ГЛАВА 10. Фальк возвел в Екатеринославе много красивых домов, но сами они жили в довольно скромном снаружи особняке

Фальк возвел в Екатеринославе много красивых домов, но сами они жили в довольно скромном снаружи особняке, построенном еще в середине 60-х годов XIX века дворянином Просветовым без всяких архитектурных излишеств и украшений. Зато во всех комнатах первого этажа сохранилась плафонная роспись и по всему дому – голландские печи с фигурными изразцами. Эти плафоны и изразцы особенно понравились Григорию Ароновичу, когда они с женой осматривали дом, прельстивший их сначала тем, что находился в центре города. Хозяин запросил за него 35 тысяч. Фальк тут же отдал их, не торгуясь, потому что в то время он был уже одним из самых востребованных архитекторов города и мог себе многое позволить.

Такого материального благополучия он добивался долгие годы упорным трудом, невольно соревнуясь в этом со своим другом детства Семеном Рывкиндым, женатым к тому же на родной сестре его супруги – Лии Львовне.

Когда-то они все вчетвером жили в маленьком городке Нежин. Прадед Григория Ароновича был скрипачом, и дед был скрипачом, и отец пошел по тем же стопам. Все они играли в заштатном городском оркестре, мечтая, что когда-нибудь один из их потомков выбьется в люди и станет знаменитым на весь мир музыкантом. И маленький Григорий чуть ли ни с рождения начал играть на скрипке, проводя целые дни в изнурительных занятиях с дедом, в то время как его друзья гоняли на пустыре мяч или купались в пруду.

В 11 лет отец отдал его в реальное училище. Его соседом по парте оказался Семен Рывкинд, сын известного в Нежине
парикмахера мужских причесок. Семен иногда водил своего товарища к отцу. Тот бесплатно подстригал его густые вьющиеся волосы и от души поливал из резиновой груши одеколоном «Сирень».

В пятом классе они познакомились на катке с гимназисткой Лией Зимяниной, и оба в нее по уши влюбились. Только Лии нравился Семен, а в Григория влюбилась ее младшая сестра Сарра. Так они и дружили несколько лет двумя парами, и все это время Григорий любил только Лию, но никогда не подавал виду. Училище оба окончили с отличием, но толку от этого было мало. Из-за квоты для евреев Семен не стал дальше учиться, уехал в Екатеринослав к своему богатому дяде, бывшему одним из директоров крупного пивного общества «Товарищество «Наследники Ф.Ф. Боте".

Для начала дядя устроил племянника на завод простым рабочим, чтобы тот изучил все тонкости технологического производства их одного из лучших на Украине пива, и скоро сделал старшим мастером на заводе, а при удобном случае и – управляющим компанией. Теперь Семен имел 20 процентов акций Товарищества, чуть меньше, чем его дядя, и в доле с ним открыл в Нежине несколько пивных магазинов и питейных заведений. Увидев, что это очень прибыльное дело, они стали распространять свою личную торговлю в более отдаленные губернии России.

В конце 90-х годов XIX века, когда иностранцы узнали о достоинствах русского хмеля, они купили пристань в Николаеве, торговый пароход и стали вывозить хмель в страны Европы. Деньги потекли рекой. Дядя даже подумывал купить несколько гектаров земли в Житомире и самим заняться производством этого сырья. Однако их такая крупная самостоятельная деятельность в обход Товарищества не понравилась его главе. И когда в 1902 году несколько снизились продажа пива и годовая прибыль, он на годовом собрании акционеров обвинил Семена – как управляющего и дядю – как члена правления в том, что они наносят ущерб Товариществу. Дядя молча проглотил эту несправедливую пилюлю, но от заманчивой идеи выращивать в Житомире хмель пришлось отказаться.

Григорий же, вопреки семейной традиции, решил стать инженером, все равно каким, лишь бы вырваться из Нежина и включиться в кипучую индустриальную жизнь, которая развертывалась в 80-х годах на Украине. Два года подряд все из-за тех же квот для евреев он не мог поступить в Киевский технологический институт, но времени зря не терял и там же в Киеве устроился работать в строительную контору Терентия Михайловича Федина, занимающуюся проектированием и строительством производственных зданий. За два года он многому там научился и решил стать инженером-строителем.

По совету Федина, увидевшего у него способности к рисованию, особенно графике, он много рисовал акварелью и карандашом и изучал по книгам искусство и архитектуру России, Греции, Италии, Франции, Германии. Наконец, он поступил в институт. С Фединым отношений не порывал, и тот предложил ему принять участие в коллективном проектировании крупного завода в Мариуполе. Проект получил на Всемирной промышленной выставке в Париже Серебряную медаль. Терентий Михайлович выдал Григорию премию в 500 рублей.

Когда он окончил институт, Федин предложил ему вернуться в мастерскую. Семен же настойчиво звал его в Екатеринослав, и он поехал туда, решив жениться на Сарре. Все эти годы девушка терпеливо ждала его в родном Нежине, присылая в Киев нежные письма.

В то время Семен во всем его опережал: первый женился, первый достиг материального благополучия, первый купил дом в Екатеринославе. Они же, приехав с Саррой после свадьбы в Екатеринослав, долгое время снимали маленькую квартиру в доходном доме на Александровской улице.

На первых порах он работал в строительной конторе Терехова, занимаясь благоустройством и мощением улиц. По его проектам были спрятаны в коллекторы ручьи и подземные источники на Екатерининском проспекте и прилегающих к нему улицах, осушены болотные участки, завалены гравием канавы и ямы, которыми так богат город, а тротуар на подъеме от Кудашевской улицы до 1-го реального училища соединен пологой лестницей.

Ему хотелось попробовать себя в качестве архитектора. По протекции Семена он получил крупный заказ от купца Стрельникова: построить на Философской улице пять четырехэтажных доходных дома, одинаковых, как близнецы-братья.

Григорий Аронович предложил купцу внести в архитектуру каждого здания элементы разных стилей, которые ненамного удорожили бы строительство, но украсили дома. Стрельников отверг все эти излишества и поторапливал его в сроках, чтобы скорей получить с этих зданий доход.

Зато после этих домов со всем размахом купеческой натуры Стрельников заказал ему трехэтажный особняк для себя лично. Здесь уже Григорий Аронович от души пофантазировал, соединив в его архитектуре мотивы неоренессанса, неорусского стиля и модерн. Дом Стрельникова ходил смотреть весь город, на Фалька посыпались заказы от местной элиты.

Вслед за этим он возвел для купца Ямпольского целый комплекс одно- и двухэтажных домов на Московской улице: с магазинами, конторами и квартирами. Затем купец заказал на соседней улице, прямо на углу с проспектом, огромный трехэтажный дом для торгово-деловых целей. Первый этаж был рассчитан для торговли. Долгое время в нем находились разные магазины, одна из кондитерских Руппанера, несколько товарищеских обществ и две парикмахерские. На втором – созданы специальные банковские помещения с крупным операционным залом и кабинетами для служащих. Третий этаж мог использоваться как самостоятельно, так и в комплексе с банковскими помещениями.

Фальк тогда уже задумал открыть свою проект­ную мастерскую, и по согласованию с Ямпольским, внес в план третьего этажа большое помещение с высокими окнами и всеми удобствами для работы чертежников и демонстрации заказчикам проектов и макетов.

Несколько раз он принимал участие во всероссийских конкурсах на лучшие проекты зданий крупных общественных организаций в Екатеринославе и Киеве, но там, как правило, побеждали петербургские академики, и он перестал в них участвовать. Зато в губернских конкурсах он всегда занимал первые места. По его проектам в разных городах построены железнодорожный вокзал, здания окружного суда, городского банка, трех гимназий, больницы и Драматического театра. Вот тогда уже появились большие деньги. Он считал, что достиг цели, к которой так упорно стремился. Ему было 37 лет, Сарре Львовне – 35.

С годами он оценил спокойный, уравновешенный характер жены, был ей благодарен за ее любовь и преданность. К Лии же он еще долго испытывал мучительные чувства. Возможно, если бы они разъехались по разным городам, он смог бы ее вскоре забыть, но они жили все одной дружной семьей, часто бывали друг у друга в гостях, вместе отдыхали в Крыму.

Он очень тяжело пережил женитьбу Семена на Лии и также тяжело пережил рождение их сына Иннокентия. Глядя на счастливую мать и очаровательного малыша, он терзал себя тем, что это мог быть сын его и Лии, и любил этого мальчика, как своего собственного.

Появившиеся вскоре свои дети навели в его душе покой. Сам того не подозревая, он оказался примерным семьянином, любил все свободное время проводить дома и заниматься детьми.

Несколько лет вместе с ними в этом доме жил его отец, Арон Григорьевич Фальк, не расстававшийся со своей скрипкой. Старик пробовал заставить заниматься на скрипке Артема, но тот, пользуясь немощностью старика, сбегал от него. Лиза же, наоборот, с удовольствием слушала игру деда, сама просила его взять в руки скрипку. Однако в семье Фальков не было женщин-скрипачек, и Арон Григорьевич не придавал значения ее интересу.

У девочки же оказались абсолютный музыкальный слух, заставившие родителей обратить серьезное внимание на ее способности. Так в их семью снова вернулись музыка и надежда всех поколений Фальков на то, что когда-нибудь в их роду появится человек, который станет знаменитым музыкантом.

Но не только музыка царила в этом доме. Фальк любил живопись и антиквариат. В гостиной, столовой и на стенах вдоль лестницы, ведущей на второй этаж, висели картины Поленова, Айвазовского, Нестерова, Крамского, Мясоедова. Приобретая их на выставках, которые с некоторых пор ежегодно проводили в Екатеринославе художники-передвижники, он хотел, чтобы его дети тоже любили и ценили живопись. Он и сам иногда брался по старой памяти за кисть, ходил с этюдником на Днепр и в Потемкинский сад, летом, когда они ездили в Ялту, рисовал море. Сарра Львовна говорила, что он зарыл в землю свой талант.

Из всех художников особое предпочтение Григорий Аронович отдавал Врубелю за его философско-мистическое восприятие мира и живописную технику. У него были литографии почти всех его картин, висели они только в его кабинете. Работая по вечерам со своими бумагами, он любил поднять голову и рассматривать козлоногого «Пана», девочку на фоне персидского ковра или задумчивое лицо молодого Демона на фоне заката.

На этот Новый год он выписал из Москвы литографию одной из последних работ художника – «Демон поверженный». Рассказывали, что Врубель психически болен и несколько раз переделывал картину прямо на выставке «Мир искусства», где она была вывешена, приходя туда с красками и кистями. Григория Ароновича потряс необычный образ Демона, лежащего на земле с разбитым телом и сломанными крыльями. Он пытался понять, что хотел выразить в ней художник: беспомощность человека перед своей судьбой или его разочарование в жизни? И какая разница в глазах двух Демонов: молодого и поверженного! У одного – тоска, у другого – боль и безысходность. Такой взгляд бывает у стариков, которые уже ничего не ждут от жизни.

* * *

В один из праздничных дней Григорий Аронович обедал один, все остальные домочадцы с утра разбежались. Сарра Львовна отправилась в гости к своей знакомой, Лиза и Анна пошли с братьями в кино. Зинаида его одного покормила в столовой, поставив по его просьбе графин с армянским коньяком. После коньяка его потянуло в сон, и он решил, пока никого нет, немного вздремнуть на диване в кабинете. Но стоило ему лечь, как он вспомнил о своем вчерашнем визите к Рывкиндам.

Неожиданно открылось, что Семен давно изменяет Лии. Та почему-то скрывала это от Сарры Львовны. Это стало известно буквально перед Новым годом, когда они отказались к ним приехать в гости, и Сарра Львовна сама поехала к сестре. Иннокентий, узнав, что они уже в курсе отношений его родителей, в присутствии всех Фальков назвал отца негодяем.

Григорий Аронович не понимал друга. На днях, после синагоги они зашли к ним домой. Лия даже не вышла их встречать. Он давно не видел ее и, когда она все-таки пришла по его настойчивой просьбе в гостиную, перед ним предстала незнакомая женщина: сильно располневшая, сгорбившаяся, с опухшим лицом и морщинами на лбу. Только огромные глаза с длинными ресницами напоминали прежнюю красавицу.

– Семен, – упрекнул друга Григорий Аронович, когда Лия ушла к себе, – я тебя понимаю: ты влюбился, это может произойти с каждым. Но зачем афишировать свои отношения. Неужели нельзя было сделать так, чтобы никто об этом не знал? Ты погубил Лию, восстановил против себя сына, потерял семью.

– В том-то и дело, что я вел себя очень осторожно. Не знаю, каким образом она узнала о моей связи, но теперь рассказывает об этом налево и направо всем родным и знакомым. Представь себе, собрала на днях целый консилиум родных, кроме Сарры, – знает, что та не одобрит ее поступок, они меня здесь в один голос стыдили и уговаривали ее не бросать. Я не собираюсь с ней разводиться, но и жить так больше невозможно. Я устал от ее капризов, упреков, замечаний на людях. Она меня постоянно унижает. Кеша меня когда-нибудь поймет. Реби говорит: «Смирись!» А с чем я должен смириться? Мне все не в радость. Ты знаешь, как я с ума сходил по ней, тебе перешел дорогу, не перебивай, знаю, перешел. Я долго терпел, но рано или поздно наступает всему предел. Я перед тобой не оправдываюсь, ты мой лучший друг, да что там – брат, ты хотя бы пойми мое положение

– Это женщина, она... ваша бывшая прислуга?

– Да, – смутился Семен.

– Помню, молоденькая хохлушка. Прости меня за любопытство, где же вы встречаетесь?

– Я ей снимаю квартиру... у нас скоро будет ребенок.

– Да-а, – протянул Григорий Аронович, – Лия о ребенке знает?

– Нет. Ты первый. Я виноват перед ней, но сейчас отношения с ней стали невыносимыми. Бывает, что люди расходятся и остаются друзьями или просто разъезжаются в разные стороны, забывают другу друга, но так не мучают...

– Я тебе не судья.

– Пусть хоть Сарра с ней поговорит. Я стараюсь поддерживать мир в доме, ни в чем ей не отказываю, прихожу домой вовремя. В конце концов, я люблю ее …

– А другая в это время ждет ребенка...

– Я тебе рассказал все, как на духу.

В какую-то минуту он все-таки задремал. Проснулся оттого, что на весь дом, не переставая, дребезжал звонок. Он выглянул в коридор, крикнул: «Сарра, дети!»

Их кухни выбежала Зинаида:

– Никого нет... Сейчас открою, не беспокойтесь.

Григорий Аронович ушел в кабинет и собирался опять соснуть, как в дверь кабинета просунулась голова Зинаиды:

– Григорий Аронович, – с трудом выговорила она, – т-там,... т-там... к вам по-л-ковник Богданович.

Фальк быстро надел сюртук и вышел в коридор, удивленный таким визитом. Они с Богдановичем были хорошо знакомы: несколько лет назад он делал перепланировку его дома и оформил фасад в стиле «модерн», чем полковник остался доволен.

– Чем обязан? – спросил он Ивана Петровича, помогая ему снять шинель.

– Мне с вами нужно поговорить, – ответил Богданович, приглаживая перед зеркалом редкие волосы и с любопытством оглядывая прихожую, поднимавшуюся на второй этаж винтовую лестницу с резными перилами и висевшие вдоль нее на стене картины.

– Прошу в мой кабинет. Жены дома нет, прикажете: коньяк, кофе...

– Ничего не надо, – остановил его Богданович. – У нас с вами предстоит неприятный разговор.

Услышав это, Зинаида отвернулась и со страху стала креститься. Григорий Аронович смотрел на полковника в глубокой растерянности. В кабинете Фальк предложил гостю сигары. Богданович опять вежливо отказался и молчал, не зная, с чего начать.

– Григорий Аронович, – наконец, произнес он, непривычно растягивая слова. – Мы должны были в вашем доме произвести обыск, но, зная вас много лет и учитывая вашу репутацию, на первый раз я решил ограничиться беседой. Ваша дочь Елизавета связана с анархистами, некоторые из них бывают в вашем доме на занятиях подпольного кружка. Ее также видели в обществе людей, совершивших государственное преступление. Все это дает основание предполагать, что в вашем доме могут храниться оружие и нелегальная литература.

Григорий Аронович почувствовал, как у него похолодело в животе и затряслись руки. Он поспешно опустил их на колени. Полковник замолчал. Лицо его было непроницаемо. Он старался не высказывать никаких эмоций.

Фальк, чувствуя, что язык ему не повинуется, с трудом выдавил:

– Спасибо, Иван Петрович. Я этого никогда не забуду. Обязательно поговорю с дочерью и приму необходимые меры.

Они вышли в коридор. Из столовой появилась Зинаида. Увидев совершенно белое лицо Григория Ароновича, она перепугалась и бросилась подавать гостю шинель.

– И еще вот что я вам хотел сказать, – промолвил Богданович, протягивая на прощанье Фальку руку. – У вас в доме учительствует некий Николай Ильич Даниленко.

– Да, – упавшим голосом сказал Фальк, – он занимается с младшей дочерью математикой и физикой.

– Вероятно, Даниленко от вас скрыл, что год назад он и его родной брат были арестованы по политическим мотивам, выпущены под надзор полиции и ждут решения суда. Брат сейчас находится в бегах. Оба весьма неблагонадежные люди. Я рекомендую вам найти на его место другого человека.

– Да-да, – поспешил его заверить Фальк. – Я с вами вполне согласен.

Он с признательностью пожал Богдановичу руку, и, когда Зинаида закрыла за ним дверь, тяжело опустился на банкетку, стоявшую в прихожей.

– Что же это Лиза вытворяет? – еле выдавил он из себя, задыхаясь и с трудом глотая воздух. – Всех нас подвела под монастырь.

– Вам плохо, Григорий Аронович, – запричитала Зинаида. – И Сарры Львовны нет! Вызвать врача?

– Не надо никакого врача. Проведи меня в кабинет и принеси из спальни успокоительные капли.

С трудом добравшись до кабинета, он рухнул, как подкошенный, на диван, с ужасом вспоминая слова полковника об оружии и запретной литературе в доме. Лиза, его обожаемая дочь, красавица и талант, – анархистка и чуть ли не сообщница каких-то государственных преступников. Выпив капель, он положил голову на подушку и приказал Зинаиде ничего не говорить Сарре Львовне, а когда вернется Лиза, немедленно препроводить ее к нему.

Через полчаса он выпил еще капель, прошел сам в спальню и принял сразу две таблетки снотворного. Ему хотелось только одного: забыться и остановить бешеный стук в груди. Капли и таблетки подействовали. Он заснул. Когда вернулась Сарра Львовна, испуганная Зинаида, забыв о просьбе Фалька ничего ей не говорить, путаясь в словах, тут же выложила все о приходе полковника и сильном расстройстве Григория Ароновича.

– Я уж хотела врачу звонить, – шептала она, почему-то боясь говорить вслух, – но он не велел, два раза пил капли. Сейчас, слава Богу, спит.

– Да что же такого могло случиться? – не меньше Зинаиды перепугалась Сарра Львовна и бросилась в спальню, но, услышав ровное дыхание мужа, успокоилась. Она опять стала расспрашивать Зинаиду, о чем говорили муж и Богданович.

– Не знаю, не слышала, они же были в кабинете. Только Григорий Аронович вышел оттуда сам не свой. А..., вспомнила, – стукнула она себя по лбу. – Здесь, в коридоре говорили про учителя!

– Какого учителя?

– Того, что ходит к Анне.

– Ничего не понимаю, – пожала плечами Сарра Львовна и стала ждать прихода дочерей. Первой прибежала Анна: разрумянившаяся, вся в снегу.

– А где Лиза?

– С Кешей и Эриком играют в снежки. Позвать?

– Позови, да скажи, чтобы поскорее шла, а братьев отправь домой.

Услышав рассказ Зинаиды о визите полковника и его словах об учителе, Лиза, не стала ждать, пока отец проснется, и разбудила его. Григорий Аронович так ослаб от пережитого и снотворного, что у него не было сил выяснять отношения с дочерью и упрекать Зинаиду, что та не выполнила его просьбу ничего не говорить жене, которую старался оберегать от всех неприятностей. Он рассказал, что приезжал Богданович, хотел у них провести обыск на предмет оружия и нелегальной литературы из-за связи Лизы с анархистами.

– Какая наглость, – возмутилась Лиза, – я могу водиться, с кем хочу и где хочу.

– Ты общаешься с преступниками.

– Никакие они не преступники, а наказывают тех, кто это заслужил.

– Чтобы в моем доме я больше этого не слышал, – вдруг закричал Григорий Аронович, – и чтобы с завтрашнего дня после гимназии – сразу домой и никаких сборищ. Ты поняла?

– А учитель, что Богданович говорил о Николае Ильиче? – спросила Лиза, проигнорировав вопрос отца.

– И этот туда же – бунтовщик, сидел в тюрьме, а с виду такой приличный человек...

– Но ты не откажешь ему, папа?

– Откажу и немедленно. С этого дня он у нас не работает. Сейчас же пошлю к нему Степана с письмом или, пожалуй, подождем до конца каникул. Меня в этот день дома не будет, так что письмо отдашь ты, Сарра.

– Тебе стыдно смотреть ему в глаза.

– Не забывай, что он всего-навсего студент...

– Папа, как ты можешь? Я от тебя этого не ожидала, – сказала Лиза и в слезах бросилась из комнаты.

– Что это с нею?

– Уж не влюбилась ли она в этого учителя? – высказала предположение Сарра Львовна. – И на благотворительном вечере она не сводила с него глаз.

– Час от часу не легче. Это все твоя вина. Идешь у нее на поводу, во всем ей потакаешь. Подумаешь, светская львица: завела моду устраивать здесь вечера.

– Ты, Гриша, не прав. Лиза уже взрослая, ей хочется общения, да и бывали у нас не чужие люди – наши племянники и их друзья. Что они, тоже анархисты? Надо поговорить с Семеном.

– У меня нет никакого желания с ним общаться.

– Тогда я сама позвоню. Может быть, к ним полковник тоже заезжал, пока дети были в кино.

– Вот тебе и дети, когда ты перестанешь их так называть?

Григорий Аронович положил голову на подушку, устало закрыл глаза.

– Ты будешь спать? – спросила Сарра Львовна, заботливо поправляя ему одеяло. – Пожалуйста, не сердись на меня.

Он взял ее руку и поцеловал:

– Прости, моя милая, я наговорил много лишнего, только прошу тебя, следи больше за девочками, у них достаточно дел в гимназии и здесь, с учителями. Еще раз прости за резкость, я был не прав. Анне придется искать нового учителя, а жаль, этот студент на нее хорошо повлиял.

Когда он уснул, Сарра Львовна позвонила Рывкиндам и из ничего не значащего разговора с сестрой поняла, что Богданович к ним не приходил.

На следующий день Иннокентий и сестры должны были идти на каток в Технический сад. Кеша зашел за ними, как было накануне договорено, в 12 часов дня. Григорий Аронович приказал дочерям оставаться дома и подозрительно смотрел на племянника, не решаясь задать ему вопрос о связях с анархистами. У него не было сил для новых переживаний.

Уединившись в гостиной, Лиза и Иннокентий долго перебирали всех членов группы, с которыми Лиза где-либо встречалась, и кого из них Богданович имел в виду, называя опасными преступниками. Так никого и не найдя, они решили, что полковник сказал это для красного словца, чтобы нагнать на Григория Ароновича больше страха.

Вся эта история сильно встревожила Иннокентия: во-первых, прекращались занятия в кружке, во-вторых, – не было сомнения, что за Лизой и всеми ребятами, приходившими в дом Фальков, полиция давно следила, а через них могли быть раскрыты и другиечлены группы. Это грозило провалом всей работы и новыми арестами. Он сказал Лизе, что им придется пока прекратить общаться.

– Мне кажется это, наоборот, вызовет у полиции подозрение, – расстроилась Лиза.

– Осторожность никогда не помешает. И Эрику с Марком скажу, чтобы к тебе не приходили.

– Что же, я теперь полностью буду оторвана от группы?

– Потерпи, пока прояснится обстановка.