Глава 12. Июль II

У меня начались ночные кошмары.

Подробности я помнил плохо, так что не мог сказать, это всегда тот же самый сон или каждый раз разные. Но люди там всегда были одни и те же – либо совсем недавно умерший Кубодера-сэнсэй, либо Юкари Сакураги, упавшая с лестницы и погибшая в мае, либо Мидзуно-сан, разбившаяся в лифте в июне. Появлялись и некоторые из живых одноклассников – например Идзуми Акадзава или Томохико Кадзами…

Кубодера-сэнсэй смотрел на меня в упор; лицо его было залито кровью, глаза горели ненавистью. Потом он говорил.

Он говорил: «Это ты виноват».

Сакураги неуклюже поднималась на ноги и выдергивала зонт из шеи. Потом поворачивалась ко мне и заявляла: «Это ты виноват».

И Мидзуно-сан тоже. Двери больничного лифта раздвигались, она выползала наружу.

«Это все ты натворил».

«Это ваша вина. Вас обоих». Безжалостное обвинение срывалось с губ Акадзавы. И потом те же слова произносили Кадзами, Тэсигавара, Мотидзуки.

Стойте.

Пожалуйста, не надо… Так я пытался крикнуть, но голос не шел из горла. Я не мог ничего сказать.

Вы ошибаетесь. Это не моя вина… Я хотел возразить, но…

…Я ведь…

Они правы – в глубине души соглашался я. Вот почему. Вот почему я ничего не могу сказать.

Все из-за меня.

Все из-за того, что я пришел в эту школу.

Все из-за того, что я общался с Мей, девушкой, которой «нет». Я нарушил «решение» и тем самым испортил талисман, который должен был предотвратить «катастрофы». И уже не имело значения, что все мои действия были неизбежными.

Поэтому… из-за меня «катастрофы» этого года посыпались одна за другой. Из-за меня случились все эти бессмысленные смерти…

Я стонал во сне, пока мне не становилось трудно дышать, и просыпался посреди темноты. Это было по нескольку раз за ночь.

Я ногами отпихивал одеяло, липкое от пота, и, окруженный непроглядной чернотой, начинал глубоко дышать…

Если у меня снова разорвется легкое, мне уже не выкарабкаться. Эта мысль сидела в голове, как заноза.

– Да ладно, без вариантов же было. Что ты мог поделать? Не грузись, Сакаки. Можно себя винить сколько угодно, но это ж все равно ничего не изменит.

После самоубийства Кубодеры-сэнсэя первым со мной заговорил – ну кто же еще? – Тэсигавара. Он снова стал тем «крашеноголовым рубахой-парнем», которого я знал с самого первого своего дня в этой школе. Он как ни в чем не бывало беседовал со мной обо всем подряд. Словно это не он еще пару дней назад меня в упор не видел…

Когда я отпустил на этот счет несколько вполне простительных саркастичных фразочек, он ответил:

– Мне это тоже не нравилось, чувак. Нам вдруг пришлось резко отправить тебя в игнор, и я даже не мог тебе сказать, что происходит. Жуть, представляешь?

Тэсигавара было засмеялся, но тут же его лицо посерьезнело.

– Теперь-то ты в курсе ситуации? – уточнил он, видимо, чисто на всякий случай. – Вроде этот Тибики-сэнсэй из дополнительной библиотеки тебе в основном рассказал все, да? Значит, теперь ты въезжаешь, Сакаки?

– Да, въезжаю, – кивнул я, потом отвел глаза и повторил: – Въезжаю. Думаю, у тебя не было выбора… В смысле, что вы могли поделать? Все понятно.

Раз попытка удвоить количество «несуществующих» ни к чему не привела, крутить ту же пластинку не имело смысла. Дальнейший бойкот нас с Мей ничего бы не дал. Поэтому…

В результате смерти Кубодеры-сэнсэя изменилось отношение класса не только ко мне, но и к Мей. И не то чтобы они это как-то обсуждали и решили. По-моему, все само собой постепенно произошло.

К примеру, когда состоялся этот мой разговор с Тэсигаварой – на большой перемене в четверг – Мей была рядом. И Тэсигавара вел себя так, как будто она существовала, и даже пару раз к ней обратился.

И не только Тэсигавара. В отличие от того, что было до предыдущей недели, все одноклассники перестали держаться с Мей, как будто ее «не было».

Правда, характер Мей никак нельзя назвать общительным, так что изменение было слабым и даже вовсе незаметным, если только его специально не высматривать. Но все-таки новости наверняка разойдутся быстро, и учителя начнут во время уроков спрашивать ее и вызывать к доске.

С Мей Мисаки обращались как с человеком, который «существовал».

Конечно, так должно было быть с самого начала. Но я почему-то чувствовал себя не в своей тарелке, когда это видел…

Кабинет класса 3-3 на третьем этаже корпуса С был немедленно закрыт как место ужасной трагедии. Класс поспешно перевели в свободное помещение в корпусе В (а древние стул и парта Мей остались на прежнем месте). Поскольку не стало классного руководителя, «временно исполняющей обязанности» назначили, естественно, Миками-сэнсэй.

После переселения в корпус В стало ужасающе очевидно, как много в классе пустых парт. Пожалуй, этого следовало ожидать. Больше половины класса в день происшествия ушло домой рано – вполне естественная реакция. И на следующий день, и через день довольно много народу не явилось, использовав смерть Кубодеры-сэнсэя как повод остаться дома.

– Ну да, как же иначе-то, – заметил по этому поводу Тэсигавара. – Это ж нереально – увидеть такой ужас и чтобы это на тебя никак не повлияло. Любой с нормальными нервами захочет чуток побыть подальше отсюда. Если б нас оставили в том кабинете, я бы тоже сбежал.

– Кадзами-кун так ни разу и не появился.

– Да он с детства был самой большой тряпкой из всех, кого я знал. Плюс он же на самой первой парте сидел. Я ваще в шоке, что он не вырубился на месте.

Слова Тэсигавары звучали грубо, но за этой грубостью чувствовалась привязанность к другу, от которого он «рад бы избавиться». Переведя дыхание, Тэсигавара тут же добавил:

– Я ему звонил вчера вечером, и знаешь – у него был веселый голос. Я прям поверить не мог. Он сказал, что завтра уже придет.

– Интересно, решил ли кто-нибудь вообще не появляться до начала каникул? Всего пара дней ведь осталась.

Тэсигавара ответил без колебаний:

– Черта с два они придут.

Мей все это время слушала молча, но тут пробормотала:

– Некоторые, может быть, уже уехали из города.

– Уехали из города? – переспросил Тэсигавара с несколько обалделым видом. Мей чуть кивнула.

– Угу. Я слышала, каждый год так многие делают. Уезжают из Йомиямы на летние каникулы.

– В смысле, потому что за городом безопасно? Не знаю, правда ли это.

– Тибики-сан говорит, что, скорее всего, правда.

– Хммм. А как они это проворачивают? Что, рассказывают предкам, что происходит?

– Не исключено. Но вообще-то рассказывать об этом запрещено, даже родным, так что… непонятно.

– Хммм.

Наморщив переносицу, Тэсигавара наконец выплюнул:

– Фиг их знает.

Потом повернулся к Мей и добавил:

– А вообще ты странная, Мисаки. Ты ведь тоже во всем этом по уши, а ведешь себя так спокойно, как будто тебя не касается.

– Да?

– Мне почти даже кажется, что ты… – Тэсигавара замолчал, но после паузы продолжил нарочито небрежным тоном: – Может, на самом деле в этом году ты и есть «лишняя».

– Я? – тень улыбки мелькнула в правом глазу, не закрытом повязкой. – Не думаю, что это я.

– …Ну конечно.

– Да… Но знаешь – говорят, «лишний», который в классе, сам не знает, что он «мертвый». Так что, может быть…

Мей сейчас явно шутила, однако я вспомнил, что, когда этот вопрос всплыл у нее дома, она совершенно бесстрастно сказала нечто совершенно другое.

«Я знаю, что я сама не "мертвая"».

Почему? Как она может говорить с такой уверенностью?

Этот вопрос не давал мне покоя.

– Может быть, это и ты, Тэсигавара-кун, – заметила Мей с еще одной микроскопической улыбкой. – Как ты думаешь?

– Я… я? – Тэсигавара вылупил глаза и указал пальцем себе на нос. – Да не… слуш, кончай так шутить.

– А ты уверен, что «да не»?

– Эй, я живой! У меня офигенный аппетит по части еды и прочих радостей жизни, и я без понятия, с чего бы мне было помирать. Не то чтобы я хвастался, но я суперчетко помню всю свою жизнь, с самого детства.

Глядя на отчаянно оправдывающегося Тэсигавару, я не смог подавить смешок. Но все же…

Отбросить возможность, что он действительно «лишний» в этом году, действительно было нельзя. Я изо всех сил старался обдумать все спокойно.