Субъекты социальной активности и социальная структура кризисного общества

Рассматривая “измерение” общества: “к чему мы стремимся?” необходимо прежде всего раскрыть скобки традиционного и привычного “мы”, интерпретировать его социологически, а это значит перевести на язык социальной структуры и субъектов социального действия. И тогда сразу же обнаруживается, что “мы” не есть некое единое, монолитное, однородное образование (“мы” - советский народ), а глубоко противоречивый, неоднородный, стратифицированный и даже антагонистический континуум, состоящий из классов, слоев с несовпадающими, а зачастую полярными друг другу, ценностно-нормативными системами, нравственными принципами, политическими и экономическими интересами.

Те глубинные изменения, которые в настоящее время происходят в социальной структуре, можно кратко определить как переход:

- от бессубъективности тоталитарного общества - к полисубъектности гражданского общества;

- от сословно-иерархической - к классовой структуре;

- от “класса в себе” к “классу для себя”.

Два взаимосвязанных и дополняющих качества характеризуют социальную структуру тоталитаризма: а) аморфность и бессубъективность; б) жесткая структурированность и иерархизированность. На первое качество обращают внимание Б.А.Грушин¹ и Ю.Н.Давыдов². Для тоталитаризма и тоталитарной бюрократии общество должно быть превращено в аморфный, абсолютно пластичный материал, а таким идеальным материалом оказывается люмпен - человек без корней, не имеющий ничего за душой, главное орудие всеобщей нивелировки и уравниловки, ударная сила социальной энтропии².

Исключительно точно и образно анализирует феномен аморфности М. Мамардашвили в своей последней работе “Мысль под запретом”. Он сопоставляет гражданское общество европейского образца, которое начало складываться в XIV веке и члены которого жили сложной, дифференцированной жизнью, образуя чрезвычайно сложное переплетение нитей в социальной ткани. “У нас же социальная ткань упрощена до предела и общественная жизнь редуцирована дальше некуда: общество гомогенно, как может быть гомогенна магма. Эта магма не имеет никакой структуры, она расплывчата и податлива - достаточно легкого толчка... В обществе нет структур, между которыми были бы перегородки - а только они могли бы послужить неким буфером, тормозом на пути такого рода воздействия.. Рыхлое тело поддается мгновенно, проницаемо насквозь,... ибо лишенное структуры и дифференции, оно рыхло и дрябло”³.

Соглашаясь с мыслью М.Мамардашвили и других авторов об аморфности (магматичности) тоталитарного общества, хотелось бы уточнить вопрос о его структурированности. Всякое общество, даже самое архаичное, имеет свою социальную структуру и иначе не может функционировать; суть заключается в природе самой этой структурированности - вертикальной или горизонтальной. В первом случае общество строится по военно-командному образцу и не имеет автономных и самоуправляющихся структур, независимых от унитарного центра. Во втором случае общество такие структуры имеет и они-то, по мысли М.Мамардашвили, и образуют “перегородки”, зоны свободной самодеятельности и независимой мысли. Тогда социальная ткань его действительно состоит из “клеточек”, связанных между собой, но имеющих самостоятельные, особые и не тождественные функции.

Тоталитарное общество аморфно, бессубъективно, но не бесструктурно. Стержнем его является “вертикаль” государственной собственности, вертикаль внеэкономического принуждения и редистрибуции на базе монопольно-государственной собственности, а стало быть и огромная социальная иерархия, которая образуется вокруг этой вертикали на основе властных отношений. Если в современном классовом обществе “собственность есть власть”, то в тоталитарном - “власть есть собственность”, доступ к власти открывает путь к фактическому владению и произвольному распределению огромной общественной собственности. Такое положение вещей роднит и сближает тоталитарное общество с архаическими ступенями цивилизации - с азиатским способом производства, с рабством и крепостничеством. Но “рефеодализация” советского общества не могла не изменить его социальной структуры, не могла не повернуть ее вспять от социально-классовой к сословно-иерархической структуре, типичной для традиционного общества.

Во-первых, в советском обществе первоначально уничтожаются политические условия для существования экономических классов - их право на самостоятельность в любой сфере общественной жизни, на горизонтальные связи между собой и саморегуляцию. Принцип “продразверстки” наносит величайший удар по демократическим правам и свободам, ограбляет и пожизненно закрепощает миллионную массу производителей.

Во-вторых, в советском обществе перестают действовать экономические источники классообразования - прибыль, рента, заработная плата, они заменяются статусной рентой - зримым и незримым доходом от места в социальной иерархии, системе редистрибуции. Наконец, уничтожаются идейные, нравственные и культурные условия, отчуждается историческое сознание и самосознание классов. Все заменяет собою «унылая суздальская мазня “серым по серому”» казенно-официальной идеологии.

Отчуждение от власти, затем экономическое, нравственное и социокультурное отчуждение рассмотрены Н.И.Лапиным как слои или стадии процесса отчуждения общества от социального развития⁴. Исторически неизбежным результатом этих процессов отчуждения явилась регенерация, возрождение сословной иерархии в том обществе, которое призывало и претендовало покончить с любыми социальными иерархиями.

Маяковский в конце 20-х годов с горестным недоумением восклицает: “Мы глядим, уныло ахая, как растет от ихней братии архиразиерархия, издевательство над демократией!”

“Ихняя братия” возродила сословия в стране, которая только в феврале 1917 г. отменила сословность. Это были сословия новой, политической, идеологической, хозяйственной и иной “элиты”, это были сословия бесправных и отчужденных от власти и собственности рабочих, крестьян, интеллигенции.

Экономической опорой этой сословности или несословности были: такое разделение труда, где гипертрофированная индустрия подавила аграрную сферу и сферу услуг, материальное производство - духовное, а военное производство - любое гражданское; такой институт собственности, где единственным субъектом являются высшие сословия; такой институт заработной платы, который распределяет не “по труду”, а “по власти”, является превращенной формой присвоения прибавочной стоимости и сверхэксплуатации; такие институты власти, которые делают группу и личность не субъектом политической деятельности, а объектом политического насилия и подавления, шестеренками и винтиками огромного тоталитарного механизма. Таким образом, вся экономическая и политическая сфера, все основные социальные институты были подогнаны под одну колодку, и ею оказалось величайшее социальное рабство, в котором когда-либо пребывал человек.

Социальная структура включает в себя не только планы функциональный (связь форм социальной деятельности) и организационный (связь субъектов социальной деятельности), но и структуру самого социального действия, мотивационный механизм взаимодействия между безличным (институты и сферы) и личным (группы и личность) элементами социальной структуры. Мотивационный механизм или элементы социального действия - это цели и средства, мотивы и стимулы, нормы и образцы, программы и подпрограммы⁵. Тоталитаризм формирует в массовом масштабе три основных элемента социального действия: во-первых, бесприкословное повиновение системе, во-вторых, безудержное иждивенчество у нее и социальный инфантилизм, в-третьих, люмпенизированное сознание всеобщей уравнительности, пренебрежение к духовным и нравственным ценностям и чисто глупостной национальной кичливости “самым передовым обществом в мире”. За семьдесят лет были сформированы те экономические, политические, идейные и нравственные устои, на которых покоилась неосословность и социальным “резюме” которых она являлась.

Неосословность воспроизводила известные родовые черты всякой сословности - систему привилегий, кастовость, корпоративность, барьеры и градации, эндогенность, знаковый характер поведения и психологии⁶. Вместе с тем: а) привилегии не были наследственными, но обеспечивали место под солнцем для потомства элиты; б) права и обязанности не фиксировались, но были неписанными правилами аппаратной игры; в) никакие “кодексы чести” не регулировали поведение высших сословий, за исключением “морального кодекса строителя коммунизма”, предписанного ими для низших сословий; г) существовал “лифт мобильности” из низших сословий в высшие - партийно-комсомольский, затем военный, хозяйственный, научный и т.д.; д) существовали социальные перемещения, как единственный тип горизонтальных связей (из крестьян - в рабочие и интеллигенцию, из рабочих - в интеллигенцию). Перемещения с обратной направленностью были крайне редки.

Важнейшим признаком неосословности является то, что она была оборотной стороной аморфности и бессубъективности общества. Парадокс тоталитаризма состоит в том, что субъект в нем находится не внутри гражданского общества, а выносится за скобки общества, становится над ним. Аналогичные процессы происходили в традиционных обществах восточного типа. А.И.Фурсов справедливо отмечает: “По сути, это самоотчуждение общества и вынесение субъекта за его рамки в виде мирового закона (дао, карма) или зооморфных богов”⁷. В тоталитарном обществе за скобки выносятся либо “раса” (тысячелетний азиатский рейх), либо “класс” (закон мировой пролетарской революции, мировой закон перехода от капитализма к коммунизму), за скобки выносится синкретическое образование - единство партия-государство-общество (тоталитарный синдром), как единосущная Троица или Верховное Божество.

Внутри же самого общества появляется социальный носитель этой божественной троицы, безошибочный оракул и провозвестник ее велений, блюститель чистоты и незапятнанности духа и буквы мирового закона. Слияние реальных партий и государства в единое образование “партия-государство” рождает единственного реального субъекта социальной активности в этом обществе - его высшие сословия - политическую, идеологическую, военную и хозяйственную элиту. Все остальные сословия - а это подавляющее большинство общества - бессубъективны. Но и с субъективностью правящих сословий дело обстоит не лучшим образом. Они живут в мистифицированном и мифологизированном мире. Для того, чтобы сохранить реальную власть и собственность, они должны все больше и больше подчинять, насиловать, искажать действительность, втискивать ее в искусственные схемы. Иными словами, они не являются субъектами рационального действия, а субъектами иррациональной (по М.Веберу - магической и аффективной) деятельности. Общество вновь возвращается к бессубъективности своих первоначальных стадий.

В условиях тоталитаризма социальная структура приобретает моноцентрический характер (слияние социальных институтов), моносубъективность (подмена субъектов гражданского общества единственным субъектом партией-государством) и монизм структуры социального действия (единственная и обязательная для всех ценностно-нормативная система). Как отмечают Т.И.Заславская и Р.В.Рывкина⁸, социальная структура такого рода играет тормозящую роль по отношению к экономике, она не стимулирует труд, не поддерживает инновационный процесс, она не совместима с научно-техническим прогрессом и информационной революцией.

Тоталитарное общество нежизнеспособно в период перехода к новому, более высокому типу цивилизации. Оно может существовать относительно долго, но не бесконечно долго. Первые симптомы кризиса обозначаются уже в 1953-56 гг., а период полураспада занимает еще 35 лет.

Какой же хотя бы гипотетически является сегодня социальная структура общества? Прежде всего, она неизмеримо более сложна, чем формула социальных примитивистов - два класса плюс прослойка. Далее, она определяется не только традиционными экономическими критериями, но и политическими, нравственными, социокультурными. Последние (неэкономические) критерии в революционные эпохи выступают на первый план, начинают доминировать и играть ведущую роль в процессе классообразования. Здесь нет ничего еретического по отношению к научной социологии: Макс Вебер весьма убедительно проанализировал этот феномен в своей “Протестантской этике”. Говоря еще более точно, класс не есть только и всецело экономическое явление, дифференцируемое по содержанию и характеру труда, как много лет пыталась доказать наша социология. Класс есть явление социальное, поэтому он может дифференцироваться и по политическим, и по социокультурным признакам, и по ценностным ориентирам, установкам и предпочтениям. Социология до сего времени имела дело с сословием рабочих, разделенным на многочисленные профессиональные цеха; с сословием крестьян, якобы свободным, на деле закрепощенным; с сословной интеллигенцией, якобы сближающейся с остальными классами, а на деле скудеющей материально и духовно, обездоленной и бесправной, лишенной свободного слова и мысли, но в то же время представляющей особую корпорацию, которую искусно противопоставляли рабочим и крестьянам.

Процессы, протекающие в 80-90 гг. в крупных социальных группах общества, можно назвать процессами политической и экономической поляризации и маргинализации общества.

Социальная структура страны представляет собой модель с двумя полюсами - старой и новой элитой, между которыми, как в магнитном силовом поле распределяются консервативные и демократические слои бывшей тоталитарной Империи. Каждое из бывших сословий постепенно становится субъектом социального действия. Происходит процесс, давно известный как превращение “класса в себе” в “класс для себя”. Исторический парадокс заключается в том, что этот процесс происходит с рабочим классом почти 75 лет после того, как он был торжественно провозглашен и возведен в ранг господствующего класса. В действительности, Его Величество рабочий класс только поднимается к борьбе за свои права - ибо он был лишен права на борьбу, он вновь обретает свое достоинство, свою организованность, свою солидарность и самостоятельность, так как все это у него было отнято в “царстве рабочих и крестьян”. Аналогичные процессы происходят в крестьянстве, интеллигенции и других слоях.

Как же понять, представить, измерить эту политическую и нравственную поляризацию социальной структуры, ее стратификационный раскол по вертикали и горизонтали в каждой социальной группе?