Глава 11. Худшее случилось через месяц, когда в Североуральск приехал товарищ Веселовский в сопровождении офицеров и двух десятков солдат охраны

Худшее случилось через месяц, когда в Североуральск приехал товарищ Веселовский в сопровождении офицеров и двух десятков солдат охраны. Он уверенно расхаживал по территории зоны, и если бы не знать, что это один из самых влиятельных людей в советской системе исправительно‑трудовых лагерей, то можно было бы подумать, что это новоявленный пахан. Веселовский врос в свою тельняшку, и она подходила ему так же, как иному блатарю золотая фикса.

С Беспалым Веселовский пожелал встретиться наедине. Небольшая каморка, обитая крепкими сосновыми досками, которую на зоне называли «красным уголком», была прокурена насквозь – табачный дым, казалось, въелся не только в стены и потолок, но даже в стекла, за которыми был виден унылый лагерный пейзаж.

Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.

– Даже и не знаю, чем тебе помочь, – произнес Веселовский. – Ты тут такое натворил, что расхлебывать придется не только начальнику лагеря, но и мне самому. Что тебе было сказано? Навести порядок! Но не такой же ценой! Честно говоря, я даже и не знаю, что теперь делать… Хотя, если говорить откровенно, я сам не очень жалую всю эту кулацкую публику и ставил бы ее к стенке пачками.

Но для этого нужны соответствующие инструкции.

– Я вор, а не советский начальник и не привык жить по инструкциям, – огрызнулся Беспалый.

– Только за одну такую грубость любого другого я сгноил бы заживо! – повысил голос Веселовский.

– Так что же вы медлите? – усмехнулся Беспалый. – Кликните своих холуев – они мне мигом голову отвернут.

– Даже не могу понять, чем же ты мне нравишься, парень… – вдруг усмехнулся Веселовский. – Может быть, дерзостью? Я ведь сам был таким.

Беспалый чувствовал себя неуютно в этой каморке, тем более что в ней не было отопления. В прошлом году начальник лагеря в одну из лютых зимних ночей посадил в «красный уголок» пятерых проштрафившихся блатных. Только один из них сумел выдержать пятидесятиградусный мороз и выжить, за что впоследствии получил погоняло Бессмертный.

– Что же мне с тобой делать? – почти участливо поинтересовался Веселовский. – Если ты исчезнешь, про тебя никто и не спросит. Тебя же нет! Ты же давно числишься в покойниках. Ты не забыл об этом?

Беспалый с трудом проглотил ком, неожиданно застрявший в глотке. Он прекрасно знал таких людей, как Веселовский: отправить человека на тот свет для них такое же обыкновенное дело, как загасить окурок.

– Нет, не забыл.

– Это хорошо, – хмыкнул Веселовский и бодро продолжил:

– А знаешь, у меня к тебе есть предложение.

– Какое?

– Такое, что ты себя сможешь спасти еще раз… Мне рассказывали, что ты неплохо работаешь ножом. Где ты этому научился?

– Я ведь беспризорник, с детства не расстаюсь с пером.

– Ну так вот, свою вину ты можешь искупить тем, что приведешь в исполнение некоторое количество смертных приговоров. – Веселовский растопырил пальцы обеих рук. – Тогда я оставлю наши условия в силе, то есть ты получишь новый паспорт на фамилию Беспалый и можешь идти на все четыре стороны. Ты согласен?

– Сдается мне, гражданин начальник, у меня нет другого выбора? – буркнул Тимофей.

– Это точно, – заулыбался Веселовский. – Вот мы и договорились. В этом лагере ты больше не останешься и сейчас поедешь со мной.

– Куда?

– Узнаешь, не торопись. Теперь перед тобой открывается блестящая карьера! – Веселовский снова улыбнулся.

За время недолгого общения с товарищем Веселовским Тимофей Беспалый успел убедиться, что этот весьма серьезный человек по пустякам не скалится.

Каждая улыбка Веселовского лично ему. Беспалому, обходилась чрезвычайно дорого: сначала он получил месяц одиночки, потом Веселовский запихнул его на край света. Что же будет на сей раз?

– Не всякий может похвастаться тем, что дважды заглядывал смерти в глаза, да жив остался! Ха‑ха‑ха! – смеялся высокий начальник.

Беспалый невольно поежился от такой шутки: если кто‑то и помогал ему, когда он стоял на краю пропасти, то это явно был не Господь Бог.

Беспалый замолчал и, тяжело откинувшись на спинку стула, прикрыл глаза и как будто задремал. Варяг сидел не шевелясь, ждал, когда Тимофей Егорович передохнет. Было ясно, что рассказ не только утомил, но и сильно растревожил отставного полковника МВД. Да и сам Владислав не мог не проникнуться к этому дряхлому старику сочувствием, смешанным с отвращением. Но странное дело: ненависти к бывшему «куму» «сучьей зоны» он не ощущал. Не только потому, что Беспалый поведал ему о делах давно минувших и забытых – теперь‑то кому до них какое дело? – но и оттого, что, как понял Игнатов, сам старик все эти долгие годы душевно страдал от пережитого.

Тимофей Егорович вздрогнул, закряхтел и открыл веки.

– Ну а потом что? – осторожно поинтересовался Варяг, заметив, что рассказчик очнулся.

– А потом… Закончил школу НКВД в Питере. Да и получил назначение обратно в Североуральск. Стал командиром отряда – у Леватого в подчинении. Всю войну на зоне вертухаем и просидел. Не знаю уж, что лучше – если бы на фронт погнали, может, и подстрелили где‑нибудь под Вязьмой, а так, видишь, жив еще. – Беспалый тяжело помотал головой, словно отгонял нахлынувшие воспоминания. – В военные годы очень тяжко было. Лагерь опустел – всех почти зеков на фронт забрали в штрафбаты. Содержание урезали, пайку урезали, обмундирования не выдавали. Веришь ли, в лаптях две зимы ходил – сапоги все конфисковали. А как война кончилась, так у нас лафа началась. Сотнями осужденных каждый день зона прирастала. СМЕРШ работал на износ – окруженцы, дезертиры, попавшие в плен, находившиеся на временно оккупированной территории, увезенные на работы в Германию, – кого у нас только не было! Ну и, ясное дело, урки повалили пачками.

Тогда всех гребли долгим неводом. Берия как решил взяться за ГУЛАГ, так сразу все переменилось. Содержание увеличили, матчасть стали заменять, новое оружие в зону погнали – то, что раньше клепали для фронта, для победы, теперь по лагерям стали раздавать. Мы в числе первых были, кому ППШ перепали. Хорошие машинки, надежные. Мы как ППШ получили, так число бунтов да побегов резко пошло на убыль. Приказ был: по побегушникам стрелять на поражение. А из автомата шмалять – это тебе не из винтаря пукать. Ежели кто на зоне бузить вздумал, сразу по ногам шар‑рах длинной очередью! В следующий раз не забузит, падла! – Старик хрипло хохотнул. – А потом товарища Леватого понизили по службе, и я его заменил. Дали мне майора и чрезвычайные полномочия. Словом, я духом воспрял, думал: ну вот, сейчас возьмутся за воров крепко, даром что Лаврентий Палыч решил извести законных воров как класс.

– А ты никак и с Лаврентием Палычем был знаком? – невольно улыбнулся Владислав. – Не удивлюсь, если ты мне скажешь, что он тебя лично орденом награждал.

Беспалый хмыкнул:

– Ну, орденом не орденом, а раз дело было в сорок шестом…

На тринадцать ноль‑ноль Лаврентий Павлович Берия назначил совещание, на котором должны были присутствовать начальники тюрем, пересылок, исправительно‑трудовых лагерей и колоний строгого режима со всего Советского Союза. Это необычное совещание нарком решил провести в здании Лефортовской тюрьмы, чтобы толстые тюремные стены напоминали участникам о главной цели, ради которой они собрались: о необходимости совершенствования системы исправительно‑трудовых учреждений страны. А кроме того, здание тюрьмы для гулаговского начальства куда более привычное место, чем Колонный зал Дома союзов.

Лаврентий Павлович поправил галстук, придирчиво осмотрел себя в зеркале, потом смахнул с плеча едва заметные пылинки и уверенно шагнул к выходу, где его ожидала специальная машина. Он не оборачивался зная, что за ним на расстоянии нескольких шагов следуют три рослых молодца, способных смешать с землей любого, кто покажется подозрительным, представляющим угрозу для всесильного наркома. Охранники сопровождали Лаврентия Павловича повсюду, и он успел привыкнуть к ним, как к собственной тени. Если бы они однажды исчезли, ему стало бы не по себе. Привычка к охране до того укоренилась, что в сопровождении телохранителей Берия ездил не только по делам, например на заседания правительства, но даже к любовницам: рослые широкоплечие телохранители становились едва ли не свидетелями самых интимных моментов и терпеливо дожидались под дверями спальни, пока Лаврентий Павлович удовлетворит свою неуемную похоть.

Возглавив Наркомат внутренних дел, Берия решил реформировать правоохранительную систему. Он хотел создать такую карательную машину, которая смогла бы ликвидировать преступность в стране в течение двух‑трех лет. Первый удар он решил нанести по уркаганам, которых стали теперь называть ворами в законе: они представляли собой реальную и весьма авторитетную силу в местах заключения и заставляли считаться со своей волей даже начальников колоний.

Иосиф Виссарионович предлагал решить эту проблему предельно просто: всех воров в законе расстрелять! Однако Берия сумел убедить Хозяина, что эта акция нерациональна: во‑первых, воры в законе легко растворяются среди рядовых заключенных, во‑вторых, на место уничтоженных придут другие, а в‑третьих, можно придумать более хитрый способ подрыва уголовного мира. Именно по последнему вопросу Берия и хотел посоветоваться с начальниками колоний.

Берия вошел в зал уверенной походкой, терпеливо дождался, когда утихнут аплодисменты, а потом, небрежно махнув рукой, разрешил всем сесть.

Собравшиеся, преисполненные счастьем от лицезрения одного из руководителей партии, громыхая стульями, уселись и приготовились слушать.

– Товарищи, вы знаэте, зачем я организовал эту встречу, – негромко начал Берия. Его грузинский акцент был мягким и совсем не портил речь. – Наши лагеря мне напоминают пороховую бочку, которая готова вот‑вот взорваться и разнести половину страны.

Лаврентий Павлович сделал паузу и цепким, пристальным взором окинул присутствующих. Он знал о магнетической силе своего взгляда: его немигающие глаза способны были привести в трепет даже самого храброго человека. Не раз он убеждался, что под этим взглядом даже матерые урки превращались в послушных агнцев. Гулаговские генералы в его присутствии ощущали себя беззащитными детьми.

– Мне бы хотелось обратить ваше внимание, товарищи, на группу заключенных, которые именуют себя «ворами в законе». Считается, что это самая авторитетная часть осужденных и самая организованная. Согласно их уголовным правилам, они не должны работать, они лучше отрубят себе руки, чем подойдут к пилораме. Всю работу за них выполняют другие заключенные. Мне докладывают о том, что именно воры в законе организуют в лагерях мятежи.

Берия заглянул в бумагу, лежавшую перед ним, и продолжал:

– Только за последние три месяца в лагерях под Магаданом было зафиксировано семнадцать восстаний заключенных. В Воркуте, области, которая всегда считалась благополучной, было отмечено восемь выступлений осужденных! Я уже не говорю про Урал или Сибирь, где традиционно отбывают наказание самые неблагонадежные элементы. Сейчас, когда страна восстанавливает разрушенное фашистскими захватчиками народное хозяйство, нам не хватает сил, чтобы удержать заключенных в повиновении. Что еще настораживает: бунты стали происходить в нескольких местах одновременно. Явно у уголовников имеется какой‑то координирующий центр, и они начинают действовать согласованно. По нашим оперативным данным, именно воры в законе подбивают заключенных на бунты, ведут подрывную работу, делают все, чтобы сорвать наши планы по восстановлению народного хозяйства и по перевоспитанию людей, провинившихся перед нашей Родиной. Секретным предписанием я приказал ужесточить меры, направленные против деятельности воров в законе. Однако это пока помогает недостаточно, воровское отребье все более наглеет!

Начальники лагерей во все глаза смотрели на Лаврентия Павловича.

Большинство из них впервые видели члена Политбюро так близко и старались запечатлеть в своей памяти все его уверенные, неторопливые жесты, каждое произнесенное им слово, чтобы потом рассказать об этом счастливом дне сослуживцам и женам. Невысокого роста, круглолицый, с простенькими очками‑пенсне на широкой переносице, нарком напоминал потомственного интеллигента, случайно оказавшегося в столь малоприятном месте, как тюрьма. И совсем не верилось в то, что этот плотный лысеющий человек по своему могуществу совсем немного уступает самому генералиссимусу Сталину.

На вид казалось, что Берии больше подошла бы роя заведующего кафедрой в каком‑нибудь крупном институте, нежели роль министра, да еще возглавляющего силы правопорядка в стране. Нарком продолжал:

– Я вас собрал для того, чтобы мы сообща решит ли, как нам действовать дальше. Я очень надеюсь на то, что мы сумеем выработать такой механизм, который позволит нам обезглавить преступный мир. Ecли мы не сделаем этого сейчас, то скоро уголовнички вылезут из всех дыр и преступность захлестнет страну только‑только освободившуюся от немецко‑фашистских захватчиков. Кто хочет высказаться, товарищи? У кого‑то есть какие‑то соображения, предложения?

Тимофей Беспалый сидел в третьем ряду и мог хорошо рассмотреть Лаврентия Павловича. На его взгляд, маршал совсем не напоминал всесоюзного «кума», а, как то ни странно, сильно смахивал на одного знакомого зека, пидора по кличке Сидорка, с которым Тима когда‑то чалился на зоне: такая же отечная физиономия, такие же женственные манеры, попискивающие нотки в голосе, мягкие движения рук, и если отвлечься от тех слов, которые он произносил, то могло бы показаться, что он готов сейчас же отдаться первому попавшемуся мужику за полпачки папирос.

Однако Тимофей Егорович прекрасно понимал, насколько обманчиво его впечатление и насколько опасен и коварен этот высокопоставленный человек.

Первым на трибуну вышел толстый энкавэдэшник генерал с занятной фамилией Скороспелка, которая больше подошла бы как кликуха какой‑нибудь «шестерке» на сучьей зоне. Генерал хмуро посмотрел в зал и правильными рублеными фразами начал чеканить, видимо, заранее заученную речь:

– Товарищи! Всех этих воров в законе нужно расстреливать без суда и следствия. И желательно прилюдно, чтобы акцию могли наблюдать все заключенные, отбывающие наказание. Вот тогда порядка на зонах у нас будет больше! Я эту публику знаю: чем с ними строже, тем больше они тебя уважают, тем больше думают о нашей социалистической законности.

Скороспелка повернулся в сторону председательствующего товарища Берии, который, скрестив руки на выпуклом животе, бесстрастно слушал оратора.

– Если вы разрешите, Лаврентий Павлович, то мы завтра же и приступим к ликвидации всей этой погани.

И под жиденькие аплодисменты генерал Скороспелка удалился с трибуны.

Лаврентий Павлович проводил выступившего снисходительным взглядом: он любил этих плохо образованных, но весьма исполнительных вояк. Однако тонкости мышления этим людям не хватало. Конечно, уголовнику нужно демонстрировать силу, но одной силой всех проблем не решишь, а значит, без мозгов тут не обойтись.

Ладно, пусть несут генералы свою чепуху. Лаврентий Павлович, играя в демократизм, частенько разрешал подчиненным спорить с собой.

– Товарищ Скороспелка, вы забываете о том, что смертная казнь у нас отменена и нам следует действовать в рамках социалистической законности, – мягко пожурил оратора Берия.

Следующим на трибуну поднялся тощий, сутуловатый, большеголовый полковник, похожий на гриб на тонкой ножке. От волнения полковник долго сморкался у микрофона в белый платок. По каким‑то неуловимым признакам можно было понять, что место его службы находится в холодных краях. Насморкавшись вволю, полковник запихнул платок глубоко в карман своих форменных брюк и заговорил неожиданно бодро и уверенно:

– Мы понимаем, что расстреливать не позволено. Да это и не нужно, ведь в нашем распоряжении имеется немало других действенных мер, чтобы привести всех этих урок в чувство.

– Например? – подал голос Лаврентий Павлович, как‑то сразу заинтересовавшись выступлением. Про себя Берия уже прозвал этого полкана Грибом.

Гриб в ответ на вопрос маршала с готовностью отозвался:

– Пожалуйста, все очень просто. Можно держать блатных в карцере, вдвое и втрое превышая установленную норму, – в таких условиях не каждый выживет, многие издохнут быстрее. Самых отъявленных смутьянов можно подсаживать к туберкулезникам, тогда даже здоровый молодой заключенный уже через полгода станет безнадежно больным. Я бы даже создал туберкулезную зону, куда следовало бы направлять особо неблагонадежных. При необходимости можно предложить еще сотни способов борьбы с ворьем. Так что, товарищи, на мой взгляд, расстрел – не единственный возможный способ уничтожения воровской касты.

Берия понимающе закивал. Про себя он уже отметил это предложение как весьма перспективное. Оно, конечно, было так же смертоносно, как кашель туберкулезника, но Лаврентий Павлович всерьез задумался о том, как воплотить его на практике.

Потом выступил крепкий майор с изуродованной левой рукой. Он уверенно взошел на трибуну, ослепил присутствующих ровным рядом металлических зубов и заговорил:

– Все, что здесь предлагал предыдущий товарищ, возможно, и не лишено смысла, но не нужно забывать о том, что воры в законе – это не стадо баранов, которых баран‑вожак может повести под топор мясника. Они сильны своей организацией и самодисциплиной. Мы не раз уже убеждались в том, что им достаточно только бросить клич, как восстание поднимут сразу в десятках зон.

Они фанатики, когда речь идет о воровских идеях, они, если потребуется, могут приказать туберкулезникам перецеловать всех охранников, а тогда, извините, на погост придется отнести добрую половину личного состава. Мне думается, что поступать с ворами в законе следует совсем по‑иному.

– И как же, как же, товарищ майор? – Берия вперил взгляд в самоуверенного нахала.

– Очень просто, Лаврентий Павлович! Нужно сделать так, чтобы они сами уничтожили друг друга. Насколько мне известно, на сегодняшний день на зонах насчитывается около пяти тысяч воров в законе.

– Я вижу, что вы хорошо осведомлены, товарищ майор, – мягко прервал выступление Берия, но потом улыбнулся, едва раздвинув губы:

– Это секретные оперативные данные. Продолжайте.

– Воры в законе сегодня рассредоточены по многим зонам Сибири, Дальнего Востока, Урала, Заполярья. Я же предлагаю сделать вот что. – Выступающий на несколько секунд замолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжал так же уверенно:

– Нужно создать для воров в законе специализированный лагерь, куда следует перевести их всех и сразу. Я очень хорошо знаю эту публику, каждый из них мнит себя едва ли не пупом земли.

Представьте себе, что будет, если мы этих гордецов поместим вместе в тесных переполненных бараках? По воровским законам наказать пахана имеет право только пахан. Если пахана оскорбит кто‑то другой, обидчик подлежит немедленному уничтожению. Нам не нужно будет расстреливать воров – они сами перережут друг друга. И тогда в течение месяца мы сможем избавиться от всех воров в законе, а оставшиеся без своих вожаков заключенные сделаются более сговорчивыми. Если выявятся какие‑то новые лидеры, то мы сумеем перевести их в тот же лагерь, и история повторится вновь. Вот такое у меня предложение.

Выступающий почтительно кивнул наркому, твердой походкой сошел с трибуны и возвратился на свое место.

– Кто этот майор? – Берия взглядом указал на выступавшего.

Сосед министра – генерал Воронов, который выполнял обязанности референта, отреагировал мгновенно:

– Товарищ Берия, это начальник колонии номер семьсот двадцать три майор Беспалый.

– Где находится колония?

– Под Североуральском, Лаврентий Павлович.

Генерал Воронов при Берии служил уже четвертый год. За это время он успел основательно изучить повадки своего шефа и знал, что тот интересуется не только красивыми женскими ножками, но и современными техническими разработками, последними достижениями науки. Тем не менее особое пристрастие Берия питал к ГУЛАГу, – это ведомство он любил называть своим «детищем». Берия помнил имена и фамилии многих начальников колоний, не забывал даже разжалованных и осужденных, а к некоторым питал нечто вроде привязанности и призывал их для задушевного разговора в Москву каждые полгода. Воронов знал и о том, что трое его предшественников были уволены за «некомпетентность»: вся их провинность заключалась в том, что они не всегда точно и быстро могли ответить на неожиданные вопросы наркома. Воронов догадывался, что свой земной путь они, скорее всего, закончили в краю вечной мерзлоты. Генерал был из тех, кто умеет извлекать уроки из ошибок других, а потому всегда тщательно Готовился ко всякого рода заседаниям и совещаниям и знал о каждом выступавшем куда больше, чем входило в его обязанности. Но к Беспалому у Воронова интерес был особый, так как личность эта была неординарная.

– Что он за человек? Мне показалось, что майор больше похож на уголовника, чем на кадрового офицера. Или, может быть, это издержки профессии, когда начальство очень напоминает своих подопечных? – усмехнулся Берия.

– Вы, как всегда, очень проницательны, Лаврентий Павлович. Этот человек действительно бывший уголовник и даже более того – он бывший вор в законе! Из беспризорников, отсидел несколько лет, потом Веселовский взял его под свое крыло и стал с ним вплотную работать.

– Веселовский? Это тот, которого расстреляли в тридцать девятом? А этот Беспалый очень неглуп, – раздумчиво заметил Берия. – Чувствуется, он знает предмет. Значит, вы говорите, что он был вором в законе?

– Так точно, Лаврентий Павлович!

– Пожалуй, он засиделся в майорах. Я хочу, чтобы вы подготовили приказ о присвоении внеочередного звания майору Беспалому. И секретное предписание о предоставлении полковнику Беспалому чрезвычайных полномочий.

Пусть он в своем Североуральске создаст колонию нового типа, о которой он тут нам так красноречиво говорил. А если не оправдает доверия – вернется туда, откуда вышел…