О субстанции

«Субстанция, называемая так в собственном смысле слова,
в первую очередь и в наивысшей степени, — это та, которая не ска-
зывается о субъекте и не находится в субъекте, как, например, не-
кий' человек или некая лошадь. Вторыми же субстанциями назы-
ваются виды, к которым принадлежат те, которые называются
субстанциями в первую очередь. И они, и роды этих видов. Напри-
мер, некий человек принадлежит к виду „человек", а родом для это-
го вида является „животное". Итак, эти [вещи], например „человек"
и „животное", называются вторыми субстанциями»².

Спрашивается, почему Аристотель начал трактат о предика-
ментах с субстанции? А потому, что любая вещь или находится
в субъекте или в субъекте не находится; и что бы ни находилось
в субъекте, нуждается в субъекте, так как не может существовать
в собственной природе. И так как субстанция субъектна всем ве-
щам, ничто из того, что находится в субъекте, не сможет существо-
вать вне субстанции. Но первичной является та природа, без кото-
рой другая не может существовать, поэтому представляется, что
субстанция первична по природе. Следовательно, нет ничего уди-
вительного в том, что Аристотель в [своем] исследовании прежде
рассмотрел то, что первично по природе; и хотя он не смог дать оп-
ределение субстанции, но после вышеприведенного примера он
дает описание, посредством которого мы можем узнать, что есть
собственно субстанция: это то, что не находится в субъекте, ибо
субстанция не находится в субъекте.

[Аристотель] производит некое деление субстанций, когда гово-
рит, что одни суть первые, а другие — вторые, называя первые инди-
видуальными, а вторые родами и видами индивидуальных. Итак,
хотя для первых и вторых субстанций общим является то, что они
не находятся в субъекте, в отношении первых субстанций добавле-
но: «не сказываться о субъекте», [и таким образом Аристотель] от-
личает первые субстанции от вторых. Ведь индивидуальная суб-
станция, поскольку она субстанция (in eo quod est substantia),
не находится в субъекте, а в том, что она индивидуальна, она не ска-
зывается о субъекте. Итак, первые субстанции — те, которые не на-
ходятся в субъекте и не сказываются о нем, как, например, Сократ
или Платон. Ведь они, поскольку суть субстанции, не находятся ни
в каком субъекте, а так как частны и индивидуальны, то не сказыва-
ются ни о каком субъекте. Вторые же субстанции, для которых об-
щим с первыми субстанциями является то, что они не находятся
в субъекте, [обладают] особенностью (proprium) «сказываться

¹ Некий (aliquis, quidam) для Боэция значит «определенный», «частный»,
то есть индивидуальный.

² Аристотель. Категории 2а 11.

о субъекте»; эти вторые субстанции универсальны, например, «че-
ловек», а также «животное», ибо человек и животное не находятся
ни в каком субъекте, но сказываются о некоем субъекте. Таким об-
разом, первые субстанции суть частные, вторые — универсальные.

«Субстанциями в собственном смысле» слова Аристотель назы-
вает индивидуальные субстанции потому, что самый вид «человек»,
а равно и «животное», которое есть род, мы собираем (colligere)
только лишь из познания индивидуального. А так как общность по-
знается (intelligere) из чувственных восприятий (sensus) единично-
го, то с полным основанием субстанциями в собственном смысле
называются индивидуальные и единичные. Индивидуальные суб-
станции названы «субстанциями в первую очередь» потому, что
любая акциденция прежде привходит в индивиды, и только затем —
во вторые субстанции. Ведь поскольку Аристарх есть грамматик и
Аристарх есть человек, человек есть грамматик. Итак, утверждает-
ся, что прежде любая акциденция привходит в индивид, и только за-
тем эта акциденция привходит в виды и роды субстанций. Следова-
тельно, правильно, что прежде существует субъект, он и называется
субстанцией в первую очередь.

А «[субстанцией] в наивысшей степени» первая субстанция на-
звана потому, что та [субстанция], которая наиболее субъектна про-
чим вещам, может быть названа субстанцией в наивысшей степени.
А наиболее субъектна первая субстанция, прочее же либо находит-
ся в первых субстанциях, либо сказывается о них как, например, ро-
ды и виды. Ведь роды и виды сказываются о своих индивидах, как
«животное» и «человек» сказываются о Сократе, то есть вторые суб-
станции о первых. Если же [речь идет] об акциденциях, то они
в первую очередь находятся в первых субстанциях. А так как и ак-
циденции находятся в первую очередь в первых субстанциях, и вто-
рые субстанции сказываются о первых, то первые субстанции субъ-
ектны вторым субстанциям и акциденциям. И поскольку они
субъектны в наивысшей степени и суть субсистенции' акциденций
и о них сказываются вторые субстанции, то они называются «суб-
станциями в наивысшей степени».

[Аристотель] говорит, что не все виды и не все роды являются
вторыми субстанциями, но лишь те, которые содержат первые
субстанции, как, например, «человек» и «животное». Ибо «чело-
век» содержит Сократа, то есть некую индивидуальную субстан-
цию. А «животное» содержит индивида и вид, то есть «человека»
и некоего человека. Поэтому Аристотель полагает, что роды и ви-
ды, которые сказываются о первых субстанциях, сами являются

' В трактате «Против Евтихия и Нестория» (Боэций. Утешение философи-
ей. С. 173,174) Боэций разделяет понятия «субстанция» и «субсистенция», од-
нако в данном случае субсистенция это то же, что и субстанция. Действитель-
но, субсистенции из трактата «Против Евтихия и Нестория» суть роды и виды,
здесь же субсистенциями называются индивидуальные субстанции.

вторыми субстанциями, говоря об этом так: «вторыми же суб-
станциями называются виды, к которым принадлежат те, которые
называются субстанциями в первую очередь; они и роды этих ви-
дов», и затем приводит подходящие примеры, как если бы гово-
рил: «Не всякий род и не всякий [вид] я называю субстанцией,
но лишь те виды, к которым принадлежат эти индивиды, то есть
первые субстанции, и роды этих видов, содержащих первые суб-
станции». Это, надо полагать, сказано для того, чтобы кто-нибудь
не подумал, что цвет, который есть род, или белое (album), кото-
рое есть вид, являются вторыми субстанциями, ведь они не содер-
жат под собой первых [субстанций].

Однако кто-нибудь может сказать: каким образом индивидуаль-
ные субстанции могли быть первичными, если все то, что первично,
будучи уничтоженным, уничтожает то, что является последующим,
а когда исчезает последующее, более раннее не уничтожается? В са-
мом деле, если погибнет «человек», тотчас же исчезнет и Сократ, ес-
ли же исчезнет Сократ, «человек» не будет немедленно уничтожен.
Следовательно, если с уничтожением родов и видов индивиды ис-
чезают, а при уничтожении индивидов роды и виды сохраняются,
было бы правильнее назвать роды и виды первичными субстанция-
ми. Но таким образом природа индивидов понимается неверно, ибо
субстанция индивидов не заключена целиком в одном Сократе или
в каком-нибудь одном человеке, но во всех единичных [людях].
Ведь роды и виды постигаются не из одного единичного, но схваты-
ваются умозрением (ratio mentis) из всех отдельных индивидов.
В самом деле, мы всегда предпочитаем то, что сходно в чувственных
восприятиях, весьма похоже обозначать словами. Тот же, кто пер-
вым наименовал человека, не представлял себе (concipere) [челове-
ка], собранного из единичных людей, но [представлял] в уме некое-
го единичного индивида, которому и дал имя человека. Итак, с
уничтожением единичных людей не сохранится и «человек», и при
уничтожении единичных животных исчезнет и «животное». По-
скольку же в этой книге речь идет о значении слов, те [субстанции],
которые прежде получили имена, [Аристотель] с полным основани-
ем назвал первыми субстанциями; прежде же имена получило то,
что раньше могло быть воспринято чувствами. А чувствам подлежат
первые индивиды, поэтому [Аристотель] обоснованно располагает
их в делении первыми.

Таким же образом разрешается и другая проблема, которая за-
ключается в следующем: при том, что первые умопостигаемые по
природе [вещи] суть субстанции, как, например Бог и ум, почему
же не их Аристотель именует первичными субстанциями? Потому,
что здесь идет речь об именах, имена же сперва были даны тому,
что в первую очередь являлось субъектами чувственного восприя-
тия, любое же из того, что относится к умопостигаемой бестелесно-
сти, в получении имен считается последующим. А так как в этом

труде трактуется в первую очередь об именах, то индивидуальным
субстанциям, которые первые подлежат чувствам, посвящены пер-
вые слова в труде, повествующем о словах, и по праву индивиду-
альные и чувственно воспринимаемые субстанции рассматривают-
ся как первые субстанции.

Хотя существуют три субстанции (материя, форма [species]'
и та, которая производится из этих двух, во всех отношениях со-
ставная и совокупная субстанция), здесь повествуется не об одной
только материи или одной только форме (species), но о соедине-
нии и смешении их обоих. Части же субстанции, форма (species)
и материя, из которых состоит сама субстанция, несоставны и про-
сты. Аристотель упоминает их позже, говоря между делом, что ча-
сти субстанций и сами являются субстанциями. И довольно об
этом. Теперь перейдем к следующему.

«Из сказанного очевидно, что у того, что сказывается о субъек-
те, необходимо сказывается [о субъекте] и имя и смысл (ratio),
как, например, „человек" сказывается о субъекте — некоем чело-
веке. Его имя сказывается следующим образом: ведь ты скажешь
„человек" о некоем человеке. Смысл (ratio) „человека" также бу-
дет сказываться о субъекте — некоем человеке, ведь некий чело-
век и человек, и живое существо; так что о субъекте будет сказы-
ваться и имя, и смысл (ratio). У того же, что находится в субъекте,
в большинстве случаев ни имя, ни смысл (ratio) не сказываются
о субъекте. Иногда, в определенных случаях, ничто, однако, не
препятствует тому, чтобы имя сказывалось о субъекте; смысл (ra-
tio) же не может сказываться. Так, например, белое, находясь
в субъекте — в теле — сказывается о субъекте, ведь о теле говорит-
ся, что оно белое; смысл (ratio) же белого никогда не сказывается
о теле. А все прочее или говорится о субъектах — первых субстан-
циях, или находится в них как в субъектах. Это ясно из того, что
полагается через единичное: животное, например, сказывается
о человеке, следовательно, и о некоем человеке; ведь если бы [оно
не сказывалось] ни об одном из определенных людей, то [не ска-
зывалось бы] и о человеке вообще. Опять же, цвет находится в те-
ле, следовательно, в каком-либо [определенном] теле, если же его
нет ни в одном из единичных [тел], то нет и ни в каком теле вооб-
ще. Таким образом, все прочее или говорится о субъектах — пер-
вых субстанциях или находится в них — в субъектах. Следова-

' В трактате «О Троице» (Боэций. Утешение философией. С. 148) Боэций
пишет о формах (formae), существующих вне материи и происходящих от
них образах (imagines), подобиях этих форм, существующих в телах. Похоже,
что species, образующие вместе с материей составные вещи, и являются таки-
ми «вторичными формами», или образами, которые Боэций специально не
хочет называть формами, поскольку «эти последние [т. е. образы], существу-
ющие в телах, мы неверно именуем формами: все это лишь образы, подобие
форм, существующих не в материи» (Там же).

тельно, если бы не существовало первых субстанций, то не было
бы возможным существование ничего иного»¹.

Все, о чем было сказано, либо находится в субъекте, либо ска-
зывается о субъекте. Но не все, что находится в субъекте, сказы-
вается о своих собственных субъектах. Действительно, то, что на-
ходится в каком-либо субъекте, [иногда] сказывается о своем
субъекте. Так, например, «белое» сказывается о теле, ведь о теле
говорится, что оно белое. Но, поскольку вторые субстанции есть
для первых либо виды, либо роды (например, для Сократа видом
является «человек», родом — «животное»), а род сказывается
о субъектных [ему] видах и индивидах унивокально, то вторые
субстанции сказываются о субъектных [им] видах посредством
унивокальной предикации. В самом деле, если произведено одно
определение первых и вторых субстанций, то оно совпадает. Ведь
и животное, и человек, и Сократ связываются одним определени-
ем, ибо они суть субстанции одушевленные и чувствующие. Сле-
довательно, вторые субстанции, сказываясь о своих субъектах,
то есть о первых субстанциях, сказываются унивокально.

Иногда же самое имя того, что находится в субъекте, не сказы-
вается о субъекте. Так, добродетель находится в душе, но никоим
образом не сказывается о душе. А иногда [имя того, что находит-
ся в субъекте], сказывается отыменно. Так, например, поскольку
грамматика находится в человеке, то он отыменно называется гра-
мотным от грамматики. Однако, часто и самое имя [находящегося
в субъекте] сказывается о субъекте. Например, поскольку белое на-
ходится в теле, о теле говорят, что оно белое. Но [возможно только
следующее]: либо имя не сказывается, либо сказывается как оты-
менное, либо же предикация осуществляется посредством собст-
венного имени. Определение того, что находится в субъекте, о са-
мом субъекте никогда не сказывается. Так, например, «белое»:
поскольку оно находится в субъекте — теле, — имя белого сказыва-
ется о теле, но определение белого никоим образом не сказывается
о теле. Ведь белое или тело не могут определяться посредством
смыслов (ratio) друг друга. Далее, если любая акциденция находит-
ся в субъекте и субъект является субстанцией, субстанция отлича-
ется от акциденции, отличается также и определение субстанции
и акциденции, так что определение субъекта и того, что находится
в субъекте, не может быть одним и тем же. И это то, о чем говорит
[Аристотель]: «У того же, что находится в субъекте в большинстве
случаев ни имя, ни смысл (ratio) не сказываются о субъекте», как
добродетель о душе. И добавляет: «Иногда, в определенных случа-
ях, ничто, однако, не препятствует тому, чтобы имя сказывалось
[о субъекте]», в одних случаях — отыменно, в других — собствен-
ным именем. Что же касается сказуемого вторых субстанций,

' Аристотель. Категории 2а 19.

то оно всегда привходит к первым субстанциям. Ведь если некий
человек — и человек, и животное, и прочее, то и человеку и некое-
му человеку подходит одно определение животного.

Но все же сам Аристотель весьма явно показывает, что индиви-
дуальные и частные субстанции являются субстанциями в боль-
шей степени. Так как любая вещь — это или субстанция, или акци-
денция, из субстанций же одни — первые, а другие — вторые,
то получается тройное деление, так что всякая вещь или акциден-
ция, или первая субстанция, или вторая. А для того, чтобы их де-
ление произошло согласно описанию, мы говорим таким образом:
всякая вещь или находится в субъекте, или в субъекте не находит-
ся; из тех, которые находятся в субъекте, одни сказываются о субъ-
екте, другие нет; из тех, которые не находятся в субъекте, одни не
сказываются о субъекте, другие же сказываются. Итак, всякая
вещь либо находится в субъекте, либо в субъекте не находится.
Она или находится в субъекте и сказывается о субъекте, или нахо-
дится в субъекте и не сказывается ни о каком субъекте, или не на-
ходится в субъекте и сказывается о субъекте, или не находится
в субъекте и не сказывается ни о каком субъекте. Следовательно,
если мы, приняв это, отделим первые субстанции, останутся вто-
рые субстанции и акциденции. Но вторые субстанции — те, кото-
рые не находятся в субъекте и сказываются о субъекте. Поэтому
они удерживают свое бытие, только лишь сказываясь о других.
Сказываются же вторые субстанции о первых, следовательно, пре-
дикация относительно первых субстанций является причиной су-
ществования вторых субстанций. Ведь вторые субстанции не су-
ществовали бы иначе как сказываясь о первых; то же, что
находится в субъекте, совершенно не имело бы возможности для
существования, если бы каким-либо образом не опиралось на пер-
вые субстанции как на основание.

Итак, все существующее, кроме первых субстанций, будет или
вторыми субстанциями, или акциденциями. Но вторые субстан-
ции сказываются о первых субстанциях, а акциденции находятся
в первых субстанциях. Поэтому все или сказывается о первых
субстанциях, как вторые субстанции, или находится в первых
субстанциях, как акциденции, что Аристотель изложил следую-
щим образом: «а все прочее или говорится о субъектах — первых
субстанциях, или находится в них, как в субъектах», что подкре-
пил также наидостовернейшими примерами. Действительно, он
утверждает, что если акциденция не находится ни в каком субъек-
те — теле, то и не в каком теле вообще. Ибо если говорится, что
[акциденция не находится] ни в чем из единичного, то и ни в чем
вообще. Равным образом если «животное» не сказывается о еди-
ничных и индивидуальных людях, то не сказывается ни о каком
человеке вообще. Поэтому вторые субстанции сказываются в си-
лу того, что существуют первые, а некие акциденции существуют

потому, что первые субстанции являются для них субъектами. Ес-
ли бы первые субстанции не существовали, не могло бы сущест-
вовать ни то, что о них сказывается, ни то, что находится в них
как в субъектах.

«Из вторых субстанций вид в большей степени субстанция,
чем род, ведь он ближе к первой субстанции. Ибо если кто-нибудь
стал бы указывать, что есть первая субстанция, то он укажет бо-
лее наглядно и подобающе, назвав вид, нежели род. Так, указывая
некоего человека, он явственнее укажет, указав [вид] „человек",
чем [род] „животное". Первое в большей степени свойственно не-
коему человеку, второе — общему. И когда указываешь некое де-
рево, то явственнее укажешь, указывая [вид] „дерево", нежели
[род] „растение"»¹.

Известно, что индивидуальные субстанции суть субстанции
первые, наивысшим образом и в собственном смысле слова. Вто-
рые же субстанции, то есть роды и виды, как не одинаково удале-
ны от первой субстанции, так и не являются субстанциями в рав-
ной степени. Ведь так как вид ближе к первой субстанции, нежели
род, он в большей степени субстанция, нежели его собственный
род. Так, «человек» ближе к Сократу, нежели «животное», и по
этой же причине «человек» в большей степени субстанция. Хотя
«животное» и само является субстанцией, но в меньшей степени,
нежели «человек». Это происходит потому, что в любом определе-
нии вид более подходяще сказывается о первой субстанции, неже-
ли род. Ибо если кто-нибудь желает указать, что есть Сократ,
то покажет более близкую и свойственную Сократу субстанцию,
если скажет, что он — человек, нежели животное. То, что Сократ —
животное, обще с другими, которые не суть люди, как, например,
лошадь или бык. А то, что он человек, не является общим ни с чем
другим, кроме как с теми, кто содержится под видом «человек».
Поэтому обозначение будет ближе к значению, когда индивид ука-
зывается посредством вида, нежели когда сказывается имя рода.
И точно так же, если кто-нибудь, желая обозначить какое-либо ин-
дивидуальное дерево, назовет его деревом: он более близко обо-
значит, что есть то, что он определяет, чем когда назовет [дерево]
растением. Растение же есть род дерева, и оно сказывается также
о том, что не является деревьями, например о капусте или о лату-
ке. А потому не подлежит сомнению, что виды в большей степени
субстанции, так как ближе к первым и в высшей степени субстан-
циям, поэтому означенный вид указывает на то, что есть это, более
подходяще и наглядно, род же — более отдаленно и обще.

«Далее, первичные субстанции называются субстанциями в
высшей степени потому, что они субъектны всему прочему, и все
прочее либо сказывается о них, либо находится в них. И как пер-

воначальные субстанции относятся ко всему прочему, так и вид
относится к роду: вид субъектен роду, ведь роды сказываются
о видах, но не наоборот, вид о родах. А потому и из этого ясно, что
вид в большей степени субстанция, чем род»¹.

[Аристотель] вновь подтверждает посредством более веского
доказательства то, что виды суть субстанции в большей степени;
он разъясняет, что это обстоит так, через подобие. Ибо поскольку
все субстанции — либо первые, либо вторые, вторые же — либо ро-
ды, либо виды, то тот из видов или родов, который найден более
подобным первым субстанциям, будет обоснованно считаться суб-
станцией в большей степени. Но первые субстанции потому назы-
ваются субстанциями в высшей степени, что они субъектны всему,
так что прочее или находится в них, как акциденции, или сказыва-
ется о них, как вторые субстанции. Таким образом, то, что привхо-
дит в первые субстанции, то же и в виды, ведь виды субъектны
всем акциденциям и о видах сказываются роды, но виды не сказы-
ваются о родах. Поэтому роды субъектны не в той же степени, что
и виды. Ибо виды не сказываются о родах. Следовательно, как
первые субстанции субъектны вторым субстанциям и акциденци-
ям, так и виды субъектны акциденциям и родам. А роды, хотя они
и субъектны акциденциям, видам все же не субъектны. Поэтому
у вида имеется большее подобие по отношению к первым субстан-
циям, нежели у рода. А если у видов имеется большее подобие по
отношению к субстанциям в высшей степени, то они и сами будут
субстанциями в большей степени.

Но пусть кто-нибудь не подумает, что мы говорим: те, что суть
роды, видами быть не могут, [ведь мы имеем в виду только то], что
они не могут быть видами в том, что они суть роды. Ведь [вид], в
том, что он есть вид, не сказывается о более высоких [родах], в том
же, что он есть род, он сказывается о том, чьим родом он является.
Поэтому сами роды не могут быть субъектными тому, родами чего
они являются, а виды не могут сказываться о том, виды чего они
суть. ^Λ

«Из самих же видов, не являющихся родами, ни один не явля-
ется субстанцией в большей степени, чем другой. Не более близ-
ко укажешь некоего человека, указывая [вид] „человек", чем ког-
да укажешь некую лошадь, указывая [вид] „лошадь". Также и одна
первичная субстанция не в большей степени субстанция, чем дру-
гая, ведь некий человек не в большей степени субстанция, чем не-
кий бык»².

Сказано также (как учил Порфирий в книге о родах, видах, от-
личительных, собственных и привходящих признаках), что одни
[вещи] суть только роды, род которых найти невозможно, другие —

' Аристотель. Категории 2Ь 15. ''Аристотель. Категории 2Ь 21.

' Аристотель. Категории 2Ь 7.

только виды, которые не могут быть разделены на другие виды. Это
те, которые сказываются в отношении того, что есть это (in eo quod
quid sit), о многих различных по числу [индивидах], расположенных
под своим видом и не различающихся между собой характером (figu-
га) своей природы: например, «человек» сказывается о единичных
людях, «лошадь» — о единичных лошадях, «бык» — о единичных бы-
ках. Итак, подобные виды, которые главенствуют над одними толь-
ко индивидами, такие как «человек» или «лошадь», поскольку не мо-
гут быть родами, всегда являются равными субстанциями. Ведь имя
«лошадь» столь же близко соотносится с некоей индивидуальной
лошадью, сколь и имя «человек» — с неким индивидуальным чело-
веком. Поэтому если виды, которые не являются родами, одинаково
отстоят от первых субстанций, то справедливо считается, что они
суть равные субстанции: [Аристотель] говорит, что не все виды суть
равные субстанции, но только те, которые равно удалены от первых
субстанций.

Может случиться и так, что какой-нибудь один вид некоего бо-
лее высокого рода, будучи сравниваемым с определенным видом
[того же рода], окажется в меньшей степени субстанцией, чем этот
другой. Так, если кто-нибудь назовет видом животного птицу и че-
ловека, то «птица» и «человек» не будут равными субстанциями,
так как «птица» выше «человека». Ведь «человек» не делится на
другие виды, и есть в большей степени вид. «Птица» же может де-
литься на другие виды, например, на «ястреба» и «коршуна», кото-
рые хотя и являются по виду птицами, однако друг с другом не оди-
наковы. «Ястреб» или «коршун» суть виды в собственном смысле
слова, и они главенствуют над одними только индивидами. А пото-
му «человек» и «ястреб» одинаково отстоят от первых субстанций
и суть равные субстанции. «Человек» же и «птица», поскольку
«птица» выше «человека», не равные субстанции, ведь «человек» —
в большей степени субстанция. Следовательно, те виды, которые
одинаково отстоят от своих индивидов являются равными субстан-
циями. Поэтому виды, которые не являются родами, равноудалены
от первых субстанций и называются равными субстанциями.

Очевидно, как не требующее пояснения, что первые субстан-
ции также суть равные субстанции. Ведь некий человек и некая
лошадь, поскольку они суть индивиды, суть субстанции в первую
очередь, в собственном смысле слова и в высшей степени. Поэто-
му среди субстанций в высшей степени ни меньшую, ни большую
найти невозможно. Индивиды, следовательно, суть равные суб-
станции.

«Справедливо, что после первых субстанций из всего прочего
одни только виды и роды называются вторыми субстанциями:
из всего, что сказывается, только они указывают на первичную
субстанцию. Действительно, если кто-нибудь будет указывать, что
есть некий человек, указывая вид или род, „человек" или „живот-

ное", он укажет [его] более близко и ясно. А указав что-нибудь из
иного, например, „белый", или „бежит", или что-либо подобное, он
будет указывать чуждое. Поэтому справедливо, что из всего проче-
го только [виды и роды] называются вторыми субстанциями»'.

Аристотель показывает, что по порядку и подобающе после
первых, то есть индивидуальных субстанций, расположены виды
и роды, являющиеся вторыми субстанциями, [чему] имеется проч-
ное и надежное доказательство, ибо он говорит, что после первых
субстанций роды и виды правильно называются вторыми субстан-
циями. Ведь в определениях, где выявляется субстанция чего-ли-
бо, ничто не указывает на первую субстанцию, кроме рода и вида.
Ибо о Сократе, если кто-нибудь спросит, чту он такое, скажут: че-
ловек или животное; и спрашиваемый о том, что такое Сократ,
правильно ответит: человек или животное. Следовательно, вторые
субстанции показывают, что такое первые; поэтому, если кто-ни-
будь, [отвечая] на вопрос, «что есть первая субстанция», назовет
[нечто] помимо вторых субстанций, он выскажется в высшей сте-
пени неуместно, как если бы спрашивающему, что есть Сократ, не-
кто ответил: «белое», или «бежит», или что-нибудь подобное, не
являющееся второй субстанцией; он никогда не назовет ничего
подходящего, если выскажет о первой субстанции что-либо, кроме
второй. А потому ничего из того, что не является вторыми суб-
станциями, не разъясняет, что есть первая субстанция; вторые же
субстанции суть роды и виды, поэтому правильно, что после пер-
вых субстанций виды и роды называются вторыми субстанциями.

«Далее, первичные субстанции благодаря тому, что они субъ-
ектны всему остальному и все остальное либо сказывается о них,
либо в них находится, называются субстанциями в собственном
смысле слова. И как первые субстанции относятся ко всему про-
чему, так же ко всему остальному относятся виды и роды первич-
ных субстанций. О них ведь сказывается все остальное: действи-
тельно, некоего человека назовешь грамотным, следовательно,
назовешь грамотным и человека и животное; так же и во всем
прочем»².

Это доказательство той же вещи, посредством которого [Ари-
стотель] достовернейшим образом подтверждает, что роды и ви-
ды правильно расположены после первых субстанций. Ведь об
индивидах говорится, что они суть первые субстанции и что они
подлежат всему остальному потому, что они подлежат предика-
ции вторых субстанций и вторые субстанции сказываются о них,
и потому, что они подстоят (subdare) акциденциям так, что те мо-
гут существовать. Поэтому [индивиды] являются первыми суб-
станциями.

¹ Аристотель. Категории 2Ь 29.

² Аристотель. Категории 2Ь 38.

И как первые субстанции субъектны акциденциям, так же и вто-
рые. Ведь поскольку некий человек субъектен акциденциям, акциден-
ции под-ложены (supponitur) и [вид] «человек» и [род] «животное»,
и поскольку некий человек, то есть Аристарх, является грамотным,
то является грамотным [вид] «человек», а также [род] «животное».
Поэтому первые субстанции субъектны акциденциям в первую оче-
редь, вторые же — во вторую очередь, и как первые субстанции субъ-
ектны и акциденциям, и вторым субстанциям, так и вторые субстан-
ции под-ложены акциденциям. А вторые субстанции суть виды
и роды. Следовательно, правильно установил [Аристотель], что после
первых субстанций роды и виды являются вторыми субстанциями.

«Для всех субстанций является общим не находиться в субъ-
екте. Действительно, первая субстанция не сказывается ни о ка-
ком субъекте и не находится в субъекте. Относительно вторых
субстанций это также несомненно, поскольку ни одна из них не
находится в субъекте. Ведь [вид] „человек" сказывается о субъек-
те — некоем человеке, но он не находится в субъекте, ибо „чело-
век" не находится в некоем человеке. Точно так же о субъекте —
некоем человеке — говорится как о животном, но животное не на-
ходится в некоем человеке»'.

После перечисления субстанций и деления, в котором [Аристо-
тель] объявляет, что одни [из субстанций] первые, а другие вторые,
он, поскольку не дано никакого определения субстанции (ибо наи-
высший род не имеет определения), стремится отыскать некое осо-
бое свойство (proprietas), как бы некий знак (signum), посредством
которого мы можем познать субстанцию, и прежде указывает, что
может быть характерным для самих субстанций вообще, а затем ис-
следует то, что является для них собственным признаком. Он начал
с этого для того, чтобы без какой бы то ни было ошибки перейти
к этому истинному собственному признаку и показать, что подлин-
ным собственным признаком субстанций является последний [из
трех перечисленных ниже].

[Термин] «собственный признак» употребляется в трех значе-
ниях. В первом случае он есть то, что свойственно всему опреде-
ленному виду, и не только ему одному, например, для человека —
быть двуногим. Ведь всякий человек имеет две ноги, но не только
он — птицы также двуноги. Или же, [собственный признак] есть
то, что свойственно только одному виду, и не всему, как, например,
тому же человеку свойственно знать грамоту, но не всякому чело-
веку, и, действительно, не всякий человек грамотен. Третье же зна-
чение собственного признака таково: он свойствен всему виду,
и только ему одному, и всегда, как, например, [человеку] — способ-
ность смеяться. Ведь всякий человек способен смеяться, и чело-
век — единственное животное, которое смеется.

' Аристотель. Категории За 7.

Итак, два первых из указанных [значений] (всему [виду] и не
только одному ему и только одному [виду], но не всему) мы назо-
вем некими собственными признаками, которые, как представля-
ется, далеки от истины собственных признаков. Тот же третий
(присуще всему виду и только ему одному) действительно есть
собственный признак. Те [собственные признаки], которые были
упомянуты ранее, не являются подлинными и называются «сопут-
ствующими», этот же последний есть истинно собственный при-
знак. Следовательно, Аристотель, какие бы он ни нашел собст-
венные признаки такого рода, то есть те, которые [свойственны]
одним только субстанциям, но не всем или всем, но не им одним,
отклоняет их как неистинные по отношению к определенной при-
роде чего-либо. Истинным же он полагает тот последний, который
подходит всякой субстанции и только ей одной. В самом деле, соб-
ственные признаки суть то, что обращается, как, например, то, что
является человеком, способно смеяться, а то, что способно смеять-
ся — человек. А способно обращаться только то, что свойственно
всему [виду] и только ему одному, ибо не подходит чему-то ино-
му в большей или меньшей степени. Предварительно отметив это,
мы переходим к речи [Аристотеля] и изложению самого [соответ-
ствующего] места [из его книги].

Итак, Аристотель говорит следующее: «для всех субстанций яв-
ляется общим не находиться в субъекте». В самом деле, первые суб-
станции, то есть индивиды, не находятся в субъекте, что совершен-
но ясно демонстрируется следующим: частная субстанция никоим
образом не может быть акциденцией чему-либо. Однако вторые
субстанции имеют видимость нахождения в субъекте, поскольку со-
здается впечатление, что вторые субстанции находятся в субъектах,
то есть в первых субстанциях, но это ложно: вторые субстанции
только сказываются о первых субстанциях, но не находятся в них.
Ибо животное только сказывается о некоем человеке, но не нахо-
дится в нем как в субъекте. Это доказывает то обстоятельство, что
индивиды всего того, что находится в субъекте, также находятся
в субъекте. Например, поскольку цвет находится в субъекте — теле,
и некий [определенный] цвет опирается на субъект — тело. Здесь
же, поскольку первые субстанции, то есть индивиды, не находятся
в субъекте, то и их универсалии, то есть вторые субстанции, кото-
рые суть роды и виды, не могут опираться ни на какой субъект.
А потому вторые субстанции соотносятся с первыми лишь как
с субъектами предикации, но не находятся в них как акциденции.
Вот еще один важнейший аргумент, подтверждающий, что вторые
субстанции не находятся в субъекте: все, что находится в субъекте,
может изменяться, субъектная же [субстанция] не меняется. Так,
цвет, находящийся в теле, остающемся тем же самым, может изме-
няться, например, становиться из черного белым. Вторые же суб-
станции не изменяются, если не изменяются первые субстанции.

Доказательство же того, что вторые субстанции не находятся
в субъекте, которое предлагает сам Аристотель, таково: сперва он
учит, что у того, что находится в субъекте, только имя может сказы-
ваться о субъектах, смысл (ratio) же — никогда. Ведь если белое на-
ходится в теле, то говорится, что тело белое, и белизна сказывается
о теле, однако, тело имеет одно определение, а белизна — другое.
Вторые же субстанции и сказываются о первых посредством имени
и связаны определением. В самом деле, некий человек — это и чело-
век, и живое существо, но некий человек определяется смыслом (ra-
tio) как человека, так и животного. И, согласно справедливейшему
замечанию, все, что находится в субъекте, сказывается о субъекте эк-
вивокально. Вторые же субстанции сказываются о первых не экви-
вокально, но унивокально, потому что, как уже было сказано, согла-
суются и именем и определением. Поэтому как первые субстанции
не находятся в субъекте, так же лишены субъекта и вторые. Следова-
тельно, не находиться в субъекте — общее для всех субстанций, и для
вторых, и для первых, и, какая бы ни была субстанция, [из вышеска-
занного] следует, что она не находится ни в каком субъекте.

Но, спрашивается, присуще ли данное [свойство] одной только
субстанции или чему-либо еще? Ведь если это присуще одной толь-
ко субстанции, то [данное свойство] — не находиться в субъекте, по-
скольку оно, как мы показали, присуще всем субстанциям, — будет
именоваться подлинным собственным признаком субстанции. Ведь
истинным собственным признаком является тот, который присущ
всему [виду] и только ему одному; однако это [свойство — не нахо-
диться в субъекте], не является собственным признаком субстан-
ции, что Аристотель и подтверждает правдоподобнейшим доказа-
тельством, говоря:

«Далее, ничто не мешает, чтобы имя того, что находится в субъ-
екте, иногда сказывалось о субъекте, для смысла (ratio) же это не-
возможно. Напротив, у вторых субстанций и имя, и смысл (ratio)
будут сказываться о субъекте: ведь ты выскажешь о некоем челове-
ке смысл (ratio) человека и животного. Поэтому субстанция не бу-
дет относиться к тому, что находится в субъекте. Это, однако, не яв-
ляется собственным признаком субстанции, ведь и отличительный
признак (differentia) принадлежит к тому, что не находится в субъ-
екте: в самом деле, о субъекте — каком-либо [отдельном] челове-
ке — говорится как о способном ходить (gressibile); но это не нахо-
дится ни в каком субъекте: ни „двуногое" ни „способное ходить" не
находятся в человеке. Также и смысл (ratio) отличительного при-
знака сказывается о том, о чем сказывается сам отличительный
признак, например, если „способное ходить" сказывается о челове-
ке, то и смысл (ratio) „способного ходить" сказывается о человеке,
ведь человек способен ходить»¹.

¹ Аристотель. Категории За 14.

Аристотель утверждает, что [«не находиться в субъекте»] не
является собственным признаком субстанции, так как это же
свойственно равным образом и отличительным признакам, ведь
отличительный признак не находится ни в каком субъекте. [Для
разъяснения этого Аристотель] прибегает к следующему [доказа-
тельству]: если бы отличительный признак находился в субъекте,
то одно только его имя сказывалось бы о субъекте, но не смысл
(ratio). Отличительный же признак сказывается о том, о чем он
сказывается, унивокально, например, если кто-либо выскажет
о человеке отличительный признак «способное ходить», то опре-
деление этого отличительного признака также весьма удачно по-
дойдет человеку. Ведь «способное ходить» есть то, что передвига-
ется ногами по земле, и человек есть то, что передвигается ногами
по земле. Таким образом, смысл (ratio) субстанции отличитель-
ного признака¹ и того, о чем сказывается сам отличительный при-
знак, может быть одинаковым, то есть они могут быть связаны
сказыванием единого имени и ограничением единого определе-
ния. Так что если бы отличительный признак находился в субъек-
те, то он никоим образом не мог бы сказываться о субъекте униво-
кально. Поэтому собственным признаком субстанции не является
то, что относится также и к отличительному признаку, ибо отли-
чительный признак не есть субстанция, [ведь будь так], «не нахо-
диться в субъекте» было бы собственным признаком субстанции.

Но, с другой стороны, отличительный признак не является ак-
циденцией, ведь [в таком случае он] находился бы в субъекте. Од-
нако любая вещь является или субстанцией или акциденцией,
то есть или находится в субъекте или в субъекте не находится,
и акциденции суть все то, что не входит в субстанцию субъекта,
и когда они изменяются, природа субстанции остается неизмен-
ной. Если же при их исчезновении субъекты будут уничтожены,
то мы не сможем назвать их акциденциями в полном смысле сло-
ва. Что же касается отличительного признака, то он есть то, что
сказывается о многом, отличном по виду, в том, каково это (in eo
quod quale sit). Но отличительный признак не есть субстанция,
ибо если бы он был субстанцией, то сказывался бы о субъекте
в отношении того, что это, но не «каково это». А качеством он не
является потому только, что, [будь он качеством], он был бы ак-
циденцией и находился в субъекте. Не состоит ли скорее отличи-
тельный признак из субстанции или качества, так что то, о чем он
сказывается, уничтожается вместе с его исчезновением? Например,

¹ На первый взгляд «смысл субстанции отличительного признака» есть
нечто невозможное, поскольку отличительный признак не является субстан-
цией. С другой стороны, он обладает определенной субстанциальностью, что,
возможно, и имеет в виду Боэций. Нельзя исключать также и то, что «смысл
субстанции» становится у Боэция чем-то вроде технического термина, сино-
нимом «определения».

тепло, находящееся в воде: когда оно исчезает, вода может пребы-
вать неизменной по своей субстанции; тепло находится в субъек-
те — воде, и когда оно исчезнет, вода не уничтожится. Тем не менее
равным образом тепло пребывает в огне, но если тепло исчезнет,
огонь необходимо уничтожится. Это происходит так потому, что
качество теплоты присуще огню субстанциально, и есть подлинное,
то есть субстанциальное, отличие (differentia).

Итак, следует заключить, что отличительный признак не есть
только субстанция или только качество, но из них обоих составляет-
ся субстанциальное качество, которое пребывает в природе субъекта,
и, поскольку является частью субстанции, не есть акциденция, и, бу-
дучи качеством, отдаляется от субстанции, и есть что-то среднее меж-
ду субстанцией и качеством. И поскольку [отличительный признак]
не находится в субъекте и не является субстанцией, то «не находить-
ся в субъекте» не является собственным признаком субстанции.

После этого Аристотель добавляет также, что нам не следует бес-
покоиться по поводу того, что части субстанций находятся в целом
как в субъекте, чтобы, пожалуй, мы не признали когда-нибудь, что
они не являются субстанциями. Части субстанций находятся в
субъекте не так, как акциденции, ибо мы полагаем, что некие части
субстанций так находятся в целом, как в субъекте, как голова или
рука в [составе] всего тела, или же так, как форма (forma) и материя
(materia), которые, будучи частями составной субстанции, находят-
ся в самой этой составной субстанции. Итак, Аристотель предосте-
регает нас от того, чтобы мы не признали когда-нибудь, что части
субстанций, поскольку они находятся в субъекте, являются акци-
денциями, говоря:

«И пусть нас не беспокоят части субстанций, что они так нахо-
дятся в целом, как в субъекте, чтобы нам не пришлось вдруг при-
знать, что они не являются субстанциями, ведь мы сказали, что
то, что находится в субъекте, находится в нем не так, как части на-
ходятся в чем-либо»¹.

[Аристотель] сообщает это как основание того, почему никому
не следует считать, что [части субстанций] могут быть акциден-
циями. Действительно, акциденции определены как то, что нахо-
дится в субъекте не как какая-нибудь часть. Ведь выше сказано:
«Говорю же, что [нечто] находится в субъекте так: оно хотя и на-
ходится в чем-либо, но не как какая-нибудь часть и ему невоз-
можно существовать без того, в чем оно находится»². Поскольку
же акциденции находятся в субъекте не как части субъекта, а ча-
сти субстанций находятся в целом иначе, чем в субъекте, ни у ко-
го не будет основания для предположения, что части субстанций
суть части акциденций.

«Субстанциям и отличительным признакам свойственно то, что
все [образованные] от них [сказуемые] сказываются унивокально.
Ведь все [образованные] от них сказуемые сказываются либо об
индивидах, либо о видах; что же касается первой субстанции, то от
нее не [образуется] никакого сказуемого, ведь она не сказывается
ни о каком субъекте. Из вторых же субстанций вид сказывается об
индивиде, а род — о виде и индивиде. Подобным образом и отличи-
тельные признаки сказываются о видах и индивидах. Действитель-
но, первые субстанции принимают смысл (ratio) видов и родов,
а вид — смысл (ratio) рода, ведь все, что говорится о предикате, го-
ворится также и о субъекте. Точно так же виды и индивиды прини-
мают смысл (ratio) отличительного признака. А унивокальным бы-
ло [названо] то, у чего общее и имя, и смысл (ratio). Поэтому все
[сказуемые, образованные] от [вторых] субстанций и отличитель-
ных признаков, сказываются унивокально»'.

Продемонстрировав, что «не находиться в субъекте» является об-
щим для субстанций и отличительного признака, Аристотель снова
указывает на общее для них [свойство]. Ведь из субстанций одни —
первые, другие — вторые, и первые субстанции суть индивидуаль-
ные. Но поскольку индивиды никоим образом не могут обладать
субъектом, то от индивидов не может быть [образовано] никакого
сказуемого. Вторые же субстанции сказываются об индивидуаль-
ных, то есть о первых, субстанциях унивокально, ведь и имя, и смысл
(ratio) вторых субстанций сказываются о первых. Так, и вид и род
сказываются о каком-либо индивиде, например о Платоне, то есть
о некоем человеке сказывается и [вид] «человек» и [род] «живот-
ное», ведь некий человек является и человеком и животным, и об ин-
дивиде сказывается смысл их обоих [т. е. рода и вида]. Ведь говорим
же мы о некоем человеке, что он — животное разумное, смертное, что
есть определение вида, то есть «человека». И, с другой стороны, мы
говорим: человек есть субстанция одушевленная, чувствующая, что
есть определение рода, то есть «животного». В самом деле, вид пере-
нимает от своего рода и определение, и имя. Ведь о «человеке» ска-
зывается «животное»: говорят же, что человек — животное; и, с дру-
гой стороны, тот же «человек» равным образом принимает смысл
(ratio) «животного»: говорим же мы, что «человек» есть субстанция
одушевленная и чувствующая.

Итак, не подлежит сомнению, что, так как виды и роды об инди-
видах, а роды о видах, сказываются унивокально, то есть при любой
предикации вторые субстанции сказываются о субъектах униво-
кальной речью, то это [свойство] — общее для них и для отличи-
тельных признаков. Ведь отличительный признак сказывается
унивокально о виде, о котором он сказывается, и об индивиде это-
го вида. Ибо когда о некоем человеке сказывается отличительный

' Аристотель. Категории За 29. -Аристотель. Категории 1а 24.

' Аристотель. Категории За 33.

признак «способное ходить» (говорят же, что тот или иной человек
способен ходить, например Платон или Цицерон), то индивиды
принимают и определение отличительного признака, сказывающе-
гося об этих индивидах. Ведь «способное ходить» есть то, что мо-
жет передвигаться ногами по земле. И таким образом, ты можешь
определить некоего человека сообразно имени отличительного
признака: скажешь, например, что Платон есть то, что передвигает-
ся ногами по земле. И это же [определение] подходит и виду некое-
го человека, то есть «человеку». Ведь «человек», то есть собственно
вид, поскольку является «способным ходить», может быть опреде-
лен следующим образом: человек есть то, что передвигается ногами
по земле.

Итак, и отличительные признаки сказываются о том, о чем они
сказываются, унивокально. Поэтому в связи с тем, что и вторые
субстанции сказываются о том, о чем они сказываются, унивокаль-
но и отличительные признаки таким же образом, то какие бы ска-
зуемые ни были образованы от субстанций или отличительных
признаков, они всегда будут сказываться о субъектах унивокаль-
но. Причина же того, что вторые субстанции сказываются о пер-
вых унивокально, та, которую Аристотель уже разъяснял ранее,
когда указывал нам, что все, сказываемое о предикате, сказывает-
ся также и о субъекте¹. Действительно, все отличительные призна-
ки, которые суть видовые отличия рода, сказываются и о виде и об
индивиде, например, поскольку отличительные признаки делают
[род] «животное» «одушевленным» и «чувствующим», то они точ-
но так же будут сказываться и о виде, то есть о «человеке» и об ин-
дивиде, то есть о некоем человеке.

В связи с тем, что это было изложено выше, и поскольку того
требует краткость повествования, пусть будет достаточно сказано
об этом.

«Представляется, что каждая субстанция обозначает некое
[определенное] „это". В отношении первых субстанций является
бесспорным и истинным, что они обозначают некое [определен-
ное] „это". Ведь то, что они обозначают, индивидуально и одно по
числу. Что же касается вторых субстанций, то кажется, в соответ-
ствии со способом именования (figura appellationis), что они сход-
ным образом обозначают некое [определенное] „это", [например].,
когда кто-нибудь говорит „человек«или „животное", что, однако,
неверно, ибо в большей степени он обозначает „каково [есть то
или иное] нечто", ведь то, что есть субъект, [здесь] не есть [что-то]
одно, как в случае первой субстанции, так как „человек" и „живот-
ное" сказываются о многом. Но [вторые субстанции] обозначают
не просто некое „каково это", как, например, „белое", ведь „белое"
не обозначает ничего иного, кроме качества. Вид же и род опреде-

ляют качество относительно (circa) субстанции, ведь они обозна-
чают, какова та или иная субстанция. А определение по роду бу-
дет более [широкое], чем по виду, ведь говорящий «животное» ох-
ватывает больше, чем [тот, кто говорит] „человек"»¹.

После того как [Аристотель] указал выше на разделяемые
[с отличительным признаком] сопутствующие признаки (conse-
quentiae) субстанции «не находиться в субъекте» и «всем [образо-
ванным] от субстанций [сказуемым] сказываться унивокально»
и отделил их от подлинного отличительного признака, поскольку
считается, что они общи отличительным признакам, он добавля-
ет еще одно [свойство субстанции], которое не является ее собст-
венным признаком, так как присуще не всякой субстанции. Ведь
как количество обозначает «сколько», а качество «каково», суб-
станция, как кажется, обозначает некое [определенное] «это».
В самом деле, когда я говорю «Сократ» или «Платон» или назы-
ваю какую-нибудь другую индивидуальную субстанцию, я обо-
значаю некое [определенное] «это». Однако [данная особенность]
присуща не всем субстанциям. Действительно, в отношении ин-
дивидов, поскольку они являются частными и единичными по
числу, верно, что [им свойственно] обозначать некое [определен-
ное] «это». В отношении же вторых субстанций — не так. Ибо вто-
рые субстанции не являются ни едиными, ни единичными по чис-
лу, напротив, виды включают в себя множество индивидов и род
объемлет большое количество видов, поэтому когда я говорю «че-
ловек», я не обозначаю некое [определенное] «это», и имя «чело-
век» не является единичным, потому что сказывается о многих
индивидах; но скорее [«человек» обозначает], каков некто, ведь он
показывает, какова субстанция, в связи с тем, что она называется
«человек». Но данное качество определяется (determinare) no (cir-
ca) субстанции, ведь как индивидуальное качество имеет виды
и роды качества и как [предикамент] «качество» охватывает еди-
ничные качества родами и видами, точно так же роды и виды инди-
видуальных субстанций суть вторые субстанции. Следовательно,
когда я говорю «человек», я обозначаю такую субстанцию, которая
сказывается о большом количестве различных по числу [индиви-
дов] в том, что есть это. Поэтому, когда я говорю «человек», я обо-
значаю некую субстанцию, а именно такую, которая сказывается об
индивидах. Так же и в отношении рода. Нбо когда я говорю «жи-
вотное», я обозначаю такую субстанцию, которая сказывается о
многих видах. Следовательно, есть качество, например «белое», ко-
торое всегда находится в субстанции, но не так, что уничтожает (in-
terimere) саму субстанцию, потому что белизна не обладает свойст-
вом субстанции. А то качество, которое сказывается о субстанциях,
определяет качество по (circa) субстанции, ведь оно показывает,

' Аристотель. Категории 1Ь 10.

' Аристотель. Категории ЗЬ 10.

какова эта субстанция. Так, если человек есть разумный, то и суб-
станция будет разумной, а «разумный» есть качество. Итак, вторые
субстанции показывают, какова субстанция. Поэтому «обозначать
некое [определенное] „это"» не является собственным признаком
субстанции. Ведь вторые субстанции обозначают не некое [опреде-
ленное] «это», но (как уже было сказано) каково это нечто, и, хотя,
с одной стороны, они показывают, каково это нечто, с другой сто-
роны, само качество они определяют по (circa) субстанции. Качест-
во же вторых субстанций находится в индивидах и, естественно,
сказывается о них же самих, то есть об индивидуальных субстанци-
ях. Итак, качество вторых субстанций определяется по (circa) ин-
дивидам, то есть тому, что первично.

Определение (determinatio) же тем шире, чем больше объемлет
сам термин, и соответственно тем уже, чем меньше он объемлет,
поэтому род содержит в себе большее, а вид не столь многое. Ибо
когда я говорю «животное», [я называю и] человека, и быка, а так-
же охватываю одним этим именем всех прочих живых существ.
Когда же говорю «человек», я охватываю значением этого имени
одних только индивидуальных людей. Поэтому большее определе-
ние происходит через род, нежели через вид, и определение каче-
ства по (circa) субстанции происходит или так, что оно является
субстанциальным качеством в виде и роде, или так, что оно сказы-
вается относительно некоей общности субъектов. Но качество са-
мо по себе, такое, как «белое», не обозначает никакую субстанцию
и не обнаруживает никакую общность, например род своих видов
и вид индивидов.

Из этого следует, что предстоит разыскать другой собствен-
ный признак субстанции.

«Субстанциям свойственно и то, что им ничто не противопо-
ложно. В самом деле, что может быть противоположно первой суб-
станции, например некоему человеку или некоему животному?
Им ничто не противоположно. И [виду] „человек", и [роду] „жи-
вотное" ничто не противоположно. Это, однако, не собственный |
признак субстанции, но [свойство] многого другого, например ко-
личества: ничто не противоположно длине в два или в три локтя,
а также в десять [локтей], и вообще ничему такому. Разве что кто-
нибудь скажет, что многое противоположно малочисленному или
большое малому, но из определенных количеств одно другому не |
противоположно»'.

Аристотель приводит и еще одно свойство субстанции, ут-
верждая, что субстанции ничто не противоположно, и доказывает
это по индукции, посредством отдельных примеров. В самом де-
ле, человек не противоположен ни [другому] человеку, ни лоша-
ди, ни какому-либо иному живому существу. И если кто-нибудь

' Аристотель. Категории ЗЬ 24.

скажет, что хотя огонь и вода суть субстанции, огонь тем не менее
противоположен воде, он ошибется. Ведь не огонь противополо-
жен воде, но качества огня противоположны качествам воды. Ибо
холод и тепло, влажность и сухость суть противоположности,
и одни из этих качеств находятся в огне, другие в воде, поэтому
и кажется, что они делают противоположными сами субстанции,
[которые на самом деле] таковыми не являются. Это можно дока-
зать на примере всех прочих субстанций, среди которых никто не
смог бы отыскать противоположности.

Но данная [особенность] не является собственным признаком
одних только субстанций, ибо и определенное количество не име-
ет ничего противоположного. Ведь ни два не противоположно
трем, ни четыре — двум, и ничто подобное в этом роде, ибо если
бы мы сказали, что три противоположно двум, то почему бы нам
не предположить, что этим двум не противоположны также че-
тыре или пять? Невозможно привести никакого довода, почему,
если три противоположно двум, четыре или пять двум не проти-
воположны. Если же это так, если четыре или три, или пять,
или сколько-нибудь еще станут противоположны двум тем, что
различны по числу, то у одной вещи будет множество противопо-
ложностей, чего быть не может. Следовательно, какому-либо [оп-
ределенному] количеству ничто не противоположно. Если же
кто-нибудь скажет, что многое противоположно малочисленному
или большое малому, то, даже если он и докажет, что они суть ко-
личества, они все же не есть определенные количества, ведь гово-
рящий это не определяет, сколько именно есть «большое» или
«малое». То же и относительно «многого» и «малочисленного».
Так что, даже если кто-нибудь скажет, что [многое и малочислен-
ное, большое и малое] суть количества, он будет [вынужден] при-
знать, что они неограниченны и неопределенны. Аристотель же
говорит, что ничто не противоположно определенному количест-
ву, каковы, например, два или три, или линия, или поверхность.
Как бы то ни было, если одни количества имеют противополож-
ности, а другие не имеют, ничто совершенно не противоречит ска-
занному, а именно тому, что [отсутствие противоположности] не
является собственным признаком субстанции, ибо установлено,
что некоторые количества не имеют противоположностей. Так что
если отсутствие противоположностей свойственно и количеству,
то это не является собственным признаком субстанции. И пусть
даже кто-нибудь полагает большое и малое количествами, совер-
шенно очевидно, что они (как впоследствии покажет сам Аристо-
тель) являются не количествами, но соотнесенными, ведь большое
сказывается относительно малого. Однако более тщательно мы рас-
смотрим эту тему, когда дойдем до нее. Теперь же, поскольку ясно,
что субстанции ничто не противоположно и что [данная особен-
ность] не является ее собственным признаком, так как [отсутствие

противоположностей] характерно также и для количеств, мы об-
ратим наше повествование к следующей особенности субстанции.

«Как кажется, субстанция не допускает, [чтобы о ней говори-
лось] „больше" или „меньше". Я говорю не о том, что одна субстан-
ция не может быть больше или меньше другой субстанции (как уже
было сказано, это возможно), но о том, что о каждой субстанции
как таковой не говорится „больше" или „меньше". Так, например,
если эта субстанция — человек, то он не более и не менее человек
ни по отношению к себе самому, ни по отношению к другому. Ведь
ни один человек не является большим человеком по отношению
к другому человеку, как одно белое в большей или меньшей степе-
ни белое, чем другое, или одно благо в большей степени благо, не-
жели другое. Ведь можно сказать, что оно большее или меньшее по
отношению к самому себе: так, например, тело, будучи белым, те-
перь называется более белым, нежели ранее, а будучи теплым — бо-
лее или менее теплым. О субстанции же нельзя сказать, что она —
субстанция в большей или меньшей степени, ведь о человеке не го-
ворится, что он является ныне большим человеком, нежели преж-
де, равно и ни о чем другом, что суть субстанции. Поэтому субстан-
ция не допускает, [чтобы о ней говорилось] „больше" или
„меньше"»¹.

[Аристотель] не просто говорит об этом свойстве [субстанции],
но [проводит] некое различие: он указывает, что субстанция не до-
пускает, [чтобы о ней говорилось] «больше» или «меньше», но не
потому, что одна субстанция не может быть больше или меньше
другой субстанции. Действительно, некий человек, хотя и являет-
ся субстанцией, является большей субстанцией, чем «человек»,
то есть вид, и «человек» — нежели «животное», то есть род. Следо-
вательно, Аристотель не говорит: потому, что нельзя отыскать суб-
станции, которые были бы большими среди субстанций. Их, как
сказано, возможно отыскать: указывает же он выше, что первые,
то есть индивидуальные субстанции являются субстанциями в
высшей степени, а из вторых субстанций большими субстанциями
являются виды, нежели роды. Итак, он не говорит: потому, что ни-
какая субстанция не является большей или меньшей по отноше-
нию к другой субстанции, но потому, что о каждой субстанции, как
таковой, не говорится как о большей или меньшей субстанции. На-
пример, если субстанция — человек, [Аристотель] не говорит: пото-
му что человек не может быть большей или меньшей субстанцией,
ведь индивидуальный человек есть в большей [степени] субстан-
ция, а вид [«человек»] — в меньшей [степени], если его сравнить
с первой, то есть индивидуальной субстанцией. Но [Аристотель]
говорит: «как таковые», то есть человек [как таковой] не будет
большим или меньшим человеком. Он, таким образом, не утверж-

' Аристотель. Категории ЗЬ 34.

дает: потому, что человек не может быть большей или меньшей
субстанцией, но потому, что человек, как таковой, не более и не ме-
нее человек, ведь некий человек не есть более или менее человек.
Равным образом это можно наблюдать и при сравнении тех же [ин-
дивидуальных людей]: сам человек по отношению к самому себе не
есть в булыией [степени] человек, но то же и в случае, если сравни-
вать его с другим, при условии, что они находятся в равных отно-
шениях (sub eadem conjunctione sunt). Так, какой-либо индивиду-
альный человек, будучи сравниваемым с другим индивидуальным
человеком, не будет «больше» или «меньше» человек, и самый вид
[«человек»] в отношении самого себя не будет большим или мень-
шим человеком.