Глава 18 – ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ 4 страница

Наконец, надвигалась и коллективизация. Семён Диманштейн, многолетний возглавитель Евсекции (Еврейской секции при ЦК ВКПб), устойчивый коммунист, бодро перенесший все советские мероприятия 20-х годов, в 1930 вдруг «выступил в печати против сплошной коллективизации в национальных районах», уберечь еврейские колонии от коллективизации, «за что получил предупреждение»[709]. Однако коллективизация пришла, «не пощадила и свежих ростков еврейского земледелия»[710]. Почти одновременно под лозунгом «интернационализации» произошло «слияние еврейских колхозов с нееврейскими»[711], и программа еврейского земледелия на Украине и в Крыму окончательно прекратилась.

Но главным советским замыслом по еврейской колонизации был, как известно, Биробиджан, территория между двумя притоками Амура у китайской границы, «почти достигающая размеров Швейцарии». Её характеризовали впоследствии по-разному. Хрущёв в 1956 в беседе с канадскими коммунистами хвастал: почва – из самых плодородных, климат южный, «много воды и солнца», «реки полны рыбы», «огромные леса». «Социалистический вестник» описывает Биробиджан как территорию, «покрытую дикой тайгой, в значительной части заболоченную»[712]. Британская энциклопедия: «равнина, с обширными болотами, местами заболоченный лес», но и «плодородная земля… вдоль Амура»[713]. – Проект возник в КомЗЕТе (при ЦИКе СССР) в 1927: не только «превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население» (Калинин), но и создавать (в противовес реакционному сионизму) национальный очаг, Еврейскую автономную республику, по крайней мере с полумиллионным населением[714]. (Не исключён и мотив: вклинить советско-верное население во враждебном казачьем краю.)

Тогда же ОЗЕТ послал в Биробиджан научную экспедицию, а в 1928 принято решение начать – до значительного приезда еврейских переселенцев – предварительные работы, строительство посёлков (силами местного населения или кочующих артелей китайцев-корейцев). По воспоминаниям, местные старожилы (забайкальские казаки, переселившиеся туда в 60-80-х годах XIX века и уже преодолевшие много бедствий в лесном краю) от намечаемого еврейского вселения встревожились: у них была переложная система земледелия, требующая просторов, они ожидали теперь стеснений в земле, сокращения сенокосов и охоты. – Комиссия КомЗЕТа «ориентировочно допускала в своём докладе возможность постепенного поселения 35 тыс. семей… Однако практическое ознакомление с районом показало, что эти надежды были слишком радужными». – ЦИК СССР в марте 1928 отвёл Биробиджан специально для еврейской колонизации, и тут же стали формировать первые туда эшелоны поселенцев – это были «впервые вообще переходящие к земледелию горожане» Украины и Белоруссии, совсем не готовые к сельскохозяйственному труду[715]. (Приманкой для едущих было снятие «лишенства».) Комсомол (как всегда, судорожно) проводил «ежемесячник ОЗЕТа», пионерские делегации ездили по всей стране собирать средства на биробиджанское переселение.

Отправленные так спешно еврейские семьи – приехали и ужаснулись условиям. Они были поселены в бараках на станции Тихонькой (будущий город Биробиджан). «Среди барачных жителей… некоторые умудряются получать переселенческий кредит и ссуды, сидя в бараке, и проедают их, даже не выехав на землю. Другие, менее изворотливые, нищенствуют»[716]. «За первый год работы в Биробиджане построено только 25 изб, вспахано только 125 гектаров и из них ни один не засеян». И многие жить в Биробиджане не остались: весной 1928 приехала тысяча работников, и уже к концу июля 25%, разочарованные, уехали; из приехавших за весь 1928 «к февралю 1929 г. уже более половины бросили Биробиджан»[717]. От 1928 по 1933 туда приехало свыше 18 тысяч переселенцев, а еврейское население выросло только до 6 тысяч; по другим данным, «лишь 14% намеченного к поселению числа евреев остались на жительство в 1929 г.»[718]. Уезжали либо на свои прежние места, либо в Хабаровск и Владивосток.

Ларин, посвящая немало разумных и страстных страниц доводам о наилучшем устройстве еврейского земледелия, однако, негодует: «Нездоровая шумиха… поднята вокруг Биробиджана… утопия о поселении [там] миллиона евреев… Заселение его было понято чуть не как национальная обязанность советских евреев», «сионизм наизнанку», «какое-то народничество». А международные еврейские организации – Биробиджана не финансировали отначала, считая его «для себя слишком дорогим и рискованным»[719]. Вернее, западные еврейские организации, Агро-Джойнт, ОРТ и ЕКО, вовсе не сочувствовали этому далёкому зауральскому проекту[720]. Он никак не был «еврейским», а затеей советских властей, бурно взявшихся разрушать и строить заново всю жизнь страны.

На жизни рядовых советских евреев почти от самого Октября и насквозь до конца 20-х годов ощутимейше отозвалась деятельность евсеков – членов Евсекций. Помимо государственного Еврейского Комиссариата при Наркомнаце (с января 1918 и по 1924) – деятельно строилась активная еврейская организация при РКПб. Евкомы и евсекции поспешно создавались в губерниях уже с весны 1918, едва ли не опережая центральную Евсекцию. Это была среда, фанатически увлечённая коммунистическими идеями, Даже ярее, чем сами советские власти, и в известные моменты опережая их в проектах. Так, «по настоянию Евсекции в начале 1919 Еврейский Комиссариат издал декрет, объявлявший иврит „языком реакции и контрреволюции“ и предписывавший преподавание в еврейских школах на языке идиш»[721]. Центральное бюро евсекций состояло при ЦК компартии, много местных евсекций действовало в бывшей черте. «Основное предназначение евсекций сводилось к коммунистическому воспитанию и советизации еврейского населения на родном языке идиш». С 1924 по 1928 «вся сфера еврейского образования и культуры подчинялась еврейским бюро Наркомпросов [республик]»; за «перехлёсты в насильственной идишизации» они были упразднены – и «ещё более усилилось влияние евсекций»[722].

Деятельность евсекций на протяжении 20-х годов была, однако, противоречивой. «С одной стороны, чрезвычайно активная агитационно-пропагандистская работа по коммунистическому воспитанию на языке идиш, беспощадная борьба против иудаизма, традиционного еврейского образования, еврейских общинных структур, независимых еврейских организаций, политических партий и движений, сионизма, языка иврит. С другой – противодействие ассимиляции, поддержка языка идиш и культуры на нём, организация советского еврейского образования, еврейских научных исследований, деятельность по улучшению экономического положения советских евреев»; при этом «евсекций часто занимали даже более радикальные позиции, чем центральные партийные органы»[723].

Из кого же набиралась антисионистская Евсекция? Это были «большей частью – недавние бундовцы и социалисты-территориалисты»[724]. Они во множестве влились как перебежчики или «коммунисты-неофиты» в ВКПб. Цель Евсекций была: развитие коммунистического влияния на российское еврейство, создание «еврейской советской нации», изолированной от мирового еврейства, – но одновременно «деятельность Евсекций парадоксальным образом превращала её из „технического аппарата“ приобщения еврейского населения „к социалистическому строительству“ в центр консолидации еврейской жизни в Советском Союзе». В Евсекций произошёл раскол: «сторонники форсирования ассимиляции» против тех, кто считали все-образную работу в еврейском населении «необходимым средством сохранения еврейского народа»[725]. – В «Книге о русском еврействе» с сочувствием отмечено, что деятельность Евсекций «всё же носила на себе, под пролетарским соусом, весьма ярко выраженную еврейскую национальную печать». (Например, в 1926, пользуясь общим лозунгом партии «лицом к деревне!», Евсекция двинула лозунг «лицом к местечку!».) «Не случайно эта деятельность вызывала резонанс и порой симпатии даже в широких еврейских кругах в Польше и в Соединённых Штатах»; автор дальше называет её «разновидностью еврейского национализма в коммунистическом обличье»[726]. – Но в 1926 компартия сократила деятельность Евсекций, превратила её в Еврейское бюро. В 1930 и Еврейское бюро было закрыто, наряду со всеми национальными секциями в ВКПб[727]. После этого – деятельность евсеков продолжалась уже под общим знаменем коммунизма. «Русское еврейство утратило все формы своего самовыражения, включая коммунистические»[728].

Концом Евсекций и можно пометить окончательное растворение бундовского течения – «позволить и отдельное национальное существование, даже если оно шло против строгой социал-демократической теории»[729]. Однако весьма многие из бывших евсеков и других социалистов-евреев – и после закрытия Евсекций не протрезвели, не оглянулись на соплеменников, поставили «социалистическое строительство» выше блага своего народа или любого другого: остались служить в партийно-государственном аппарате. И эта многообильная служба была больше всего на виду.

Статистикой ли оценивать или описывать множеством Однообразных примеров, – не оспоришь, что обильная еврейская волна просачивала советскую власть тех лет. И состоялось такое в государстве, преследующем и свободу слова, и свободу коммерции, и религию, не говоря уж о человеческом достоинстве.

Состояние еврейской культуры в СССР группа Бикермана-Пасманика оценивала в 1923 крайне мрачно: «На ниве еврейской культуры всё выворочено и растоптано»[730]; «все основы национально-еврейской культуры расшатаны, все святыни наши втоптаны в грязь»[731]. С. Дубнов в 1922 видел похожее, писал «о жалких обломках», картине «развала и подвигах тёмных дикарей, разрушающих последние остатки былой культуры»[732].

Лишь только еврейская историография, как свидетельствует целый ряд разрешённых публикаций, не потерпела разгрома в первое десятилетие советской власти. От самой революции стали доступны государственные архивы, включая Департамент полиции, что дало еврейским исследователям большие возможности по выборкам и публикациям – как об участии евреев в революционном движении, так и о погромах, и о «ритуальных» процессах. В 1920 возродилось Еврейское Историко-Этнографическое общество, опубликовало два тома «Материалов для истории антиеврейских погромов в России». Позже общество «подвергалось нападкам Евсекции», деятельность его «пошла на убыль», и оно было закрыто в 1929 году. Выходили «Еврейский вестник» и «Еврейская летопись»; закрыты в 1926—1928. Продолжалась и дубновская «Еврейская старина» (уже и после отъезда его из России в 1922); закрыта в 1930. Ещё с 1916 действовал Еврейский этнографический музей; в 1930 был закрыт[733].

Судьба еврейской культуры в 20-е годы – это две расходящиеся судьбы: на иврите и на идише. Иврит сильно притеснялся, запрещался – потому что власти видели в нём носителя как религии, так и сионизма. Ещё до консолидации советской власти, в 1917—1919, «в России появилось свыше 180 книг, брошюр и журналов на иврит» (больше всего в Одессе, но и в Киеве, и в Москве). Настроение, что «судьба иврит связана с судьбой победоносной коммунистической революции», держалось и в начале 20-х годов «среди молодых людей, пытавшихся «создать революционно-литературную трибуну, под знаменем которой сумели бы объединиться творческие молодые силы мирового еврейства»[734]. – Однако «по настоянию Евсекции Еврейский комиссариат объявил иврит „реакционным языком“, и уже в 1919 Наркомпрос „запретил его преподавание во всех учебных заведениях. Началось изъятие из библиотек книг на иврите“[735].

Культуру на идише ждала судьба гораздо оживлённее. Идиш всё ещё был языком еврейских масс. Отметим, что по переписи 1926 ещё 73% евреев «в качестве своего родного языка назвали еврейский»[736](по другому источнику – 66%[737]), – то есть еврейская масса ещё могла сохранить культуру на идише. Этим и воспользовалась советская власть. Если в первые годы советской власти в большевизме господствовало мнение, что в котле революции евреи должны пренебречь своим языком и своей национальностью, то позже Еврейский комиссариат при Наркомнаце, и Евсекция, и Еврейские отделы при Наркомпросах республик стали создавать советскую культуру на идише. В 20-е годы идиш был объявлен одним из государственных языков Белоруссии; в Одессе и в 20-е, ещё и в 30-е годы идиш был «основным языком во многих государственных учреждениях», существовало и судопроизводство на идише и еврейские часы по радио[738].

«С 1923 года начинается быстрый рост школ на идиш во всём Советском Союзе» (включая Великороссию и Москву). С 1923 началась (и продолжалась до 1930) «полоса систематической идишизации», даже принудительной, еврейских школ бывшей «черты»: ряд школ перевели на идиш, не считаясь с желаниями родителей. Если в 1923 в СССР было 495 школ на идише и они охватывали 70 тыс. еврейских детей, то в 1928 – уже 900 школ, и к 1930 в них училось 160 тыс. детей. (Это объяснялось ещё и тем, что украинцы и белорусы к этому времени получили полную культурную автономию и не хотели, чтобы еврейские дети вносили русификацию; еврейские же родители не хотели, чтобы дети учились по-украински и по-белорусски, а русских школ больше не было, – так им ничего и не оставалось, как учить на идише.) Кстати, в школах этих – не изучали еврейской истории, вместо неё был предмет: «классовая борьба у евреев»[739]. (Ровно так, как и в русских школах не изучали русской, да и никакой, истории, а только «обществоведение».) И вообще во все 20-е годы «шёл процесс постепенного вытеснения из программы советской еврейской школы даже тех немногих элементов собственно еврейского образования, которые присутствовали в ней». А к началу 30-х «достаточно автономно функционировавшая система управления советской еврейской школой была окончательно упразднена»[740].

С 1918 существовали независимые высшие еврейские школы – ЕНУ (Еврейский народный университет) в Москве (до 1922), и ПЕНУ в Петрограде, преобразованный в 1920 в Петроградский ИВЕЗ (Институт высших еврейских знаний, один из создателей, потом и ректор – Семён Лозинский) «насчитывающий ряд выдающихся учёных сил и дающий образование множеству еврейских студентов»; при поддержке «Джойнта» ИВЕЗ просуществовал до 1925. Создались еврейские отделения на педагогических факультетах Белорусского университета (с 1922) и 2-го МГУ (с 1926). Не упустим и Центральную еврейскую партшколу на идише – ЦЕПШ (с 1921). Еврейская система образования поддерживалась и особыми педтехникумами, и было свыше 40 техникумов индустриальных и сельскохозяйственных[741].

Еврейская культура продолжала существовать, и даже получила немалое содействие, – но на условиях советской власти. Глубина еврейской истории – была закрыта. Это происходило на фоне полного, с арестами учёных, разгрома русской исторической и философской наук.

Еврейскую культуру 1920-х годов вернее было бы уже назвать советской, «пролетарской» культурой на идише. А для такой еврейской культуры открывались за государственный счёт и газеты, театры. И вот сорок лет спустя «Книга о русском еврействе» даёт отнюдь не мрачную оценку еврейской культурной ситуации в СССР в раннесоветские годы. В Москве продолжало существовать (и до 40-х годов) отделение всемирного Еврейского Телеграфного Агентства (ЕТА) – единственное такое у советской нации, не входящее в ТАСС, – и посылало свои сообщения за границу (разумеется, при советской цензуре). Выходили и газеты на идише, главная из них – орган Евсекции московская «Дер Эмес», с 1920 по 1938. (По Диманштейну, в 1928 действовало 34 издательства на идише.)

Литература на идише поощрялась, но, разумеется, с направлением: оторвать от еврейского исторического прошлого, «до Октября» – это только мрачный пролог к эпохе счастья и расцвета; чернить всё религиозное и искать в советском еврее «нового человека». И всё-таки это оказалось настолько привлекательным для некоторых видных еврейских писателей, уехавших с революции за границу, что они стали возвращаться в СССР: в 1925 – поэт Давид Гофштейн (хотя «на нём всегда тяготело подозрение в «национализме»), Лейб Квитко («легко сжился с советской обстановкой и оказался очень плодовитым поэтом»), в 1926 – Перец Маркиш («легко отдаётся официальной тематике, откликаясь на требования партлинии»), в 1928 – Моисей Кульбак и Дер Нистор (Пинхос Каганович, отличился потом Романом «Семья Машбер» – «самое несоветское и внутренне самое свободное произведение еврейской прозы в Советском Союзе»), в 1929 – Давид Бергельсон, и «начал платить дань власть имущим»: «революция имеет право на жестокость»[742]. (Что и он, и Маркиш, и Квитко испытали на себе в 1952 году.)

«Буржуазная» культура на иврите была подавлена. Группа писателей во главе с Х. Н. Бяликом уехала в Палестину в 1921. Другая «группа писателей на иврит просуществовала до средины 30-х годов. Изредка произведения её членов появлялись» в заграничных журналах. «Некоторые из этих авторов вскоре подверглись аресту и исчезли бесследно, другим удалось вырваться из Советского Союза»[743].

Что же до русскоязычной еврейской культуры, то евсеки трактовали её «как порождение ассимиляторской политики властей в дореволюционной России». Среди писателей на идише во 2-й половине 20-х годов произошло размежевание между «пролетарскими» писателями и «попутчиками», как и во всей советской литературе. Наиболее крупные еврейские писатели ушли в русскоязычную советскую литературу[744]. (По своей объёмности она в этой книге не рассматривается.)

Процветал в Москве с 1921, на государственном содержании, Еврейский Камерный театр на идише, незаурядного художественного уровня; в середине 20-х годов он (с 1925 – Государственный Еврейский театр, ГОСЕТ) уже ездил с гастролями в Европу, тем невиданно вознося советский авторитет в глазах мирового еврейства. Разумеется, и тут – высмеивание дореволюционного уклада и религиозного быта еврейского местечка. В этом театре ярко выдвинулся актёр Михоэлс и с 1928 стал во главе[745].

Более сложная история была у другого театра – «Габима», на иврите, возникшего ещё до Октября. Поначалу поддержанный Луначарским, Горьким, Станиславским, он был преследуем Евсекцией как «сионистское гнездо», потребовалось разрешение от Ленина существовать ему. «Габима» стал государственным театром. Он оставался «единственным островком иврита в Советском Союзе, однако ясно было, что будущего у театра нет»[746]. (И прежний российский театральный критик А. Кутель критиковал «Габиму» за уход от еврейского быта и специфического еврейского духа[747].) В 1926 труппа поехала на заграничные гастроли и уже не вернулась, однако скоро и распалась[748].

Напротив, Государственный Еврейский театр на идише «вызвал настоящий бум еврейского театрального искусства в СССР. В начале 30-х годов в стране работало 19 профессиональных театров на идиш… Существовал еврейский театральный техникум при ГОСЕТе в Москве, студии еврейского драматического искусства в Киеве и Минске»[749]. Еще была в Москве в 20-е годы еврейская театр-студия «фрайкунет».

Тут уместно вспомнить и театральную, уже посмертную, судьбу злонесчастного «еврейского Гоголя» Семёна Юшкевича. В 1926 была издана его книга «Эпизоды», «высмеивающая поведение еврейских буржуа в период революции». В 1927 Юшкевич умер, а в 1928 советская цензура запретила написанную по мотивам его книги пьесу «Симка – Заячье Сердце». Пьеса антибуржуазная, чего ж ещё желать? – но «всё действие происходит в среде евреев», высмеивание «глупости, трусости, жадности», – и была запрещена цензурой из «опасения юдофобских настроений»[750].

Тем временем – в каком же состоянии находились в СССР организации сионистов? Они были коренным образом неприемлемы для коммунистической власти, обвинены в «сотрудничестве с Антантой», с «мировым империализмом», – но именно из-за их международного признания приходилось обращаться с ними сдержанно. С 1920 года была им объявлена Евсекцией «гражданская война на еврейской улице». Притеснения сионизма усугублялись и запретами против иврита. Однако «анти-сионистский нажим был и не повсеместен и не достаточно суров» – то есть «длительное тюремное заключение и ссылка были сравнительно редки». Весной 1920 правых сионистов припугнули краткими арестами, но на 1 Мая амнистировали. «Половинчатость политики Кремля» сказалась и в переговорах (февраль 1921) с представителем Всемирной Сионистской Организации, Чичерин не ответил огульным отказом на их ходатайства, у советской власти «ещё не было готовности окончательно заклеймить сионизм» вослед своей же Евсекции. Тем более с началом НЭПа «общее ослабление административного нажима дало некоторую передышку и сионистским группам»[751]. (Интересно, что Дзержинский писал в 1923: «Программа сионистов нам не опасна, скорее наоборот, считаю её полезной»; и в 1924: «мы принципиально могли быть друзьями сионистов»[752]. – В Москве продержалось от 1920 до 1924 Центральное сионистское бюро (в марте 1924 члены его арестованы, и лишь многими ходатайствами в стране и за рубежом ссылка в Среднюю Азию была им заменена высылкой за границу[753]. Уже «к 1923 в Советском Союзе оставались лишь две разрешённые сионистские организации»: Поалей-Цион и «легальная» часть молодёжной организации Гехалуц, с целью земледельческой колонизации Палестины, в подготовке к тому – через колхозную практику ещё в СССР; в 1924—1926 они издавали журнал[754]. Даже левое крыло сионистско-социалистической партии Цеирей-Цион («Молодёжь Сиона») принимало относительно большевиков всё более резкий тон, весной 1924 их аресты, хотя тоже кратковременные, приняли массовый характер, а вслед за тем они ушли в подполье – и подполье это было окончательно рассеяно лишь в конце 20-х годов.

Атмосферу этого подполья может дать нам след Цеирей-Цион, со значительной юношеской организацией (Киев, Одесса). У них «в ходу был лозунг: «Еврейская кровь не должна быть смазочным маслом на колёсах революции». А по отношению к советской власти «была взята позиция формального признания советовластия, но в то же время прокламировалась борьба с диктатурой компартий». Основной стержень агитационной работы был направлен против Евсекции. «В частности, особенно резко агитировали против проводившегося переселения из местечек на землю (в Крым)», видя в том нарушение «национальной обособленности». Из этих молодых сионистов иные получили политизоляторы. С начала 1926 партия ослабла и распалась[755].

В сентябре-октябре 1924 прошла волна арестов среди сионистов. Часть их судили, закрыто, с наказаниями от 3 до 10 лет в лагерях. А в 1925 сионистские делегаты получили заверения и от ВЦИКа (Смидович), и от Совнаркома (Рыков), и от самого ГПУ (Менжинский и Дерибас), что те ничего не имеют против сионистов, «поскольку они не возбуждают еврейского населения против советской власти»[756].

В 1924 Д. Пасманик предлагал: «Сионисты, ортодоксы и национальные евреи должны были бы быть в первых рядах борющихся с советской властью и большевистским миросозерцанием»[757]. Но – не состоялось ни такого союза, ни такого первого ряда.

Во второй половине 20-х годов преследования сионистов возобновились, резко сократилась замена приговоров на высылку из СССР. «В 1928 власти распустили» до тех пор полулегальную Поалей-Цион, ликвидировали «легальный» Гехалуц и «закрыли принадлежавшие ему фермы. К этому же времени были окончательно разгромлены почти все подпольные сионистские организации». Возможность уехать «систематически уменьшалась» после 1926. Часть сионистов оставалась в заключении и ссылке[758].

Но как ни массово было вовлечение молодых городских евреев в коммунистическую и советскую культуру и деятельность, – не менее упорным было и сопротивление тому еврейства духовного, еврейства большей частью пожилого, и в бывшей черте оседлости. Скалой Евсекции партия врезалась и давила. «Нужно побывать в коренном еврейском городе, в каком-нибудь Минске или Витебске, чтобы увидеть, как всё, что было в еврействе достойного, уважаемого и заслуживающего уважения, отодвинуто книзу, задавлено нищетой, скорбью, безнадёжностью, и как выдвигаются в первые ряды и на первые места люди беспутные, легкомысленные, наглые»[759]. Большевицкая власть стала носителем «страшного опустошения, материального и морального… и в нашей, еврейской среде»[760]. – «Массы еврейских большевиков, с одной стороны, и еврейских нэпманов, с другой, являются достаточно грозным указанием на глубину культурного разложения еврейства. И если и в русском народе радикальное исцеление от большевизма ожидается от восстановления религиозно-нравственных начал национальной и государственной жизни, то и еврейская мысль должна работать в том же направлении»[761].

Она – и работала так. Но о степени интенсивности и успеха в том – показания расходятся. Близкий современник считает, что «еврейское общество оказалось либо совершенно без руля и без ветрил, либо в растерянности, и от растерянности – духовно отошло, отвернулось от происходящего», – в отличие от русского общества, где всё же было сопротивление, хотя «неумелое и неуспешное»[762]. «В конце 1920 – начале 1930-х гг. происходил массовый отход евреев от традиционного уклада жизни»[763]. – Позже того: еврейство России «за последние 20 лет [написано в 1933] отходило всё больше и больше от исторического своего прошлого… с умерщвлением еврейского духа, еврейской традиции»[764]. – Ещё через несколько лет, перед самой Второй Мировой войной: «С воцарением в России большевистской диктатуры борьба отцов и детей на еврейской улице приняла особенно ожесточённые формы»[765].

А озираясь спустя полвека, уже в Израиле, М. Агурский напоминал: несчастия, постигшие евреев в последствие революции, во многом вызваны отказом еврейской советской молодёжи от религии и национальной культуры, «исключительное влияние коммунистической идеологии»… «Массовое проникновение евреев во все области русской жизни» и в советское руководство в первые двадцать лет после революции оказалось для евреев неконструктивным и вредным[766].

И наконец, автор 90-х годов XX века: «Евреи были элитой революции и выигравшей стороной. Это – особая сторона русской интернационально-социальной революции. Помимо того, еврейство в ходе модернизации было политически большевизировано и социально советизировано: еврейская община как этническая, религиозная и национальная структура – бесследно исчезла»[767].

Еврейская молодёжь, ушедшая в большевизм, была в упоении от своей новой роли, от своего напора на жизнь. При этом иные даже с восторгом отрекались от своей национальности. Но этот переход в интернационализм и оголтелый атеизм – не был ассимиляцией в том старом смысле, какого долгие века боялось еврейство: ухода в культуру окружающего большинства. Уходили они туда же, куда и вся молодёжь, – создавать новый советский народ. – Лишь малая струя, подмеченная М. Агурским, – даже и принявшая православие, а вместе с тем и желающая сохранить «политические формы большевизма», как адвокат Я. Гурович, защитник митрополита Вениамина на его смертном процессе 1922 г.[768], – лишь эта струя стремилась раствориться именно в русской культуре и может быть названа ассимилянтской. – Еврейская энциклопедия сейчас пишет о сотрудниках-евреях «партийного и государственного аппарата, хозяйственных, научных и даже военных ведомств и учреждений», что «большинство не скрывали своего еврейского происхождения, но они и их семьи быстро переняли русскую культуру и язык, и их принадлежность к еврейству вскоре утратила всякое культурное содержание»[769]. Да, пострадала в этих людях культура, их воспитавшая, создавался «советский человек», но последующие десятилетия показали, что и сохранился, не уничтожен был в них остаток еврейского самоощущения.

Да и в самые 20-е годы, вот за 1924—1926, несмотря на весь разлив интернационализма, смешанных браков («между евреями и русскими или другими неевреями») было в среднем по стране всего лишь 6,3% (от числа евреев, вступающих в брак), в РСФСР – 16,8%, но в Белоруссии – 2,8%, на Украине – 4,5%[770](по другим данным, на один 1926 год, по стране в среднем 8,5%, в РСФСР – 21%, в Белоруссии – 3,2%, на Украине – 5%[771]). Ассимиляционное слияние – только начиналось.

И каково ж, в этих новых условиях, было положение иудейской религии? Враждебная всякой религии вообще, большевицкая власть поначалу, в годы самого разгульного удара по православной церкви, относилась сдержанно-терпимо к еврейской религиозной практике. «В марте 1922 газета «Дер Эмес» сообщала, что отдел агитации и пропаганды ЦК не будет оскорблять религиозные чувства… В 1920-х гг. эта терпимость не распространялась на православие, к которому власти относились как к одному из главных врагов советского строя»[772]. Впрочем, кампания по изъятию ценностей православной Церкви коснулась и синагог. Е. Ярославский писал в «Известиях» статью «Что можно взять в синагогах»: «Очень часто раввины говорят, что в синагогах нет никаких ценностей. Обыкновенно это действительно так… Стены обыкновенно голые. Но семисвечья бывают и серебряные. Их надо изъять обязательно». Да тремя неделями раньше «в еврейской молельне по Спасо-Глинищевскому… изъято 16 серебряных предметов», в соседней хоральной синагоге «57 серебряных предметов, 2 золотых». Ещё предполагал Ярославский: не установить ли прогрессивный налог на покупателей дорогих мест в синагогах. (Но эта мера, очевидно, не проводилась.)[773]

Однако «деятели Евсекции требовали от высшего руководства вести по отношению к иудаизму такую же политику, как и к христианству»[774]. Уже в 1921, в еврейский Новый год, Евсекция инсценировала «публичный суд над еврейской религией» в Киеве. «Книга о русском еврействе» описывает и его и другие «показательные суды» в 1921-22: над хедером в Витебске, над иешивой в Ростове, над самим Судным днём в Одессе. Их сознательно проводили на идише, Евсекция обеспечивала, чтобы иудаизм «судили» большевики-евреи.

Религиозные школы административно запретили, в декабре 1920 вышел циркуляр еврейского отдела Наркомпроса о ликвидации хедеров и иешив. «Однако в течение долгих лет хедера ещё продолжали вести подпольное существование»[775], «большое количество полулегальных хедеров и иешив». «Несмотря на запрет религиозного воспитания, в целом 1920-е гг. оказались наиболее либеральным периодом для религиозной еврейской жизни в СССР»[776].