Акт первый

Марат Меретуков

Это мы и, возможно, вы

Пьеса-фарс в 3-х актах

Действующие лица

ХУДОЖНИК, 40 лет, мрачноватый человек.

ЮРОК, 30 лет, инженер, друг и собутыльник Шульца, лысый.

ШУЛЬЦ, 30 лет, инженер, друг и собутыльник Юрка, рыжий.

ЧЕЛОВЕК В АНАБИОЗЕ, загадочная личность без возраста.

МАМЫНЯ, 25 лет, вор-филолог.

МАЛОКРОВНЫЙ, 37 лет, выходец из деревни и тюрьмы.

ПРЕЗИДЕНТ

ДЕПУТАТ

ТОЛСТЫЙ МИЛИЦИОНЕР

ОБЫКНОВЕННЫЙ МИЛИЦИОНЕР

СОСЕД, 50 лет, неработающий рабочий.

ПРИЕЗЖИЙ, 45 лет, националист с ограниченными возможностями.

ДАМА ПЕРВАЯ, брюнетка

ДАМА ВТОРАЯ, блондинка

ГОЛОС

Акт первый

Большая запущенная комната в московской квартире, слева диван, в центре стол, справа выход в прихожую. Над столом лампочка без абажура. В глубине зашторенное окно, справа и слева от него на стене портрет Президента и плакат, перед окном – мольберт. На плакате надпись:

Могло быть и хуже, ура! На диване лежит Человек в анабиозе, перед мольбертом лицом к залу стоит Художник..

ХУДОЖНИК. (Глядя на мольберт). Хотя бы повторить то, что сделали старые мастера...

Как все это трудно, почти невозможно... Говорят о новаторстве, поисках

непроторенных дорог, но все это фиговые листки, прикрывающие неумение

или бессилие. Техника рисунка утрачена, колорит пропал, на портретах

ноги из головы растут. С магистрали можно свернуть, но отходить от нее

нужно не дальше, чем это делал Врубель и, может быть, Дали. Душой и

умом я это понимаю, но изобразить не могу – руки дрожат. Почему

художники пьют как сапожники? За всех не отвечу, скажу про себя.

Нравится мне это дело – выпьешь и попадаешь туда, где нет погибших

родителей, ушедшей жены, критиков и собратьев по искусству. Какие

картины я пишу во сне, с какими людьми встречаюсь! А наяву мне ближе

всех вот этот человек на диване. Когда он появился – не помню, как зовут,

не знаю, но что-то в нем есть хорошее. Главное, что он почти не

разговаривает...

ЧЕЛОВЕК В АНАБИОЗЕ. Да здравствует революция! Шашки наголо! Сарынь на кичку!

ХУДОЖНИК. Славный человек, видно из образованных... Надо как-то день заполнить, а

как – не знаю. Дверь у меня всегда открыта – послал бы Бог гостей, все

равно каких, лишь бы не художников.

Грохот в прихожей, входят Шульц и Юрок.

ШУЛЬЦ (держась за голову). Сколько раз это корыто на меня падало, надо или

приспособить его для нужного дела, или на каску потратиться.

Художник, привет, зачем тебе корыто? Краски разводить?

ХУДОЖНИК. Корыто еще до меня висело... Здравствуйте, если не ошибаюсь, вы и вчера

приходили. Вы наяву или родом из сна?

ЮРОК. А какая тебе разница? Иной сон лучше иной жизни.

ХУДОЖНИК. Вы правы... Пойду на кухню, если это cон, то может быть из окна Венецию

увижу. (Уходит).

ЮРОК. Хорошо бы в корыте капусту заквасить, – сегодня опять денег на закуску не

хватило.

ШУЛЬЦ. От закуски голова еще хуже заболит, если уж очень есть захочется, посмотри на

этот плакат – сразу легче станет. Что у нас на часах? Уже десять? Мама

моя родная, давно пора выпить (Разливает). Ты о чем с кассиршей

ворковал?

ЮРОК. О судьбах человечества и таинстве превращения воды в лед. Не мешай

концентрированию силы моей воли и духа, сегодня водка не

кристалловская…(Пьет).

ШУЛЬЦ. Когда мы в институте учились, ты этих слов не употреблял. За тебя,

образованный ты наш (Пьет).

ЮРОК. Я давно хотел тебя спросить, чья это квартира? Я художника спрашивал, он

плечами пожимает.

ШУЛЬЦ. На этот вопрос боюсь отвечать – вдруг это сон и мы в один момент

окажемся на улице. Если ты не забыл, то мы целый год сюда

приходим в любое время дня и ночи – дверь всегда открыта. Я

подозреваю, что этот спящий на диване и есть ответственный

квартиросъемщик.

ЮРОК. Не может же он целый год спать.

ШУЛЬЦ. Может, если беспробудно. Кроме того, как человек образованный, ты должен

помнить, что целые народы не могли проснуться веками.

ЮРОК. Это ты в точку, какие сегодня светлые мысли в голову лезут – водки может не

хватить.

ЧЕЛОВЕК В АНАБИОЗЕ. Хай живе батька Чингиз-хан!

ШУЛЬЦ. Этот чревовещатель не очень-то похож на квартиросъемщика, скорее – на

пассивного террориста.

ЮРОК. А соседи как-то проявляются?

ШУЛЬЦ. Держат вооруженный нейтралитет, особенно после того, как я их всех обошел с

просьбой пожертвовать малую толику на строительство лепрозория

для умственно-отсталых.

ЮРОК. Звучит красиво. Ну и как отреагировали? Наверное, за себя перепугались?

ШУЛЬЦ. Люди развращены перестройкой – никому не верят. А вот я месяц назад соседу

на пятом этаже спички подарил.

ЮРОК. Помню, я тогда эти спички полдня искал, нечем свечку было зажечь.

ШУЛЬЦ. Кончай цепляться, крохобор, лучше наливай (Пьют). Помнишь гимн нашего

факультета? Давай вместо закуски споем (Поют: Зальмарсон убил

кота, а потом он съел котят и два литра водки!).

Грохот в прихожей, осторожно входят Мамыня и Малокровный, первый в тельняшке и сапогах

со шпорами, второй в ватнике. Оглядываются.

МАМЫНЯ. Люди, что за чудеса? Двери настежь и взять нечего... Кроме корыта.

ЮРОК. А мы коммуна – росток будущего. Материальных ценностей не имеем, зато дух

свободен и совесть чиста. А вы откуда такие красивые и какая от

вас может быть польза?

МАМЫНЯ. Второй день на воле, век бы ее такую не видать. В камере порядок, а здесь

беспредел – на каждом шагу документы проверяют. А проходные

дворы еще плохо знаем – устали бегать, особенно Малокровный –

растолстел на казенных харчах.

МАЛОКРОВНЫЙ. Они на машинах, гады!

МАМЫНЯ. А польза от нас может быть разнообразная, можем стричь, причесывать и

стирать грань между имущими и неимущими. Только мы сейчас не

при делах, вроде как туристы.

ШУЛЬЦ. Шпоры тебе зачем? Ты что по камере на лошади скакал?

МАМЫНЯ. Да нет, на бега забрели, у жокея сапоги выиграли, не пропадать же добру.

ШУЛЬЦ. Если вы порядочные люди, прошу представиться.

МАМЫНЯ. Я Мамыня, а он – Малокровный.

ШУЛЬЦ. Судя по выражению лица, он не очень-то похож на малокровного.

МАМЫНЯ. Происхождению кличек я собираюсь посвятить специальное исследование.

Но при следующей отсидке – пока мало материала...

ЮРОК. Предлагаю для восстановления сил принять по сто, мы люди широкие (Пьют).

МАМЫНЯ. За нами не пропадет – отработаем. У вас в доме во всех квартирах двери

открыты?

ЮРОК. Нет, только у нас, остальные воздвигли баррикады и предмостные укрепления.

МАМЫНЯ. Это хорошо – значит есть что прятать.

ЧЕЛОВЕК В АНАБИОЗЕ. Ни сна, ни отдыха измученной душе! Изыди, сатана!

МАМЫНЯ. Это еще кто такой?

ШУЛЬЦ. Вроде интеллигент, похоже ему все опротивело – не хочет просыпаться. Мы его

много раз будили, водку давали нюхать, не помогает.

МАМЫНЯ. А почему интеллигент?

ШУЛЬЦ. В туалет не ходит.

МАЛОКРОВНЫЙ. Кто хату держит? Харчи есть?

ШУЛЬЦ. Пошарь на кухне.

МАЛОКРОВНЫЙ. (Уходит, приплясывая и напевая:

Ворона где-то сыра кусочек отвернула

И на сухую гужевалась.

А рядом на допрос лису вели –

Она в натуре от конвоя оторвалась).

МАМЫНЯ. В очко кто-нибудь будет? Ставлю сапоги, шпоры древние, коллекционные.

ЮРОК. А почему твои шпоры разной длины?

МАМЫНЯ. Та, что короче – для пони. Ну, так что?

ЮРОК. Мы принципиально против азартных игр и внебрачных связей. И так денег нет.

Ты раньше в Москве бывал?

МАМЫНЯ. А как же! На филфаке в университете учился, для начала у декана украл жену,

потом втянулся – стал брать кошельки. Теперь я перевоспитался

– по мелочи не работаю.

ЮРОК. И за что тебя, бедалагу, от людей спрятали?

МАМЫНЯ. Я думаю – происки декана, не смог простить, а еще филолог. Впрочем, через

полгода тюряги власти убедились в чистоте моей души и

намерений. Да и очередь на отсидку большая – места

нужны.

ШУЛЬЦ. А твой дружок за что сидел?

МАМЫНЯ. Корову трактором задавил.

ЮРОК. За это, вроде, сейчас не сажают.

МАМЫНЯ. А он под глубоким наркозом за скотиной гонялся, полдеревни снес – люди,

включая пьяных, в лес убежали.

Входит Малокровный

МАЛОКРОВНЫЙ. Нашел на кухне человека и крупу. Человек спит, а крупа сырая.

Что делать будем?

МАМЫНЯ. Будем выпивать, если дадут, а крупой закусывать.

ШУЛЬЦ. Нальем, если позабавите.

МАМЫНЯ. У нас в камере по этой части Малокровный был.

МАЛОКРОВНЫЙ. Это можно. Сам я деревенский, с Вологодской земли, деревня у нас

какая-то дурная – ничего нормально не делалось. Вроде

люди, как люди, пьющие, конечно, но это везде. Уж больно

чудаков много. Вот, к примеру, Ванька Гаврюхин, пастух

наш, имел лоб такой толщины, что с быком спокойно

бодался. Бык потом на выпас выходить не хотел… Вообще-

то, Иван мужик был смирный – если на кого злился, то не

уродовал, а наоборот – брал любой предмет, к примеру,

скамью, и разбивал, обратите внимание, об свой лоб, только

щепки летели. Гневался, значит... Как-то раз мужикам стало

скучно – зима и вообще тоска, они и поспорили с Ванькой

на четверть самогона, что он набухшую дверь в избу лбом

не откроет, даже с разбега. А для верности, дураки, дверь

лопатой подперли – и зря. Он, Иван-то, дверь, конечно,

открыть не сумел, он ее пробил. А на улице стужа была...

ЮРОК. Придется наливать (Пьют). Как же тепло и светло на душе сегодня! Кто-нибудь

из вас пишет стихи? А зря – весна на дворе… Шульц, у тебя

внутри ничего поэтического не ворохнулось?

ШУЛЬЦ. В душе нет, а вот в желудке ворохнулось воспоминание о супе из потрошков в

«Арагви».

ЮРОК. (Обращаясь к Шульцу). Как ты был инженером, так и остался… А вот сидельцы,

несмотря на условия, тяжелые для творчества, не чужды

искусству. Вспомни, как часто встречаются объявления о

выступлении камерных оркестров.

ЧЕЛОВЕК В АНАБИОЗЕ. Офелия, о нимфа, обними меня по слепой десятипальцевой

системе!

МАЛОКРОВНЫЙ. Как это?

ЮРОК. Он прорицает как пьяный Нострадамус. Расшифровать невозможно.

МАЛОКРОВНЫЙ. А это еще кого ты обозначил?

ЮРОК. Дедушку Гегеля и Фейербаха.

МАЛОКРОВНЫЙ. У нас в деревне отродясь таких фамилий не было, да и в камере не

припомню.

ЮРОК. Этих в деревне и в тюрьме не бывает, за них сидят другие.

МАЛОКРОВНЫЙ. Хотите, я еще расскажу про мужика, который зубами пули ловил?

ШУЛЬЦ. Нет, не хотим – водка кончилась, а бесплатно, как я понимаю, ты не

выступаешь.

МАМЫНЯ. А вы этого полужмурика шмонали?

ЮРОК. Ты это брось, мы здесь все на доверии.

МАМЫНЯ. Я к тому – может он подсадной и всех сдаст...

ШУЛЬЦ. Его сюда давно подбросили, с тех пор никуда не выходил, никого не сдал, да

и сдавать некого и нечего, кроме пустых бутылок. Человек

он смирный, пить и есть не просит, только орет иногда. Я бы

на его месте орал все время.

МАМЫНЯ. Может быть, пора его опять кому-нибудь перебросить, у меня после отсидки

нервы ни к черту.

ЮРОК. А что, это идея, Шульц, волоки корыто, будем человеку разнообразить жизнь.

ШУЛЬЦ. Предлагаю восьмой этаж, квартира справа, там люди отзывчивые, мне уже два

раза деньги давали, правда просили больше не заходить.

ЮРОК. А мы к ним и не зайдем, подкинем сироту и нажмем на звонок. Кстати, где эти

деньги, которые тебе аж два раза давали?

ШУЛЬЦ. Мне ваши придирки оскорбительны, а еще в друзья набивается! (Уходит).

МАМЫНЯ. Я бы все-таки устроил ему прощальный шмон.

ЮРОК. Нет уж, милый, в каком виде получили, в таком и возвратим.

Входит Шульц, волоча на веревке корыто.

ШУЛЬЦ. Вот и средство доставки. Веревку для себя держал, но для такого дела не жалко.

Грузите болезного, хуже ему уже не будет.

Усаживают Человека в анабиозе в корыто.

ЮРОК. Командую отправление. Курс: восьмой этаж, лифт не работает, но мы в

тельняшках. Вперед без страха и сомнений! (Уходят, Человек в

анабиозе поет:

Там, где пехота не пройдет

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползет –

Там пролетит стальная птица!).

Входит Художник.

ХУДОЖНИК. Опять поспать не удалось... Шумно, но все равно одиноко. Все смешалось –

быль и небыль. Может быть, это и есть жизнь… На улицу не хожу –

не хочу расстраиваться. Какие там попадаются лица, добрые и

прекрасные. Так бы подошел и обнял от души, да нельзя, не

поймут, засмеют или оскорбят. А не подойдешь – раз, и человека

уже нет – свернул за угол или пропал вдали. Вот и получается, что я его больше никогда не увижу, а он меня. Мы как бы умираем друг

для друга, не успев родиться. Вот так и проходят мимо несбывшиеся друзья и подруги. Раньше таких людей я мог создавать на полотне, ведь с теми, кого изображаешь, можно поговорить и поспорить. Сейчас я только слушаю голоса персонажей, сделанных не рукой, а воображением. Вот очередное наваждение: передо мной зал, в нем сидят люди, смотрят на меня и молчат. Может быть, они чего-то ждут или хотят от меня? Но у меня ничего нет. (Обращаясь к залу). А у вас?

Занавес