Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Игры перебежчиков 2 страница



Таким образом, предупреждения Голицына были тепло встречены значительным числом сотрудников ЦРУ. Но громче остальных их приветствовал Джеймс Энглтон, блестящий руководитель контрразведывательного отдела ЦРУ. Энглтон, поэт и любитель орхидей, бывший офицер УСС, «суперразведчик. который даже не являлся на собрания личного состава, чтобы не обнаружить себя»(17), был, как мы уже знаем, другом и большим почитателем Кима Филби.

Реакция Энглтона на измену Филби отличалась от реакции многих его коллег. В период после разоблачения Филби вошло в привычку возлагать на него ответственность практически за все провалы западных разведок в их деятельности против Советского Союза. Провал операции в Албании, о котором мы уже рассказывали, был лишь одним из приводимых примеров среди множества других. Филби, например, обвиняли в организации утечки информации из английского посольства в Вашингтоне во время второй мировой войны, «когда Филби там служил»(18). Но Филби в военные годы не работал в посольстве. Он находился там лишь с 1949 по 1951 год. Поэтому Энглтон сопротивлялся попыткам свалить вину за все провалы на Филби. Напротив, он все время задавал себе вопрос: если Филби оказался предателем, то почему предателей нет среди других? Пост, прошлые успехи по службе и поведение ничего не значат. Энглтон придумал получившее распространение выражение «дикое Зазеркалье» для характеристики «стратегических замыслов, хитроумных приемов и той дезинформации, которые использует советский блок и его хорошо скоординированные разведывательные службы, чтобы сбить с толку западные страны и внести раскол в их ряды»(19).

Энглтон стал горячим сторонником Голицына. Именно Энглтон, по словам много писавшего по вопросам разведки Дэвида Мартина, организовал встречу Голицына с Робертом Кеннеди. (Кеннеди был обескуражен, как утверждает Мартин, просьбой Голицына выделить специально 30 млн. долларов на ведение разведывательной работы против Советского Союза.) При Энглтоне велась интенсивная работа по всем направлениям, подсказанным Голицыным после его появления. Сотрудники органов безопасности Великобритании, Франции, Западной Германии, Канады и Австралии выстраивались в очередь, чтобы поговорить с Голицыным и получить ключи к идентификации тайных агентов КГБ, окопавшихся в их ведомствах. Но интенсивнее всего эта охота велась в США.

Однако десять лет поисков тайных агентов КГБ в системе ЦРУ принесли обескураживающие результаты. Энглтон полагал, что ему удалось сузить зону поиска вражеских агентов, ограничив ее отделом ЦРУ, занимавшимся странами Восточного блока. В 1963 году он предпринял меры, чтобы попытаться избавиться в этом отделе от четырех человек, которые в будущем могли бы оказаться ненадежными. Когда у него ничего не получилось, он лишил отдел информации по наиболее важным вопросам, что привело, по утверждению некоторых, почти к полному параличу в его работе.

Охота продолжалась. Против лояльных сотрудников, проработавших много лет, велось тайное следствие. Нескольким пришлось оставить службу, хотя никаких компрометирующих данных обнаружено не было. Подозревали всех. Даже такой выдающийся посол, как Аверелл Гарриман, находился под подозрением (правда, недолго), что он тайный агент КГБ, на основе данных, представленных Голицыным. Сложность состояла в том, что сведения Голицына (полученные им из «учебных досье», в которых реальные личности были закамуфлированы, но порой недостаточно, или почерпнутые из болтовни на работе) были неполны, и их мучительно хотелось дополнить.

В тех случаях, когда сообщения Голицына содержали достаточно информации и по ним начиналось расследование, они редко оказывались ложными. В Великобритании его информация в конечном итоге позволила вычислить Филби, пустить МИ‑5 по следу Энтони Бланта и породила подозрения о существовании советского шпиона в стенах Адмиралтейства (Уильям Джон Вессел). Возникает вопрос, почему информация Голицына о тайных агентах в ЦРУ не дала таких же результатов.

Главная информация Голицына, относящаяся к ЦРУ, заключалась в том, что он сообщил о визите в США в 1957 году руководителя Второго главного управления (отдел, работающий с американским посольством) М. В. Ковшука. Голицын утверждал, что единственной причиной, в силу которой столь высокопоставленный сотрудник КГБ мог совершить поездку в США, была необходимость встретиться лично с тайным агентом, занимающим ответственный пост в ЦРУ. Сообщив это, Голицын добавил, что, насколько он знаком с техникой КГБ по дискредитации важной информации, надо ожидать, что русские направят в США фальшивых перебежчиков с целью дезавуировать его сообщение о визите Ковшука.

Дальнейшие события со всей определенностью подтвердили эти предсказания.

За последующую пару месяцев двое высокопоставленных русских предложили США свои услуги. Первый, проходивший под псевдонимом «Федора», был, видимо, Виктор Лессовский, сотрудник Секретариата ООН[50]. «Федора» стал одним из самых полезных агентов ФБР, и его высоко ценил лично Эдгар Гувер. Вторым стал сотрудник КГБ Юрий Носенко, работавший в Женеве в составе одной из советских делегаций. Впервые он вступил в контакт с ЦРУ в июне 1962 года, а два года спустя неожиданно начал настаивать на бегстве в США. Сообщения этих двоих бросали тень сомнения на всю представленную Голицыным информацию, и особенно на версию, выдвинутую им по поводу поездки Ковшука в Соединенные Штаты.

Носенко сообщил, что Ковшук выезжал в Штаты вовсе не для встречи с каким‑то особо важным агентом, а для того, чтобы увидеть агента по кличке «Андрей» – американского военнослужащего, завербованного в то время, когда он находился в Москве. Голицын сообщал о советском тайном агенте в ЦРУ, провалившем нескольких американских разведчиков в СССР. Ничего подобного, утверждал Носенко, КГБ вышел на них в результате обычного наблюдения. Но насколько можно было доверять самому Носенко? ЦРУ обратилось с просьбой к ФБР проверить через своего агента, что представляет из себя Носенко. Агентом был «Федора». «Федора» не только подтвердил, что Носенко действительно являлся сотрудником КГБ, но и сообщил дополнительно, будто русские настолько обеспокоены его бегством, что прекратили все операции КГБ в Нью‑Йорке.

Имелись и другие указания на то, что Носенко не был подсадной уткой. Информация, предоставленная им, прямо вывела контрразведку на Вессела – «гомосексуалиста, работавшего в английском военно‑морском атташате в Москве». Носенко рассказал о существовании и выдал схему размещения подслушивающих устройств в американском посольстве. Но Энглтон и другие сторонники Голицына не успокоились. В КГБ и так убеждены, что Голицын уже выдал Вессела и что он наверняка рассказал о «жучках» в посольстве, говорили они, поэтому руководители КГБ решили пожертвовать и тем и другим, лишь бы убедить ЦРУ в искренности Носенко.

Эта группа в ЦРУ решила доказать свою правоту и заставить Носенко во всем признаться. Его продержали три с половиной года в условиях, близких к тем, которые существовали в советском ГУЛАГе. Носенко кормили впроголодь, он был лишен естественного освещения, ему не давали одеяла, зубной щетки и пасты, не разрешали мыться (лишь изредка позволялся душ) и выполнять физические упражнения. Его подвергали грубым допросам, при этом некоторые вопросы готовил Голицын. Однако Носенко ни в чем не признался, и в конце пути ЦРУ ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы установить истину(20).

Внутри ЦРУ возникли три течения: антиносенковское, проносенковское и официальное. Представители первого продолжали утверждать, что его подсунул КГБ. В подтверждение этого тезиса они заявляли, что Носенко соврал, по крайней мере, раз двадцать, особенно в той части, где он рассказывал о своем прошлом. Кроме того, выяснилось, что он не может ответить на очень много вопросов, касающихся сферы деятельности КГБ. Носенко даже не смог дать описания кафетерия в здании Комитета государственной безопасности. Сторонники первого течения считали, что по этим фактам не было получено вразумительного разъяснения, снимающего с Носенко все подозрения.

Апологеты второго направления считали, что любого перебежчика следует оценивать без предубеждения, и единственным критерием при этом должно быть качество представленной этим человеком информации. Информация Носенко, по меньшей мере, была не хуже той, что поступила от Голицына, а может быть, даже и более ценной. В докладе ЦРУ, распространенном внутри самого ведомства, говорилось, что, после того как Носенко выдержал допросы, проведенные во враждебном тоне, он в дружеской беседе сообщил сотрудникам ФБР еще о девяти случаях советского шпионажа.

Официальное направление было представлено заместителем директора ЦРУ Руфусом Тейлором. Изучив указанный доклад, он пришел к выводу, что между информацией Голицына и сведениями, полученными от Носенко, нет серьезных противоречий. Тейлор рекомендовал воспринимать Носенко без предвзятости, лишь на основе представленной им информации. Влияние сторонников Носенко сразу возросло, и в 1975 году он бы принят в ЦРУ в качестве консультанта по вопросам контрразведки – успех, которого добивались лишь немногие перебежчики. Во время написания данной книги он все еще занимал этот пост(21). Но все же подозрения в отношении Носенко так и не рассеялись полностью. В 1978 году специальный комитет палаты представителей по проблемам политических убийств занимался изучением прошлого Ли Харви Освальда. Комитет затребовал дело Носенко, поскольку последний в свое время утверждал, что во время пребывания Освальда в Советском Союзе КГБ не проявлял к нему никакого интереса. Выслушав Носенко и подвергнув его перекрестному допросу, комитет пришел к убийственному выводу. Обнаружились существенные противоречия в данных, предоставленных им ЦРУ и ФБР, с одной стороны, и самому комитету – с другой. Носенко, например, сообщил комитету, что КГБ держал Освальда под неусыпным контролем, вплоть до перлюстрации писем, прослушивания телефонных переговоров и осуществления наружного наблюдения. Между тем в 1964 году он же уверял ЦРУ и ФБР, что «наблюдение за Освальдом не велось». Далее в официальном отчете комитета говорится: «Ранее Носенко утверждал, что после попытки самоубийства Освальд не подвергался психиатрическому обследованию, однако в 1978 году он подробно излагал комитету содержание прочитанного им в свое время доклада о результатах такого обследования». В конечном итоге комитет так и не сумел дать окончательный ответ по делу Носенко. Манера, в которой обращалось с Носенко ЦРУ (лишение свободы), и стиль допросов практически уничтожили его, по мнению комитета, как надежный источник информации по делу, связанному с убийством президента Кеннеди. Тем не менее комитет пришел к убеждению, что Носенко лгал в отношении Освальда. Причины этого могут быть различными, говорилось в отчете комитета, от желания преувеличить свое собственное значение до стремления провести дезинформационную акцию со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями[51].(22).

Уже говорилось о том, какая связь существовала между Носенко и «Федорой», бывшим в течение длительного срока советским сотрудником ООН. Именно показания «Федоры» подтверждали, что Носенко является истинным перебежчиком. Враги Носенко почувствовали, что их точка зрения получает новую поддержку, после того как ФБР начало испытывать сомнения в отношении «Федоры». К 1980 году ФБР было уже на 90% убеждено, что «Федора» является советским агентом и что он находился под контролем Москвы все время, включая и тот период, когда он выступал в поддержку Носенко. (Последние 10% сомнений исчезли, когда в 1981 году по окончании своего контракта с ООН «Федора» вернулся в Москву.) Следуя простой логике, можно было бы прийти к выводу, что с падением «Федоры» пал и Носенко, а Голицын был отомщен.

Однако в мире тайн жизнь не настолько проста. Сотрудник контрразведки Клэр Эдвард Петти решил применить ко всем событиям, последовавшим за появлением Голицына, принцип «кому это выгодно?» и провел на свой страх и риск собственное расследование. Петти принял за основу утверждение Энглтона о том, что в ЦРУ внедрен вражеский агент с целью нанести ущерб разведывательной деятельности США. Затем он выдвинул предположение, что Голицын, Носенко и «Федора» являются орудием плана КГБ, направленного на защиту своего подлинного тайного агента, человека, который своими необоснованными подозрениями нанес огромный урон деятельности ЦРУ, восстановил сотрудников друг против друга, посеял тревогу в дружественных разведывательных организациях и позволил КГБ торжествовать, а именно Джеймса Энглтона! (По крайней мере, один из руководителей СИС думал точно так же. Мы обсуждали с ним то, что этот человек назвал «синдромом Энглтона», и он сказал мне: «Если принять во внимание тот разлад, что внес в ЦРУ Голицын, то остается сделать вывод: именно Энглтон оказался самым эффективным агентом КГБ».) Как из доклада Петти, так и из его последующих высказываний трудно понять, насколько искренне он верил в то, что Энглтон был тайным агентом КГБ. Возможно, он просто хотел показать своим расследованием тот тупик, в который завел ЦРУ Энглтон. Петти характеризовал свое исследование как «результат обширной компиляции материалов, которые могут служить косвенным доказательством… результат длительных и зачастую малоприятных усилий одиночки»(23). (Представив доклад, Петти тотчас ушел в отставку.)

Уильям Колби, директор ЦРУ, был сыт по горло всем этим делом. Прочитав доклад Петти, Колби счел его ярким примером работы разума, зацикленного на раскрытии заговоров. Однако в то же время он был вынужден признать, что доклад является адекватной реакцией на деятельность самого Энглтона по поиску заговорщиков. Колби провел много часов, выслушивая Энглтона, который развивал перед ним теории Голицына о советской стратегии, ложных перебежчиках и дьявольских замыслах КГБ. Колби признавался, что с трудом переваривал излияния Энглтона, так как сам он обладал, по его собственным словам, более прямолинейным складом ума, а также в силу того, что теоретические построения Голицына совершенно не подтверждались фактами. В итоге Колби сделал следующий вывод: вся деятельность Энглтона, спровоцированная информацией Голицына, нанесла гораздо больше вреда, чем принесла пользы. Энглтон был уволен со службы. Колби объяснял свои действия следующим образом: «Между мной и мистером Энглтоном существовали разногласия по профессиональным вопросам. Я считал, что мы тратим слишком много времени, волнуясь по поводу фальшивых перебежчиков или тайных агентов. Я готов признать, что один‑два из завербованных вами десяти агентов могут оказаться негодными. Но при этом совершенно необходимо постоянно иметь возможность произвести перекрестную проверку информации. Тогда подобные проблемы не смогут увести вас со столбовой дороги. У вас останется по меньшей мере восемь прекрасных агентов. Пока вы тратите время на то, чтобы застраховаться от плохих агентов, вы рискуете тем, что у вас не останется ни одного хорошего»(24).

Сторонники Голицына и Энглтона тут же заявили: ЦРУ решило, что признание правоты Голицына и неправоты Носенко может дурно отразиться на репутации организации. По существу, руководство смирилось с идеей, что тайный агент (или агенты) КГБ остается в самом сердце американской разведки.

Противники Голицына и Энглтона со своей стороны утверждали, что увольнение последнего весьма своевременно, ибо если бы он продолжал оставаться на своем посту, то деятельность ЦРУ оказалась бы полностью парализованной. Голицын, продолжали его недруги, как бы ни была полезна его первоначальная информация, постепенно превратился в специалиста по затягиванию времени и раздуванию собственного значения. Он делал все для того, чтобы не попасть на свалку использованных перебежчиков, о которой мы говорили выше. «Голицын утверждал. что только он способен реально оценить те или иные действия Советов, что только он может понять характер советской заговорщицкой деятельности и что лишь он способен указать подлинных перебежчиков», – говорит Гарри Розицки(25). Некоторые противники Голицына выдвигают весьма любопытное объяснение того, что ему без конца удавалось снабжать ЦРУ все новыми и новыми данными, указывающими на проникновение советских агентов. Ни один работник КГБ, утверждают они, не мог получить доступа к такому количеству дел. Отсюда делается вывод о том, что Голицын на самом деле подпитывался информацией из досье ЦРУ, предоставляемых ему Энглтоном. На основе этих первичных данных Голицын придумывал новые улики, указывающие на присутствие агентов, и изобретал пути их проникновения. Короче говоря, ЦРУ разрабатывало планы поимки советских агентов, родившихся в недрах его собственных досье.

Каково бы ни было истинное положение вещей, главное состояло в том, что в 60‑е годы и в начале 70‑х ЦРУ с беспрецедентной энергией и настойчивостью вело охоту за советским тайным агентом, затаившимся внутри него. Эта охота привела к крушению карьеры и уничтожению репутации нескольких прекрасных сотрудников, нарушила связи со спецслужбами других западных стран и вызвала остановку активных разведывательных операций ЦРУ против Советского Союза. Несмотря на все затраченные усилия, тайный агент так и не был обнаружен. Конечно, проще всего обвинять Голицына за эти потерянные годы, однако истина состоит в том, что он мог оказывать такое влияние на ЦРУ лишь по одной причине:

ЦРУ было готово прислушиваться к словам перебежчика. По‑настоящему винить за все следует Кима Филби. Его разоблачение как вражеского агента, в течение многих лет действовавшего в самом сердце западных разведок, – успех, не имевший себе равных во всей истории шпионажа, – оставило после себя атмосферу недоверия, подозрений, паранойи, которые зажгли зеленый свет для теорий Голицына. Это было наследство, которое оставил Центральному разведывательному управлению Филби.

Дело Пеньковского позволяет нам еще глубже проникнуть в «дикое Зазеркалье», придуманное Энглтоном, мир, где все оказывается совсем не таким, каким выглядит с первого взгляда. Существует множество версий того, как был завербован и как работал человек, которого называли самым важным агентом западных спецслужб за всю их послевоенную историю. Вот наиболее распространенная.

В 1955 году в Анкаре офицеры западных армий частенько видели помощника военного атташе Советского Союза полковника Олега Пеньковского сидящим в дешевом кафе с несчастным видом и отрешенным взглядом. Исходя из этого не очень значительного факта, англичане отметили его как возможного будущего перебежчика. Примерно в то же самое время, но уже в Лондоне, произошла встреча Гревилла Мейнерда Винна, английского бизнесмена, служившего во время войны в МИ‑5, с бывшим коллегой «Джеймсом», переведенным в СИС. «Джеймс» поинтересовался, не хочет ли Винн сочетать свою коммерческую деятельность в Восточной Европе со шпионажем в свободное время. Винн охотно согласился.

В ноябре 1960 года Винн вступил в контакт с Управлением внешних сношений Государственного комитета при Совете Министров СССР по координации научно‑исследовательских работ. Это управление организовывало посещение Советского Союза зарубежными специалистами и контролировало посылку за границу их советских коллег.

Одним из сотрудников, встреченных Винном во время дискуссий в комитете, был Пеньковский, представлявший в этом ведомстве интересы ГРУ – Главного разведывательного управления Советской Армии. После того как Винн доложил о Пеньковском «Джеймсу», тот проявил особый интерес и посоветовал Винну развить и углубить завязавшиеся отношения. Винн последовал этому совету, и во время своего следующего визита в Москву они с Пеньковским настолько сблизились, что стали звать друг друга Грев и Алекс. Пеньковскому это имя нравилось больше, чем Олег. «Джеймс» был весьма доволен таким развитием событий. Он сообщил Винну о том, что Пеньковский и раньше пытался вступить в контакт с Западом, и предложил подождать и посмотреть, что произойдет дальше.

Англичане не обманулись в своих ожиданиях. Когда в апреле 1961 года, в последний день пребывания Винна в Москве, друзья прогуливались по Красной площади, Пеньковский неожиданно заявил, что он располагает рядом сведений, которые любой ценой должны быть переправлены на Запад. В гостинице «Националь», где остановился Винн, Пеньковский передал ему тщательно запечатанный конверт, содержавший, как выяснилось позже, полный отчет о всей предыдущей деятельности Пеньковского и ряд секретных документов, для того чтобы убедить СИС в искренности его намерений(26).

Двумя неделями позже Пеньковский в составе советской торговой делегации прибыл в Лондон. Каждый вечер, завершив свои официальные дела, Пеньковский выскальзывал из отеля «Маунт ройял» и направлялся на конспиративную квартиру, где его ждали сотрудники СИС и ЦРУ. Беседы продолжались до глубокой ночи(27). Чтобы убедить Пеньковского не оставлять свою работу и собирать дополнительный материал, в один из вечеров его познакомили сразу с двумя десятками крупных советских перебежчиков, свезенных ради этого в Лондон со всех концов США и Великобритании. «Мы привезли их для того, полковник Пеньковский,. чтобы вы ощутили себя среди друзей». В Москву Пеньковский возвратился тяжело нагруженный оборудованием, необходимым для шпионской деятельности: фотокамерой, радиоаппаратурой, пленками, бумагой для тайнописи. Были обговорены места для тайников. Обслуживать Пеньковского предстояло целой армии сотрудников СИС.

Во время двух последовавших вскоре встреч в Лондоне и Париже СИС и ЦРУ продолжали доить из Пеньковского информацию, которой он овладел за все годы службы. Их особенно интересовали те девять месяцев, которые он провел в Военной академии имени Дзержинского, изучая ракетную технику. Кроме того, за шестнадцать месяцев своей деятельности в качестве шпиона Пеньковский передал СИС около пяти тысяч различных документов, касающихся вопросов ракетного вооружения, советской политики, операций КГБ и военной стратегии. Он также давал свою оценку советских лидеров и сообщал о слухах и скандалах в правящих кругах Москвы.

Затем 22 октября 1962 года Пеньковский был арестован по обвинению в измене, а 2 ноября Винн был схвачен на улицах Будапешта и переправлен в Москву, чтобы предстать перед судом вместе с Пеньковским. 11 мая 1963 года Военная коллегия Верховного суда СССР признала обоих виновными в шпионаже. Пеньковский был приговорен к расстрелу, Винн – к восьми годам лишения свободы. Советские власти позже объявили, что Пеньковский был казнен через пять дней после вынесения приговора. Винн отбыл один год из восьми и был обменен 22 апреля 1964 года на советского агента Конона Молодого, арестованного под именем Гордона Лонсдейла в Англии в январе 1961 года.

Все внимание Запада во время суда сосредоточилось на личности Винна, роль Пеньковского вышла на первый план несколько позднее. Такой перенос центра внимания был вызван публикацией «Бумаг Пеньковского». Это якобы были дневниковые записи, которые автор вел во время своей шпионской деятельности и сумел спрятать в ящик письменного стола у себя дома в Москве. Там их нашли агенты ЦРУ и тайно вывезли за пределы СССР(28). Пеньковского стали превозносить как самого важного агента из тех, которых удалось внедрить в Советский Союз за время «холодной войны», как главный фактор, обеспечивший президенту Кеннеди победу над Хрущевым во время кубинского ракетного кризиса, как «шпиона мечты, из тех, что вряд ли могут существовать в реальной жизни», как благородного храбреца, чья прозорливость сыграла огромную роль в предотвращении ядерной войны.

Проблема с такого рода характеристикой заключается в том, что она зиждется на показаниях во время суда, показаниях, вызывающих большие сомнения. Эта характеристика основана также на «Бумагах Пеньковского», воспоминаниях и заявлениях Винна, в основном содержащихся в его книге «Человек из Москвы». Но, как оказалось, «Бумаги Пеньковского» были написаны по указанию ЦРУ бывшим сотрудником журнала «Лайф» Фрэнком Гибни и перебежчиком из Советского Союза Петром Дерябиным. Источником явились протоколы допросов Пеньковского, сделанные СИС. А поскольку целью публикации было представить ЦРУ в самом лучшем свете, содержание «Бумаг Пеньковского» не может не вызывать подозрений(29).

Что же касается книги Винна, то ее выход сопровождался со стороны Форин офис комментарием весьма необычного свойства: «Несомненно, некоторые пассажи книги мистера Винна о действиях британских властей и о его отношениях с этими властями могли бы вызвать серьезные возражения, исходя из интересов национальной безопасности, окажись эти пассажи правдой»[52](30).

Новые материалы, лишь недавно ставшие доступными (главным образом это воспоминания сотрудников СИС и ЦРУ, связанных с делом Пеньковского), позволяют построить версию, которая радикальнейшим образом отличается от всех существовавших ранее. Рассмотрим три удивительных варианта оценки истинной роли Пеньковского, получивших в настоящее время широкое распространение в разведывательных кругах.

Вариант первый: русским было необходимо заполучить в свои руки сотрудника западной разведки, чтобы обменять его на Конона Молодого (Гордона Лонсдейла). Все дело Пеньковского, таким образом, явилось сложной провокацией КГБ, имевшей целью вынудить ЦРУ или СИС такого человека предоставить. ЦРУ оказалось более осторожным, но СИС сунула Винна в расставленные сети. Вариант второй: у Пеньковского была одна важнейшая задача – поставлять дезинформацию. Он был отдан в руки западных разведок, чтобы вводить их в заблуждение, снабжая ложными, но заманчивыми сведениями. Таким образом, все дело Пеньковского являлось лишь частью долгосрочного дезинформационного процесса, порождавшего у Запада чувство ложной безопасности. Поскольку это была важная программа стратегического характера, русские были готовы пожертвовать некоторыми важными сведениями тактического плана. Для успеха миссии Пеньковского было необходимо, чтобы он сумел заставить Запад поверить ему (в чем он весьма преуспел). Вариант третий: Пеньковский оказался всего лишь пешкой в той борьбе различных сил, которая развернулась в Кремле. Его использовали (вполне вероятно, что он этого даже и не понял) для того, чтобы передать западным лидерам информацию о схватке, происходящей за стенами Кремля, и таким образом отвести угрозу ядерной войны, которая могла начаться в результате возможного недопонимания Западом характера происходящих событий. Этот канал связи был использован советскими лидерами потому, что им хорошо известно, каким влиянием у их западных коллег пользуются разведывательные службы. Москва была уверена, что сведениям, полученным в результате шпионской деятельности, поверят скорее, нежели материалам, поступившим по дипломатическим каналам.

Попробуем рассмотреть дело Пеньковского еще раз, но теперь в свете недавно полученных данных и в контексте международных событий того времени, в первую очередь в свете американских проблем, связанных с Кубой, проблем, кульминацией развития которых явился Карибский кризис.

Перед каждым новым президентом США сразу после его появления в Белом доме вставал важный вопрос: управляет ли он Центральным разведывательным управлением или ЦРУ управляет им? При Эйзенхауэре Аллен Даллес и его рыцари тайных операций творили практически все, что хотели. Когда полеты У‑2 над советской территорией стали обычным делом (первый полет состоялся в 1955 году), Даллес не утруждал себя заботой информировать о них президента и отказывался раскрыть их число даже сенатскому комитету (за четыре года было совершено по меньшей мере 50 полетов)(31). Контроль над деятельностью ЦРУ со стороны Госдепартамента практически прекратился, потому что разрешение на проведение тайных акций и на разведывательные действия давали различные подразделения внешнеполитического ведомства и между ними не было никакой координации(32). Вся область разведки созрела для реформ, и способные молодые люди, которые пришли в январе 1961 года вместе с Кеннеди к управлению страной, ждали, что президент начнет реформирование разведки.

Но их постигло разочарование. Они недооценили Даллеса и не приняли во внимание ту могучую эмоциональную притягательность, которой обладает мир тайн. Как говорил историк Артур Шлезингер, из каждого президента «рвется наружу Джеймс Бонд». Кеннеди не был исключением. Когда в 1961 году журнал «Лайф» опубликовал список десяти любимых книг президента, оказалось, что он включал в себя и приключения Джеймса Бонда, а конкретнее роман Флеминга «Из России с любовью». И кроме того, Даллес хорошо знал, как следует обращаться с президентом. В досье ЦРУ содержался психологический портрет Кеннеди. Досье велось со времен войны, когда отец будущего президента Джозеф Кеннеди был послом США в Лондоне. Как мы уже знаем, МИ‑5 с большим подозрением относилась к его прогерманским взглядам и по этой причине начала вести досье на посла и его сына. В 1942 году эти материалы были переданы в УСС, и позже именно они легли в основу психологического портрета президента, позволив разработать ЦРУ тактику его «укрощения»(33).

Казалось, это было совсем несложно. Кеннеди не интересовали детали, ему всегда нужна была общая картина. Под этим предлогом ЦРУ как можно меньше посвящало его в свои дела и продолжало строить свою работу в соответствии с представлениями Даллеса. ЦРУ обрабатывало брата президента министра юстиции Роберта Кеннеди, стараясь представить себя в его глазах в качестве убежища для преследуемых в период маккартизма радикалов и либералов. Как писал один из историков ЦРУ, руководители этой организации настолько преуспели в «укрощении» президента, что внушили ему мысль о необходимости провести тайную операцию, связанную с якобы небольшим риском, дабы убедить мир в его решимости бороться с коммунизмом. Такой операцией призвано было стать вторжение на Кубу в заливе Свиней (залив Кочинос. – Ред.)(34).





Дата публикования: 2015-03-29; Прочитано: 169 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.01 с)...