The end

(чуть раньше, 21 час 26 минут)

– У тебя, наверное, миллион вопросов? – деликатно осведомился убийца, немного сильнее прижав ампулу. – Извини, что перешли так резко на «ты» – в общем-то, давно надо было это сделать. Надеюсь, тебя не коробит такая суровая фамильярность?

– О, совершенно нет. А вопросов у меня даже больше, – охотно подтвердил Калашников. – Но боюсь, на столь обширную беседу нам не хватит времени.

– Я тоже этого опасаюсь, – огорчился киллер. – Но что поделаешь – будем рассчитывать на то реальное количество минут, что нам отпустила сия благоприятная возможность.

Со стороны беседа напоминала чинное общение джентльменов в полумраке элитного лондонского клуба, в окружении кожаных диванов и чучел оленей на стенах. Вечер двух старых друзей, которые давно не виделись и при встрече крепко обнялись настолько крепко, что никак не могут разжать объятия. Разница заключалась лишь в том, что интеллигентный разговор велся в интерьере старой кухни с изрядно обветшавшей мебелью, а к шее одного из джентльменов была приставлена ампула с прозрачной жидкостью. Хватило бы и легкого, почти незаметного движения, чтобы капля из нее пролилась на поверхность кожи.

– Ты меня удивляешь своей предсказуемостью, – поморщился Калашников. – Для чего вся эта дешевая театральная постановка? Ты ведь мужик бывалый – разве не знаешь, что в детективах всегда так бывает – злодей болтает впустую с полчаса, вместе того чтобы сразу пристрелить жертву. А в этот момент и приходит долгожданная помощь.

– Ну кто же в наше время не читает детективов в мягкой обложке! – улыбнулся убийца. – Многим стыдно признаться, но они все равно это делают. Ты совершенно прав. И скажу даже больше – у меня просто руки чешутся вылить тебе за шиворот капельку эликсира, дабы полюбоваться, как ты превратишься в пепел. К несчастью, в этом вопросе я учел все мельчайшие детали. Во-первых, я тебя знаю слишком давно… Ты человек тщеславный.

Алексей смущенно потупился.

– Ладно-ладно, давай без лишней скромности, – продолжил киллер. – Тщеславный, и еще какой – один из сильнейших смертных грехов, кстати говоря. У меня не было сомнений, что ты захочешь взять меня тепленьким, чтобы передать в лапы Шефа словно торт, перевязанный ленточкой. Разве не так? Ну и, ко всему прочему, видишь эту маленькую видеокамеру? Точно такая же у подъезда установлена, изображение неважное, но можно все наблюдать – благодаря этому техническому новшеству я имел стопроцентную возможность убедиться, что ты приехал ко мне в гости совершенно один.

В верхнем углу стены автоматически включился черный динамик, женским голосом напомнивший о том, что обязательная радиопрограмма «Чтоб смерть медом не казалась» начнется через двадцать минут – без уважительных причин покидать квартиру на этот период времени запрещалось, двери блокировались. Однако оба джентльмена ни на секунду не расцепили объятий – они были чересчур увлечены разговором.

– Я бы сокрушенно развел руками, да не могу – слишком тесно стоим. Даже головой качать опасаюсь, – разочарованно сообщил Калашников. – Все так и есть. Видимо, не все дешевые детективы кончаются одинаково. Но с другой стороны – меня же искать начнут.

– Не страшно, – ухмыльнулся убийца. – Ты слишком быстро примчался. Так что я думаю, как минимум полчаса у нас есть. Да и где тебя будут искать? Не у меня же.

– Логично, – согласился Калашников. – Ну ладно, что тут поделаешь – не терять же зря время. Тогда скажи мне просто – зачем ты вообще со всем этим связался… А, доктор?

– А вот теперь ты сам говоришь банальности, – недовольно заметил профессор Склифосовский. – Разве ты сам не должен был об этом догадаться, взглянув на то, в каких условиях я существую? Ты думаешь, что кухня в пять метров – это моя мечта?

– Ты убивал потому, что у тебя маленькая кухня? – искренне поразился Калашников.

– Тьфу ты… Ну, конечно же, нет, – рассмеялся врач. – Но знаешь, это тоже сыграло роль. Я столько десятилетий резал людей, кромсал им ноги, руки, артерии – кровища до сих пор снится почти каждую ночь – я думал, что хоть на том свете мне за это воздастся. И что в результате? По сути, я сделал для человечества куда больше того же Менделеева, спас тысячи жизней – но почему-то квартира в элитном районе, с уборщицей и консьержкой, досталась ему! Знаешь, хорошо же быть тупым химиком! Это закономерно, что у каждого земного доктора иногда умирают пациенты, других лекарей ты в целом свете не найдешь – но никто всерьез не думает, что исключительно за это он попадет прямо в Ад!

Доктор вслепую потянулся в сторону свободной рукой, не отрывая взгляда от Калашникова. Нащупав на холодильнике стакан воды, он жадно отпил из него.

– Скажем так, я вообще не рассчитывал оказаться в городе, – продолжил Склифосовский. – Но, попав сюда, подумал – ладно, самое худшее уже случилось. Как бы не так! Худшее произошло, когда Главный Суд выдал мне квартирку в этих трущобах, в которой я должен провести сто тысяч лет только из-за того, что «был подвержен гордыне»! Да кто из врачей не подвержен гордыне, покажи мне хоть одного! Ясное дело, я был в бешенстве.

– Это действительно неприятно, здесь ты совершенно прав, – сочувственно вскинул брови Калашников. – Я бы даже покивал тебе в знак согласия. Но сам видишь – не могу.

– Неважно, я тебе верю, – отмахнулся доктор. – Целое столетие подряд, ночи напролет я, врач с мировым именем, ворочался на девичьей кроватке, скрипя зубами под гребаный хэви-метал и обдумывал месть. Сначала я воображал себе Главный Суд и Учреждение в качестве пациентов, вы все побывали у меня на операционном столе, каждому я по тысяче раз ампутировал руки и ноги без наркоза. Время шло, и постепенно мои мечты мутировали в нечто совершенно фантастическое. Я ярко представлял, как режу своим врагам горло, расстреливаю из снайперки, душу гарротой. В городе запрещена работа психотерапевтов, а между тем зря – похоже, потенциальных маньяков миллионы. Комедий нет, по ТВ одна кровища, триллеры да фильмы ужасов – как ни включишь, опять Ганнибал Лектер кого-то жрет. Да дело даже не в этом! За сто тысяч лет наказания и однотипного существования, как в фильме «День сурка», любой крышей поедет. Сначала во мне уживались красавица и чудовище, доктор Джекилл и мистер Хайд, но потом Хайд, как ему и полагается, стал превалировать. Я видел свое лицо в шкуре Джека Потрошителя, «сына Сэма», Андрея Чикатило. В конце концов я стал ими всеми.

– На этом моменте нужно рассмеяться демоническим смехом, – напомнил Калашников.

– Я воздержусь, – замялся Склифосовский. – Надеюсь, тебе теперь понятна моя логика? Надо ли думать, что когда ко мне обратились нужные люди, я встретил их предложение с восторгом! Ведь я даже мечтать о подобном не мог – чтобы реализацию моих ночных грез мне поднесли на блюдечке. И знаешь, скажу откровенно – я нашел себя в этом. Одного жаль – что все жертвы рассыпались в пепел, а не взрывались фонтаном кровавых брызг.

– Ты некоторых из них знал лично, верно? – полюбопытствовал Алексей.

– Конечно, – согласился доктор. – Гитлеру я проводил психологическую экспертизу, когда он поступил сюда, он же VIP-клиент. Франкенштейна тоже я осматривал в госпитале во время диспансеризации раз в десять лет, к Дракуле в магазин приезжал выбирать цветы для мамы – у него работали шикарные флористы. К ним всем нетрудно было подобраться. Можешь себе представить, как удивились Гитлер с Дракулой! А Франкенштейн, бедняга, и удивиться-то толком не успел. Я не знаю, почему заказали именно их. Это не мое дело.

– Если ты мне не скажешь, кем является заказчик, я сдохну от любопытства раньше, чем ты превратишь меня в пепел, – пообещал Калашников. – Кто этот человек вообще?

– Связной мне довольно мало про него говорил, – пожал плечами Склифосовский. – Я знаю лишь то, что это, кажется, духовное лицо, которое живет в Подмосковье под именем «отец Андрей». Должен тебе признаться – я им восхищаюсь. Мужик – голова. Придумать такую вещь, разработать эликсир, который сможет достать твоих врагов и в Аду, – уметь надо. Связной объяснял, что он общается с ним при помощи ночных спиритических сеансов – я не знаю, правда ли это. На меня, во всяком случае, он не выходил ни разу.

– Интересно, зачем «духовному лицу» из Подмосковья заказывать Гитлера? – ухмыльнулся Алексей. – Делать ему там, что ли, нечего?

– Я уже тебе сказал – сам понятия не имею, – с сожалением сказал доктор. – Но если я уж подрядился на роль киллера, то профессиональный убийца никогда не интересуется причинами, по которым заказчик выбрал ту или иную персону. Типа кодекс чести такой – я это в фильме «Леон» видел. Могу порадовать – тебя мне заказали тоже.

– Какая честь, – восхитился Калашников.

Доктор осушил стакан полностью, с неудовольствием заметив, что вода закончилась, а налить себе новой он не может. Это был знак, что трепаться пора заканчивать.

– Напротив – недальновидность, – констатировал он. – Заказчик недооценил тебя. Надо было испепелить твое благородие с самого начала, чтобы ввергнуть в хаос оперативную бригаду. Я сам собирался это сделать – даже тренировал себя, заново приучал к твоей личности, что ты мне чужой, ведь у нас были весьма хорошие отношения. Но я дисциплинированный человек, не могу что-то делать без приказа. Знаешь, было классно, когда первое время я приезжал на место своего же преступления и осматривал его с умным видом, глядя на ваши обалдевшие рожи. Очень тяжело было не рассмеяться.

– Мне одно непонятно… – задумался Калашников. – Если вы хотели прикончить Менделеева, чтобы он не раскрыл тайну эликсира раньше времени, то какого хрена ты сам позвонил мне на мобильный и проинформировал о его «особом» блокноте?

– Ох… Я так хотел, чтобы ты не напоминал мне об этом, – смутился Склифосовский. – Знаешь, это такой же мой прокол, как и то, что я забыл цветы в гримерке Монро. Я только потом сообразил – мать честная, получается, Менделеева зря грохнул, вот проклятый склероз что делает-то! Понадеялся – мало ли чего там взбалмошный старик наговорил, вдруг ты забудешь. Ладно, в конце концов, с каждым может случиться – я же все-таки человек в возрасте. Надеюсь, заказчик о моей ошибке ничего не узнает.

– Знаешь, я порылся у тебя в шкафу и обнаружил билет на гавайский поезд, – вкрадчиво перевел тему Калашников. – Чемоданы-то как – собрал уже?

– Уф-ф… Спасибо большое, а я все думал, куда задевал его? – с облегчением вздохнул доктор. – Да, поеду отдохну чуть-чуть – буквально сто лет не был в отпуске. Связной должен выплатить мне миллион золотом после устранения седьмой кандидатуры, поэтому надо спешить. Наша беседа закончена – на работу пора, еще масса дел. О… кстати, раз ты здесь – ты случайно не в курсе, что случилось с нашим связным? Он не берет трубку и вообще не выходит на связь – я помаленьку начинаю волноваться.

– Теперь моя очередь тебя порадовать, – улыбнулся Калашников. – Связной мертв.

– Неужели? – саркастически осклабился врач. – А я-то думал, в Аду только живые!

– Он совершил самоубийство с помощью эликсира прямо на таможне, когда мы попытались арестовать его, – флегматично продолжал Алексей, игнорируя подколку. – Можешь себе представить, какого труда нам стоило скрыть это от телевидения. Так что извини – золота тебе не получить. Да и, если уж откровенно, с самого начала никто за твою работу ничего платить не собирался. Тебя элементарно кинули, как мальчика.

Рука Склифосовского с зажатой в ней ампулой не дрогнула, но его лицо отразило сложнейшую гамму чувств – от ненависти до полнейшего умиротворения. Мгновенно набухшие вены на лбу, означавшие колебание, быстро разгладились. Раздались автоматические щелчки – заблокировались двери. Через секунду, многократно усиленные динамиками, комнату сотрясли первые аккорды Into The Storm группы Blind Guardian – пол завибрировал, словно бешеный, задрожали оконные стекла.

– Я полагаю, что ты мне врешь, – прокричал доктор в ухо Калашникову. – Но даже если вы и верно вышли на связного – это неважно. Я верю заказчику, как серьезному человеку.

– Дурак ты, профессор, – заорал в ответ Алексей. – Зуб даю – не заплатит он тебе.

– И хрен с ним, – вопил Склифосовский, еле расслышав сквозь музыку калашниковские слова. – Это мои проблемы, я сам с этим разберусь. Можешь не беспокоиться!

Он поудобнее перехватил скользкую ампулу большим и указательным пальцами.

– Мне пора идти на романтическое свидание с Лилит. Прощай, батенька.

– The end, – во весь голос, но почему-то по-английски подвел черту под разговором Калашников и, прикусив губу, изо всех сил выкрикнул фальцетом, перекрывая сатанинский грохот гитар Blind Guardian:

– Слушай, ну пора уже! Сколько тебя можно ждать?

С некоторым опозданием Склифосовский понял, что эти слова относятся не к нему.