Старые маршруты

Я предпринимал попытки в течение нескольких дней, но ничего не получалось. Тогда вернулся в библиотеку Сан‑Диего и нашел требуемую картинку в английском путеводителе.

Памятник Святым мученикам в Оксфорде находится там, где Брод‑стрит пересекается с Сент‑Джайлс‑стрит. Путеводитель сообщил мне, почему он там находится, ведь мама всегда опускала страшные подробности. Мученики – три епископа англиканской церкви, были сожжены заживо во время кровавого правления королевы Марии Тюдор.

Сожжены… ужасно.

Как люди могли делать что‑либо подобное?

Картинка отбросила меня назад – в прямом смысле слова. Она достаточно подробно напомнила мне о том месте. Чудовищное воспоминание, в самом деле. На секунду я вновь оказался там с мамой, ожидая отца, как вдруг с Брод‑стрит появилась машина. Она неслась слишком быстро и меньше, чем в десяти футах от нас, врезалась в такси. Гудки, осколки стекла, визг шин и скрежет металла, складывающийся в гармошку пластик. Шум.

У меня еще долго звенело в ушах, пока мы возвращались домой в Лечлэйд.

Все время.

Но я совершенно не помнил ту нашу квартиру. Наверное, я должен был ее запомнить, но даже комнату свою представить в ней не мог.

В Оскфорде шел дождь, было холодно, пешеходы все были с зонтами или шли, завернутые в яркие желтые плащи, словно черепахи.

Я пересек улицу и прошел вперед, влился в поток людей, и он меня понес. Я промок и замерз, но меня это мало волновало. Там, где жил Сэм, было 92 градуса по Фаренгейту, так что мне не стоило сетовать на прохладу. Во всяком случае, какое‑то время. Когда вымок и промерз окончательно, я выбрал место для прыжка у книжного магазина Блэксвелла на Брод‑стрит, но на всякий случай прошел еще несколько кварталов вперед.

Таково было мое новое правило. Не появляйся там, откуда прыгнул. Никогда не знаешь, кто может там поджидать. Я завернул за первый попавшийся угол кирпичного дома с маленьким продуктовым магазинчиком – и прыгнул.

В последнее время, прыгая за покупками, я кое‑чему научился. Когда прыгаешь, заворачивая за угол, и кто‑то тебя при этом видит, все нормально. Если люди смотрят сзади, они просто думают, что ты продолжаешь идти за углом. А когда видят, как ты появляешься, им кажется, что ты просто оступился.

Люди ведь постоянно исчезают из поля зрения, уходя через двери, пропадают за углом, уезжают в метро, и мы тут же мысленно заполняем опустевшее пространство. Мы знаем, что тело все еще здесь, просто оно невидимо: по другую сторону двери, в уезжающем поезде, за углом.

Но Кемп и его шайка разбирались в таких вещах.

Мне хотелось немного отогреться у Сэма. Мое новое жилище было темным и сырым – как Оксфорд в дождливый день, – но у Сэма, на семь часовых поясов дальше по Гринвичу, было жарко, светло и сухо. За полчаса на солнце я обсох и согрелся.

Я назвал свое укрытие Норой, не такой, как у хоббитов, а скорее похожей на убежище барсука, загнанного собаками и закопавшегося в землю.

Было удобно, сыровато и прохладно: в таких местах вы обычно подумываете о шлепанцах и свитере, или даже махровом халате – чтобы не простудиться. Помещение подсвечивалось по углам маленькими лампочками слабого накала. У меня были светильники и поярче, также низкого напряжения, рядом с кроватью и у письменного стола. Я включал их только по необходимости, а фонарики горели постоянно – окон ведь не было, и ни один солнечный луч не проникал в Нору. Меньше всего мне хотелось шарить в потемках в поисках выключателя, когда я просыпался по ночам. Да и желания прыгать в кромешную темноту не было никакого.

Все освещение работало от батарей, стоявших на полке внизу шахты. Днем, когда солнечный свет достигал входа в шахту и согревал камни вокруг, свежий ветер вдувал сюда воздух сквозь завалы в туннеле, создавая что‑то вроде сквозняка. Тогда я включал дизельный генератор, чтобы перезарядить батареи, поскольку вонючие выхлопы улетали наружу, просачиваясь сквозь щели и трещины.

Нужно было делать это раз в неделю – я с ними малость перестарался.

Я свистнул батареи.

Я свистнул генератор.

Я спер к тому же и фонарики.

Да, черт побери, я начал воровать.

Страшно даже представить, что сказала бы мама.

Порох, который я пустил на взрыв в шахте, – это были еще цветочки. Но у меня было оправдание – они никогда бы мне его не продали; к тому же я быстренько бы оказался на мели. Одни батареи стоили всех моих сбережений.

Они попали ко мне из магазина в Сан‑Диего, снабжающего моряков. В том месте в небе низко проносятся реактивные самолеты, так низко, что можно, кажется, сосчитать все заклепки на их брюхе, распрямившись после того, как они пролетят. Не знаю, на кого я был похож. Может, немного грязноват, вороват с виду, но на одном из этажей служащий ходил за мной по пятам, пока я сверялся со своим перечнем на бумажке. Батареи, жидкость для глубокой разрядки, провода, автоматическое зарядное устройство и генератор.

У них все это было, я ничего не брал с полок, но и старался не задерживаться перед теми предметами, на которые смотрел. Я задал пару вопросов о самосворачивающемся кливерном парусе, а затем купил маленький якорь для своей лодки.

Лодку в Оахаке я решил не бросать. Всегда оставалась возможность прихватить с собой корпус судна, убрав мачту, весла и шверт. Поэтому лодка хранилась в Норе, перевернутая, – все ее принадлежности разложены вокруг, а спасательные жилеты – на ней. Так моя лодка оказалась на причале в пещере без входа и выхода, в кромешной пустыне.

В том магазине был на кассе монитор, – штуковина, разделенная на четыре части, глядя на которую можно было видеть дверь, запасный выход и прилавок, где находилась морская техника. Непохоже, чтобы они следили за батарейками или чем‑то еще из моего списка.

Таскать батареи было тяжело. Той ночью я взял двенадцать, а когда перенес последнюю, прихватил и увесистую полку плюс остальное барахло из своего списка.

Конечно, я надел перчатки.

Мебель достал из «Икеи». Кровать, письменный стол, книжные полки. Это легко. И собирать их было несложно. Но вот подвесить…

Дурацкая пещера.

«Хоум депот» «пожертвовал» для меня цемент и уровень, ведро для раствора, а также все то, что было необходимо, чтобы выровнять пол. Там‑то как раз было множество камер, но все они оказались заблокированы из‑за скученности, царившей в магазине. Когда мне удавалось пробраться под одним из стеллажей, я мог прыгать незамеченным, даже в рабочие часы.

Батареи весили немало, но и цемент тоже весьма тяжел. Я едва мог сдвинуть восьмидесятифунтовые мешки, а вот прыгать получалось нормально.

Когда моя работа была закончена, получилось непритязательно, – сделано все было грубо, наспех, хотя и ровно. Кровать‑матрас стояла ровно. Письменный стол – тоже. Даже книжные полки висели не криво. Обеденный стол тоже вроде не качался, но выглядел странно. За ним поместилось бы четверо, но я, естественно, взял лишь один стул.

Зачем мне, в самом деле, больше?

И все‑таки это давило на меня до тех пор, пока наконец ночью, я не прыгнул обратно в «Икею» и не дополнил набор.

Конечно, получилось не особенно красиво, зато я больше не вздрагивал, когда мой взгляд скользил по столу. Все эти стулья вполне могли пригодиться на случай, если мне когда‑нибудь захочется перенести сюда Сэма, Консуэло и Алехандру.

На то, чтобы вызволить Консуэло, у Сэма ушло пять дней. В результате его действий начальник пограничного контроля пал жертвой финансовой проверки. Он был не в состоянии объяснить существенное пополнение своего счета в те дни, когда он потребовал ареста Консуэло.

– Один из его подчиненных нажаловался, – объяснял мне Сэм. – Не знаю уж, что его больше разозлило, то, что босс берет взятки, или то, что ни с кем не делится.

Мы встретились в Тексако на заправке, где когда‑то ждали «скорую». Я прыгнул туда за четыре часа до открытия и ждал в кустах, с книжкой.

Консуэло рассказала мне, что в отеле «Вилья бланка» появился новый посыльный, приезжий – то бишь мексиканец, но с севера, не из Оахаки, – который, уходя на обед, наблюдал за домом Алехандры, а в свободное время гулял по холмам над семейными владениями, держа наготове бинокль.

Алехандра нашла старого приятеля, одноклассника из Института иностранных языков, который хотел заняться чем‑нибудь новым и пожелал возглавить агентство вместо нее. А сама она получила работу на острове Саона в Доминиканской Республике, где переводила для англо‑ и франкоговорящих туристов, а заодно изучала карибский испанский, меняя произношение своих «эл» и «эр».

Консуэло поцокала языком в адрес бойфренда, который вернулся в Уатулько в статусе «просто друга». Близкие отношения себя исчерпали, чему я был очень рад, пока не узнал, что Алехандра встречается с кем‑то другим, из Доминиканы.

Се ля ви.

Они высадили меня в Эль‑Сентро и поехали домой. Я прыгнул обратно в Нору еще через час.

Где‑то в Оксфордшире есть поле у Темзы, или у холмов, а может, у исторических развалин, короче говоря, в нескольких милях от деревенской станции по Ридинг‑лайн, между Оксфордом и Лондоном. Там еще бык пасся со своими коровами, и все было мирно и спокойно, за исключением тех мгновений, когда я неожиданно возникал из воздуха. Но даже тогда он обычно лишь всхрапывал и отшатывался в сторону.

И почти всегда шел дождь.

По крайней мере при мне. Прокладывать себе путь между коровьими лепешками по мокрой траве, пробираясь к воротам, а затем шлепать по асфальту к станции было хорошей прогулкой, жаль только дождь не прекратился.

Частенько я появлялся из пелены моросящего дождя и прыгал прямо на станцию. Но закончилось все это неприятно.

Случилось так, что один из «этих» сел в поезд в 9:52, идущий с Паддингтонского вокзала, и вот, неким туманным утром, оказалось, что там меня уже поджидали.

От такого у кого хочешь крыша поедет.

Не то чтобы я вообще не прыгал в Лондон или Оксфорд, но если делал это, то всегда старайся поскорее смотаться с места прыжка.

Мне хотелось бежать.

Я мечтал расширить свои границы.

В Пхукете было проще. У меня сохранились яркие воспоминания: запахи, невероятные цвета океана, архитектура, на которую огромное влияние оказала Португалия. Я покупал чесночную колбасу, липкий рис, перемешанный с бананом и кокосовой стружкой, или красную фасоль, завернутую в банановые листья у торговцев, которые несли свои товары в ротанговых корзинах. Или сатэй, которым торговали из железных тележек, пристегнутых к мотороллерам.

Однако деньги у меня кончались.

Наверное, я мог бы заработать. Например переводами. Но я был просто ребенком, к тому же маленького роста. Вот если бы мне кто‑то с этим помог, как совсем недавно помогла Алехандра, – но где было взять такого человека?

Мне потребовалось какое‑то время, чтобы набраться смелости.

Моя первая попытка могла обернуться позорнейшим провалом, если бы не тот факт, что охранники не могли допустить и мысли, что я туда пробрался. Я увидел бронированную машину с охраной – один из парней сидел за рулем. Охранники оставили запертый автомобиль прямо напротив Сейфвея и направились внутрь со своими холщовыми сумками. Я обошел с другой стороны, заглянул в сильно тонированное окошко, прошел между двумя машинами и прыгнул.

Задняя часть машины была пуста. День только начинался.

Я забрал из Вол‑Марта велосипед и накачал шины. На следующий день повсюду следовал за бронемашиной, пока она разъезжала по району, посетив три продуктовых магазина, два ювелирных, а затем «Гортон Плаза Молл». Там они совершили несколько ходок туда и обратно.

Я приступил к делу во время следующей остановки на ATM при Хенрис Маркетплейс.

Близко подходить не понадобилось – днем раньше я хорошо рассмотрел машину изнутри.

Опыт перетаскивания мешков с цементом и батарей мне прекрасно пригодился. Я обчистил заднюю часть машины за пять минут, прыгая в Нору и обратно.

Мешки пришлось разрезать.

Триста тысяч долларов. Плюс‑минус двадцать тысяч.

Это была одна из крупнейших охранных фирм. Наверняка у них была страховка!

Мама бы не обрадовалась. Не говоря уже о папе.

Но их больше нет, так что чего уж тут?

Туристы вывезли меня из Оксфорда – сами и на своих автобусах. Туристические автобусы – странная штука. Они принадлежат компаниям, и туристы передвигаются на них, чтобы попасть из одного места в другое, но, по сути, это почти городской транспорт, который постоянно ездит полупустым.

Терпеть не могу выхлопные газы.

Я нашел класс карате в Найтсбридже, при крутом спортзале. Стоило это дорого, и мне пришлось подделать на справке подпись отца, зато там были весьма приличные раздевалка и душевая. Я внес сумму за год.

Сделал такой подарок самому себе на день рождения. Мне исполнилось тринадцать.

Я «принимал ванну» в Норе – обтирался губкой с холодной водой, но для настоящих банных процедур требовались дополнительные работы, возможно, газовый водонагреватель, и слив, чтобы мыльная вода могла утекать под камни, но мне претила сама идея. Я представил себе, как какой‑нибудь горный ручей, куда приходит на водопой горный козел, вспенивается и пузырится мыльными хлопьями. Поэтому, расположившись в маленькой пещерке, я пользовался туалетом‑ведерком с хвойным дезинфицирующим концентратом, а когда возникала необходимость, поздней ночью выливал его в один из биотуалетов парка, в зоне для пикников.

Действовать приходилось с оглядкой. Разумеется, рядом с залом карате я не прыгал. Много ездил на метро, прыгая на разные станции, перед прыжком всегда старался выбрать точку, куда еще не перемещался. А также выбирал места, которые не попадали в поле зрения камер наблюдения, – где стояли телефонные кабинки или отбрасывали тень доски с информацией.

Возвращаясь обратно в Нору, я просто прыгал из движущегося поезда, куда бы он ни ехал. Выбирал наименее людный вагон и прыгал, когда никто на меня не смотрел, или переходя в следующий и оказавшись в шумном тамбуре между скрежещущими дверьми.

Иметь занятия, которые требовалось регулярно посещать, было здорово. Это означало, что у меня теперь есть расписание, какой‑то распорядок дня, – от всего этого я уже успел отвыкнуть.

Естественно, мне понадобились часы.

Причем такие, которые показывают разные часовые зоны, одновременно в двух разных местах. Я поставил их на американское тихоокеанское время, минус семь, и лондонское, по Гринвичу. Нажимаешь кнопочку, и высвечивается время в Пхукете, а Гринвич – плюс семь.

Свой завтрак, хлопья, я чаще всего ел в Норе. Для этих целей приобрел маленький двенадцативольтовый холодильник и хранил там молоко. Я вставал в восемь утра, а в четыре начиналось карате для подростков. Выяснилось, что я – не самый младший, но точно самый низкорослый в группе.

Что ж, пришлось стараться компенсировать этот недостаток.

– Суровый малыш, – сказал обо мне как‑то старший инструктор, сенсей Петел младшему инструктору Мартину, который с нами занимался. Я был весь в синяках, но не сдавался, нанося удары ногами и руками.

– Что‑то он не в порядке! – говорил Мартин, широко улыбаясь. Он‑то знал, что я услышу. Просто дразнился. – Эй! Поменьше блокируй головой, слышишь!

После занятия я сдавал вещи в прачечную (за фунт), куда относил одежду, кимоно и постельное белье примерно раз неделю.

Обедал чем попало, обычно в Лондоне, безо всяких прыжков. Конечно, там был уже вечер, но если хочется какой‑то конкретной еды, и ты не можешь найти ее в Лондоне, значит, плохо ищешь. За исключением мексиканской, пожалуй. Я ел блюда индийской и китайской кухни, а иногда просто немного рыбы с картошкой.

Недалеко от спортзала находилась библиотека, где я просиживал над своими учебниками. Я все еще занимался точными науками по французским книжкам и математикой – по испанским, так что женщины, работавшие в библиотеке, неизменно говорили «бонжур, мон ами» или «комо эста». Библиотекарши слегка удивились, когда поняли, что не такой уж я иностранец, но зато всегда приходили на помощь, если я застревал с математикой или химией.

Они заверяли меня, что работники библиотеки вообще живут лишь для того, чтобы отвечать на вопросы. А я приятно отличался от детей, которые хотели знать, «где хранятся рефераты», или тех, что приходили, чтобы целоваться между стеллажами, а то и покурить травку в туалете.

Ужин мог быть где угодно. Утром в Пхукете, в Сан‑Диего. Но не в Лондоне – там уже было за полночь.

Иногда я со своей лодкой прыгал в бухту на двадцать миль к востоку от Ла Крусеситы и нырял за своим ужином, лобстером или рыбой, а потом готовил его на берегу, с лаймом и перцем.

Затем – обратно в Нору, помыться – и снова в путь, забрать вещи из прачечной, и так по кругу.

Через полгода сенсей Петел разрешил мне посещать вечерние занятия для взрослых. Они протестировали меня на никкью, коричневый пояс низшего разряда, и я, хоть и с большим трудом, выдержал экзамен.

Мне не слишком нравились правила, ката. Я не видел в них смысла, поэтому и заниматься стал вполсилы.

– Что ж, – произнес сенсей Петел, когда услышал, что я об этом думаю, – придурковат ты, что ли, малость, а? – Усадил меня на пол и велел: – Смотри.

Он показал первые два шага Хайян Шодан, нижний блок и средний удар при наступлении. Чуть замедлил движения между блоками и нанес удар.

– Вот как надо! А теперь подойди сюда и нападай. Внешний удар.

Я поднялся и исполнил свой лучший прием. Он выставил нижний блок, нейтрализовав его сбоку, и костяшки его руки проехались по моему носу, так что я упал, потеряв равновесие. Даже не смог уследить за его движением, но ведь он сделал шаг! На долю секунды я даже задумался, не прыгнул ли он.

– Как ты думаешь, каким образом я этому научился? Как я это освоил? Это не по наитию пришло. Теперь смотри. – Он продемонстрировал полную ката, но на сей раз с другой интенсивностью и ритмом. Блок – удар, блок – блок – удар. Его движения выглядели как будто и не быстрыми, но плавно превращались из одного в другое.

– Хочешь лучше боксировать – разберись со своими ката, ладно? – Он постучал мне по лбу. – Немного воображения. Ты думаешь, ты тут один как перст. Но это не верно. Ты окружен врагами. Действуй соответственно.

Во, блин!

Раз в несколько месяцев я звонил Сэму из телефона‑автомата. Я говорил по‑испански и просил к телефону Карлотту или Розу, или использовал еще пяток разных имен. Если он говорил: «Вы ошиблись номером», – и вешал трубку, мы встречались на следующий день по дороге из Тексако, на подъеме, откуда открывался вид на много километров вокруг. Если же его ответ был: «У нас таких нет», – приходилось откладывать встречу: это означало, что на следующий день он занят или ему кажется, что это небезопасно.

Но на этот раз все было нормально, они с Консуэло сидели на складных стульях, а я расположился на заборе, и мы все вместе ели вкусный карри и говорили по‑испански.

– Алехандра возвращается домой, – рассказывала Консуэло. – Она просила передать тебе, что скучает по чупулине. – Консуэло коротко улыбнулась, но вообще‑то было видно, что она расстроена.

– А тот посыльный из «Вилья бланка» все еще там?

– О да. Угощает в барах мою родню, позволял Родриго брать его машину, чтобы вечерами ездить к девочкам.

– Придурок! Неужели ему никто не сказал?! – Мне захотелось пойти и наподдать Родриго. Это больно укололо меня. Я думал, Родриго мой друг.

Сэм передернул плечами.

– Что ему должны были сказать? То, что знает Родриго, Матео мог узнать у кого угодно. Если кто‑нибудь запретит Родриго разговаривать с Матео, у Родриго появится секрет. Забей. Это ненадолго. Мать Родриго возмутилась – у него ведь нет прав – и сказала, что велит кузену Пако арестовать его, если он не будет слушаться.

– Он никогда никого не слушает, – сказал я. – А что с Алехандрой? Я волнуюсь.

Консуэло вздохнула.

– Скучает по семье. И со своим парнем рассталась, с доминиканцем…

– Я бы мог…

– Что? – спросил Сэм. – Мог бы появиться и дать им повод ее донимать?

Я спрыгнул с забора и пнул камень. Он перелетел через ограду и брякнулся в колючих зарослях. Большой палец на ноге задергано, было очень больно, но я постарался не хромать, возвращаясь обратно к забору.

– Верно. А с вами что? Вы думаете, так безопасно? – Я махнул рукой в сторону холмов и пустоши.

Шоссе находилось в семи милях к югу от нас, и грязная дорога, взбегающая к вершине холма, была вся как на ладони – пустая прямая линия, которая не сгибалась до самого подножия горной гряды.

Сэм вздрогнул.

– Настолько, насколько это возможно при отсутствии контакта.

Консуэло погрозила мне пальцем:

– Ты не ягуар, чтобы жить отшельником. Это вредно. – Она протянула руку и ковырнула дырку на моих джинсах. – Даже койоты держатся стаей, разве нет?

Уговорили! Пойду повою на луну. Или полазаю по мусорным бакам.

Сэм постучат вилкой по пластиковому контейнеру из‑под карри.

– Это явно не из помойки. Откуда же?

– А? Ах да, из кафе «Нац», Ист‑Энд. – Увидев недоуменное выражение его лица, я пояснил: – Лондон.

– Ага. – Его рот на мгновение открылся, но он молчал. Наконец проговорил: – Недурно. Совсем даже недурно. – Он ткнул пальцем мне в грудь. – А ты поздоровел. Тренируешься?

– Занимаюсь карате. В… м‑м‑м, наверное, я не должен говорить, где именно.

– Правильно. Не нужно, если ты туда регулярно ходишь. А доходы? У тебя достаточно денег?

Я отвернулся.

– Не волнуйтесь. Мне беспокоиться не приходится. На ночь молюсь, мою за ушами и чищу зубы, папочка.

Все неприятности из‑за зубов! Я больше не хотел бы делать никаких рентгенов, если, конечно, этого можно избежать.

– Я даже уроки учу. По точным наукам уже почти усвоил курс средней школы, подбираюсь к тригонометрии.

– И что это значит, еще четыре класса осталось?

Я фыркнул.

– Да какая разница!

Пытался делать вид, что мне все равно, но было приятно, что кому‑то небезразличен. Очень приятно.

И это заставляло меня тревожиться за них.

Я подождал тридцать минут после того, как они уехали, всматриваясь в пространство за хвостом пыли, который оставляла машина, прежде чем прыгнул в Нору.

Я прыгнул на «Эмбенкмент стейшн» в извилистой подземке, и не на наземную платформу, а вниз, за толпой туристов, и кто‑то начал кричать.

Слышались окрики:

– Давай! Пошевеливайся! Поживей! – Две девушки‑туристки впереди держали руки над головой, тряся камерами, и одна из них плакала. Из‑за их плеч я увидел, как кто‑то бежит по платформе, держа в руках странной формы оружие, которое показалось мне знакомым.

Этот «кто‑то» выстрелил, эхо метнулось по замкнутому пространству, и неожиданно две туристки упали прямо на меня. Я слышал, как из их легких вышел воздух. Они перестали кричать, но бились в конвульсиях, а я почувствовал запах озона. В меня не попало, и хотя они упали у самого выхода из моего закутка, необходимое пространство еще оставалось, и я смог прыгнуть.

– Подождите! – крикнул я. Не знаю, кому я кричал и зачем, но мой голос отразился эхом по всему Пустырю. Я тут же прыгнул на платформу «Чаринг кросс» и зашел в поезд, идущий, в северном направлении, в сторону Темзы и «Эмбенкмент стейшн».

Никто не стрелял, никто не кричал, но глаза мои еще были расширены от той картины, что осталась в памяти.

Прошло всего три минуты, когда поезд подъехал к той станции, но стрелявший исчез. На платформе орудовала линейная бригада полиции. Они подняли девушек и усадили на лавку. Спутанная проволока все еще валялась там, среди осколков голубой плитки, так что я предположил, что нападавшие втиснулись обратно в закуток и сумели там укрыться. Я не стал выходить из поезда и успел заметить из окна, как несколько полицейских в туннеле размахивали фонариками и что‑то искали.

Я сошел на «Ватерлоо» и пересел на Юбилейную линию, чтобы добраться к «Грин‑парку», затем сел на ветку Пикадилли до «Найтсбриджа». Я даже не опоздал на занятие, хотя казалось, что это невозможно.

В следующий раз «они» подобрались поближе.

Станции «Элефант» и «Касл тьюб». На сей раз охотившийся был куда осторожнее. Он шел за мной и не нападал, пока мы поднимались по эскалатору на улицу, а выстрелил лишь поднявшись по ступенькам, но перед выстрелом я услышал, как клацнуло что‑то металлическое, а потому мгновенно наклонился вперед и обернулся. Шнур пролетел над головой и попал в перила надо мной, а сам я уже стоял в пустыне, когда к стрелявшему подоспел напарник.

Ну что же.

Это явно не совпадение. Они отслеживали станции подземки.

Я прыгнул обратно в Лондон, на другую сторону Темзы, на станцию «Южный Кенсингтон». Она находилась на расстоянии всего одной остановки от «Найтсбриджа», но я не стал садиться на поезд. Слонялся среди платформ – на этой станции три разные линии – следя за каждым проходящим. Народу было много, но после того, как я простоял на платформе «Пикадилли», встретив три поезда, все лица смешались.

Я поднялся по лестнице на восточную платформу, затем по Кромвель‑роуд совершил небольшую прогулку до музея Естественной истории. Там я провел час, ходя туда‑сюда между китами и динозаврами, рассматривая каждого, кто подходил близко. Все лица незнакомые. Наконец, я прошел вверх по Бромптон авеню до «Найтсбриджа», забрал свое выстиранное белье, купил еды, и прыгнул в городской автобус, идущий на запад.

Фалафель была свежая, хрустящая, теплая и лежала в моем желудке мертвым грузом. Сколько же было охотников? За какими станциями они наблюдали? Собирались ли они выжить меня из Лондона, как уже выкурили из Сан‑Диего и Уатулько?

Какого черта им нужно?

Где‑то за Илинг Коммон, когда автобус опустел, я прыгнул обратно в Нору.

Я высветлил волосы. Купил двустороннюю куртку и три шапки. Очки без диоптрий в темной оправе. Все еще пользовался метро, но очень‑очень осторожно. Никогда не прыгал на станцию. Никогда не исчезал со станции. Каждый божий день старался выбирать новую точку назначения, и она никогда не оказывалась рядом с местом, откуда я собирался уехать в тот день.

Я совсем прекратил прыгать в кинотеатры, не платя.

Сдал свою иккю, экзамен на коричневый пояс. Сенсей Петел сказал, что мои ката уже не столь ужасны, как раньше. Я двинул сенсея Мартина между ребер внешним ударом во время экзамена по борьбе.

И еще у меня появился друг.

СЕМЬ