцев, в русских источниках именовавшихся самоедами (ненцы, энцы, нганасаны). М.К. Любавский, в своей фундаментальной монографии «Обзор истории русской колонизации…» ареал расселения самоедов, их внешний облик и тип хозяйственных занятий определяет следующим образом: «Самоеды со своими оленями и собаками кочевали по необозримой западносибирской и затем таймырской тундре до самых устьев реки Хатанги. Новгородцы в незапамятные времена познакомились с «самоядью», живущей «над морем», «в верху Оби реки великия». На основании рассказов очевидцев создалось летописное «сказание о человецех незнаемых в Восточной стране», кратко, но изобразительно описывающее как наружность, так и быт самоедов. Они «не велики возрастом, плосковидны, носы малы, но резвы весьма, и стрельцы скоры и горазды, а яздять на оленях и собаках». «Ядь их мясо оленье, да рыба, да межи собой друг друга едят. Платье носят соболье и оленье, и товар их соболи»»[52].

Василий Фёдорович Зуев (1754-1794), профессор Императорской академии наук, участник научной экспедиции в Сибирь 1768-1774 гг. под руководством П.С. Палласа, совершил самостоятельную поездку в Берёзовский уезд в 1771-1772 гг., по результатам которой сообщал: «Самоедская земля, последняя часть к северу, сколь дикая в своём звании и состоянии, столь равным образом и дикими народами обитаема, из коих в Берёзовском уезде два рода почитаются, то есть остяки и самоедцы…Последние, ближайшие к северу самоедцы, коли можно назвать дикими зверьми, то в сходственности едва ошибиться можно, не имеют у себя узаконенного жилища, к которому б по времени съезжались. Но почти ежедневно на оленях перекочёвывают с места на место, сколь для звериного промысла и своего пропитания, столь зимою и для оленного своего скота на разные места переезжают»[53].

Из сведений, содержащихся в актах ХVII в. об общественном быте самоедов, исследователи конца ХIХ – начала ХХ вв. сделали вывод, что до начала русской колонизации и в стартовый её период самоеды жили родами, управлялись своими старейшинами, владели на общинных началах земельными угодьями и бассейнами рек. Необходимо обратить внимание, что в русских летописях слово «самоядь» встречается уже под 1096 г. в качестве названия народа, живущего к северу от Югры. В русской средневековой церковно-славянской традиции оно означало «людоед». Именно так ошибочно именовали население отдалённых земель в древнерусских документах и западноевропейских источниках. Этому активно способствовали ненецкие воинские обычаи, согласно которым тела убитых врагов расчленялись, после чего ритуально поедалось их сердце и другие органы. В современной исследовательской литературе широкое распространение получила версия, согласно которой слово самоед происходит от общесаамского – «саамская земля»[54]. По определению этнографа Я.В. Чеснова, со ссылкой на мнение знаменитого этнографа-сибиреведа Льва Штернберга, у многих народов традиционной культуры в качестве самоназвания используется слово «человек», в узком значении трансформирующееся в «мужчина»[55]. Так, слово энэте, от которого образовано название энцы, означает именно «человек» (мужчина). У части ненцев существует и другое самоназвание – хасава, что в русской транскрипции также звучит как «мужчина»[56].

Юго-восточнее самоедов, в междуречье рек Оби и Енисей, проживали угроязычные племена остяков (ханты) и вогулов (манси). Происхождение этнонима «остяк» имеет два толкования. Сами остяки именовали себя асяг (асях), то есть Обским народом («ас» - большая река, Обь, «яг» («ях») – люди, народ[57]. Согласно другой, тюрско-татарской этимологической трактовке, остяк происходит от «уштяк» (грубый, дикий народ), что иллюстрировало отношение татар ко всем немусульманским народам Сибири.

В соответствии с природными условиями расселения остяков, основным видом их хозяйственной деятельности являлось рыболовство и охота. Об этом говорят и немногочисленные, но пространные свидетельства путешественников, проезжавших с различными миссиями через Сибирь в ХVII – начале ХVIII вв. Так, Н.Г. Спафарий (1636-1708) – философ, дипломат и учёный, ездивший в 1675-1678 гг. по поручению царя Алексея Михайловича с дипломатическими целями в Китай, в своих путевых заметках сообщал: «Народ остяцкий древний, как и иные разные народы царства Сибирского…А жилище их начинается от Иртыша и до устья реки Иртыша, где впадает в Обь, потом до Оби на низ до Берёзова и до Океанского моря и вверх по Оби до Томского города, также и по Кети реке до вершины её…Се есть рыбоядцы, потому что все ловят рыбу всякую множество много. И иные и сырую едят, а иные сушат и варят; однако же соли и хлеба они не знают, опричь рыбы да корень белый – сусак, который они летом собирают в запас, сушат и зимой едят. А хлебом не могут жить. А которые насытятся хлебом, и те помрут»[58]. Аналогичные указания с прибавлением к ним сведений о использовании промысловой продукции в бытовых нуждах, обнаруживаем у Григория Новицкого в тексте «Краткое описание о народе остяцком», составленном в результате наблюдений в 1715 г.: «Обще всим едино рукоделие, стрелянием зверя, ловлением птиц, рыб. Ими же себя пропитать может…Ничим бо иным чрез всё житие свое не упражняется, яко сим единым промыслом…Одежда их обще из кожей рыб, найпаче с налима еже есть подобен сому. Тожде с осетра и стерлядей одерше кожу толико трудами своими умягчивают, яко могут все одеяния из них сошивают»[59].

Территорию западных и восточных склонов Уральских гор занимало племя вогулов (манси). Пространство их расселения простиралось по рекам Чусовая, Косьва, Вишера, Печора, Тагил, Тавда, Пелым. Этимология этого термина связана с языком коми и производится от слов «вэгул», «логул», что переводится как «дикий», «грязный», либо «вогыль», которое в сочетании с «лезь вогыль» означало человека с косматыми волосами[60]. Основным родом занятий вогулов (манси) была охота. До прихода русских представители этого племени занимались примитивным земледелием, скотоводством, бортничеством на реках Тура и Тавда.

Восточнее ареала расселения остяков и вогулов располагались земли южных самодийцев, южных или нарымских селькупов. Селькупы проживали по среднему течению реки Оби и её притокам. Этноним селькуп происходит от самоназвания одной из наиболее крупных территориальных группировок северных селькупов – солькуп (сёлькуп), что означает «таёжный человек». Основным хозяйственным занятием их было сезонное рыболовство и охота. Промышляли пушного зверя, лосей, диких оленей и водоплавающую дичь. Главными орудиями труда у них были лыжи, лук, самострелы, капканы, ловушки для зверей и птиц, остроги и крючки для рыбного промысла[61]. К востоку от нарымских селькупов обитали племена кетоязычного населения Сибири: кеты (енисейские остяки), арины, котты, ястынцы. Самое крупное объединение – кеты (самоназвание от кето – «человек), расселялись по Среднему и Енисею, повсеместно специализируясь в охоте и рыболовстве. Некоторые группы населения добывали из руды железо, изделия из которого реализовывали соседям или использовали в домашнем хозяйстве.

Верховья Оби и её притоки, а также верховья Енисея и территорию Алтая занимали многочисленные и различавшиеся по хозяйственно-бытовому укладу тюркские племена, являвшиеся предками современных шорцев, алтайцев, хакасов: томские, чулымские и «кузнецкие» татары, а также телеуты и енисейские кыргызы с подчинёнными им племенами. Основным занятием этой обширной группы было кочевое скотоводство, однако в некоторых местах распространение получило мотыжное земледелие (известно, что Ермак в ходе своего похода стал свидетелем земледелия у татар) и охота. У «кузнецких татар» был развит кузнечный промысел.

Южнее районов обитания вогулов, селькупов и кетов были распространены тюркоязычные этнотерриториальные группы – предшественники сибирских татар: барабинцев, иртышских, тобольских, ишимских и тюменских татар. В период, предшествовавший покорению русскими людьми Сибири, к середине ХVI в. часть тюрков Западной Сибири, заселявших пространство от Туры на Западе до Барабинской степи на востоке подчинялись Сибирскому ханству. Хозяйство татарского населения во многом определялось природно-климатическими условиями края. Г.Н. Потанин по этому поводу писал: «Солонцы, перемешивающиеся с луговыми пастбищами, соль которых необходима не только для верблюдов, но и для других пород скота, только усиливали хозяйственное значение этой страны в глазах скотовода»[62]. Богатством края считались реки и озёра богатые промысловой рыбой, а также лесные угодья с запасами дичи и зверя ценных пушных пород, которые являлись основной статьёй экспорта. Данные условия, а также долговременные традиции татарского населения, определили род их занятий. Хозяйство татар носило производяще-присваивающий характер, основой которого было полукочевое скотоводство. До прихода русских татары уже занимались земледелием. По данным Г.Ф. Миллера, И.Е. Фишера и И.П. Фалька у татар наличествовало более ста тысяч десятин земли, задействованных под пашню. Из орудий, употреблявшихся в земледельческой отрасли археолог В.П. Левашова называла костяную мотыгу, обнаруженную при раскопках Вознесенского городища, а на памятнике Большой Лог (под г. Омском) был найден железный серп. По всей вероятности, земледелие у татар на ранних стадиях являлось примитивным, использовались простейшие орудия труда, высевались неприхотливые и быстро зреющие злаки: ячмень, овёс, плёнчатая пшеница (полба)[63]. Свидетельства путешественников, относящиеся к ХVII столетию косвенно подтверждают тот факт, что земледелие среди татарского населения имеет давние, устоявшиеся традиции. Так, датский купец Избрант Идес и купец из Любека Адам Бранд, в записках, опубликованных после их путешествия в Китай, отмечали, что «они (татары – М.Ч.) большие любители земледелия и сеют овёс, ячмень, просо и гречиху…Возделываемый ячмень они сначала размягчают в воде, потом сушат и толкут, пока с него не сойдёт кожура, затем сушат и пекут это обрушенное зерно в железном котле на большом жару…»[64].

К западу и востоку от Байкала проживали монголоязычные буряты (самоназвание – береяад, бурийат). Принято считать, что этноним «бурят» впервые упоминается в «Сокровенном сказании монголов». Этимология слова имеет несколько версий: от термина «бури» (тюрк.), что означает волк и от «брат» (рус.). В русскоязычных документах ХVII – ХVIII вв., а затем и в записках западно-европейских путешественников буряты именовались «братскими людьми». Военнопленный шведский инженер-лейтенант Лоренц Ланге сообщал: «16 июня 1716 г. мы прибыли в Братск. Жителей этих мест называют братскими татарами, и они богаты конями, быками, коровами, овцами…»[65]. Основу хозяйства бурятов составляло кочевое скотоводство, а в роли подсобных занятий выступали земледелие и собирательство. Также, достаточно высокое развитие получило железоделательное ремесло.

Пространство от Енисея до Охотского моря, от северной тундры до Приамурья населяли тунгусские племена эвенков (самоназвание «эвэнкип»). Эти этнические сообщества подразделялись на «оленных» (кочевых скотоводов) и «пеших». Последние являлись оседлыми рыболовами и охотились на морского зверя на побережье Охотского моря.

Территорию Приамурья и Приморья занимали народы тунгусско-маньчжурской языковой группы, являвшихся предками современных нанайцев, ульчей и удегейцев. К палеоазиатам, располагавшимся в этих местах относились и нивхи (гиляки) – единственный народ Приамурья, использовавший в своей хозяйственной деятельности ездовых собак.

Среднее течение реки Лены, Алдан, Индигирку, Колыму занимали якуты – наиболее многочисленная тюркская народность Сибири. Якуты разводили лошадей. К разряду дополнительных промыслов у них относились охота на зверя и птицу, а также рыбная ловля. Широкое распространение у якутов получило домашнее производство металла: меди, железа, серебра. Ремесленная часть якутского населения изготавливала оружие, занималась обработкой кож, резьбой по дереву.

Северная часть Восточной Сибири была населена племенем юкагиров. Географические границы их земель простирались от тундр Чукотки на востоке до низовьев Лены на западе. В северо-восточной части региона проживали палеоазиатские народности: чукчи, коряки, ительмены. Чукчи занимали значительную территорию континентальной Чукотки. Их южными соседями были коряки. Оба племени, как и тунгусы, делились на «оленных» и «пеших». С.П. Крашенинников в своём труде «Описание земли Камчатки» отмечал: «Коряки разделяются на оленных и сидячих. Оленные называются чаучю, сидячие нымылыгу. Оленные на одном месте не живут, но почти всякий день с места на место кочуют…Сидячие с места на место не переходят. Сидячие больше селятся близ устьев рек, впадающих в моря, где рыбы довольно…»[66].

Наконец, по всей прибрежной полосе Чукотского полуострова были расселены эскимосы. Основное население Камчатки в ХVI – ХVII вв. составляли ительмены. В основе хозяйственно-культурного типа названных этнических объединений лежали охота на морского зверя, оленеводство, рыболовство и собирательство.

Таким образом, помимо антропологических и языковых особенностей, народы Сибири в период, примыкающий к началу русской колонизации, обладали рядом специфических культурно-хозяйственных черт, форм социальной организации и религиозных представлений.

В культурно-хозяйственном отношении вся территория Сибири к началу ХVII в. может быть условно разделена на две исторически сложившиеся области: 1) южную – область древнего скотоводства и земледелия; и 2) северную – область промыслового охотничьего и рыболовецкого хозяйства. В указанный период среди автохтонного населения Сибири сложились соответствующие их географическому распределению хозяйственно-культурные типы: пеших охотников и рыболовов таёжной зоны и лесотундры; оседлых рыболовов в бассейнах больших и малых рек и озёр; оседлых охотников за морским зверем на арктическом побережье; кочевых таёжных оленеводов-охотников и рыболовов; кочевых оленеводов тундры и лесотундры; скотоводов степей и лесостепей. Наряду с отмеченными типами хозяйства у коренных народов Сибири присутствовали и переходные типы. Так, северные алтайцы сочетали оседлое скотоводство с охотой; юкагиры и энцы оленеводство с охотой. Однако в целом, до прихода русских колонизаторов хозяйственно-культурная ориентация коренного населения Зауралья не выходила за рамки присваивающей экономики и примитивного земледелия и скотоводства.

Подавляющее число сибирских народов к концу ХVI - началу ХVII столетий находилось на стадии патриархально-родовых отношений. По сведениям, содержащимся в актах ХVII в. об общественном быте автохтонных племён, можно сделать вывод, что они жили родами, управляемыми старейшинами, которые организовывали управление и выполняли судебные функции. В русских исторических источниках, относящихся к началу ХVII в. регулярно встречаются понятия, характеризующие общественный уклад коренного населения: «род», «улус», «волость». По изысканиям Б.О. Долгих и М.А. Дёмина, в документальных памятниках ХVII в. понятие «род» имело несколько трактовок. Во-первых, у коренных народов существовали крупные отцовские роды – фратрии; во-вторых, небольшие их подразделения, называвшиеся обычно по имени своих вождей; в-третьих, старые мелкие родовые образования, не превратившиеся в роды; в-четвёртых, этнические группы, созданные пришлыми людьми; в-пятых, обычные большие семьи[67].

Наиболее развитыми в социальном отношении являлись якуты и буряты, у которых на рубеже ХVI – ХVII вв. сложились патриархально-феодальные отношения. Единственным народом, имевшим государственность к началу русской колонизации, были татары, объединённые под властью Сибирских ханов. К середине ХVI в. Сибирское ханство охватывало территорию, простиравшуюся от бассейна р. Туры на западе до Барабинской степи на востоке. Особенностью этого государственного образования являлось отсутствие монолитности, вследствие регулярных междоусобных столкновений различных конфликтующих группировок.

Интерес к духовной жизни автохтонных народов Сибири, был впервые зафиксирован в официальных документах ХVII в. и имел очевидную практическую подоплеку: установление такой системы взаимоотношений с коренными жителями, которая создавала бы благоприятные условия для сбора ясака. С другой стороны, сбор сведений о различных сторонах духовной жизни населения, составил мощную источниковую базу, позволяющую реконструировать происхождение, развитие и эволюцию религиозных воззрений аборигенных народов в период, предшествовавший русской колонизации.

В религиозном отношении народы, заселявшие территории Сибири принадлежали к различным системам верований. В религиозных убеждениях народов Сибири доминировало представление о наличии души не только у человека, но и у животных, растений, явлений природы. Благополучие людей зависело от доброго божества. Болезни, несчастья и смерть насылал злой бог и его помощники духи. Каждый народ имел собственное изображение богов – идолов самой разнообразной формы. Например у остяков (хантов) идолы изготовлялись из дерева и представляли собой грубое изображение людей. По своему значению идолы делились на родовых и семейных (пенаты). Родовые идолы рассматривались как достояние рода, их помещали в особых местах, как правило, в глубине леса – недоступной постороннему человеку. Жертвоприношение этим идолам заключалось в закалывании одного или нескольких животных. Семейные идолы позиционировались как покровители определённого семейства; поэтому жертвоприношения им являлись обязательными только для членов данного семейства.

Наибольшее распространение среди автохтонов получил шаманизм, основывающийся на анимизме – одухотворении сил и явлений природы. Известный исследователь севера А.А. Дунин-Горкавич, подчёркивая особую роль шаманизма у коренных народов, писал: «Шаман играет важную роль в жизни инородца: никакое более или менее важное обстоятельство в семейной жизни или жизни всего рода не обходится без деятельного участия шамана. Деятельность последнего разностороння: он является в одно и то же время жрецом, врачом и предсказателем. Шаман может входить в сношение с божествами, которые открывают ему свою волю; поэтому он является единственным посредником между людьми и божеством…Для привлечения внимания божества и установления контакта с ним шаман употребляет особый бубен или же прибегает к игре на домре…Шаман поёт до полного изнеможения, после чего засыпает. Проснувшись, он, на основании виденных им снов определяет, будет ли благополучен или неблагополучен исход болезни…»[68].

В то же время, нельзя не отметить, что заметную конкуренцию шаманизму в системе религиозных верований коренного населения Сибири составляли ислам, широко распространённый среди татар и буддизм (ламаизм), следы присутствия которого в Туве относятся к ХI – ХII вв., а в Забайкалье – к ХIII - ХIV вв. Характерно, что в стартовой фазе русской колонизации буддизм значительно быстрее, чем христианство, отвоёвывал религиозные позиции у шаманизма, что объяснялось его большей лабильностью и приспособленностью к общественным отношениям и сознанию бурят и тувинцев.

В целом, к началу русской колонизации, народы Сибири, несмотря на свою малочисленность, освоили обширные пространства региона, выстроили оригинальную модель адаптивного поведения в экстремальных условиях, детерминируемых сибирской природой. Коллективными усилиями была создана уникальная культура оленеводов, охотников и рыболовов, отличавшаяся предельной рациональностью и адекватностью природно-географическому, социальному и культурно-хозяйственному контексту.

Контрольные вопросы и задания

1. Назовите основные антропологические группы, к которым принадлежали автохтонные племена Сибири. Покажите на карте территории расселения коренных народов Зауралья.
2. Перечислите хозяйственно-культурные типы коренных народов Сибири. Дайте им характеристику, сообразно роду деятельности и размещению в границах региона.
3. Ознакомьтесь с фрагментами описаний коренных народов Сибири путешественниками и исследователями. Пользуясь предложенным материалом, дайте письменную характеристику культурного типа автохтонного населения по следующим параметрам: образ жизни, верования, хозяйственные занятия, правовой быт (Приложение 2).
4. Объясните, какими соображениями руководствовались представители центральной и местной администрации, организуя и поощряя сбор сведений о коренном населении Сибири, что нашло отражение в текущем делопроизводстве?
5. Перечислите системы верований, к которым принадлежали различные группы сибирских автохтонов. Назовите наиболее распространённые из них.
6. Поясните, какие цели преследовало государство, распространявшее посредством миссионерской деятельности христианство в среде коренных народов? Насколько эффективной была эта деятельность?
7. В чём проявлялись традиции родового строя у автохтонов Сибири? Какие этнические группы ранее других включились в процесс распада родоплеменных отношений и почему?

Лекция 4. Присоединение Сибири к России (середина ХVI – начало ХVII вв.)

Покорению Сибири и включению в состав Московского государства обширного фонда земель, расположенных за Уралом, предшествовала хронологически продолжительная колонизационная работа, инициируемая как частными лицами (промысловиками), так и властными структурами. ХVI век в истории России символизировал не только завершение объединительной деятельности князей московского рода, но и стал временем формирования национальной и государственной самоидентификации, что особенно ярко проявилось в правительственной колонизационной программе.

Вопрос о присоединении Сибири к России был и остаётся одной из наиболее горячо обсуждаемых проблем в отечественной историографии и сибиреведении. Высокий накал дискуссионного напряжения во многом связан с существованием диаметрально противоположных позиций в отношении методов включения сибирских земель в состав Московского государства (завоевание - мирное присоединение), а также движущих сил данного процесса (казаки – государство – промышленники Строгановы).

Старт историографическому дискурсу по вопросу о движущих силах в покорении Сибири, обстоятельствах организации похода Ермака, времени его начала и результатов был положен сибирским летописанием, наиболее полно и противоречиво отразившим события конца ХVI – начала ХVII вв., определившим принципиальные позиции историков в отношении «сибирского взятия».

В сибирских летописях представлены не только три различных подхода относительно предприятия Ермака, условно названных народным (Кунгурская летопись), частно-промышленным (Строгановская летопись) и государственным (официальная) (Есиповская летопись и Румянцевский летописец). Интерпретация летописных свидетельств активно поспособствовала выявлению взглядов и позиций исследователей в отношении дискуссионных проблем, связанных с завоеванием края, ранжировала историков на адептов и протвников того или иного летописного текста.

Автором Кунгурской (Краткой сибирской) летописи (наиболее последовательные сторонники: М.В. Ломоносов, А.Н. Радищев, И.Н. Болтин, П.И. Небольсин), изданной Археографической комиссией в 1880 г., признаётся тобольский сын боярский, летописец и картограф Сибири Семён Ульянович Ремезов. Согласно его трактовке, инициатива организации похода в Сибирь целиком и полностью принадлежала Ермаку и его товарищам.

В качестве отправной даты начала похода, Кунгурская летопись называет 1 августа 7087 (1579 г.), а «взятие Сибири» помещает под 7090 (1581 г.). В основу изложения событийной канвы в данной летописи положены свидетельства «памятливых старожилов», что во многом предопределило присутствие в этом неофициальном документе ряда совершенно фантастических фактов, подрывающих доверие к правдоподобности материала. Это прежде всего касается определения численности отряда Ермака в 5 000 человек.

Строгановская летопись (сторонники: Н.М. Карамзин, С.М. Соловьёв), обнаруженная Г.И. Спасским и опубликованная в 1821 г., решающую роль в обеспечении успеха экспедиции Ермака отводила промышленникам Строгановым, что во многом связано с тем обстоятельством, что сведения, аккумулированные в летописный текст, основывались на документах из архива солепромышленников. Часть специалистов признавала Строгановскую летопись наиболее полной и достоверной. В частности, С.М. Соловьёв неоднократно обращал внимание на то, что составитель летописи основывал свои известия на царских грамотах[69]. Лаконичность подачи материала и историчность повествования была отмечена историком в ходе заочной полемики с адептом Есиповской летописи П.И. Небольсиным, запечатлённой в «Заметке относительно завоевания Сибири»: «Строгановская (летопись – М.Ч.) объясняет нам явления вполне удовлетворительным образом, указывая на постепенный ход, связь событий: колонизуется страна, соседняя с Сибирью; колонизаторам по обыкновению даются большие права; по особенным условиям новонаселённой страны богатые колонизаторы должны взять на себя обязанность защищать собственными средствами свои поселения…; само правительство в грамотах указывает им, откуда они могут набрать ратных людей – из охочих казаков; эти казаки особенно становятся им нужны, когда они намереваются перенести свои промыслы и за Уральские горы, во владения сибирского салтана…, и вот они призывают толпу охочих казаков с Волги и отправляют их в Сибирь…»[70].

Из текста Строгановской летописи следует, что Ермак и его товарищи появились в Приуралье летом 7087 (1579 г.), прожили «в городках их два лета и месяца два», 1 сентября 7090 (1581 г.) отправились в поход, а 26 октября того же года овладели «градом Сибирью»[71].

Дата начала похода 1 сентября 1581 г., означенная в Строгановской летописи, сегодня наиболее часто встречается в специальной и учебной литературе. Интерпретация событий «сибирского взятия» 1581-1585 гг. через «доверчивое» обращение к материалам Строгановской летописи утвердилась в ХIХ столетии благодаря авторитетным суждениям Н.М. Карамзина и С.М. Соловьёва. Вместе с тем, современные разыскания показали, что якобы точная документация грамот летописцем, не всегда соответствовала действительности. На подлинных грамотах, попавших в руки исследователей, не оказалось многих из тех «подписей» и «приписей», на которые ссылается составитель текста. Всё это позволило сделать вывод, что ряд так называемых «грамот» был сознательно введён в летопись, чтобы подчеркнуть масштабность и значимость помощи, которую оказывали Семён, Максим и Никита Строгановы атаману Ермаку.

Есиповская летопись (сторонники: Г.Ф. Миллер, И.Э. Фишер, П.А. Словцов, М.К. Любавский, П.Н. Милюков), появившаяся из-под пера тобольского архиепископского дьяка Саввы Есипова в 1636 г., решала вопрос о закономерности присоединения Сибири к России с провиденциальной точки зрения. По убеждению летописца отряд Ермака стал «божественным» орудием, сломившим «неверного» Кучума. При этом летопись умалчивала о таких важных эпизодах, как казачье «воровство» на Волге и деятельность Строгановых в Приуралье. Определяя дату начала экспедиции в Сибирь, автор Есиповской летописи, опираясь на Синодик Ермаковым казакам (1622 г.), называет осень 7089 (1580 г.), полагая, что в том же году, 26 октября казакам удалось овладеть и столицей Кучумова царства – Кашлыком.

Предлагаемая наиболее достоверной и поддержанная авторитетным мнением классиков отечественной исторической науки Строгановской летописью дата начала экспедиции Ермака (1 сентября 1581 г.), в начале 1980-х гг. была подвергнута конструктивной критике со стороны исследователя Р.Г. Скрынникова. По его мнению, наличие подлинных документов строгановского архива позволяет обнаружить происхождение ошибки, допущенной вотчинным историографом. Сравнение текстов царских грамот демонстрирует, что неопределённость с годом старта похода возникла вследствие соединения двух разновременных событий – нападения пелымцев на Пермский край в 1581 и 1582 гг. Р.Г. Скрынников, опираясь на царские грамоты и данные Погодинского летописца доказал, что первое нападение (1581 г.) возглавлял пелымский князь Аблегирим, а второе – Алей, старший сын Кучума. Ермак же прибыл к Строгановым незадолго до второго набега[72]. Данные сведения подтверждаются и донесением чердынского воеводы В. Пелепелицына о сражении в Пермском крае, цитируемом в царской грамоте Строгановым от 16 ноября 1582 г.

Переходя к вопросу о включении Сибири в состав российского государства, необходимо отметить, что в ХVI столетии вольно-народная и государственная колонизации, в тесном переплетении друг с другом развивались сразу по нескольким направлениям и у данного процесса была своя предыстория.

Ещё в ХI – ХII вв. Великий Новгород расширял свои владения на север и северо-восток, ориентируясь в хозяйственно-экономической жизни на добычу «мягкой рухляди» - пушнины – высоколиквидного товара на внутреннем и внешнем рынках. В те времена новгородцы открыли путь в Югру – земли остяков и вогулов, лежащих к востоку от Урала в нижнем течении Оби.

Проникновение новгородцев в югорские земли стало закономерным следствием освоения Поморья – земель к северо-востоку от Онежского озера в бассейне Онеги и Северной Двины. Поморье, таким образом, стало своеобразной базой русской колонизации Сибири, на пути к которой располагались земли Перми и Печоры. Как следует из летописных свидетельств, маршрут первопроходцев в данном направлении пролегал по рекам Сухоне, Северной Двине, Вычегде и далее по реке Вымь. Позднее, по притоку Печоры реке Усе был проложен «чрезкаменный путь», которым путешественники по притокам проникали в районы нижнего течения Оби.

Первоначально соперником Новгорода в промысловом освоении Поморья с прилегающими к нему территориями и Югры являлось Владимиро-Суздальское княжество, а с ХIV в. роль главного конкурента стало играть Великое княжество Московское. Именно после покорения Новгорода Иваном III в 1471 г. и ликвидации самостоятельности Новгородской боярской республики в 1478 г., область земель финских племён печоры и югры молодое Московское государство стало рассматривать как собственную вотчину.

Во второй половине ХV в. в низовьях реки Печоры были образованы первые русские посёлки – Ижемская слобода недалеко от места впадения речки Ижмы в Цильму, Усть-Цилемская слобода у впадения Цильмы в Печору и Пустоозёрский острог, сыгравшие решающую роль в освоении Печорских земель в ХVI столетии, что объективно способствовало дальнейшему распространению русской оседлости на восток и обеспечению безопасности со стороны западных границ колонизуемой территории. Важным фактором, определившим ускоренные темпы заселения и освоения Печорского края, стало открытие северного морского пути англичанами в 1533 г., оживлённая торговля, конкуренция вокруг пушного промысла и рост цен на меха. В ХVI в., когда открылась возможность выгодного сбыта продуктов промысла, в этот район хлынул поток переселенцев. В результате возникшей потребности охранять торговлю местных жителей от печоро-югорских племён, в устье Северной Двины, на Карельском берегу и в Лапландии во второй половине ХVI в. появляются русские укреплённые пункты – Архангельск, Сумский и Кольский остроги соответственно.

Вслед за Печорской землёй началось колонизационное освоение и заселение русскими людьми Пермского края. Пермская земля располагалась в бассейне реки Вычегды и верховий Камы. Аборигенное население – племя пермь, расселявшееся в этом районе занималось охотой, рыболовством и частично земледелием. Представители этой этнической группы, дисперсно разбросанные по огромной территории управлялись народными старшинами и князьями.

Прилив русского населения в Пермский край начался ещё с 1472 г ., когда Пермь Великая была завоёвана московскими воеводами. Первое время здесь сохранялся институт местных князей, а к концу царствования Ивана III он был заменён московскими наместниками, севшими в Усть-Вымске и Чердыни.

Из всего пространства Пермской земли для Московского государства наибольший интерес представляли соляные залежи, а солеварение способствовало активной колонизации края. Так в регионе появились первые русские точки оседлости. К числу наиболее известных и стратегически важных для освоения пермской территории относился Сольвычегодск (впервые упоминался в русских летописных актах как Усолье в 1492 г.). Освоение пермских пространств со второй половины ХVI в. неразрывно связано с именем богатых солеваров-промышленников Строгановых.

Строгановы вышли из среды поморских разбогатевших крестьян. В Вычегодском крае – отдалённом и слабо заселённом им удалось без излишних затрат и капиталовложений организовать торгово-промысловое предприятие, основателем которого стал Лука Кузьмич Строганов. Его сын Фёдор Лукич ужё прочно обосновался в Сольвычегодске.

Расцвет дома Строгановых связан непосредственно с историей Сольвычегодска. Район рек Вычегды и Камы, представлял собой место концентрации соляных озёр, что открывало широкие возможности в деле организации добычи соли – важного стратегического продукта, наиболее востребованного в пищевой промышленности. Первым право на организацию соляного промысла получил младший сын Фёдора Лукича – Аника Фёдорович Строганов (1497-1570 гг.). В 1558 г. он подал челобитную на имя Ивана IV, в которой сообщал, что в государевой вотчине, в Перми, по обоим берегам Камы лежат земли никому не отписанные, вследствие чего просил пожаловать эти территории (146 вёрст) Строгановым, с правом заводить слободы и освобождения населения от податей на 20 лет. Взамен Строгановы брали на себя обязательство оборонять камские места «от нагайских людей и иных орд», для чего им надлежало выстроить на Каме городок и снабдить его пушками. Аника Строганов, пускаясь в рискованное предприятие, связанное с большими расходами, трезво рассчитал, что траты на организацию соляного дела окупятся большими доходами. Кроме того, в действиях Строганова присутствовал и политический расчёт. Первую грамоту на «камские изобильные места» он получил через несколько месяцев после того, как сибирский хан Едигер окончательно признал себя царским данщиком. До этого события вассалом России стала Большая Ногайская Орда. Военная угроза исчезла, и Строгановым не пришлось тратить деньги на войну с «иными ордами». Тем не менее, промышленники Строгановы, выполняя взятое на себя обязательство, основали на Каме городок Канкор, а несколькими годами позже – Кергедан (Орёл).

По-прежнему дискуссионным в исторических кругах остаётся вопрос о широте полномочий Строгановых в осваиваемых землях и их роли в организации сибирской экспедиции Ермака. Заметим, что изначально Иван IV не планировал передачи Камского края в собственность солепромышленникам. Более того, в своей жалованной грамоте государь подчёркивал, что этот край – «наша царская вотчина»[73]. С другой стороны подобного рода декларативные заявления в отношении окраинных территорий, для ХVI века чаще всего таковыми и оставались, принимая в расчёт как ограниченность технических колонизационных возможностей государства, так и сомнения властей относительно прямых и сиюминутных выгод от предприятия. Историк С.М. Соловьёв, полемизируя с П.И. Небольсиным по вопросу движущих сил в освоении Приуралья и Зауралья, отмечал следующее: «пустые пространства, которые давались для обработки и населения, не имели никакой ценности в глазах правительства; не могли они даваться на время тому, кто своим трудом, издержками делал их ценными, способными приносить доход по истечении льготных лет…»[74]. По предположению Р.Г. Скрынникова, Строгановы сделали всё, чтобы фактически превратить камские места в свои владения, чему немало поспособствовало включение строгановских вотчин в опричнину в 1566 г. Служба принесла Строгановым массу привилегий и льгот: в 1568 г. им была предоставлена жалованная грамота на ещё не освоенные территории по реке Чусовой; в 1572 г. они получили право нанимать на службу казаков с пищалями; в 1574 г. царь удовлетворил просьбу Строгановых о перспективном возведении крепостей в Зауралье – на Тоболе, Иртыше и Оби[75].

Однако, положение Строгановых и их владельческие права зависели не столько от них самих, или их желаний, сколько от развития ситуации в Приуралье и Зауралье, а также внутриполитической и внешнеполитической ситуации в Московском государстве.

Государственный переворот в Сибирском ханстве, свержение лояльного Едигера и приход к власти потомка Чингисхана Кучума в 1563 г. спутал карты солепромышленников. Строгановские вотчины располагались в непосредственном соседстве с даньщиками Кучума остяками и вогулами, чьи «юрты» и «улусы» теперь представляли реальную военную угрозу для мирных промысловиков. В сложившейся ситуации оборона «Пермской украины» становилась «официальной» службой Строгановых, и разрешение иметь войско и «свои обиды мстити» означало не только неограниченные полномочия и права в деле борьбы с Кучумом, предполагавшим продвижение в Сибирь, но и высокую степень ответственности в случае неудачи.

Экономический кризис в стране, вызванный опричной политикой, сокрушительные поражения в западных военных кампаниях, и прежде всего неудачный ход Ливонской войны, которую Иван Грозный считал делом всей своей жизни, всё чаще заставляли московские власти прибегать к использованию материальных ресурсов, формировавшихся на востоке страны. Уже на последнем этапе Ливонской войны царь активно взыскивал с торговых людей крупные суммы в счёт экстренного военного налога. По истечению льготного срока (1579 г.), в Пермский край прибыли писцы и обложили строгановские деревни налогами. В результате этих мероприятий государевы поборы регулярно росли, а поступления в казну Строгановых сокращалось. Косвенную роль в ослаблении позиций Строгановых в своих владениях сыграла и смерть главы клана – Аники Строганова. Когда-то ему удалось добиться полного повиновения от своих отпрысков, но после его смерти трое наследников – Яков, Григорий и Семён разделили между собой его промыслы и имущество, что значительно поколебало финансовую мощь семьи. Известно, что в пору расцвета предприятия Строгановых на Каме действовало в полную мощь 27 варниц, а к 1579 г. из них работала лишь половина.

В этих условиях кардинально изменились взаимоотношения «строгановцев» с автохтонным населением. Летописи буквально пестрят сообщениями о том, что «новые поселенцы великим насильством сгоняли местное население с их земель, строили деревни, отнимая бобровые гоны и рыбные ловли»[76]. В то же время туземные племена совершали регулярные набеги на города и слободки Строгановых, разоряя и выжигая их. 22 июля 1581 г. мурза Бегбелий Агтаков совершил нападение на Чусовские городки, а 1 сентября владения Строгановых подверглось новой атаке зауральских племён, возглавляемой неизвестным пелымским князем.

Семён и Максим Строгановы просили у царя разрешение произвести набор казаков в свои городки, для их защиты. Однако, неудачно складывавшиеся военные действия на западе в тот момент достигли критической отметки и государь просьбу промышленников проигнорировал. Лишь 20 декабря 1581 г. в грамоте пермским и соликамским земским властям Иван Грозный позволил провести Строгановым сбор «охочих людей» исключительно среди местного населения. Из контекста челобитной даже в изложении царской грамоты следует, что Строгановы обращаясь к государю имели в виду какой-то реальный воинский контингент, который планировали использовать в войне против вогулов: «Семён деи да Максим охочих казаков и своими людьми на вогульские улусы без нашего указу войной приходить не смеют»[77]. Таким образом, Строгановы нуждались лишь в формальной санкции от властей, которая позволила бы им взять на службу «воров» (казаков). Зная крутой нрав Ивана, понимали рискованность своей инициативы и сознательно умолчали о том, кого они решили привлечь для обороны своих владений.

Роль казачества в деле завоевания Сибири по сей день является предметом пристального интереса историков. Отметим, что в отношении этого сословия существует множество стереотипов, сложившихся под впечатлением тех социальных функций, которые казачество приобрело в ХVIII – начале ХХ вв., когда главными их занятиями стали служба и землепашество. В то же время, хорошо известно, что в ХVI столетии основным промыслом казачества являлись пиратские набеги на торговые караваны как частных лиц, так и принадлежащих царским особам. Казаки принимали участие и в военных межгосударственных конфликтах, присоединяясь к той или иной стороне. Разбойничья деятельность казаков наносила ущерб мирному населению и вызывала озабоченность правительственных структур, предпринимавших изрядные усилия для защиты негоциантов и собственных торговых судов. Так, в 1577 г., в результате усилившихся жалоб на разбои и нападения на торговые суда по Волге, производившиеся казаками, Иван Грозный выслал против разбойников большое число ратных людей. Часть казаков, среди которых был и Ермак, велено было доставить в тюрьму, где их заранее осудили на смерть «лютую и позорную». Добавим к сказанному, что в конце ХVI в., активизировался процесс централизации государств, что открывало достаточно широкие и реальные перспективы объединения их усилий в борьбе с казачьим «воровством» и разбоями. Тем самым, казаки стояли перед дилеммой – либо быть уничтоженными, либо заслужить прощение честной и безупречной службой. «Карательные» операции московских властей в отношении казачества привели к тому, что часть их вынуждена была бежать с Волги в верховья Камы, где они и пришли в соприкосновение со Строгановыми.

С этого момента, на политическую авансцену в Приуралье выходит атаман Ермак (см.иллюстрации) со своими казаками. Биография Ермака исторически окончательно не выяснена. По одной из летописей дед Ермака Афанасий Григорьевич Аленин был посадским человеком и жил в Суздале. Его дети – Родион и Тимофей от бедности перебрались во владения Строгановых на реку Чусовую, где у Тимофея родился сын Василий.

Согласно другой версии Ермак – уроженец Качалинской станицы на Дону. Существует также гипотеза, сообразно с которой Ермак был родом из Борецкой волости в Поморье. Относительно происхождения имени Ермака также нет определённости. Часть исследователей полагает, что имя Ермак – производное от имени Ермолай. По другим версиям Ермак – это прозвище, образованное от котла для приготовления пищи.

Достоверно известно, что к началу сибирского похода Ермаку было не менее 40 лет, и до появления его в Строгановских вотчинах он со своим отрядом принимал участие в западной Ливонской войне.

Отряд Ермака отправился в поход 1 сентября 1582 г. Он состоял из 540 казаков и 300 человек служилых людей из строгановских вотчин. Кроме четырёх атаманов, пришедших с Ермаком на Каму, при войске находились Иван Гроза, пятидесятник Богдан Брязга, четыре вторых есаула, писари, трубачи, литаврщики и барабанщики, три попа и беглый монах. Состав отряда отличался многонациональностью. В числе участников были не только русские, но и литовцы, немцы, татары, зыряне. Двигались казаки по рекам и волокам, пользуясь подъёмом воды в горных ручьях, вызываемым обильными дождями в конце лета, что позволяло их дощаникам и стругам вплотную подойти к горным перевалам. При этом как Строгановы, так и казаки ясно осознавали, что уже в начале ноября сибирские реки покрываются льдом, и если к тому времени им не удастся захватить столицу Кучумова царства Кашлык, они попадут в ловушку. Таким образом, только быстрота и нестандартность действий, вкупе с хорошим продовольственным и военным обеспечением могли обеспечить успех казачьему войску. Строгановы обеспечили экспедицию Ермака всем самым необходимым. Ранние летописи содержали сведения о запасах, переданных Ермаку Строгановыми: «по присылке Максима Яковлева Строганова…казаки пошли с Волги на Чусовую до городка Максима Строганова и взяша у Максима Строганова запасов хлебных и мяс и масла, також и пороху и свинцу»[78]. Характерно, что пороху и свинца было предоставлено столько, что хватило Ермаку на два года боевых действий. В этой связи, претензии предъявленные Строгановым позднее московскими властями в жадности и скупости выглядят необоснованными. В течение нескольких лет Строгановы разрабатывали планы собственного похода в Сибирь, регулярно посылая туда лазутчиков. За это время ими досконально был изучен режим водных путей, наиболее удобные дороги для перехода Уральских гор. Строгановы полностью отдавали отчёт в том, что перегруженные припасами суда казаков будет невозможно переносить через горные перевалы и волоки. Знакомство с зауральскими территориями и природными условиями Сибири, позволяло промышленникам быть уверенным в том, что естественные дары региона (дичь, рыба) создадут благоприятные возможности для пополнения припасов на месте. Кроме того, казаки, прибыли в строгановские вотчины с театра военных действий и в дополнительном вооружении не нуждались.

Правильность снабженческой политики Строгановых начала подтверждаться уже на ранних этапах экспедиции. Казаки отправились в поход на стругах вверх по реке Чусовой, затем по её притоку речке Серебрянке дошли до горных перевалов. Здесь перед ними встала первая трудная задача – преодолеть горное препятствие с целой флотилией тяжело нагружённых судов. Казаки обладали опытом форсирования волока из Волги в Дон. Там струги перетаскивались с помощью катков. Через горный перевал Урала путь был значительно короче, но труднее. Горы не позволяли использовать катки, поэтому пришлось переносить груз и суда на руках, предварительно прорубая в лесу просеку. После перехода через Урал струги спустили в речку Баранчук, приток Тагила, и дальше пошли по Туре и Тоболу.

Экспедиция Ермака, несмотря на малочисленность войска с военной точки зрения прошла успешно. Взятие Епанчина городка (Туринск), победа в сражении при Карачинском улусе доставили казакам много добычи – золота, серебра, провианта и, что самое главное расчистили дорогу к столице сибирского ханства. Однако, очевидные военные успехи Ермака с товарищами, практически полностью нивелировались отсутствием чёткой программы действий и дефицитом человеческого ресурса. Чем дальше отряд забирался вглубь сибирской территории, отрываясь от своей базы, тем сложнее было сохранять монолитность отряда и согласованность в его действиях. Задачи, стоявшие перед Ермаком, всё более усложнялись. Необходимо было добывать провиант, собирать ясак с местного населения, организовывать ближние дозоры во время ночных привалов, совершать разведывательные операции, в результате чего и без того малочисленная дружина атамана дробилась на части, попадала в ловушки и засады, устраиваемые Кучумом и его сподвижниками. Первый тревожный «звонок» раздался уже зимой 1582 г., когда часть дружины Ермака отправилась на рыбалку на озеро Абалак. Царевич Маметкул со многими людьми подстерёг их и истребил всех до одного. Узнав об этом, Ермак бросился в погоню и в упорном бою разгромил войско царевича. Погибло 37 казаков. Состоявшееся 5 декабря 1582 г. сражение под Абалаком в 15 верстах от Кашлыка с одной стороны в большей степени, чем взятие Кашлыка сопутствовало военным успехам экспедиционеров, но с другой - продемонстрировало уязвимость казачьего войска.

Захватив татарскую столицу 26 октября 1582 г. казаки обнаружили, что Кашлык не является городом в привычном для них понимании. Он располагался на вершине крутого яра и имел малую площадь: за невысоким валом помещались мечеть и несколько построек, служивших резиденцией Кучума и его ближних людей. Казаки зимовали не в Кашлыке, а на Карачине острове, имевшем большую территорию. Изнурительный поход утомил войско. Началась долгая зима с жестокими сибирскими морозами, когда температура падала до -40 градусов. За три сибирских зимы казачий отряд потерял более 100 человек, погибших в сражениях и умерших от болезней, голода и холода. Уже в конце первой зимовки Ермак, понимая, что без поддержки со стороны государства Сибирь не удержать, принял решение направить делегацию в Москву, заявив о присоединении Сибирского ханства к Русскому государству и просить немедленной помощи. Зимой и весной казаки, преодолевая сопротивление местного населения, распространили свою власть на татарские, вогульские, остяцкие улусы и юрты, заставляя их платить ясак. С наступлением лета 1583 г. из Кашлыка в Москву направилась станица из 25 человек во главе с Черкасом Александровым, которые везли весть о сибирском взятии и ясак. В Москве по достоинству оценили важность известий, привезённых казаками. Иван IV отдал приказ о подготовке похода в Сибирь.

Присылка вооружённых сил из России задерживалась. Тем не менее, немногочисленному отряду Ермака удалось продержаться в Сибири достаточно долго, что объясняется опытом казаков жизни в «диком поле» и непрочностью власти Кучума. Критическим моментом похода стала измена Карачи и гибель атамана Ивана Кольцо с отрядом в 40 человек. Вскоре Ермак предпринял свой последний поход против татар. Поводом послужило известие, что Кучум не пропускает в Сибирь бухарских купцов. Пробиваясь к верховьям Иртыша, его отряд оказался втянут в тяжёлые бои. Не найдя бухарских купцов казаки повернули обратно и попали в засаду, устроенную Кучумом. В ходе сражения ночью 5 августа 1585 г., Ермак, прикрывая отступление отряда к стругам погиб. После этого сражения 90 оставшихся в живых казаков во главе с атаманом Матвеем Мещеряковым вернулись на Русь Печёрским чрезкаменным путём. Покидая Сибирь, казаки не знали, что воевода Мансуров перевалил через Урал и быстро приближался к Кашлыку.

Так закончилась экспедиция атамана Ермака, показавшая, что Сибирь может быть завоёвана. Историки разных школ и поколений, обращаясь к результатам похода, в целом единодушны в своих выводах. П.А. Словцов, признавая «удивительные дела» Ермака Тимофеевича с горечью констатировал, что «от завоеваний необыкновенного казака ничего нам не осталось, даже мнимой перекопии…»[79]. М.К. Любавский определял экспедицию Ермака как «рекогносцировку, которая убедила Москву, что Сибирь можно и стоит покорить, но сама по себе ещё не привела к её покорению»[80]. Р.Г. Скрынников полагал, что экспедиция Ермака «была типичным казачьим набегом, стремительным и неодолимым»[81].

Реальное завоевание Сибири предполагало долгий и трудный путь градостроительства, формирования военного и гражданского регулярного населения, распространения русской оседлости на восточных окраинах страны, выработки основ государственной колонизационной политики в отношении присоединённых территорий.

Контрольные вопросы и задания