Ничего особенного

Только через неделю я собрался с духом и позвонил.

– Привет, – сказал я. – это я.

– Привет.

– Что делаешь?

– Ничего особенного.

– Может, я зайду?

– Я занята.

– Но ты же сказала, что ничего особенного не делаешь.

– Да, но я как раз собираюсь кое‑чем заняться.

– Чем?

– Это тебя не касается.

– Ясно.

Повисла неловкая пауза.

– Может я зайду попозже?

– Нет, я же сказала, что занята.

– И мне нельзя спросить – чем?

– Слушай, у меня еще куча работы. Как ты думаешь, мне хочется завалить экзамен?

– А после экзамена? Мы же еще не обо всем договорились.

– Не будь занудой. Мы знаем, куда едем. Все, что можно, уже решено. Всего не предусмотришь. Начнем договариваться еще о чем‑нибудь – только все угробим.

Если учесть, что слово “договорились” я использовал как эвфемизм секса, ее ответ был очень плохим знаком.

– Я сыта по горло договорами. – Этими словами она забивала кол. – Мы решили, что будем делать, а остальное выяснится на месте. Не пытайся заглянуть себе в задницу. Или ты собираешься договариваться на всю жизнь?

Я не знал, что сказать. Вот так, думал я про себя. Тебя послали еще до того, как ты попал в Индию.

– Слушай, мне некогда, – сказала она.

– ОК.

– Пока.

Клик.

– Пока.

Она повесила трубку, даже не услышав моего “пока”

* * *

До отъезда оставалось три дня. Мы больше не виделись и не разговаривали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:

ЧТО ДЕЛАЮТ РЮКЗАЧНИКИ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ?

Книга.

Назавтра мы отправились в Ред‑Форт[5]; он оказался огромным и жутко скучным. Мужик у входа продавал мягкие шляпы с полями, взгромоздив их высокой кипой себе на голову – такая реклама. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы почувствовать, как на моей собственной голове можно обжигать кирпичи. Мне срочно понадобилась шляпа.

– Привет, друг. Ты покупай шляпу?

– Сколько?

– Дешево.

– Сколько?

– Сколько дашь.

– Сколько я дам?

– Твоя цена.

– Сколько они обычно стоят?

– Твоя цена, друг. Любая цена – хорошая цена.

– Хм... пятьдесят рупий?

Это было меньше двух фунтов, и казалось вполне подходящим, но не успел я закрыть рот, как он нахлобучил мне на голову одну из своих шляп и застыл в ожидании. Кажется я сказал больше, чем нужно, но переигрывать было поздно, поэтому я протянул деньги.

Лиз, словно ничего не слышала, спросила, сколько я заплатил, и рассмеялась мне в лицо. Я сказал, что мне плевать, и подумал, что совсем немного отдал за такую клевую шляпу.

– В этих шляпах ходят все европейцы, ты что, не видел? С таким же успехом можно таскать на себе плакат “Турист”...

Я огляделся по сторонам. Из ворот форта выползали вслед за экскурсоводом человек тридцать европейцев среднего возраста. На половине из них красовались мои же шляпы.

– Где же твоя экскурсия, Дэйв? Иди догоняй своих приятелей.

– Знаешь что, Лиз – здесь не показ мод. Мне так удобно и хорошо. Не хочешь быть похожей на туристов, хочешь получить солнечный удар – твои проблемы.

– Я непременно куплю себе шляпу. Но только не у первого встречного прохиндея и не там, где толпятся туристы. Я предпочитаю поменьше бросаться в глаза.

– Классная идея. Наденешь шляпу, и никто тебя не узнает. Что дальше? Будешь мазаться гуталином?

– Расист.

Я уже сто раз пожалел, что связался с этой дурацкой шляпой, но теперь ничего не поделаешь – придется все время таскать ее на голове, иначе она решит, что я сдался.

Интересно, сколько платили другие туристы?

* * *

Джереми предупредил, что рикша до форта и обратно должен стоить не больше десяти рупий в каждую сторону (примерно тридцать пенсов). Однако на все наши попытки назвать эту цену ответом был дружный смех. Лиз просила водителей сказать, сколько хотят они – результатом становилось еще большее веселье, и дело оба раза закончилось двадцатиминутным спектаклем. То Лиз, то водитель попеременно и через равные промежутки времени оскорбленно удалялись прочь, при этом всякий раз, когда наступала очередь Лиз, мне приходилось проявлять солидарность и тащиться за ней.

В конце концов, она доторговалась до пятнадцати рупий туда и двадцати обратно, оба раза считая это серьезной моральной победой. Скрючившись на сиденье за спиной у сопящего вонючего мужика, я сообразил, что она ждет благодарности за проделанную работу.

– Лиз, ты молодец.

– Спасибо.

– Ты сберегла нам целых 15 пенсов. Почти по 8 пенсов на каждого.

– Ты ведешь себя, как избалованный европеец. Не забывай, мы в Индии.

– И что?

– Здесь нужно торговаться. Это стиль жизни.

– Фигня. Сунь им сразу на два пенни больше – и не надо будет торчать на солнцепеке и визжать как психованная мемсаибиха[6]...

– Дело не в деньгах, и ты это прекрасно понимаешь.

– А в чем?

– Неужели до тебя не доходит, что здесь только идиоты соглашаютя на первую цену. Люди будут смеяться тебе в спину.

– Ну и что? Кого это колышет?

– А если европейцы будут переплачивать за все вдвойне, они испортят себе репутацию. Это подает плохой пример. Мы выглядим избалованнее и богаче, чем мы есть на самом деле.

– Но мы действительно богаты. Рупии – мусор. Можно заплатить вдвойне, и даже не почувствовать.

– Не в этом дело. Мы подрываем их экономику.

– Ага. Я понял. Как с теми нищими. Я думал, ты воспитываешь в себе жесткость и скупердяйство, а ты, оказывается, заботишься о местной экономике.

– Мне осточертел твой вселенский сарказм, Дэйв. Я не воспитываю в себе ни жесткость, ни скупердяйство. Но я не позволю этим людям держать меня за идиотку.

– Когда ты готова удавиться за двадцать пенсов, они тебя держат за очень умную.

– Ох, отъебись.

* * *

Мы остановились на перекрестке, и двое детей‑нищих принялись стучать в борта тележки, и тянуть внутрь сложенные ладошки. Лиз стала рыться в сумке, очевидно демонстрируя, что она отнюдь не скупердяйка. Мы с детьми с интересом наблюдали, как она колдует над кошельком, в котором красуется пачка банкнот в полдюйма толщиной. Глаза детей благоговейно округлились.

– У меня нет мелочи. – сказала Лиз.

Водитель, не двигаясь с места, нажал на газ. Лиз судорожно копалась в банкнотах, пытаясь найти бумажку помельче.

– Дай им что‑нибудь.

– Я думал...

– НЕ НАЧИНАЙ ОПЯТЬ, – злобно вскрикнула она. Ее запал был явно подорван пререканиями с рикшей. И отсутствием шляпы на голове.

Водитель обернулся и прорычал детям что‑то на хинди. Те, чувствуя близость денег, не обратили на него внимания.

Пока я рылся в карманах, водитель продолжал орать на детей. Наконец я сунул монету в руку ребенку, но в это время тележка начала двигаться, и меня отбросило назад. Рука ударилась о борт, и монета упала на землю.

Обернувшись, я смотрел, как дети стоят на коленях посреди улицы, а машины, гудя и грохоча, проезжают в нескольких сантиметрах от их голов. С уже приличного расстояния я видел, как к поискам присоединился еще один нищий, и как началась драка, когда мальчик подобрал, наконец, с земли монету.

* * *

Когда мы вернулись в отель, Джереми сидел на веранде и читал книгу.

– Ну как? – спросил он.

– Нормально, – ответил я.

– Сколько вы заплатили за рикшу? – спросил он.

Лиз встряла до того, как я успел открыть рот.

– Пятнадцать.

– И двадцать обратно, – сказал я.

– Неплохо, – сказал Джереми, – немного тренировки, и все будет в порядке.

– Что ты читаешь? – спросила Лиз.

– Гиту, – сказал он, показывая нам обложку “Бхагавад‑Гиты”.

– О! – сказала Лиз.

– Хорошая книжка? – спросил я.

Он покровительственно на меня посмотрел.

– “Хорошая книжка”? Эй, дружок, это Гита. Ты о Библии тоже спрашиваешь хорошая она или плохая? – Он пальцами нарисовал в воздухе кавычки.

– Не знаю. Я ее ни разу не читал. Говорят, там интересные приколы.

Он повернулся к Лиз, демонстративно адресуя свои комментарии ей, а не мне.

– Это Книга. Она объясняет все, что нужно знать об Индии. Как вы вообще сюда попали, если не читали Гиту?.

– А я думал, что Книга – это “Одинокая планета”. Неужели “Бхагавад‑Гита” лучше. Там что, цены точнее?

Они меня проигнорировали.

– Дашь, когда дочитаешь? – спросила Лиз.

Он усмехнулся.

– “Бхагавад‑Гиту” невозможно дочитать. Я перечитывал ее уже столько раз, что сбился со счета. На. – Он закрыл книгу и бросил ей. Лиз никогда не была хорошим вратарем, но умудрилась поймать книжку и посмотрела на дарителя несколько смущенно. Тот благодушно улыбнулся. – От меня, – сказал он. – Пусть это будет тебе первый подарок. В Индии. – Он положил руки за голову, откинулся на спинку и уставился в потолок. – Можешь, если тебя это смущает, подарить мне какую‑нибудь из своих книжек.

В результате в обмен на свою жеваную шестидесятистраничную “Бхагавад‑Гиту” он получил новеньких, ни разу не читанных “Оскара и Люсинду”[7].

* * *

– Теперь мы знаем, что делать, – сказала Лиз.

– Что? – переспросил Джереми.

– Мы решили изменить план. Здесь внизу слишком жарко, и скоро начнется муссон, так что мы поедем в горы. Мы подумали, что самое лучшее остановиться в Симле.

– В Симле?

– Как тебе эта идея?

– Лиз, ты должна делать то, что подсказывает чувство. Я не могу говорить, что хорошо, а что плохо.

– Я не понимаю. Что плохого в Симле?

– Иди туда, куда ведет тебя чувство, Лиз. Для этого ты здесь. Здесь нет плохого и хорошего.

– Я не это имела в виду. Я просто...

– Просто иди. Ищи успокоения.

– А ты не хочешь... пойти с нами?

НЕТ! Нет – только не это! Только не Джереми. Я этого не вынесу.

– Я бы с радостью, – сказал он.

Нееееет.

– Но я не могу.

– Почему? – спросила Лиз, – Я думала, ты можешь идти туда, куда ведет тебя чувство.

– Если бы. Но я не могу. Я застрял здесь, и жду, когда придут деньги.

– Ждешь, когда придут деньги? – переспросил я.

– Ага. Мои все кончились.

– Откуда же они должны придти? – спросил я.

– Из дома.

– Как? От кого?

– От родителей.

Я не мог удержаться от смеха. Вот это жизнь, думал я. Как только сыночек оказался на мели, мамочка с папочкой тут же шлют денежки.

– Я не понимаю, – сказал он, – что тут смешного.

– Ничего.

– Над чем же ты смеешься?

– Ни над чем. Разве я смеюсь? Разве это смех?

– Ты смеешься. И я хочу знать, над чем ты смеешься.

– Просто так... знаешь...

– Нет, не знаю.

– Просто – ну это же смешно, когда родители шлют деньги.

– Почему?

– Просто смешно. – Я улыбался как можно язвительнее. Теперь он был в моей шкуре. – Я просто думал, что ты немного старше.

Он встал, уронив на пол “Оскара и Люсинду”.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего.

Ситуация напрягалась; мы молчали и не сводили друг с друга глаз.

– Прости. – сказал я. – Я не должен был смеяться. Я хочу сказать – я сам заработал деньги на путешествие, но это не дает мне права относиться к тебе свысока. Хотя, тут нет ничего удивительного. Я просто не должен был смеяться. Как только ты открыл рот, я должен был сразу понять, что ты маменькин сынок. Прости. Я не должен был смеяться.

Вот теперь он озверел окончательно.

– Я не маменькин сынок.

– Нет? Прости. Неудачное слово.

– И я сам заработал деньги на путешествие. Так уж вышло, что родители выслали мне еще.

– Да. Точно. Я не прав.

– И я не маменькин сынок.

– Прости. Больное место.

Он дрожал от ярости.

– Такие как ты... такие... у тебя... у тебя просто... навязчивая классовая идея... которая... которые по‑настоящему... это такое ребячество, это так по‑английски. Ебаный ты англичанин, меня от тебя тошнит. Ты, узколобый идиот, что ты обо мне знаешь? Вали отсюда, ничтожество.

– Ты прав. Давай узнаем друг друга получше. Например – в какую школу ты ходил?

– А ты что, не из частной школы?

– Может и из частной, но я не маменькин сынок.

– Я НЕ... еб твою мать... – Если бы он не был таким слизняком, он бы меня ударил. Я почти видел, как эта мысль проскочила у него в голове. Но он только похватал ртом воздух, поднял книгу и поплелся к дверям. В дверях он обернулся и проорал:

– Чтоб ты... Чтоб ты... получил малярию.