Донбасский институт техники и менеджмента 10 страница

За изображением борьбы следовало торжественное приказание магистрата о восстановлении мира. «Отпустите этого человека!», – провозглашал он, например, если дело шло о рабе. Стороны повиновались и продолжали судоговорение; истец спрашивал противника, почему он виндицирует, на что этот последний отвечал новым утверждением своего права. Тогда обе стороны вызывали друг друга на представление сакрамента, т.е. залога, который по решении дела возвращался правой стороне и конфисковывался у стороны, проигравшей тяжбу.

Sacramentum составляет наиболее характеристическую принадлежность этого судопроизводства. Это – плата, которою стороны привлекают представителя божества к разрешению их споров, средство, которым они заинтересовывают его в своем споре. Такое значение сакрамента проявляется в самой постановке вопроса о судебном решении. Предмет судебного решения – не разрешение судебного вопроса, интересующего тяжущихся; в сакраментальном судопроизводстве судья разрешает вопрос, чей sacramentum справедлив и чей – несправедлив, откуда сторонам предоставляется уже самим вывести, кто из них прав и неправ по существу дела. Это индифферентное отношение суда к тяжбе изменяется впоследствии, с упрочением в положении суда, когда суд становится органом общественной и государственной власти; sacramentum получает тогда значени e судебного налога, и затеривается память об его прежнем значении. Во всяком случае sacramentum – приличный штраф, который взыскивается со стороны, проигравшей процесс, за ее неправые притязания. – Размер сакраментальной суммы был определен точно в законах XII таблиц: по искам до тысячи ассов взыскивалось 50 ассов, по искам на большую сумму – 500 ассов, по делам о свободе во всяком случае – 50 ассов. Это постановление было сделано или с целью ограничить произвол понтификов и магистратов при назначении сакраментальной суммы, или потому, что в эпоху издания XII таблиц вводились в обращение металлические деньги, и нужно было перевести на них старые размеры, 5 быков и 5 баранов. Sacramentum уплачивался первоначально вперед, потом же – по окончании процесса, причем обе стороны обеспечивали исправную уплату представлением поручителей. Взысканные деньги хранились сначала в храмовой казне (pons Sublicius), впоследствии же (lex Papiria, 465) они передавались в государственную кассу, но употреблялись на религиозные расходы.

Sacramentum послужило прототипом для образования нескольких позднейших форм, каковы sponsio poenalis (главы IX, XI) и sponsio praeiudicialis (глава XI).

Характер судопроизводства.

§ 36. Обращаясь за судом к понтифику или другому лицу, тяжущиеся действовали так, конечно, не совсем свободно. Если их вело к этому собственное сознание выгод, которые представляет мирная и спокойная жизнь, в противоположность неурядице самоуправства и междоусобицы, то, с другой стороны, обращение к суду еще более могло вызываться понуждением со стороны соседей или целой общины, а позднее со стороны военной власти, заинтересованных в сохранении мира. Однако с точки зрения судьи тяжущийся был совершенно посторонним лицом, которое обращается к нему с просьбой о судебном разбирательстве как об особом одолжении, за которое платит даже деньги (sacramentum). Судья этого рода – третейский судья, который дает не более того, что у него требуют, не будучи лично вовсе заинтересован ни в самом споре, ни в том или другом его исходе, ни, наконец, в самой необходимости судебного разбирательства взамен расправы без суда. Словом, этот судья – не представитель государственной или общинной власти, но постороннее частное лицо. Таким его положением обусловливаются две характеристические черты древнейшего гражданского судопроизводства: самодеятельность тяжущихся при относительно пассивном отношении судьи к процессу и добровольное, по виду, подчинение сторон судебной власти.

Самодеятельность тяжущихся.

По отсутствию данных мы не в состоянии определить точно, до каких размеров эти две черты достигали в судопроизводстве того времени, о котором мы говорим теперь; но они сохранились еще в судопроизводстве последующего периода. Как мы видели, в этом судопроизводстве существовали формы, в качестве переживаний, свидетельствующие о большом развитии названных нами особенностей в древнейшее время. Так, что касается до самодеятельности тяжущихся, то судопроизводство XII таблиц знало две формы торжественного самоуправства (l egis a ctio per manus iniectionem и per pignoris capionem), которые, при известных условиях, осуществлялись совершенно помимо суда; призыв ответчика в суд (in ius vocatio), по закону XII таблиц, производился собственными средствами истца, при помощи свидетелей (пособников), но без всякого содействия государственной власти (§ 30). Наконец, надо указать еще на то, что самая форма судебного разбирательства была построена так, что в суде перед магистратом (in iure) действовали по преимуществу стороны, которым и принадлежало произнесение торжественных формул и выполнени e торжественных жестов; судящий магистрат присутствовал, слушал и заключал, почти не вмешиваясь в ход процесса, и предоставляя самим сторонам, на свой страх, двигать его правильно или неправильно. Мы видели образец всего этого в сакраментальной форме судопроизводства.

Litis contestatio.

Обращаясь к добровольному подчинению сторон судебной власти, мы точно так же находим выражение этого начала в ряде форм, принадлежащих позднейшему праву. Когда оканчивалось разбирательство перед магистратом (in iure) и магистрат передавал дело обыкновенному судье (in iudicium), тогда происходил акт, известный под именем контестации тяжбы (litis contestatio). «Контестация тяжбы» была торжественным актом, который совершался тяжущимися перед свидетелями. Этим актом спорные отношения сторон устанавливались в том виде, как они выяснились перед магистратом (ср. главу VI), и сами тяжущиеся (в особенности ответчик), обязывались подчиниться судебному решению, имеющему быть постановленным судьей на основании выясненного. Конечно, и в этом случае добровольное подчинение тяжущихся суду не было, действительно, вполне добровольным. Это была только форма, в которой выражалась существующая помимо этого обязанность тяжущихся подчиниться правильному государственному суду; но существование такой формы объяснится только в том случае, если мы допустим, что в глубокой древности она соответствовала своему содержанию. В глубокой древности контестация тяжбы была добровольным актом в действительном смысле этого слова, по крайней мере она представлялась таким по отношению к судящему понтифику. Понтифик или судья, назначенный от него, судил потому, что сами стороны отдавали свое дело на его суд. Какие ближайшие мотивы руководили сторонами при этом, – это уже другой вопрос. – В так называемых «преторских» стипуляциях (глава XI V) возродился позднее тот же принцип добровольного, по виду, подчинения сторон судебному решению.

Характер судебного pешения.

§ 37. Что сказано выше о значении юридической сделки в историческом процессе образования права (§ 29), то же самое применяется вполне и к судебному решению. Не только законодательная и судебная власти принадлежат одному и тому же органу – понтифику, но не различаются самые законодательная и судебная деятельности. Право развивается в то время путем казуального творчества. Судья, полагаясь на свой собственный авторитет, определяет порядок, которому тяжущиеся должны следовать в данном случае, и тут же применяет этот порядок в своем решении; но как повторяются одинаковые сделки, так же точно повторяются одинаковые судебные решения. В суде образуется и действует прецедент, складывается обычное право. Выдающиеся личности среди судей отличаются созидательной деятельностью, остальные же повторяют старые судебные решения. Обычай, сложившийся вне суда, выработанный в гражданском обороте, также не может остаться без влияния на судебные решения. Таким образом, судебное решение становится в большинстве случаев по преимуществу применением юридических обычаев, выработанных ранее гражданским оборотом или самим судом; но и в таких решениях что-либо новое присоединяется незаметно к старому, так что решение не утрачивает вполне своего творческого значения.

Гораздо позднее, когда гражданское право направляется законами, судебное решение не утрачивает окончательно своей творческой функции; в древнейшее же время юридическая сделка, судебное решение и обычное право исчерпывают собой круг «источников права». Обычное право вырабатывается первыми двумя источниками, и само заметно влияет на их производительность.

III. Обычное право

§ 38. Результатами исторического изучения надо пользоваться для исправления теоретических положений; вышеизложенное же дает возможность исправить господствующее учение об обычном праве.

Со времени корифеев исторической школы, Ф. Савиньи и в особенности Г. Пухты, образование обычного права сделалось предметом законченной теории, до сих пор распространенной в юридической литературе. По этой теории обычное право есть непосредственное выражение народно-правового убеждения. Оно есть первая форма, в которой проявляется право (юридические нормы) в истории. Все другие формы (закон, право юристов) вырастают до известной степени из обычного права путем его развития или переработки, и хороши настолько, насколько не идут вразрез с обычным правом. В двух отношениях за этой теорией остается большая заслуга. Хотя сущность того, чтo историческая школа нaзвaлa народно-пpaвoвым убеждением, понималась ею не вполне правильно, но указани e тесной связи обычного права с этим убеждением содействовало установлению мысли о закономерном, в историческом смысле, образовании обычного права. Обычное право составляет в каждом данном месте и в каждое данное время необходимый продукт известных исторических условий. Далее теория исторической школы указала справедливо на большую роль, которую обычное право играет особенно на первоначальных ступенях гражданского правосудия; но сторонники указанной теории поступают несправедливо, когда видят в обычном праве единственный «источник» права того времени. Юридическая сделка и судебное решение обладают не меньшей древностью. Несправедливо также называть обычное право непосредственным выражением народного убеждения. Как все другое, обычное право вырабатывается и скорее само служит формой, которую постепенно принимают продукты других юридических форм, нежели дает им начало. Нормы, выработанные первоначальною сделкою, судебным решением или законом, постепенно укореняются в обществе и воспитывают в нем соответствующие убеждения и обычаи, так что в конце концов начинают соблюдаться в силу этих убеждений и обычаев. Большое недоразумение происходит в теории вследствие неправильного толкования слов: убеждение и обычай. До исторической школы говорили, что убеждение складывается из обычая, и хотели характеризовать этим образование обычного права как нечто случайное; историческая школа провозгласила наоборот: обычай родится из убеждения. На самом деле оба разрешения неправильны. В данном случае убеждение и обычай не составляют двух предметов, о преемственном появлении которых возможно говорить. Убеждение и обычай составляют две стороны, две принадлежности одного и того же предмета. В развитом обычном порядке есть убеждение (как психическое состояние людей, соблюдающих этот порядок) и соответствующий этому убеждению обычай, – как внешний образ действий тех же людей. Когда же обычный порядок еще не развит окончательно, тогда одинаково неразвиты и убеждение, и обычай. Их развитие идет параллельно, в каждый данный момент они обусловливаются взаимно. Наконец, разбираемой нами теории надо сделать еще и тот упрек, что она не различает ясно обычное право от обычного порядка вообще. Обычный порядок отношений в широком объеме служит подкладкой действующих юридических норм, и, в свою очередь, находится постоянно под их влиянием; но обычным правом мы называем только ту часть этого порядка, которая непосредственно, в качестве общепризнанного высшего авторитета, влияет на судью (в широком смысле) при постановлении им судебного решения. Такое беспрекословное повиновение суд склонен оказывать по преимуществу тем обычаям, которые созданы его же влиянием. Во всяком случае, такое отношение к обычаю постепенно ограничивается, с одной стороны, вследствие того, что между обычаем и судьей становится законодатель, с другой же стороны, вследствие роста критической способности судьи. Наконец, при расширении государственной территории и усложнении отношений в обществе, при постепенном развитии разнородностей в составе данного общества, остается все менее и менее условий, благоприятствующих образованию таких обычаев, которые одинаково признавались бы всеми и повсюду.

IV

Уголовный характер взысканий

Начало мести.

§ 39. Древнейшее гражданское правосудие отличалось уголовным характером; руководящим началом его служила месть; взыскание, к которому присуждалась проигравшая сторона, имело значение наказания, обыкновенно в форме личной расправы или денежного штрафа. Наказание следовало независимо от того, действовал ли нарушитель права умышленно или неумышленно; различие преступления и простого правонарушения еще не было известно; степени вины не различались, и идея вины не руководила гражданским судом в это древнее время.

Такой характер правосудия согласовался с особенностями нравственного состояния современного ему человека. И теперь еще ребенок колотит предмет, о который он ударился; даже взрослый бывает готов негодовать против неодушевленной причины своего несчастия, у человека же грубого и гневного такое негодование легко переходит в яркие внешние выражения. Точно так же, руководясь чувством боли, поступал гражданин древнейшего Рима; несправедливость оценивал он не по причине ее, но по последствиям. Пострадавший не разбирал, кто и как нанес ему вред, и требовал одинакового искупления как от злонамеренного, так и от невольного нарушителя его прав. Грубого человека сердит простое разногласие в мнениях; так же как и для ребенка утверждать то, чтo представляется ему неверным, в его глазах означает ложь. Народ, который поднимается за идею, наказывает всякое противоречие. Заблуждение или истина, которыми масса не в состоянии овладеть, в ее глазах преступление. Так и в древнейшем праве проигравшая сторона платила штраф, потому что она утверждала нечто неверное, т.е., может быть, и верное, но нечто такое, чтo доказать она не могла, чтo противная сторона опровергла, например, своею присягою, чего, наконец, не усмотрел судья (Иеринг).

Деликтное право.

§ 40. Постановления XII таблиц о тех отношениях, которые потом стали известны под именем обязательств, дают наглядное понятие о том, в какой значительной степени уголовный характер взысканий был присущ древнейшему гражданскому праву. Тогда как в развитом праве большая часть обязательств возникает из договоров, древнейший гражданский оборот вовсе не знал обязательств, которые устанавливались таким способом. Единственным и относительно распространенным источником обязательства служил в то время деликт, или противозаконное нарушение чужого права. Обязательство являлось в виде обязанности уплатить штраф за содеянное нарушение. Однако образование обязательственного права и в этой элементарной форме его предполагает некоторый прогресс в развитии общества. Первоначально нарушение права вызывает месть и кровавый самосуд со стороны правообладателя; авторитет общественной и государственной (военной) власти стремится уложить эту расправу в определенные рамки. Образуется ius talionis, т.е. начало, по которому обиженный требует в свою пользу жертву, равную понесенной им потере: око за око, зуб за зуб. Далее, научаясь подчинять первые порывы страсти рассудку и соблазняясь получением имущественных выгод, пострадавший мирится с обидчиком за известное имущественное удовлетворение; власть покровительствует таким мирным сделкам (pах), и постепенно превращает их в обязательные; обычай и закон вырабатывают таксу штрафов. Таким образом, в конце концов каждый нарушитель чужого права обязан уплатить обиженному известный штраф, а обиженному воспрещается окончательно всякая иная расправа с обидчиком; в этом и состоит первое обязательство.

Личная расправа.

Ius talionis.

Мировая.

Законы ХII таблиц запечатлели в себе следы всех перечисленных нами стадий правового развития. Ночного вора дозволяется ими убить, равно как вора, который днем, вооруженный, сопротивляется при поимке. Вор, пойманный на месте преступления (fur manifestus), наказывается телесно и обращается в раба лица пострадавшего; наравне с ним наказывается лицо, которое противится обыску для отыскания украденной вещи. Поджигатель связывается, наказывается телесно и сжигается. За чародейство с целью причинить кому-либо вред (наговор, порча, qui malum carmеn incantassit) следовало, может быть, обращение в рабство, а может быть, и смерть; за публичную ругань (si quis occentavisset) или сочинение позорящих стишков следовало бичевание до смерти. Все это остатки первобытного кровавого самосуда. Иногда наказание смертью получало религиозное значение. Так, кто стравит чужую жатву, тот связывается и умерщвляется в жертву Церере, богине плодородия; то же наказание ожидало, вероятно, и того, кто заговором испортит чужой урожай. – Далее мы встречаемся с ius talionis. Si membrum rupsit, гласит закон, talio esto: за причинение тяжкого увечья (в форме лишения руки или ноги) – talio. Однако законодатель спешит прибавить к этому: ni cum ео pacit, если не последует мировой. Стало быть, мировая в этом случае была уже в обычае, если ее возможность предусматривалась законом. Может быть, существовал уже обычай склонять повздоривших лиц к примирению. Попытку к примирению XII таблиц предполагают в каждом тяжебном деле: rem ubi pacunt orato. Ni pa с unt и т.д. Виновную сторону склонял к примирению страх потерпеть по ius talionis. В других случаях ее склоняло к тому же опасение имущественной потери; так, в случае потравы полей скотом или нанесения вреда имуществу скотом, рабами и другими подвластными лицами. Если господин этих лиц или скота не вознаграждал пострадавшего, то они поступали во власть этого последнего (noxae deditio). Впрочем, может быть, в этих случаях размер вознаграждения устанавливался не мировой, но судом. Немудрено, что при этом даже на виновное животное смотрели именно как на виновника преступления, и этим объясняется еще позднейший взгляд некоторых юристов (прокулианцев), по мнению которых actioi noxalis действует против господина лишь до тех пор, пока виновный раб или животное находятся в его власти. – В следующих случаях закон определял точный размер штрафа: за сломанную кость (si os fregit) свободный человек удовлетворяется тремястами ассов, за оскорбление (iniuria) двадцатью пятью ассами; за порубку чужих деревьев взыскивалось по 25 ассов за каждое порубленное дерево. Были и другие постановления о взыскании за вред, нанесенный чужому имуществу. Из двух сохранившихся слов одного из таких постановлений (rupsit... sarcit о) мы можем заключить лишь то, что нанесение вреда обязывало к вознаграждению за него. Другое постановление, как мы видели, определяло ответственность за вред, нанесенный четвероногими при потраве, и распространялось, без сомнения, на подвластных лиц и рабов. Вор, уличенный не на месте преступления (fur nес manifestus), платит штраф вдвое против цены украденной им вещи; лицо, у которого краденая вещь найдена путем обыска, платит тот же штраф втрое (actio furti concepti).

Гарантии.

В тех случаях, где законодатель не в силах еще устранить расправу над личностью правонарушителя, он старается поставить ее в определенные границы. Этот смысл имеет обращение виновного в рабство; такое обращение спасает его от смерти. Кроме того, сам акт самоуправства обставляется известными гарантиями. Как при призыве в суд рука налагалась на ответчика не иначе как по засвидетельствовании его ослушания перед свидетелями, как вора, который вооружен и защищается, дозволялось убить днем не иначе как созвав предварительно криком соседей; соседи, очевидно, должны были засвидетельствовать законность убийства в данном случае. Относительно производства обысков предписывался ряд формальностей. По словам Гая, делающий обыск у подозреваемого, против его воли, должен быть наг, но опоясан (licio cinсtus) и иметь в руках блюдо (lancem habens). Для самого Гая значение этих формальностей оказалось неясным и он подтрунивает над первой из них, имевшей своим источником, без сомнения, чувство стыдливости. Относительно значения второй формальности Гай делает догадку: руки обыскивающего должны быть заняты, дабы он не сфальшивил как-нибудь при обыске. Закон определял, из чего должен быть сделан предмет, именуемый lanx. При обыске, как и в предшествующих случаях, должны были присутствовать свидетели.

Отношение к умыслу.

Во всех названных случаях не делали никакого различия, было ли правонарушение умышленное или неумышленное. Однако неумышленный поджигатель наказывался легче сравнительно с умышленным виновником поджога – точно так же, как неумышленный убийца. По свидетельству предания, этот последний освобождался от кровавой мести, когда один из его родственников приносил очистительную жертву: так будто бы постановил мифический царь Нума Помпилий. – Ius talionis, назначенное на случай телесных повреждений, распространялось на всех, без отношения к умышленности их действий. У кого находили путем обыска краденую вещь, тот платил, в виде штрафа, тройную ее ценность, без отношения к тому, знал или не знал он об ее покраже. Продавец, не знавший, что он продал чужую вещь, уплачивал покупателю (в случае, если эту вещь требовал ее настоящий собственник) двойную ее ценность, точно так же, как и продавец, сделавший это умышленно (actio auctoritatis, § 24). Добросовестный владелец платил за чужой материал, употребленный им в постройку, так же, как и недобросовестный (actio de tigno iuncto). Bc е эти случаи рассматривались как похищение чужого имущества. – Далее отметим другое важное правило. Наказание, в виде денежного штрафа, постигало сторону, проигравшую процесс, все равно, поддерживала ли она судебный спор с сознанием своего права или нет. Вот ряд случаев, которые относятся сюда. В legis actio sacramenti проигравшая сторона теряла свой залог (sacramentum); в споре о праве собственности сторона, удержавшая владение на время спора, но в конце концов проигравшая тяжбу (si vindiciam falsam tulerit), уплачивала противнику вдвое против полученных ею с вещи доходов. В legis actio per manus iniectionem и в некоторых других случаях запирательство ответчика вело безусловно к двойному взысканию против должного (lis infitiando crescit in duplum); в legis actio per condictionem (condictio certi), судопроизводственной форме, возникшей много спустя после издания Х II таблиц, проигравший платил противнику одну треть спорной суммы (sponsio или restipulatio tertiae partis); истец, предъявивший иск на сумму, бoльшую против действительно должной (plus petitio), терял свой иск на всю его сумму. – Что все эти взыскания были обусловлены умышленностью действий тех, на кого налагались, это отчасти засвидетельствовано источниками, отчасти должно разуметься само собою. Во всех перечисленных случаях проявлялся субъективный (с точки зрения пострадавшего) способ оценки правонарушений; правонарушение оценивалось по чувству боли или раздражения, причиненному им потерпевшему. Особенно рельефно это сказывалось при преследовании вора. Проследим еще раз постановления по этому предмету. По закону XII таблиц вора, застигнутого на месте преступления (fur manifestus), дозволялось взять в рабство, а при сопротивлении и убить, с вора же, пойманного впоследствии (fur nес manifestus), взыскивался только штраф, вдвое против цены похищенного. Пострадавший в первую минуту не знает меры своему гневу, и потому ему дозволяется тогда убить вора; потом гнев утихает, и пострадавший должен ограничиться денежным удовлетворением. Но раздражение его усиливается, если вор спрятал вещь, и для отыскания ее пришлось прибегнуть к домашнему обыску: штраф взыскивался тогда втрое против цены вещи; если же при обыске вор окажет сопротивление, то он наказывается как fur manifestus.

Производство против должников.

§ 41. При неразличении умышленного и неумышленного правонарушения и с неисправными заемщиком обходились, как с преступником, если только не хуже. Выше была описана форма, в которой установлялся заем. По своему существу, заем был продажей личности должника кредитору. Права кредитора не распространялись на имущество должника, которое еще не потеряло своего семейно-родового характера; неисправность должника в уплате вела к расправе над его личностью. Он поступал к кредитору в личную (кабальную) зависимость вместе со своими нисходящими; но закон определял точно процедуру такой расправы и мы знаем ее как из отрывков XII таблиц, так и по описанию Гая.

Неисправным должникам (aeris confessi), равно как присужденным к выдаче какой-либо вещи (rebus iure iudicatis), давался тридцатидневный срок. После этого неудовлетворенный кредитор приступал к судопроизводству посредством наложения руки (legis actio per manus iniectionem); наложение руки было непосредственным последствием займа. И в XII таблицах оно сохраняет свои первоначальные черты (§ 30). Неисправный должник настигается кредитором, и фактическое сопротивление его подавляется пособниками, которые были поручниками по сделке. Захваченного таким образом должника закон предписывает вести к претору. Это – нововведение; самоуправство должно происходить каждый раз с ведома государственной власти, – необходимый результат предшествующих злоупотреблений кредиторов по отношению к должникам. Однако вмешательство государственной власти не идет, на первый раз, слишком далеко; по-прежнему должник не может защищаться самолично, несмотря на то, что его приводят к претору. Авторитет свидетелей-поручников, освятивших самоуправство, остается еще неприкосновенным; должник уже осужден ими. Привод к претору необходим лишь для констатирования акта самоуправства и для придания ему возможно большей огласки. Судоговорение перед претором, legis actio в наиболее строгом смысле, начинается только тогда, когда должник находит себе заступника (vindex).

Если по приводе должника в суд он не уплачивал своего долга, и никто не являлся для его защиты, или же предпринятая защита оканчивалась неудачно, то кредитор вел должника к себе, связывал его или сковывал. Закон определял minimum в весе оков, а также minimum той пищи, которой кредитор должен кормить своего узника. Кредитор не должен был препятствовать, если должник хотел кормиться на свои средства, которые могли доставить ему его домочадцы. Узничecтвo продолжалось шестьдесят дней; в это время три раза, в нундины, узник приводился к претору в comitium, и здесь объявлялась громогласно сумма долга, лежащая на узнике. Если после всего этого долг оставался неуплаченным, то должник отдавался кредитору в кабалу или продавался за Тибр.

Особый интерес представляет постановление, которое занимает последнее место в III таблице законов. Оно относится к тому случаю, когда один должник оказывается ответственным и неисправным перед несколькими кредиторами. Закон разрешал кредиторам рассечь должника на части, пропорциональные долгу каждого. Жестокое, в глазах позднейших юристов, постановление закона вытекало непосредственно из древнейшего значения займа. При займе должник продавался своему кредитору, так что новый заем был невозможен при существовании старого. Если же у одного должника оказывалось несколько кредиторов, то это могло произойти лишь путем обмана со стороны должника; такой должник возмущал своих кредиторов, и они требовали мести.

Iniuria как общий тип.

§ 42. Еще в позднейшей юриспруденции понятию iniuria присвояется весьма широкий смысл. По определению институций iniuria обозначает omne quod non iure fit, и гораздо раньше Цицерон употребляет iniuria вообще в смысле правонарушения. У юристов императорского времени асtio iniuriarum служила самым общим средством. Кто сознательно вторгался в правовую область другого лица с намерением помешать ему в осуществлении его права, или воспрепятствовать в совершении каких-либо законных действий, тому грозила a сtio iniuriarum, если только в праве не существовало уже другого иска, назначенного специально служить в данном случае. Так, названный иск давался против того, кто входил насильно в чужой дом, хотя бы с целью призвания его хозяина к суду, кто за невинным человеком устраивал погоню как за вором, кто со свободным лицом обращался как с рабом. Далее, асtio iniuriarum преследовала того, кто при помощи зелья лишал другого рассудка, кто препятствовал другому пользоваться вещами, составляющими общее достояние или находящимися в общественном пользовании, например, морем, банями; гуляньем; мало того, a сtio iniuriarum карала того, кто мешал другому пользоваться своей собственной вещью. О большинстве этих случаев мы знаем от Ульпиана и, приводя их, он нередко ссылается на более старых юристов: Лабеона, Помпония, откуда видно, что высказанный им взгляд на асtio iniuriarum не составлял его личного достояния. Иногда кажется, что ссылка, которую он делает на своих предшественников, имеет тот смысл, что самому Ульпиану этот взгляд не был вполне понятен, и приведен им только благодаря авторитету более ранних юристов. – Юристы, каковы Яволен, Ульпиан, выдвинули вперед animus iniuriandi, т.е. прямое намерение правонарушителя оскорбить потерпевшего; в зависимость от этого условия они ставили применение a сtio iniuriarum. Но такое нововведение, по-видимому, не сократило особенно применения нашего иска. Напротив, оно привело к тому, что его стали допускать в новых случаях, и между прочим рядом с другими исками. Кто огласит завещание, вверенное ему для хранения, тот, по Лабеону, отвечает по иску о поклаже; по Ульпиану же, он отвечает также по aсtio iniuriarum. Лабеон отрицал асtio iniuriarum в том случае, когда два соседа, владеющие участками на различной высоте, оскорбляли друг друга, направляя в соседнее владение дым или падающие камни; Яволен применил к этому случаю асtio iniuriarum. В распоряжении позднейших юристов этот иск служил вообще средством против издевательства над личностью другого, все равно, касалось ли издевательство именно личности (как, например, в вышеприведенном случае обращения со свободным человеком, как с рабом), или оно обращалось на имущественные права противника. Кто нарушал чужое право без всякой претензии на него, из одного желания нанести неприятность его обладателю, тот отвечал по a сtio iniuriarum. – Таково широкое употребление этого иска в империи, таков широкий смысл понятия: iniuria. Несомненно, что во время XII таблиц, когда отдельные правонарушения были индивидуализированы несравненно меньше, чем это было в позднейшее время, iniuria обозначала всякое правонарушение, в особенности же нарушение не строго имущественного свойства.