Глава 41. Взрослая ошибка. 18 страница

Почему так вышло? В чем ошибка отца? Детям нужно с самого детства определить круг дозволенного, как когда-то самому Люциусу. Тогда выйдет толк. Будет уважение, почтение, страх… Хотя… Люциус пытался держать Драко в строгости и повиновении. Вот только наказания не приводили к послушанию. Непостижимо, но он не видел в сыне страха, не видел раболепия, почтения. Люциус воспитывал сына по своему образу и подобию, теми же методами, какими воспитывали его, но не видел результатов. В чем-то Люциус даже заткнул за пояс Эдвина. Порой, наказывая Драко, он понимал, что к нему в детстве относились не столь сурово, но, как отец, страстно желал почувствовать отклик, ответ. Ему иногда хотелось встряхнуть сына за плечи, накричать на него — лишь бы увидеть хоть что-то в серых глазах. Однако он помнил, что сам больше всего боялся тихого голоса Эдвина, поэтому не позволял порыву возобладать над разумом — высказывал недовольство тихо и холодно. И… ничего. Хотя нет, одну привычку Драко приобрел. Он стал говорить еле слышно лет с шести. Первое время Люциус воспринимал это как проявление почтения и покорности и лишь спустя несколько лет осознал, что таким образом сын просто старается не выдать то, что на душе. Фраза из детства, которую первой слышит юный отпрыск, достигая осознанного возраста: «ты — Малфой, ты должен уметь сдерживать свои эмоции», наглядно воплощалась в жизнь. Драко не радовался при Люциусе, не шумел, не плакал. Хотя Люциус вообще не видел сына плачущим, ну разве что в далеком детстве. Ребенок отдалялся от отца, загораживаясь тихой речью и исполнительностью. Да, он не перечил. Но это не радовало. Это, наоборот, пугало. Люциус никогда не признался бы вслух, но он терялся, не зная, что делать с мальчиком. Теплых отношений он не мог представить. Для него сын и отец всегда стояли на недостижимых друг для друга ступенях. Лишь подчинение и уважение — так воспитывали Люциуса, ну почему же с его сыном это не получалось? Заклятие? Люциус так надеялся, что с течением времени оно исчезнет, растворится, и Драко станет обычным мальчишкой, который будет бояться наказаний и беспрекословно слушаться отца. Смешно, но Люциус Малфой так и не понял, что дело здесь не только в заклятии.

В его семье все было наперекосяк. Конечно же, никто этого не видел: что-то в Малфоев вдалбливается с детства. В частности — блестящие манеры. Его жена и сын являлись предметом зависти многих знакомых. Знали бы они, скольких усилий требовала эта безупречность.

Люциус чуть улыбнулся даме напротив. Как летит время. А ведь он помнил жену Гойла совсем девчонкой. А вот у нее уже сын — ровесник Драко. Да и сама она давно перестала походить на миленькую девчушку.

Люциус посмотрел на дорогие часы. Что было в его жизни? Была ли у него жизнь? Невероятно, но он не видел Фриду двенадцать лет. Двенадцать долгих лет. Четыре тысячи триста восемьдесят дней. Без нее. А ведь когда-то он думал, что не сможет прожить и часа. Время показало, что сможет. Сможет и час, и неделю, и год, и жизнь. Монотонную, однообразную и никчемную, но все-таки жизнь. Он сам себе ее выбрал в день, когда вошел в библиотеку собственного поместья и услышал имя будущей невесты. А ведь стоило один раз сказать: «Нет». Одно короткое слово могло изменить всю его жизнь.

Люциус обернулся на вновь входящих гостей. Сердце вздрогнуло и понеслось вскачь. Алан Форсби. Человек, которого Люциус ненавидел так сильно, что от этого становилось трудно дышать. Алан Форсби. Милый мужчина средних лет. С открытой улыбкой и вечно хорошим настроением. Ему все симпатизировали, Люциус был бы и сам рад отнестись к нему иначе, но ничего не мог с собой поделать. Этот мужчина мог прикоснуться к ней. Все эти чертовы двенадцать лет. В то время как сам Люциус вынужден был жить лишь воспоминаниями. Судьба обладает скверным чувством юмора. Люциус встречался с мистером Форсби почти каждый месяц по делам, или на охоте, или… да Мерлин знает, где они только не пересекались. И за все эти годы Люциус ни разу не видел его жену. Он прекрасно понимал, что Фрида избегает встреч. Причем весьма успешно. В молодости он отчаянно боялся совместных мероприятий, потому что не был уверен, что сможет сдержать себя. Но шло время, его душа, наверное, зачерствела, или же ее просто не стало — он уже не так остро реагировал на появления Алана. Да, ненавидел, да, перехватывало дыхание, но ведь общался, и ничего.

— Люциус! — Алан широко улыбнулся, протягивая руку. Люциус выдавил улыбку, пожал крепкую руку.

— А где Фрида? — вопрос Алин заставил замереть.

Вот сейчас выяснится, что ее здесь нет, и можно будет наконец-то расслабиться. И понять, что еще один год прожит зря, и…

— Блез ее куда-то утащила. Они не виделись с девочкой больше года.

Сердце стукнуло в горле, и захотелось немедленно рвануть прочь из этого шумного зала. Распахивать одну дверь за другой, пока за одной из них не окажется она. И тогда…

— Это нечестно — так надолго увозить ее от нас.

— Алин, милая, ты же знаешь, как упряма сестра Фреда. Она ведь работает. Я уже устал разговаривать на эту тему. Она «облегчает страдания несчастным», как сама говорит. Ты же ее знаешь. Я сам вижусь с ней гораздо реже, чем хотелось бы.

Голоса, голоса, лица, лица… Люциус все никак не мог собраться с мыслями и подготовиться к встрече... Нужно как-то…

— Всем добрый день. Алин!

Знакомый запах и знакомое тепло коснулись его души. И это он говорил, что души нет? Что же тогда так сладко заныло в груди. Невероятно, но она не заметила его. Она быстро скользнула мимо Алана в объятия именинницы.

Люциус же смотрел во все глаза. Смотрел… смотрел, впитывая и запоминая каждую черточку. Чтобы хватило еще на двенадцать лет. И в то же время понимал, что ему не хватит и на двенадцать минут. Та же гибкость, та же стремительность. Словно годы не коснулись ее. Разве что волосы чуть короче, да голос... Что-то стало с ее голосом.

Он смотрел в ее спину и понимал, что вот-вот она обернется. Уйти? Повести себя, как мальчишка? Этот нелепый шаг казался самым верным. Только не здесь. Не на глазах у этой толпы. Вот только ноги словно приросли к дорогому паркету.

— Фрида, посмотри, кто здесь. Вы, наверное, тоже давно не виделись.

При этих словах Фрида обернулась. Ну вот и все. Вот теперь можно взять и умереть. Потому что самое прекрасное в жизни он уже увидел.

Ее глаза на миг расширились, и щеки чуть порозовели. Едва заметно, но только не для Люциуса, который перестал видеть окружающий мир. Его мир сейчас смотрел прямо в душу глазами цвета Надежды. Фрида протянула руку, а на левой щечке появилась ямочка. Такая знакомая и почти позабытая.

— Добрый день, Люциус.

Мужчина склонился к ее руке. По этикету руки женщины полагалось касаться лишь дыханием. Но этикет составлялся для выражения учтивости, холодной вежливости и демонстрации безупречных манер. Этикет — забава для снобов. Люциус быстро коснулся холодной руки губами. Ладошка в его руке дернулась, и он тут же ее выпустил.

— Фрида, — надо же, голос прозвучал чертовски ровно, — сколько лет. Алан, твоя супруга еще прекрасней, чем была в школьные годы.

Взгляд серых глаз быстро скользнул по Алану Форсби. Тот широко улыбнулся и обнял жену за плечи. Даже что-то ответил. Только Люциус уже не слышал. Зачем понадобилось придумывать круцио, когда есть более изощренные пытки?

Миссис Форсби сидела напротив Люциуса и чуть левее. Шея затекла от отчаянных попыток не смотреть в ту сторону или же смотреть незаметно. Мерлин! Он уже и забыл, как она выглядит. Оказалось, тот образ, который он хранил все эти годы, не имел черт. Память хранила их где-то в глубине души, а сам Люциус, оказывается, не помнил деталей. Лишь образ. И вот сейчас его горячей волной окатывало узнавание. То, как она поправляла волосы или поводила плечами в ответ на вопрос соседки по столу. То, как она морщила носик, когда смеялась. И эта ямочка на щеке…

Вот так в жизни бывает. А ведь он надеялся, что это безумие отступит, пройдет стороной, и он сможет заставить сердце стучать ровно. Но Памяти было плевать на его надежды, и сердцу было плевать. Оно то подскакивало, когда она внезапно поворачивалась в его сторону, то резко останавливалось, когда он слышал давно позабытые нотки в ее голосе.

Напряженный взгляд Фреда и открытая улыбка ее мужа. Все смешалось в этом доме.

Обед закончился, гости разбились на группки, негромко переговариваясь и не забывая периодически отдавать дань уважения имениннице. Воспоминания, какие-то истории. Люциус наконец дослушал размышления Нотта о политике в отношении Египта на почве совместного исследования каких-то там заклятий и, торопливо извинившись, покинул зал. Она ушла чуть раньше. Тихо и незаметно. Словно растворилась. Люциус с детства знал этот дом. Родители Фреда позволяли детишкам резвиться в самом доме, а не только на территории поместья. Люциусу больше всего нравилась оружейная комната, но Фрида всегда любила маленькую гостиную в западном крыле. Люциус быстро направился к той комнате. Он понимал, что ведет себя нелепо. Им не семнадцать. Это другой мир, другая жизнь, но его сердце отсчитывало шаги в западное крыло замка, и Люциус ничего не мог с этим поделать. Он резко распахнул дверь и застыл на пороге.

Значит, не ошибся. Фрида, вздрогнув, обернулась на звук.

— Люциус?

Мгновение замерло и растянулось до бесконечности. Остановились часы, исчезли звуки. Лишь две пары глаз и два колотящихся сердца. Двенадцать лет. Двенадцать долгих лет. Но в эту минуту казалось, будто их не было. Люциус неотрывно разглядывал ее. Узнавание накрывало с головой. Она не изменилась. Совершенно. Кто-то бы сказал — повзрослела, расцвела или, наоборот, утратила прелесть юности. Люциус не видел изменений. Он видел ее. И чувствовал себя так же, как и двенадцать лет назад. У него так же замирало сердце, и он так же не знал, что сказать.

Зачем он пришел? Что он мог сказать этой женщине, которую так и не смог заменить в своем сердце никем другим?

Фрида чуть повела плечом и неуверенно улыбнулась.

— Мерлин. Я… смешно. Я ведь знала, что увижу тебя. Вот только все оказалось не так, как я думала.

— А как? — Люциус, не отрывая от нее взгляда, словно боясь, что она исчезнет, переместился к окну и присел на подоконник. Фрида осталась стоять у камина. На его вопрос она рассмеялась. Смех оказался совсем не таким, каким он его помнил. Что-то из него исчезло.

— Знаешь, — Фрида посмотрела в окно поверх его плеча, — я миллион раз за эти годы собиралась написать тебе.

Она замолчала. После паузы Люциус спросил:

— Отчего же не написала?

— Потому что всегда появлялось очередное сообщение в прессе. Смерти… смерти…

Люциус дернулся что-то сказать, но она взмахом руки его становила.

— Твое имя не звучало, но… Ведь я видела все это изнутри. Алан, Фред, ты… Я… ненавидела то, что ты делаешь. Мерлин, как я ненавидела вас всех, когда приходила в клинику и видела людей, пострадавших от этого.

Ее негромкий голос проникал в самое сердце. Голос совести, голос, который молчал двенадцать лет. Люциус зажмурился, вслушиваясь в обличительные фразы. Она была права. И он это знал.

— Сколько бессмысленных смертей, сколько сломанных жизней. Все смешалось. Я так надеялась, что что-то случится, и все изменится. А потом это случилось. Помнишь? Летом. Этого вашего Лорда не стало. Но что это изменило? Теперь обезумело Министерство в попытках поймать, раскрыть, растоптать. Ты помнишь Сириуса Блэка?

Люциус на миг открыл глаза и отрывисто кивнул.

— Ведь он был невиновен. Он не мог быть виновен. Я знала этих людей. Они были... настоящими, понимаешь? А их просто сломали и уничтожили. И в день, когда они все погибли, мир праздновал. Это… это…

Фрида закрыла лицо руками, отвернувшись к стене. Люциус смотрел на до боли знакомую фигурку и понимал, что это и есть расплата. А он все время ждал, какую же форму примет плата за его жизнь. Вот она. Не в пренебрежении сына и отдалении жены, нет. В ненависти самого дорогого человека.

— Прости, — негромко произнес он и направился к двери.

Он не мог здесь оставаться. Не мог слышать слово «ненавижу» из ее уст. Жизнь не повернуть вспять. Им никогда не будет по семнадцать. И ничем невозможно перечеркнуть ошибки, совершенные за эти годы.

— Постой же, — в ее голосе послышались отчаянные нотки.

Люциус замер и обернулся.

— Не уходи, — не глядя на него, произнесла Фрида. — Я… я должна была это сказать. Но я не хочу, чтобы ты уходил. Я…

Люциус приблизился.

— Ты сказала, что ненавидишь. Я… я не могу это слышать. Я не хочу этого знать. Эти годы я… не знаю, верил, наверное, — он усмехнулся. — А вот сегодня верить стало не во что, и…

— Я ненавижу то, что ты делал. Но если бы я сказала, что ненавижу тебя, я бы соврала. Я ненавижу себя за то, что прощаю. За то, что каждый день стараюсь вернуть к жизни людей не ради них самих. Вернее, не только ради них. Но ради тебя. Ради Фреда. Я день за днем искупаю… потому что я так же виновата. Я…

— Фрида, не смей себя винить. Ты самый удивительный человек, который...

— Нет, я могла что-то сделать тогда... В самом начале. Но я предпочла просто сбежать и сделать вид, что ничего не происходит.

Она прижала ладонь к губам, отворачиваясь. Люциус осторожно сжал ее подрагивающие плечи.

— Мерлин, что же мы с собой сделали?

Она промолчала. Мужчина сделал шаг вперед и осторожно коснулся губами ее волос. Запах из прошлого, когда все было светло и легко. Люциус зажмурился, стараясь унестись туда, но мерное тиканье часов на камине возвращало в реальность.

— Что было бы в том письме? — глухо проговорил он.

Фрида негромко заговорила, теребя браслет часов:

— Думаю, там были бы одни вопросы. Чем ты живешь? О чем думаешь? С кем проводишь время? Такие маленькие бытовые мелочи, которые позволили бы дотянуться до тебя, понять, что ты живешь не только в моем воображении.

— Почему так долго? — Люциус посмотрел в потолок, потрясенный тем, что с ним происходит. — Почему столько лет ты пряталась?

— Потому что я не хотела этой встречи. Я боялась увидеть тебя, боялась снова… Знаешь, миллион раз я представляла себе встречу.

Она усмехнулась, он тоже.

— И как ты себе это представляла?

— Сначала это было совсем наивно. Я очень хорошо помню свою помолвку. Ты не пришел. Помнишь?

Он просто кивнул. Еще бы он не помнил.

— Когда я стояла у алтаря, я все время думала, что ты появишься и заберешь меня. Так смешно. Ведь понимала же, что не появишься, но все равно ждала.

Люциус зажмурился, закусив губу. Зачем волшебникам круцио?

— Потом ждала, что ты появишься в клинике. Ужас. Я почти хотела, чтобы что-то случилось… Чтобы появился благовидный предлог. Смешно. А потом я встретила тебя с сыном в книжной лавке.

— Когда? — Люциус замер. Она была рядом, а он не знал.

— Четыре года назад. И знаешь, я поняла, что не смогу. Сначала хотела тебя окликнуть. Ведь в этом нет ничего предосудительного. А потом…

Люциус прижался щекой к ее макушке. Как давно он не слышал искренних слов. Прямота Фриды просто сбивала с толку. В этом она совсем не изменилась. Она могла вот так просто и безыскусно рассказывать то, что чувствует. Почему же Люциус никогда так не мог? Почему скрывал даже от себя все эти годы?

— Я люблю тебя, — внезапно выдавил он.

В тишине слова прозвучали, как раскат грома. Фрида дернулась из его объятий, но он не выпустил.

— Я люблю тебя, — упрямо повторил он. — Да, я не такой, каким ты хотела меня видеть. Я сделал много ужасных вещей, но я люблю тебя. Так, как умею. Как никого никогда не полюблю и…

— Отпусти меня, — негромко попросила она.

Люциус послушно разжал руки. Фрида медленно обернулась. Он утонул в ее взгляде.

— Это жестоко, Люциус.

— Это всего лишь правда.

— Я не должна здесь находиться. Это неправильно. И ты не должен.

— Но мы оба здесь.

Она опустила голову.

Почему чертов здравый смысл не дает просто притянуть ее к себе и поцеловать? Наплевать на условности и снобизм, который принято называть светским поведением.

— Ведь ты пришла в эту комнату, зная, что я последую за тобой.

— Я надеялась, что у тебя больше здравого смысла, — Фрида подняла на него взгляд и рассмеялась.

Люциус тоже улыбнулся.

— Откуда, интересно, ему взяться?

Фрида коснулась его щеки. Люциус зажмурился и прижался к ее ладони.

— Давай уедем куда-нибудь, — прошептал он. — Просто соберемся и…

— Точно. Многолюдными семействами?

Он посмотрел ей в глаза.

— Да, прости. Я… не то говорю. Просто рядом с тобой как-то плохо соображается.

— Думаешь, рядом с тобой хорошо?

Снова улыбки, необъяснимые и искренние.

Люциус понял, что миллион лет не испытывал одновременно такого сумасшедшего счастья и такого разочарования от того, что наступит завтра, и все это покажется сном. Ведь он не может предложить ей роль любовницы. Всем этим холеным красавицам, с которыми он периодически встречался, — пожалуйста. Но только не ей.

Сколько условностей, сколько проблем. Но ведь есть сегодняшний день. Тепло ее руки и биение ее сердца.

Дверь распахнулась, заставив Фриду отскочить в сторону, а Люциуса негромко выругаться. Мальчишка лет пяти-шести с огненно-рыжей шевелюрой смерил Люциуса недовольным взглядом.

— Мам, ты куда пропала? — тоном избалованного ребенка протянул он.

Люциус ошарашенно оглянулся на Фриду. «Мам»?

— Милый, мы разговаривали с мистером Малфоем — отцом Драко. Ты ведь помнишь Драко? Мы с ним и с Блез ездили в прошлом году на водопады.

Да что же такое происходит? Драко знал об этом мальчишке, а сам Люциус нет?

Но больше поразило не это. Фрида изменилась за доли секунды. Сейчас она была матерью. Той матерью, какую никогда не видел Люциус в своей семье. Во взгляде — смесь гордости и нежности, а еще Люциус вдруг понял, что в мире Фриды его уже нет. Вот минуту назад был, а теперь нет. Теперь в ее мире только этот надутый мальчишка.

— Люциус, — она наконец-то решила объяснить и ему, — это Брэндон — мой сын.

Люциус просто кивнул. Ее сын. Мальчик, которого могло бы и не быть, если бы Люциус не был таким дураком много лет назад. Он вдруг почувствовал жгучую неприязнь к мальчишке. Этот ребенок занял чужое место. Вот сейчас он вмиг занял место Люциуса в сердце Фриды, а несколько лет назад занял место их детей, которые могли бы быть. И неважно, что виноват в этом сам Люциус. Сейчас он обвинял во всем ребенка.

Эгоистично? Да. Но ведь эгоисты — это недолюбленные дети. Дети, которым заменяли любовь дорогие игрушки и подарки в лучшем случае, и полная безучастность со стороны родителей — в худшем.

— Прости, мы пойдем, — Фрида быстро отвела взгляд и вышла за руку с сыном.

Люциус успел заметить вину, отразившуюся в ее глазах. Циник, прочно поселившийся в его душе, рассмеялся. Эта вина не перед ним за поспешный уход и растравленную душу. Эта вина перед сыном за проявленную слабость.

Люциус стоял посреди комнаты, глядя в пространство. Он еще чувствовал запах ее волос и прикосновение ее руки к щеке. Вот только ее уже не было. Сон. Миф. Глупость.

Дверь отворилась, и вошел Фред Забини. Он пересек комнату, опустился в мягкое кресло и закурил.

— У нее есть сын, — глядя перед собой, проговорил Люциус. — Почему я об этом не знал? Почему мой сын знал, а я нет?

Фред выпустил струйку дыма, проследил за ней взглядом и наконец произнес:

— Ты никогда о ней не спрашивал. А Драко познакомили с Брэндом в прошлом году. Он гостил у Блез. Фрида приехала и соблазнила детей поездкой на водопады. По-моему, они здорово провели время.

— Не сомневаюсь.

Люциус со вздохом сел в соседнее кресло.

— Черт, — негромко проговорил он.

— Извини, я должен был предупредить, что она приедет.

— Я не видел ее Мерлин знает сколько лет и…

— Люциус, у нее со здравым смыслом всегда были проблемы, поэтому прошу тебя: не причиняй ей боль. Слышишь?

Люциус Малфой поднялся из кресла и направился к выходу.

— Люциус!

Но он так и не ответил ничего Фреду Забини. Он никогда не давал обещаний, потому что знал, что все равно их нарушит.

Люциус Малфой спустился по ступеням и отворил дверцу экипажа с фамильным гербом. Нет. Ничего не закончилось.

Все только начинается.

Глава опубликована: 03.02.2011

Глава 45. Формула счастья.

С полночного неба дождем осыпаются звезды

И тут же беззвучно, безгорестно гаснут у ног,

Деля твою жизнь безвозвратно на «прежде» и «после»,

Давая свой, в чем-то мистический, первый урок.

Упала к ногам твоя детская вера в чудо...

И мамы слова: «Ты мой самый прекрасный цветок»,

И грезы о сказочном принце из Ниоткуда,

И ворох цветов, что тебе он положит у ног.

И бабушки шепот — вечерняя добрая сказка,

Стихи о любви, что он должен тебе посвятить,

И белое платье, и счастья волшебные краски...

И хочется плакать, и некого в этом винить.

Но ввысь посмотри: ведь осталось не так уж и мало,

И новые звезды зажглись ярким светом в ночи.

Вот звездочкой ясной Любовь твоя первая стала...

И Вера в друзей светит ярче, чем пламя свечи.

Улыбка его и еще не рожденные фразы

Сложились в созвездие светлое над головой.

И сотни других, пусть пока и невидимых глазу,

Украсили небо, твой путь озаряя собой.

И день ото дня будут падать и гаснуть звезды,

Чтоб новые искорки света в ночи зажглись.

И пусть за улыбкой порой и покажутся слезы,

Ты чувствуешь, значит, еще продолжается жизнь.

Все только начинается.

Гермиона проснулась со странным чувством. Словно она оказалась в сказке. Поцелуй, объятия. Негромкий голос: «Не плачь, я не хотел».

На душе было легко и радужно. Даже здравый смысл, доселе твердивший: «Это все лишь твои фантазии. На самом деле все не так!», уступил и затих после вчерашнего вечера.

Гермиона перечитала записки. На маленьких клочках пергамента целая история. От раздражения до шутки, от легких отговорок до серьезной недосказанности.

Девушка улыбнулась. Праздник в душе, праздник в природе. За окошком вставало зимнее солнышко, раскрашивая морозный узор в цвет добра и уюта. Гермиона закружилась по комнате. Ей было весело и легко. Этот день… Может, для кого-то лишь очередная суббота, но для нее — первый день с крыльями. Крылья, подаренные счастьем, пришлись ей впору, легко отрывали от земли и уносили в мир грез. Как в сказке. Гермиона напевала, пока принимала душ, напевала, выбирая, во что одеться. Кофта все еще пахла его туалетной водой. Девушка прижала к лицу теплую шерсть и рассмеялась непонятно отчего. Просто было радостно и светло. Ночь развеяла вчерашние опасения. Ночь все расставила по своим местам. Сейчас уже казалось глупостью вырываться из его объятий и не отвечать на его вопросы. Маленький упущенный шанс. Но ведь есть сегодня. Можно придумать миллион предлогов для встречи. От все той же книги до Брэнда.

Гермиона быстро сбежала по лестнице в гостиную, весело считая ступени. Надо же. Жила в этой комнате не один год и только сегодня узнала, что к ней ведут тридцать восемь ступеней. Девушка впорхнула в пустую гостиную. Ну вот. Все еще спят.

Мимолетная грусть быстро испарилась. Видимо, ее смахнули легкие крылья.

Гермиона направилась в сторону комнат девочек шестого курса.

Негромко постучала. Никто не отозвался. Тогда она толкнула дверь. Все еще бессовестно спали. Ну как можно спать в такое утро?!

— Джинни! — Гермиона легонько потрясла подругу за плечо. — Джин, проснись.

Джинни резко села в кровати, отбросив одеяло, и испуганно вскрикнула. Соседки по комнате зашевелились.

— Что случилось? — в голосе Джинни послышалась паника.

Гермиона никогда не пробиралась в полутемную комнату тайком и не будила просто так.

— Все хорошо. Извини, — виновато проговорила староста. — Просто подумала…

Глядя на заспанную девушку и непонимающие взгляды других шестикурсниц, Гермиона почувствовала себя дурой. Все правильно, ведь это ей крылья не дают спать и заставляют видеть не обычное зимнее утро, а начинающуюся сказку.

Джинни откинулась на подушку и потерла глаза.

— Хвала Мерлину! Я подумала, что что-то с Роном или Гарри. Который час?

— Без пяти восемь.

— Гермиона! Ты — садистка.

— Знаю. Ладно. Извини.

— Подожди меня в гостиной пять минут, я спущусь.

Гермиона кивнула и, извинившись перед другими девчонками, вышла из комнаты.

Сидя перед пылающим камином и гладя Живоглота, она вдруг подумала: почему люди не могут удержать радость в себе? Хотя нет. Не так. Радость могут, а вот счастье — нет.

Наверное, потому, что на то оно и счастье. Горячее, обжигающее. Если им не поделиться с друзьями, в нем можно сгореть.

Гермиона улыбнулась Живоглоту, бесцеремонно улегшемуся спать на ее коленях.

Джинни спустилась быстро. Зевая и натыкаясь на мебель, добралась до Гермионы и устроилась в противоположном кресле. Зябко поежилась и повернулась к подруге.

— Ну что стряслось?

Гермиона посмотрела в синие глаза. Она вдруг поняла, как же обделила сама себя, когда отнеслась с пренебрежением к младшей сестре Рона. Даже не с пренебрежением, а просто без интереса. Были Гарри и Рон. Была учеба, а больше ничего и не нужно. Так казалось тогда. И вот сейчас, стараясь скрыть счастливый блеск глаз, она поняла, что не сможет рассказать. У них с Джинни нет той связующей нити дружбы, что не порвется ни при каких обстоятельствах; нет той близости, что позволяет безоговорочно верить и безоговорочно понять позицию друга, принимая ее. Их же приятельские отношения не позволят Джинни понять Гермиону.

— Прости, ничего не случилось. Просто...

— Ты вчера так и не зашла. Поздно вернулась?

— Угу.

— Гермиона, можно задам вопрос?

— Да, конечно.

— Ты с кем-то встречаешься.

— Я… Джин, с чего ты взяла?

— Это был не вопрос, — Джинни улыбнулась. — Просто нужно иметь глаза. И только. Ты в последнее время странная. То улыбаешься неизвестно чему, то грустишь. К тому же стала часто пропадать.

Гермиона молча смотрела в пол. Что здесь ответить?

— Это явно не Гарри и явно не гриффиндорец, иначе мы бы заметили.

— Джинни… — Гермиона подняла взгляд.

— Постой, — девушка нетерпеливо махнула рукой. — Я ведь не спрашиваю «кто это?». Просто размышляю вслух.

Гермиона нервно передернула плечами. И о чем она, спрашивается, думала, когда будила Джинни?

— Но ты счастлива. Это видно. А значит, все правильно.