Этапы формирования государственности

Формирование государственности происходило в несколько этапов, в ходе которых осуществлялся переход от социальных форм организации общества к политическим, от социальных норм первобытного общества к государственно установленному праву.

Как показано выше, наиболее ранней формой социальной организации общества являлась община, которая прошла ряд этапов в своем развитии. На смену изначальной родовой (кровнородственной) общине с течением времени пришла община соседская (территориальная): не все ее члены вели свое происхождение от единого предка, поскольку в составе общины могли оказаться пришельцы-чужаки, в то время как некоторые кровные родственники вынуждены были покидать своих сородичей в поисках заработка. Производство в такой общине имело преимущественно натуральный характер, земледелие и ремесло не были дифференцированы, товарно-денежные отношения отличались неразвитостью, разделение труда между общинами было крайне слабым или отсутствовало вообще. Община выступала в качестве непосредственного владельца принадлежавшей ей земли. Каждая семья, входившая в состав общины, получала из общинного фонда индивидуальный надел, которым и пользовалась вначале временно, а впоследствии и постоянно. Первоначально существовали традиционные периодические переделы земли между семьями – такая практика была формой проявления общинного контроля над принадлежавшими ей землями; впоследствии переделы постепенно прекратились, так что отдельные семьи закрепили свои участки в наследственное пользование. Но при всех условиях значительная часть общинных земель (нераспаханная целина, лес, река, выгон для скота и пр.) оставалась в общем пользовании и разделу не подлежала. Кроме того, часть пахотной земли могла быть оставлена для совместной обработки. Крестьянские семьи владели участками общинной земли до тех пор, пока оставались членами общины. Частная собственность на землю не была еще развита в достаточной степени. Нараставшие с течением времени процессы имущественной дифференциации внутри общины, как правило, не вели автоматически к ее краху и развалу. С другой стороны, обедневшие и разорившиеся крестьяне могли все-таки поддерживать свой статус свободных людей, опираясь на поддержку и помощь общинного коллектива. Длительное (в течение тысячелетий) сохранение сельской общины как основной формы социально-производственного объединения людей составляет один из существеннейших квалифицированных признаков общественной организации стран Древнего Востока. Несмотря на экологические катастрофы, социальные потрясения, падение государств, смены династий, община каждый раз возрождалась и продолжала функционировать в своей первозданной сути. Явившись следствием и показателем низкого уровня развития производительных сил древневосточного общества, община, в свою очередь, оказала обратное тормозящее воздействие на направления и темпы экономического, политического, культурного развития этого общества. Таким образом, причина и следствие, диалектически меняясь местами, определили преобладание консервативных тенденций в общей перспективе исторической эволюции древневосточных социально-политических структур.

Управление общиной осуществлялось коллективным собранием всех ее членов. Кроме того, существовал старейшина, решавший общие дала по согласованию с советом, – в последнем были представлены наиболее авторитетные лидеры родовых кланов. Главы общин и общинных советов обычно избирались при соблюдении более или менее демократических процедур. Функции общинного старейшины были достаточно широки и разнообразны: справедливые переделы пахотных участков между семьями, регулирование использования неразделенных общинных угодий, организация общественных работ, представительство общины во взаимоотношениях с соседними общинами, отправление функций культового характера и т.д.

Со временем старейшина, возглавлявший общину, приобретает над ее членами определенную власть. Под термином «власть» принято понимать возможность лидера человеческого коллектива осуществлять свою волю либо с согласия тех, кого эти веления затрагивают, либо вопреки их сопротивлению. Власть общинного лидера была так называемой властью положения, высшей позицией в шкале категорий «престиж – авторитет – власть», которая не имела никаких других оснований, кроме двух предшествующих ступеней («престиж – авторитет»).

Дальнейшая эволюция общественного развития приводила к формированию более высоких и более сложно организованных политических структур, которые в современной литературе принято именовать надобщинньми или протогосударственньми. Для возникновения первичных (простых или племенных) протогосударств необходимо было наличие трех основных факторов. Первый из них – оптимальная экологическая среда, как бы объективно подталкивающая население данного региона к стиранию общинных границ, к более тесной межобщинной интеграции (конкретными примерами могут служить условия, возникавшие в долинах крупных рек – Нила, Тифа и Евфрата, Инда и Ганга, Хуанхэ и Янцзы, разливы которых оказывали однотипное воздействие на хозяйственную жизнь всего проживавшего здесь населения, безотносительно его общинной принадлежности). Второй фактор – это уровень общественного производства, необходимый и достаточный для достижения определенной массы избыточного продукта, – последний, в силу возрастания своего количества и разнообразия, превращается в действенный стимул налаживания и укрепления межобщинных интеграционных связей. Третьим фактором становилось достижение оптимального демографического показателя, определенной плотности населения.

Что же касается роли войны в процессе становления надобщинных организаций, то господствовавшая в предшествующей литературе точка зрения на этот счет к настоящему времени решительно пересмотрена. Большинство современных исследователей полагает, что войны и завоевания являются скорее не причиной, а следствием возникновения надобщинных протогосударственных объединений. И хотя определенную роль военного насилия в процессе раннего политогенеза отрицать нельзя, соперничество между наиболее могущественными старейшинами в стремлении распространить свою власть за пределы одних только собственных общин осуществлялось преимущественно мирными средствами.

В результате указанных процессов складывалась ситуация, когда наиболее удачливый лидер одной из общин объединял под своей властью несколько соседних общин. Первичное (простое или племенное) протогосударство, возникавшее вследствие такой интеграции, представляло собою группу общинных поселений, одно из которых, являвшееся родиной протовождя, становилось центральным, а остальные превращались в региональные подразделения образующегося территориального единства.

Среди главных направлений деятельности вождя, возглавляющего отныне надобщинную структуру, помимо традиционной административной функции, изначально ему присущей, гораздо более значительную роль приобретает функция военного руководства, которая выходит на передний план. Поскольку в одном регионе, как правило, возникало одновременно несколько протогосударств, неизбежно возникавшее между ними соперничество, имеющее целью реализовать объективно сложившееся хозяйственное и демографическое преимущество, могло быть разрешено только с применением военной силы. Такое положение имело своим следствием усиленное (иногда даже гипертрофированное) развитие милитаристских управленческих подразделений, а также складывание особой социальной группы воинов-дружинников, для которых военный промысел становится фактически профессиональным занятием. Естественно, что в силу чрезвычайной важности военной функции среди других направлений деятельности надобщинных политических структур, высшее руководство складывающимся военным ведомством сосредоточивается в руках верховных лидеров ранних протогосударственных объединений.

Заслуживает самого пристального внимания еще один важнейший процесс, сопровождающий трансформацию власти общинного лидера во власть вождя первичного протогосударственного объединения. Дело в том, что первоначально порядок замещения верховной власти в ранних протогосударствах фактически ничем не отличался от способа, традиционно применявшегося в общинных коллективах, – он оставался выборным, и никаких других форм делегирования общественной власти еще в принципе не существовало. Между тем высшим интересом правителя, вкусившего власть и сопровождающие ее преимущества и привилегии, являлось стремление к максимально прочному, длительному и безоговорочному овладению этой властью, а в идеале – к закреплению ее за своими потомками и наследниками, т.к. это последнее обстоятельство было способно придать власти правителя характер максимальной легитимности, гарантировать ее от каких бы то ни было посторонних посягательств. Легитимизация власти верховного правителя отвечала также интересам и подавляющего большинства людей, объединенных в рамках надобщинной политической структуры, поскольку она приводила к укреплению интеграционных процессов, способствовала ослаблению либо даже полному преодолению центробежных импульсов, чьими носителями традиционно оставались лидеры региональных подразделений. В конечном счете, именно сильная, обладавшая безоговорочным авторитетом центральная власть могла придать свойства прочности и устойчивости складывающейся протогосударственной социально-политической конструкции, – свойства, нужда в которых на первых порах была особенно ощутимой.

В этих условиях мощным рычагом, радикально усилившим легитимность власти, явилась ее сакрализация. Вся система существовавшего в обществе религиозного культа, все его духовные и материальные ресурсы были мобилизованы на обоснование особого мистического статуса верховного правителя, который отныне оказывался коренным образом противопоставленным всей остальной массе смертных. Верховный правитель приобрел свойства носителя божественной благодати, превратился в связующее звено между земным миром и сферами обитания сверхъестественных сил. Сакрализация личности вождя способствовала окончательному формированию данной должности как политико-правового института. В свою очередь, институционализация должности вождя вызвала к жизни тенденцию ее постепенной деперсонализации, придание этой должности символического, внеличностного и сверхличностного характера. Властные полномочия стали рассматриваться как атрибуты, присущие вождю имманентно и даже безотносительно самого факта их реального исполнения; столь же имманентно в глазах общества стали присущими вождю и сакральные характеристики. Власть вождя над людьми стала его пожизненным правом, дарованным ему богами, – естественно, что в этих условиях принцип выборности протогосударственного лидера утрачивал реальный смысл и потому был существенно трансформирован. По крайней мере, был существенно сужен круг лиц, чьи претензии на власть могли быть приняты в расчет. Этот круг был ограничен определенным числом кровных родственников и ближайших помощников вождя.

Закрепление принципа наследования верховной власти в рамках одной семьи (причем, что весьма существенно, – по главной линии родства) имело очень важные последствия не только с точки зрения консолидации самой этой власти, но и в плане стабилизации всей социально-политической структуры первичных протогосударств.

Таким образом, первичное протогосударственное объединение представляло собой не простую механическую совокупность нескольких общинных образований, но принципиально новое, неизмеримо более высокое социальное единство, обладающее признаками политической структуры, окончательное становление которого вызвало к жизни возникновение целого ряда неизвестных ранее управленческих функций (прежде всего, военной, а также генетически связанной с ней судебной) и необходимых для их реализации механизмов. Власть вождя в протогосударстве уже оформилась в целостный политико-правовой институт, прочность которого остается незыблемой независимо от личностных качеств конкретного носителя этой власти. Из слуги общества, выполняющего своего рода общественное поручение, протогосударственный вождь превращается в правителя, возвышающегося над обществом и потому ощущающего себя способным к политическому диктату. Преимущества и привилегии, сопряженные с исполнением верховной власти, уже не рассматриваются обществом как своего рода компенсации политическому лидеру за его управленческие усилия, – они воспринимаются как свидетельства сверхчеловеческого статуса правителя, как проявления проливаемой на негр божественной благодати. Право вождя на верховное руководство признается безусловным и неоспоримым; таким же неоспоримым является и принцип перехода власти в руки наследников вождя в рамках генеалогического родства. Сильная, получившая свое сакральное обоснование верховная власть, легитимность которой была распространена общественным сознанием как на ее носителя, так и на его потомков, являлась в условиях протогосударства тем прочным стержнем, который в значительной степени обеспечивал жизнеспособность всей общественно-политической конструкции. Дальнейшая эволюция древневосточных политических структур (протогосударство – раннее государство – развитое государство) шла в значительной степени под влиянием этого важнейшего политико-правового института, в котором атрибуты авторитаризма и сакральности не уступали по значимости друг другу.

Более развитая административно-политическая структура, именуемая ранним государством, отличается от протогосударства не только внешними показателями (как правило, более обширной территорией, заселенной десятками и сотнями тысяч людей, принадлежавшия к различным, далеко не всегда родственным родам и племенам), но и важнейшими сущностными характеристиками. В раннем государстве функционирует сложная, разветвленная, иерархически структурированная система администрации, обычно подразделяемая на три основных уровня – центральный (высший), региональный (средний) и местный (низовой). Если на высшем уровне уже может быть отмечена значительная специализация управленческих функций (военно-организационная деятельность, отправление религиозно-культовых поручений, руководство канцелярским делопроизводством, забота об общественных хранилищах, курирование ремесленными службами, иногда даже осуществление контрольно-ревизионных полномочий), то на среднем уровне эта специализация выражена гораздо слабее, а на низшем – практически совершенно отсутствует. Зато именно на низшем уровне приобретает все более важное значение функция организации общественных работ, которая именно в рассматриваемый период выходит на одно из первых мест во всей системе государственного управления. Массовые общественные работы, связанные в первую очередь с градостроительством, с мелиорацией почв, с прокладкой дорог, с возведением культовых сооружений, всей своей тяжестью возлагались на плечи свободного сельского населения, массы крестьян-общинников, которые трудились на этих объектах по особым разнарядкам, поочередно, в свободное от сельскохозяйственных забот время, находясь в эти дни на полном государственном обеспечении. При этом следует заметить, что участие в таких мероприятиях отнюдь не рассматривалось современниками как выполнение подневольных, принудительных отработок, – напротив, высокая общественная значимость такого труда придавала ему характер почетности и престижности. И если иметь ввиду, что подобная практика, несомненно, способствовала значительному возрастанию авторитета тех администраторов низового звена (а именно – глав общин), на которых была возложена непосредственная организация общественных работ, то не будет удивительным факт прогрессирующего возрастания роли тех руководителей и тех возглавляемых ими центральных правительственных структур, которые отвечали за реализацию данной функции в общегосударственном масштабе.

Период существования ранних государств характеризовался также значительным возрастанием религиозно-идеологического воздействия на общественное сознание. Процесс сакрализации верховной власти, начавшийся в протогосударственную эпоху, в рассматриваемый период достигает своего полного и окончательного завершения. Правитель раннего государства в глазах современников предстает либо в качестве сына бога, либо даже самого бога, – в соответствии с этим могущество и всевластие верховного правителя утрачивают какие-либо офаничительные границы, существующие в человеческом понимании. Окончательная институционализация и деперсонализация верховной власти превращает верховного правителя в символ, олицетворяющий государственное единство.

К эпохе раннего государства относится возникновение еще одного процесса, оказавшегося чрезвычайно важным для дальнейшего развития всех без исключения сторон социально-экономической, политической и правовой жизни древневосточных обществ. Речь идет о возникновении элементов новой формы собственности, именно частной собственности, не существовавшей в более ранних административно-политических образованиях. Возникновение этой новой формы собственности было связано с появлением и прогрессирующим возрастанием количества продуктов материального производства, оказывающихся излишними по отношению к реально существующим общественным потребностям. Эти излишки возникали из двух основных источников – внутреннего, каким являлось совершенствование форм хозяйствования (увеличение размеров пахотных площадей, повышение урожайности, совершенствование орудий ремесленного производства и т.д.), и внешнего, приносимого военными успехами (захват военнопленных, чей даровой труд мог быть использован в производстве; поступление дани с покоренных и зависимых соседних племен). Образующиеся материальные излишки становились товаром; имела тенденцию превратиться в товар и рабочая сила. Стал складываться рынок, где обращались товары и услуги; возникала необходимость в деньгах как средстве всеобщего эквивалента. Зарождение частнособственнических отношений знаменовало достижение той ступени общественной эволюции, которая означала перерастание раннего государства в государство развитое.

Важнейшим общественно-политическим процессом, произошедшим на рассматриваемой стадии, было установление баланса взаимоотношений между складывавшейся частной собственностью и административно-командной системой, которая олицетворяла собой государство в типичной для него форме древневосточной деспотии.

Коллективные формы ведения хозяйства, практикуемые на протяжении многих предшествующих тысячелетий, превратили в аксиому общественного сознания представление о том, что собственность принадлежит всем одновременно и никому конкретно. Постепенное, шедшее с нарастающей интенсивностью делегирование верховной власти в руки сакрализованного правителя сопровождалось одновременным делегированием ему и функций верховного собственника; процесс деперсонализации верховной власти имел одним из своих важнейших следствий оформление институтов господствующей формы собственности, каковой являлась собственность государственная. Конечным результатом действия указанных тенденций явилось возникновение специфического феномена, составляющего квалифицирующий признак всех общественно- политических отношений на Востоке, – так называемого феномена власти-собственности, две составные части которого (власть и собственность) слиты в нерасчленяемое единство.

Становление и окончательное оформление феномена власти-собственности означало важнейший шаг в институционализации государственного устройства древневосточного общества в форме деспотической административно-командной системы. И пока оставалась незыблемой вызвавшая ее к жизни социально-экономическая и политическая основа, эта система, наделенная высокой степенью относительной самостоятельностью, обладала большими регенерационными возможностями, способностями к бесконечному воспроизводству самой себя в практически неизменных, поистине клонированных формах.

С теоретической точки зрения развитие институтов частной собственности, с особой силой проявившееся в эпоху развитого государства, представляло собой потенциальную опасность для устоев административно-командной системы. Поскольку избыточный продукт, производимый обществом во все возрастающем количестве, попадал в руки частных собственников непосредственно, т.е. минуя стадию его перераспределения централизованными государственными структурами, это угрожало целостности всей общественно-политической системы. Вместе с тем, административно-командная система была не в состоянии не допустить концентрации богатств в руках частных собственников, поскольку развитие приватизационных процессов было вызвано к жизни всем ходом предшествующего общественного развития. Единственно возможной ответной реакцией системы на объективно складывающуюся ситуацию было стремление поставить под строгий контроль развитие частнособственнических отношений, максимально ограничить сферу действия рынка товаров и услуг. Подобная реакция, имевшая на первых порах характер инстинктивно-оборонительного рефлекса, превратилась впоследствии в целенаправленную государственную политику, конечной целью которой была нейтрализация дезинтегрирующих тенденций, стабилизация всей общественно-политической системы, базирующейся на феномене власти-собственности. Отныне и навсегда было определено положение частной собственности по отношению к собственности государственной – положение второстепенное, подчиненное и зависимое. Частная собственность получила возможность функционировать исключительно лишь с соизволения и под покровительством властей: каким-либо собственными, твердо определенными правовыми гарантиями она не обладала изначально, – никаких подобных гарантий она не смогла приобрести и в ходе всей своей последующей эволюции.

Еще один важнейший процесс, завершение которого также приходится на эпоху развитого государства, связан с окончательной институционализацией системы принуждения. Сакрализация верховной власти изначально и имманентно содержала в себе потенцию принуждения, поскольку ее носитель, наделенный сверхъестественным могуществом, обладал правом на действия, которым его поданные не могли противостоять. Но поскольку внутриобщественные конфликты на первых порах еще не выражались с достаточной определенностью, угроза принуждения первоначально проявлялась лишь за пределами общества, будучи неразрывно связанной с военной функцией государства. Здесь она могла воплощаться в конкретные формы насилия, направленные против пленных, захваченных в ходе победоносных войн, а также против тех контингентов иноплеменников, которые поступали в виде «дани кровью» с покоренных и зависимых народов. Но когда эти категории чужаков оказывались имплантированными внутрь общества, приобретая статус рабов, формирующиеся способы и методы принуждения также перемещались вслед за объектами своего применения. При этом институционализация принуждения объективно ускорялась и в определенной степени упрощалась тем обстоятельством, что раннее рабовладение имело преимущественно коллективные формы, так что первым фактическим «хозяином» рабов-иноплеменнико являлось государство в целом, – вследствие этого правовая регламентация институтов принуждения и насилия, направляемая централизованной, концентрированной волей, характеризовалась высокой степенью единообразия, а потому – общеобязательности и императивности.

Дальнейшая активизация приватизационных процессов, о которых шла речь ранее, с неизбежностью коснулась и отношений рабовладения, – наряду с господствующими коллективными его формами возникли и укрепились частнособственнические формы. Кроме того, с течением времени рабы перестали быть единственными объектами воздействия институтов принуждения и насилия, – количество таких объектов стало стремительно возрастать за счет представителей гомогенного населения, то есть тех соплеменников, которые по различным причинам «заслужили» применения против них мер государственного воздействия. Уже достаточно хорошо апробированные на «чужаках», эти меры оказались тем более эффективными в борьбе против «своих» правонарушителей и преступников, начиная от внешне добропорядочных должностных лиц, уклонившихся от выполнения распоряжений вышестоящих властей, и кончая потерявшими человеческий облик насильниками и убийцами. Разумеется, и все возраставшее разнообразие морально осуждаемых действий, и рост числа субъектов подобных антисоциальных проявлений неизбежно вели к определенной дезинтеграции институтов принуждения и насилия, – дезинтеграции, проявившейся как в изменении их восприятия общественным сознанием, так и в реальном функционировании соответствующих государственных механизмов. Однако можно со всей определенностью утверждать, что вплоть до самых заключительных этапов истории древневосточных государств, институты принуждения и насилия, действовавшие в них, отличались гораздо более высокой степенью централизованной регламентации, чем это было свойственно античным европейским государствам средиземноморского региона.

Институционализация принуждения и насилия явилась тем решающим стимулом, который привел в движение еще один важнейший процесс, завершившийся на стадии развитого государства. Речь идет об институционализации закона как такового, – закона как материализованной государственной воле, воплощенной в регламентированной норме, обязательной для исполнения всеми членами общества. Нормы, регулирующие отдельные, первоначально разрозненные элементы общественных отношений, приобретали с течением времени тенденцию к консолидации в компактную, по возможности непротиворечивую систему, призванную разрешать коллизии, которые могут возникнуть в более обширных сферах человеческого бытия, одной или даже нескольких смежных, – сферах, которые ныне принято именовать отраслями права. Образцами такой законотворческой деятельности, их конкретными результатами могут служить сохранившиеся до наших дней первые систематизированные сборники или своды правовых норм, действовавшие в различных древневосточных государствах. Вполне естественно, что историческая традиция приписывает их авторство конкретным верховным правителям данного государства.