Философия техники П.К.Энгельмейера

Следующим исследователем, использующим термин «философия техники» и оперирующий им вслед за Э.Каппом и Ф.Боном, был русский инженер-механик Петр Климентьевич Энгельмейер (1855-1942). Интерес к философским аспектам техники он проявил еще в конце ХIХ столетия, когда опубликовал несколько статей, посвященных некоторым из этих аспектов в немецких журналах. Однако этот интерес, несомненно, достиг своей кульминации в его докладе, прочитанном им на IV Международном конгрессе по философии, состоявшемся в Болонье в 1911 году, где он пытался обосновывать право «философии техники» на существование в качестве самостоятельного и общепризнанного раздела философского знания. Несколько позднее, а именно 11 февраля 1912 года он читает в Москве публичную лекцию, посвященную «философии техники», материал которой после некоторой доработки он опубликовал в том же году в качестве первого выпуска задуманного им труда под названием «Философия техники». На протяжении 1912-1913 гг. он издает еще три выпуска этого труда, в котором разрабатывает свою концепцию философии техники.

В начале своего названного труда П.К.Энгельмейер предлагает вниманию читателя краткий, далеко не полный исторический обзор, в котором, в частности, он останавливается на взглядах таких выдающихся техников и изобретателей, как Архимед и Витрувий, Вениамин Франклин и Эрнст Гартиг, Франц Рело и Рудлер. В данном обзоре он приходит к важным выводам, среди которых необходимо выделить следующие. Во-первых, опыт и наблюдение являются источником наших знаний о природе и поэтому именно они «служат доказательством истинности законов науки», уточняет содержание этой последней и ведут к ее прогрессу.¹⁰⁷ Во-вторых, «опыт и наблюдение, как и всякое целесообразное воздействие на природу, суть явления порядка технического. Отсюда уже выясняется тесное взаимодействие между техникой и наукой»¹⁰⁸. В-третьих, вся деятельность техника «направлена на борьбу с природой». Его опыт подсказывает ему, «что природу надо побеждать природой же». В-четвертых, вот, собственно, почему необходимо «знать природу». Следовательно, можно определенно сказать, «что если без техники человек потерян, то без науки нет техники»¹⁰⁹. В-пятых, определение Жоржем Кювье (1769-1832) и Карлом Линнеем (1707-1778) человека, в соответствии с которым его объявляют "«животным мыслящим (homo sapiens)» нуждается, по всей видимости, в дополнении и уточнении, поскольку «именно в наши дни и невозможно стало разграничить мышление человека от мышления животных, которые, несомненно, мыслят». В связи с этим необходимо согласиться с Людвигом Нуаре и Максом Мюллером, которые «неопровержимо доказали, что ум человеческий развивался в самой тесной зависимости и параллельно, т.е. в одной эволюции вместе с развитием языка, с одной стороны, и с развитием орудий – с другой. Ум, труд и язык имеют один источник - жизнь и одно развитие. Они дают и один результат, это есть творчество человека»¹¹⁰. В-шестых, отсюда непременно следует, что «человек поистине творец; он создал науку и самые формы мышления (логику), он создал свою жизнь, ту культурную жизнь, которую мы все хорошо знаем. Он создал искусство и этику. Но созидание (человеческое) немыслимо без орудий. И вот оказывается, на проверку, что способность к созиданию орудий, заложенная в самой природе человека, что ничто, как она, так ясно не говорит нам о творческой способности человека»¹¹¹.

В свете сказанного можно предположить, что П.К.Энгельмейер, по-видимому, склоняется к тому, чтобы вышеуказанное определение человека, данное Ж.Кювье и Ж.Линней, дополнить именно «изречением» В.Франклина, согласно которому человек понимается как «животное, делающее орудия». В пользу подобного предположения говорит, в частности, и то, что он выражает свое согласие с мыслью Ф.Энгельса о том, что «ни одна самая умная обезьяна не создала самого грубого ножа»¹¹².

П.К.Энгельмейер соглашается и с высказыванием Э.Маха о том, что «наука рождается из практических, т.е. технических нужд обыденной жизни. Так, например, египтяне пришли к геометрии из землемерной необходимости перемежовываться после каждого нильского новоднения, алхимия превратилась в химию, из астрологии создалась астрономия…». И только «потом, со временем, по мере досягаемых изучением результатов, по мере выделения дела изучения природы в особую профессию ученых, зарождаются уже запросы и интересы отвлеченные, удаленные от обыденной жизни, так называемые проблемы чистой науки». На фоне сказанного довольно интересной выглядит попытка П.К.Энгельмейера представить важнейший принцип теории познания Э.Маха – принцип экономии мышления не иначе как «поистине технический принцип»¹¹³.

Не менее интересной представляется и оценка, данная П.К.Энгельмейером прагматизму, который «легко излагается как дальнейшее развитие учения Маха». Прагматизм, с его точки зрения, самым решительным образом считает, что «жизнь важнее мышления», что «жизнь есть цель, а мышление – средство к этой цели» и поэтому «ценным» им объявляется «лишь то знание, которое ведет к практическим результатам, которое оправдывается на деле». Вот, собственно, почему прагматизм следует рассматривать как некую переходную ступень, ведущую, в конечном итоге, именно к философии техники.¹¹⁴ То же самое можно сказать и по поводу философии Анри Бергсона (1859-1941), согласно которой «мы думаем только для того, чтобы действовать. Наш ум отлит в форму деятельности». Из данных слов можно, по мнению П.К.Энгельмейера, заключить, «что Бергсон всецело наш, что его философия есть философия техники»¹¹⁵. Дело в том, что философия техники как раз и есть та философия, - «которая учит не только понимать жизнь, факт, действие, но и фактически действовать, т.е. строить жизнь»¹¹⁶.

Далее, П.К.Энегльмейер рассматривает один из центральных вопросов философии техники – вопрос о том, что такое техника. Свой ответ на данный вопрос он начинает с установления четкой демаркационной линии между наукой и техникой как различными формами человеческой деятельности или человеческого творчества. Эти формы разнятся главным образом теми целями, которые они преследуют. Наука преследует истину, между тем как техника стремится к пользе. «Разница тут вот такая: ученый, когда понял действительность, останавливается, он свою миссию выполнил. А техник тут только начинает. Знать нужно ученому для того, чтобы знать, а технику надо знать для того, чтобы делать»¹¹⁷. Однако при всем при этом никоим образом не следует абсолютизировать различие между техникой и наукой. Дело в том, что хотя они и различаются между собой по своим целям, но, тем не менее, они тесно взаимодействуют друг с другом. Более того, взаимодействуя между собой, они настолько сраслись, что на самом деле уже образуют «одно тело, один организм, только с двумя головами, смотрящими в разные стороны». Техник в прежние времена довольствовался «одним дарованием (чутьем)», теперь же он не может обходиться без знаний, без науки. «… В наши дни, чтобы быть техником, - говорит П.К.Энегльмейер, - нужны три вещи: ученье, ученье и ученье»¹¹⁸.

Технику следует отличать также и от искусства, и от морали, которые устремлены соответственно на красоту и на добро. Различие между техникой и искусством проявляется и в том, что их носители или субъекты, т.е. техник и художник оперируют в своей деятельности разными предметами: первый «оперирует с самою действительностью», тогда как второй «оперирует с мысленными отображениями действительности»¹¹⁹.

Раскрывая существо техники, обычно ее трактуют по-разному, в зависимости от того, какой из ее признаков считается наиважнейшим. «Так, можно сказать:

Техника есть умение целесообразно действовать на материю.

Техника есть искусство вызывать желательные явления.

Техника вместе с искусством есть объективизирующая деятельность, т.е. такая, которая воплощает некоторую идею, осуществляет некоторый замысел»¹²⁰.

Однако в любом случае техника остается творческой человеческой деятельностью, которая по своему значению для человеческой жизни всегда направлена именно на «Пользу», между тем как искусство, наука и этика устремлены соответственно «на Красоту, Истину и Добро». Подводя итог сказанному, П.К.Энгельмейер заключает, что «Техника есть реальное творчество: Наука, Искусство и Этика ставят ей задачи, а она их выполняет на деле»¹²¹.

Однако поскольку техника есть творчество, то, естественно, при этом возникает вопрос: что, собственно, она творит? Отвечая на данный вопрос, П.К.Энгельмейер пытается определить место, которое техника занимает в культуре. Дело в том, что именно техника, давая человеку пищу, одежду, жилье и т.д., по его мнению, «создает то, что называется материальной культурой». Исходя из этого и ссылаясь на факт взаимодействия материальной культуры с культурой духовной, следующий из практики или «опыта» доисторической археологии восстанавливать духовный облик какого-либо давно исчезнувшего народа по остаткам его материальной культуры, П.К.Энгельмейер приходит к своему важнейшему выводу о том, что «техника есть реальный базис всей культуры человечества».¹²² В связи с этим необходимо заметить, что саму материальную культуру он определяет как вторую природу, которая «вся сплошь искусственная» и «заменяет природу натуральную для культурного человека»¹²³.

Следовательно, культурный человек тем и отличается от дикаря, что живет в искусственной, созданной им же самим, среде. Поэтому можно сказать, что П.К.Энгельмейер полностью солидаризируется с американским социологом Лестером Ударом в том, что «основное различие между животным и человеческим методом сводится к тому, что среда трансформирует животное, между тем как человек трансформирует среду»¹²⁴. Таким образом, создавая «искусственную природу», т.е. культуру, человек, тем самым, приспосабливает внешнюю среду к своим собственным нуждам и потребностям. «Ставши на такую точку зрения, - заключает П.К.Энгельмейер, - мы можем дать от себя определение человеку, которое будет только обобщением определения, данного Франклином. Мы скажем: человек есть животное техническое (zoon technicon)»¹²⁵. В связи с этим необходимо также отметить, что человек гипотетичен и в этом заключается его преимущество перед природой, которая всегда фактична и автоматична.

Итак, культурный человек представляет собой «техническое животное». Это значит, что только благодаря технике человек сумел выйти из-под власти природы и фактически подчинить ее себе. В связи со сказанным П.К.Энгельмейер находит возможным говорить о существовании некого технического склада ума. «Даже больше того: существует целый особый способ смотреть на мир и на человека, целое техническое мировоззрение», которое рассматривает человека не как беспомощное и чуждое природе существо, а, наоборот, воспринимает его как «одну из сил природы, силу автономную, свободную как в постановке своих задач, так и в их решении». Вот, собственно, почему техническое мировоззрение может быть сведено «к следующей формуле: человек – кузнец своего счастья»¹²⁶. При этом П.К.Энгельмейер особо подчеркивает, что техническое мировоззрение не проповедует ни «грубого материализма», ни «бездушного эмпиризма». Оно «не возражает против науки для науки». С другой стороны, несмотря на то, что техника как человеческая деятельность и устремлена на пользу, техническое мировоззрение, далеко от того, чтобы стремление к пользе провозгласить «самым высоким побуждением». Оно поэтому не направлено против идеи добра и не стремится «водрузить знамя грубого эгоизма». Более того, П.К.Энгельмейер фактически признает «моральную нейтральность» техники, когда пишет: «Пушка одинаково служит тому, кто ею владеет; типографический станок безразлично выпускает и Евангелие, и памфлет мракобесия; всё зависит от людей, в руках которых машина работает». И все же, существует, по его мнению, такая область, «где техника тесно связана с моралью», и эта область есть не что иное, как чувство ответственности за свои поступки. Дело в том, что, с одной стороны, данное чувство составляет собой ту основу, на которой «зиждется всякая мораль», а с другой – «ничто как именно техническая деятельность воспитывает чувство ответственности за свои поступки»¹²⁷.

Таким образом, техническая деятельность имеет своим основанием именно утилитарное побуждение. Однако, вместе с тем, необходимо заметить, что любой человеческий поступок вызывается не одним каким-либо определенным побуждением, а на самом деле представляет собой, функцию многих побуждений, которые П.К.Энгельмейер предлагает «разделить на четыре главных направления или класса: на стремление к Истине, Красоте, Добру и Пользе». Данное обстоятельство делает необходимым, по его мнению, выведение некой общей «формулы воли» и для конкретного решения данной задачи он пытается использовать тот метод, который был в свое время применен при выведении общей формулы органических соединений. Как известно, данные соединения, которые состоят из четырех химических элементов – углерода (С), водорода (Н), кислорода (О) и азота (N) – химик охватывает формулой: C_mH_nO_pN_q, где коэффициенты m, n, p, q ≥ 0. В отличие от этих последних коэффициенты побуждений могут быть как положительными, так и отрицательными величинами, поскольку Истине, Красоте, Добру и Пользе противостоят соответственно Ложь, Уродство, Зло и Вред в качестве их полного отрицания.

Итак, если обозначаем Волю, Истину, Красоту, Добро и Пользу через первые буквы этих слов (т.е. через В, И, К, Д и П), то «получаем общую формулу воли: В ═ И_mК_nД_pП_q». Данная формула «имеет два бесконечных предела: божественная воля В_max ═ И_∞К_∞Д_∞П_∞ и дьявольская воля В_min ═ И_-∞К_-∞Д_-∞П_-∞». Между этими крайними выражениями воли располагается человеческая воля, которая проявляется различным образом в различных ситуациях. Так, например, когда коэффициенты n = p= q =0, то человеческая воля устремится только к истине и тогда мы имеем формулу чистой науки (и философии): В= И. Таким же образом можно получить формулы чистого искусства (В=К), чистой этики (В=Д) и чистой техники (В=П). Прикладные же наука, искусство, этика и техника в отличие от чистых «получаются, когда один из коэффициентов значительно преобладает над остальными, но остальные не равны нулю»¹²⁸. Именно так П.К.Энгельмейер, с одной стороны, раскрывает отличительные особенности техники, определяя, тем самым, ее место в системе человеческой культуры, а с другой – устанавливает институциональный статус философии техники в качестве самостоятельного раздела философского знания.