Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 6. Преступники



«Я не гожусь для этой должности, и мне не следовало бы быть здесь»[81], – сокрушался президент Уоррен Дж. Хардинг в Белом доме. Его суждение в кои‑то веки было здравым.

Хардинг был издателем провинциальной газеты, который взлетел по карьерной лестнице как сенатор Соединенных Штатов от Республиканской партии из Огайо. Когда 4 марта 1921 года Хардинг стал президентом, он привел с собой в Вашингтон старых друзей. Самым близким из них был организатор его избирательной кампании Гарри М. Догерти, который стал министром юстиции Соединенных Штатов.

Два известных сенатора‑республиканца настоятельно предостерегали Хардинга от выдвижения его кандидатуры. «Догерти был моим лучшим другом с самого начала, – ответил президент. – Он говорит мне, что хочет быть министром юстиции, и – клянусь Богом – он будет министром юстиции!»[82]. Умелый политический махинатор, Догерти до этого не один год выкручивал руки, будучи лоббистом в законодательном органе штата Огайо. Он специализировался на отмене законопроектов, которым противостояли большие компании. Он пресекал сделки между бизнесменами и политиками, имевшими общие интересы – деньги и власть. Весть о его репутации дошла до Вашингтона раньше его самого. Как только Догерти появился там, его власть возросла. Он стал одним из главных чиновников‑преступников страны.

И хотя министерство юстиции и Бюро расследований покроют себя позором за годы правления Хардинга, Дж. Эдгар Гувер будет процветать.

Гувер добился повышения на должность номер два в Бюро расследований в возрасте 26 лет. Его репутация была незапятнанна, его сосредоточенность на «красной» угрозе не ослабевала, его компетенция не ставилась под сомнение. Он не видел большой разницы между американскими радикалами – коммунистами, социалистами, анархистами, пацифистами. Они были врагами государства.

Пока Гувер занимался войной с коммунизмом, Гарри Догерти заботился о своих друзьях. Новый министр юстиции поставил своего давнего дружка Уильяма Дж. Бернса во главе Бюро в августе 1921 года. Гувер, который к этому времени стал законченным культиватором своих начальников, уверил Бернса, что Бюро не первый год занимается проникновением в ряды американских радикалов. «Мы постарались иметь осведомителя в каждом крупном политическом движении в стране», – сказал он, а отдел общей разведки был начеку в отношении новых угроз со стороны «левых»[83].

Шестидесятилетний Бернс был самым известным в Америке частным детективом. Его талант к саморекламе был впечатляющим. Приобретя дурную славу федерального следователя, оказывающего давление на присяжных в суде, в ходе расследования в 1905 году дел о махинациях с землей, которые поддерживал президент Теодор Рузвельт, он добился шумного одобрения, подслушивая телефонные разговоры и ведя тайное наблюдение за гостиничными номерами с целью признать виновными двух рядовых членов криминальной группировки, участвовавших в 1910 году в осуществлении взрыва в штаб‑квартире «Лос‑Анджелес таймс», в результате которого погиб 21 человек. Он был близок к тому, чтобы самому сесть в тюрьму в 1915 году за кражу документов из нью‑йоркской юридической фирмы. Через несколько часов после взрыва на Уолл‑стрит в 1920 году Бернс публично заявил, что за этим нападением стоят коммунисты, и поклялся отдать их в руки правосудия. Он предложил награду 50 тысяч долларов от имени Международного детективного агентства У. Дж. Бернса за информацию, ведущую к аресту и признанию виновными устроителей взрыва. Теперь, став директором Бюро расследований, Бернс пообещал общественности, что Бюро найдет террористов, устроивших взрыв на Уолл‑стрит.

Агенты Бюро в Чикаго в поисках улик по делу о взрыве перехватили письмо из подполья коммунистической партии в Нью‑Йорк. Правительство «считает нас ответственными за кошмар на Уолл‑стрит»[84], – гласило письмо, предупреждая о новых репрессивных акциях. «Январские облавы в прошлом, – говорилось в нем в начале. – Так что некоторые члены нашей партии начинают думать, что все улеглось. Мы хотим обратить ваше внимание на тот факт, что министерство юстиции по‑прежнему работает. Оно будет продолжать делать свое дело, пока мы существуем как революционная организация. Шпионы, стукачи, провокаторы и всякие подонки полны решимости так или иначе проникнуть в нашу организацию или разузнать о ее деятельности… будьте очень осторожны… если вас арестовали… не отвечайте ничего».

«Организация, объявленная вне закона»

Гувер мобилизовал свою растущую сеть осведомителей. Он изучал донесения и конфиденциальную информацию, полученные от агентов Бюро, офицеров армейской и военно‑морской разведок, руководителей Американской лиги защиты, командиров Американского легиона, начальников полиции, руководителей муниципальных учреждений, банкиров, страховых агентов, телефонных и телеграфных компаний. Он предупреждал, что «красные» роют ходы в профсоюзы, на заводы, в церкви, школы, колледжи, газеты, журналы, женские клубы и негритянские организации. Его еженедельные сводки для министра юстиции вбивали в голову идею об угрозе. Догерти не нужно было убеждать. «Советская Россия – враг человечества, – утверждал он. – Русские собираются завоевать не только Америку, но и весь мир»[85].

Весной и летом 1921 года[86]десятки агентов Бюро под руководством Гувера шпионили за людьми, подозреваемыми в принадлежности к коммунистической партии, по всей стране, проникали на их собрания и вламывались в их штаб‑квартиры. Когда агенты Бюро и антитеррористическое подразделение Нью‑Йорка ворвались в квартиру на Бликер‑стрит и захватили списки членов партии, внутрипартийные донесения и зашифрованные официальные сообщения, они нашли инструкцию, озаглавленную «Правила работы партии в подполье»[87].

Правила были подробные:

1. НЕ предавайте партийную работу и партийных работников ни при каких обстоятельствах.

2. НЕ носите с собой и не храните у себя имена и адреса, если они хорошо не зашифрованы.

3. НЕ храните открыто в своем жилище какие‑либо обличающие документы или литературу.

4. НЕ идите на излишний риск в партийной работе.

5. НЕ уклоняйтесь от партийной работы из‑за связанного с ней риска.

6. НЕ хвастайтесь тем, что вы должны сделать или сделали для партии.

7. НЕ разглашайте свое членство в партии без необходимости.

8. НЕ допускайте, чтобы шпионы следовали за вами на встречи или заседания.

9. НЕ теряйте самообладание в момент опасности.

10. Не отвечайте ни на какие вопросы, если вас арестовали.

Эта инструкция заканчивалась словами: «Избегайте ареста всеми возможными способами». Это была трудная задача для верхушки американского коммунистического движения. Почти все люди, возглавлявшие коммунистическую партию на протяжении последующих четырех десятилетий, провели какое‑то время в тюрьмах за политическую работу между 1918 и 1923 годами. Немногие провели больше чем несколько месяцев, не встречаясь с полицейским, судьей или тюремной камерой – в тюремном заключении или по обвинению в заговоре или подстрекательстве к бунту.

«Шпионы занимаются своим делом каждый день в каждом городе, прикладывая усилия к тому, чтобы разыскать членов нашей партии, разнюхать про наши заседания и места работы», – предупреждала инструкция с Бликер‑стрит. Коммунисты считали, что находятся под наблюдением правительства каждую минуту своей жизни, работают ли они открыто или нелегально.

Один из шпионов Бюро присутствовал на Объединительном съезде коммунистических партий, проводимом в гостинице «Оверлук маунтин» в Вудстоке (штат Нью‑Йорк) в мае 1921 года – тайном четырехдневном заседании[88]руководителей коммунистических организаций по всей Америке. Документы ФБР, рассекреченные в августе 2011 года, наводят на мысль, что лазутчиком был Кларенс Хэтэуэй[89]– один из основателей Коммунистической партии Соединенных Штатов и, согласно документам, осведомитель Бюро с самого начала.

В отчете Бюро о сборище в Вудстоке отмечалось, что Москва послала американским коммунистам 50 тысяч долларов и приказ прекратить распри и объединиться. Советы побуждали американских коммунистов выйти из подполья и начать открытую борьбу за власть. Трудно было понять, как это могло произойти. «Коммунистическая партия – явно противозаконная организация в Соединенных Штатах»[90], – написал тем летом отец‑основатель партии Чарльз Рутенберг из тюрьмы Синг‑Синг, отбывая срок наказания по государственным обвинениям в преступной анархии. Если бы партия осталась в подполье, она захирела бы и погибла. Если бы она попыталась работать в открытую, то подверглась бы нападению и была бы разгромлена. Он доказывал, что у партии должны быть два крыла: «одно – легальное, работающее публично, а другое – невидимое, тайное, нелегальное».

Шпион Бюро расследований в Вудстоке также сообщал, что основатель Американской партии труда Уильям З. Фостер, который пытался возглавить общенациональную забастовку сталелитейщиков два года назад, едет в Москву. Донесение было точным. Фостер отправился на заседания Коминтерна и Всемирный конгресс революционных профсоюзов в Москве, которые проходили в июне и июле 1921 года. Он встречался с Лениным и остался от него в восторге. Он вернулся в Чикаго как преданный советский агент и руководитель профсоюзов Соединенных Штатов от Коминтерна. Он стал ездить по стране, сплачивая в организации угольщиков, горнорабочих и рабочих автомобильных заводов; его работу финансировала Москва. Когда он поднялся на вершину руководства Коммунистической партией Америки, Бюро расследований старалось отслеживать каждый его шаг.

«Из преступного мира пришла весть»

Президент Хардинг внешне добивался мира и примирения. Он отправил американскую делегацию на помощь Советам, чтобы справиться со страшным голодом осенью 1921 года. Она доставила миллиард фунтов продовольствия, хотя 5 миллионов русских все же умерли от голода. Он подписал воззвание, положившее конец состоянию войны Америки с Германией. Он принял сенсационное решение даровать рождественскую амнистию лидеру американских социалистов Юджину Дебсу, лишив юридической силы его приговор к десятилетнему заключению и пригласив его в Белый дом.

Но героем самых крупных газетных заголовков в то Рождество стал Уильям Дж. Бернс из Бюро расследований. Казалось, что главный сыщик Америки «расколол» свое самое громкое дело: взрыв на Уолл‑стрит был делом рук Ленина и Коминтерна. История была поразительной: четыре нью‑йоркских коммуниста получили за эту работу 30 тысяч долларов, которые были доставлены советским дипломатическим представителем в Нью‑Йорке. Но источник оказался мошенником, который работал профессиональным стукачом на Детективное бюро Бернса в Нью‑Йорке. Он утверждал, что разговаривал с Лениным на съезде Коминтерна в Москве, на котором советский лидер высказал свое удовлетворение взрывом на Уолл‑стрит и приказал совершить новый теракт в США. Это была чистейшая выдумка.

«Бернс ввел всех в заблуждение», – гласили заголовки.

Бернс был слишком продажен, чтобы смутиться. Но стали сказываться его старые неприглядные дела. Он имел дурную привычку вносить своих сыщиков в список государственных служащих. Самые вредные из них яростно нападали на Бюро расследований. В ходе своей долгой карьеры Гастон Буллок Минз выдержал обвинение в убийстве, краже, лжесвидетельстве, подделке документов и шпионаже против Соединенных Штатов, и все же Бернс нанял его в качестве агента Бюро и держал как платного осведомителя после того, как его неприглядное прошлое стало общеизвестным фактом в феврале 1922 года. Минз начал работать в министерстве юстиции в компании с сомнительным политиком из Огайо по имени Джесс Смит, который был самым давним другом министра юстиции Догерти и его соседом по комнате в гостинице «Уордман‑Парк» в Вашингтоне. Джесс Смит был человеком, который должен был уладить это дело в министерстве юстиции.

Сухой закон, введенный в стране с 1920 года, создал в Америке коррумпированную политическую среду. Люди по всей стране жаждали контрабандного алкоголя. Средства от контрабанды шли на развитие организованной преступности. Контрабандисты платили федеральной, государственной и местной полиции за защиту. Преступные связи между нарушителями закона и работниками органов правопорядка тянулись на самую вершину власти в Вашингтон. Джесс Смит и Гастон Минз имели прибыльную работу в министерстве юстиции, продавая конфискованное правительством виски контрабандистам алкоголя.

«Из преступного мира пришла весть, что в министерстве юстиции есть человек, который умеет «улаживать дела»[91], – писал кто‑то в сочиненных от имени Гувера и опубликованных в 1938 году воспоминаниях, в которых рассказывалось о том, как делались дела в годы правления Хардинга. Уровень политических махинаторов, как его представлял себе Гувер, был заманчивым: «Я большой друг президента. Как высокопоставленное должностное лицо министерства юстиции, я знаю в Кабинете всех… Так что, если вы просто заплатите мне столько‑то за баррель, я прослежу, чтобы вы получили столько виски, сколько захотите. Если быть с вами совершенно откровенным, у меня в Вашингтоне столько власти, что я могу позаботиться обо всем… кроме убийства».

Сам Белый дом был лавкой, незаконно торгующей спиртными напитками. Дочь покойного президента Элис Рузвельт Лонгворт, муж которой был влиятельным конгрессменом‑республиканцем из Огайо, поднялась в Белом доме наверх во время одной из проводившихся Хардингом дважды в неделю вечеринок. Кабинет президента был полон закадычных друзей президента, вроде Гарри Догерти и Джесса Смита. Она писала: «Везде стояли подносы с бутылками всевозможных сортов виски, под рукой были карты и фишки для покера. Все были в расстегнутых жилетах и сидели положив ноги на стол; рядом стояли плевательницы»[92]. Она попыталась предостеречь Хардинга, но успеха не достигла. «Хардинг не был плохим человеком, – писала она. – Он был просто вялым добродушным бесхарактерным человеком, окружившим себя близкими друзьями с сомнительной репутацией».

Главными среди них были министр юстиции и директор Бюро расследований.

«Вожди радикалов»

Гувер был начеку и следил за тем, как «красная» угроза распространяется от Нью‑Йорка и Чикаго к угольным шахтам, сталелитейным заводам, железнодорожным депо Среднего Запада. Организованные профсоюзы противостояли промышленным магнатам на протяжении 1920‑х годов. Огромное большинство рабочих не были ни «красными», ни радикалами. У них не было никакой далекоидущей политической программы. Они хотели зарабатывать прожиточный минимум и иметь приличную жизнь, а не свергать правящий класс путем вооруженной революции.

Бюро поддерживало магнатов. Гувер представлял битву между капиталом и трудом как пожизненную борьбу в войне с коммунизмом. «Коммунисты и подрывная деятельность всегда были связаны с положением рабочего класса, – писал он годы спустя. – Практически невозможно отделить коммунизм от положения рабочего класса»[93].

Когда летом 1922 года столкновения начали выходить из‑под контроля, сотни тысяч шахтеров и железнодорожных рабочих стали выходить на забастовки по всей стране. Бюро нанесло ответный удар.

На протяжении трех лет Гувер и Бюро получали донесения от рабочего судостроительного завода по имени Фрэнсис Морроу – осведомителя под кодовым номером К‑97, который поднялся до положения доверенного лица внутри коммунистической организации. Морроу предупредил Бюро, что на побережье озера Мичиган лидеры американского коммунистического движения тайно собираются на совещание. Он знал об этом совещании за долгое время до его созыва – он был официальным делегатом от Филадельфии. Четыре агента от Чикагского отделения Бюро два часа ездили по сельской местности, собрали группу помощников шерифов и стали вести наблюдение у летнего курорта Бриджмена, штат Мичиган. «Красные» заметили за собой слежку «охотников». Боясь облавы, они поспешно провели референдум по главному вопросу, стоявшему перед ними: продолжать ли нелегальную подпольную работу. Вопрос решил один голос. Решающим стал бюллетень агента К‑97[94].

Утром 22 августа 1922 года сотрудники Бюро и помощники шерифов арестовали в Бриджмене пятнадцать коммунистов, среди которых был руководитель партии Чарльз Рутенберг, освобожденный из тюрьмы всего за четыре месяца до этих событий. Они захватили партийный архив и выследили шестнадцать других делегатов в Чикаго, включая Уильяма З. Фостера – коммуниста, возглавлявшего профсоюзное движение, и Эрла Браудера – приобретающего вес партийного идеолога; оба они были преданными агентами Коминтерна.

Вожди американских коммунистов с трудом шли под жарким солнцем, скованные наручниками попарно, из окружной тюрьмы к месту предъявления им формального обвинения – в суд города Сен‑Джозеф, штат Мичиган. Им было предъявлено государственное обвинение в заговоре с целью свержения правительства Соединенных Штатов путем вредительства и насилия. «Вожди радикалов – финансируемые, как утверждается, русскими из Советской России с целью установления советского режима в этой стране, – были согнаны в окружную тюрьму, как группа каторжников, скованных одной цепью, в то время как помощники шерифов и федеральные агенты стояли на страже, – сообщалось в местной газете. – Федеральные власти надеялись связать коммунистов с взрывом бомбы на Уолл‑стрит, который разрушил офисное здание «Дж. П. Морган и Ко» более года назад»[95].

Из двадцати семи обвиненных в подстрекательстве к бунту был осужден только Рутенберг. Следующие пять лет он провел в борьбе за пересмотр дела в суде, пока не умер в возрасте 44 лет. Его прах был захоронен в Кремлевской стене.

В деле Фостера коллегия присяжных не пришла к единому мнению. Он вышел на свободу, к огромному недовольству (разочарованию) Гувера. Судья проинформировал присяжных о том, что, для того чтобы признать его виновным, они должны выявить, что он «пропагандировал преступления, вредительство, насилие и терроризм»[96]. Присяжные разделились: шесть к шести. «Обвинение не доказало, что коммунистическая партия пропагандировала насилие, – сказал один из присяжных, проголосовавший за оправдание. – Это был единственный момент, по которому наши мнения разошлись».

Ни один из обвиняемых так и не предстал перед судом. Но этот налет загнал партию еще глубже в подполье. Верных, платящих взносы членов партии осталось после отсева 6 тысяч человек или меньше – лишь один из десяти англоговорящих урожденных американцев, – и влияние их руководителей стало приближаться к нулю. Некоторые продолжали мечтать о восстании рядовых работников железнодорожного транспорта и шахтеров; их памфлеты по‑прежнему читались как советская пропаганда, сфабрикованная в Москве. Но, как сам Фостер доложил Коминтерну, обратившись с просьбой о 25 тысячах долларов на расходы, он пытался организовать американское коммунистическое движение вместе с двоими рабочими, которым выплачивал вознаграждение[97].

Сам Гувер напишет позже, что влияние коммунистической партии на жизнь в Америке «практически отсутствовало»[98]в начале 1920‑х годов. Но в то время он говорил совсем другое.

Гувер и его отдел общей разведки постоянно предостерегали о жестокой (насильственной) коммунистической революции; Догерти говорил президенту, что стране угрожает гражданская война[99]. Десять дней спустя после арестов в Бриджмене министр юстиции потребовал в федеральном суде и получил судебную санкцию, запрещающую бастующим железнодорожникам, протестующим против урезания заработной платы правительством, предпринимать какие‑либо действия в поддержку своих требований. Этот запрет был более широкомасштабный, чем какой‑либо другой в истории американского рабочего класса. По сути он предписывал 400 тысячам рабочим, имеющим законные жалобы, сидеть и помалкивать. Члены кабинета Хардинга осудили это решение как незаконное и неразумное.

Но Догерти и Гувер повышали накал борьбы[100]: они разослали десятки специальных агентов по всей стране собирать доказательства того, что лидеры рабочего движения строят заговор с целью нарушить этот запрет. Агенты полагались на осведомителей, которые проникали в ряды бастующих. Ежедневные донесения рекой текли в отдел общей разведки от агентов Бюро изо всех уголков страны, подогревая страх того, что забастовка – организованная война против правительства. Федеральные маршалы и местные полицейские при поддержке частных детективов, работавших на железных дорогах, предъявили рабочим и организаторам 17 тысяч обвинений в преступлениях, подходивших под этот судебный запрет.

Через несколько недель министр юстиции прекратил забастовку железнодорожников. Но бремя власти вскоре начало ломать его.

Догерти свалился физически и психологически в декабре 1922 го да. Он перенес нервный срыв с галлюцинациями. Ему показалось, что он чувствует запах отравляющего газа, исходящий из цветочного горшка, украшавшего сцену в тот момент, когда он выступал с речью. Прикованный к постели, он начал везде видеть советских шпионов – даже в конгрессе.

«Самый грандиозный заговор»

Бюро расследований было создано как орудие закона. Оно начало превращаться в незаконное оружие политической войны.

Ко времени созыва конгресса в марте 1923 года Догерти и Бернс вели политическую слежку за сенаторами, в которых министр юстиции видел угрозу Америке. Агенты Бюро врывались в их кабинеты и дома, перехватывали их почту и прослушивали телефоны точно так же, как они проделывали это в отношении членов коммунистической партии. Единственным логическим обоснованием этого было политическое движение в сенате за дипломатическое признание Америкой Советской России.

Если такое признание состоится, тогда в Соединенных Штатах появятся советские посольства и дипломаты. Если будут дипломаты, будут и шпионы. Бюро шпионило за сенатором Уильямом Э. Борахом из Айдахо – председателем Комитета по международным отношениям. Догерти считал, что сенатор «играл на руку радикалам»[101], поддерживая признание Советской России Америкой. Бюро шпионило за обоими сенаторами от Монтаны – Томасом Дж. Уолшем, членом Судебного комитета, который пытался задавать Гуверу вопросы об облавах на «красных», и недавно избранным Бертоном К. Уилером, который через две недели после приведения к присяге при вступлении в должность отправился в ознакомительную поездку в Москву. На Уилера – бывшего прокурора США в Монтане в Бюро уже было заведено досье; он защищал издателя радикальной газеты по имени Билл Данн, который был избран в законодательный орган штата Монтана после того, как суды штата не признали его виновным по обвинениям в подстрекательстве к мятежу. В Вашингтоне по крайней мере еще два сенатора и два других члена палаты представителей, которые критиковали президента и министра юстиции, стали объектами политического расследования со стороны Бюро.

Поездка сенатора Уилера в апреле 1923 года в Россию наполовину убедила его в том, что из хаоса и террора революции могут возникнуть капитализм и свобода вероисповедания. По возвращении в Соединенные Штаты сенатор сказал, что он будет поддерживать дипломатическое признание Советской России. Министр юстиции пришел в ярость.

«В его голове росло представление обо мне как о большевике»[102], – рассказывал Уилер. Догерти осудил Уилера сначала в частном порядке, а затем публично как «коммунистического лидера в сенате»[103]и назвал его «не более демократом, чем Сталин – его товарищ в Москве», а также «частью плана захвата – обманом и злым умыслом – стольких членов сената, сколько будет возможно, и распространения в Вашингтоне и «курилках» конгресса ядовитого газа, такого же смертельного, что и газ, который подрывал силы и уничтожал храбрых солдат в последней войне».

Собственная роль Гувера в политической борьбе против признания России была более незаметна. Он осторожно снабжал документами из досье Бюро надежных политиков и неофициально финансировал борцов с коммунистами. Он помог бывшему репортеру Ассошиэйтед Пресс Ричарду Уитни в написании ряда подстрекающих статей, которые позднее были собраны в книгу «Красные в Америке», где Уитни публично выражал свою признательность Гуверу за его личную помощь. Уитни доказывал, что советские агенты обладают всепроникающим влиянием в институтах американского общества; они проникли во все уголки жизни Америки. Он назвал собрание в Бриджмене ключевым моментом в «самом грандиозном заговоре против Соединенных Штатов в их истории»[104]. Он посмотрел немые голливудские фильмы и назвал Чарли Чаплина тайным коммунистом. Он обвинил свою альма‑матер – Гарвард в укрывательстве сочувствующих коммунистам, вроде Феликса Франкфуртера. Он предостерегал, что политические агенты Коминтерна в Америке возглавляют движение сената за признание Советской России.

Движение за политическое признание Советской России застопорилось. Оно не оживится еще десять лет. Аргумент против него казался простым: зачем признавать режим, который хочет гибели США?

Но американское правительство теперь с большей степенью вероятности было готово рухнуть под весом своей собственной коррупции. Министерство юстиции и Бюро расследований были в его прогнившей сердцевине.

«Тайная полиция»

Ружейный выстрел в гостиничном люксе, в котором жил министр юстиции, ознаменовал начало конца. На заре 30 мая 1923 года Джесс Смит – правая рука и сосед по комнате Догерти – прострелил ему голову в «Уордман‑Парт‑отеле». Их сосед снизу – Уильям Дж. Бернс, директор Бюро расследований, – помчался наверх и увидел картину преступления, но не мог удержать этот случай в тайне.

Через три недели президент Хардинг уехал из Вашингтона в длительный летний отпуск, отправившись через всю страну к тихоокеанскому побережью, а далее – в круиз к Аляске. Министр торговли Герберт Гувер был на борту корабля, когда он отплыл из Паджет‑Саунда 4 июля. Президент Хардинг позвал его в свою каюту. Гувер записал эту беседу в своих мемуарах.

«Если бы вы узнали о громком скандале в нашей администрации, – спросил Хардинг, – стали бы вы ради блага страны и партии разоблачать его публично или скрыли бы его?»[105]Он дал ясно понять, что этот скандал произошел в министерстве юстиции. «Сделайте его достоянием гласности», – ответил Гувер. Президент сказал, что это будет «политически опасно», и «резко прекратил разговор», когда Гувер спросил, не Догерти ли его виновник.

Сердце Хардинга остановилось четыре недели спустя, 2 августа 1923 года, в «Палас‑отеле» в Сан‑Франциско. Он умер в 57 лет. Его преемником стал честный Кэлвин Кулидж, бывший губернатор штата Массачусетс, репутация которого зиждилась на том, что он остановил забастовку бостонской полиции. Кулидж был холодным и непреклонным человеком, но у него имелись нравственные нормы. Они были ему нужны: имидж президента упал до самой низкой отметки со времен окончания Гражданской войны.

Разложение, которое охватило правительство Соединенных Штатов, медленно начало проявляться, как обломки после наводнения. Сенаторы Уолш и Уилер расследовали самые громкие скандалы, хотя Догерти и Бернс изо всех сил старались помешать им. Они послали по крайней мере трех агентов Бюро в Монтату, чтобы сфабриковать дело против сенаторов. Агенты состряпали ложное обвинение Уилера во взяточничестве; предъявление обвинения в суде было явной липой, основанной на лжесвидетельстве. Присяжные быстро его оправдали.

Правда в конечном счете вышла наружу. Администрацией Хардинга сверху донизу руководили люди, которые поклонялись деньгам и бизнесу, презирали правительство и закон и вводили американский народ в заблуждение. Министр внутренних дел Альберт Фолл взял около 300 тысяч долларов в виде взяток от нефтяных компаний; в обмен он позволил им подключиться к стратегическим запасам нефти военно‑морского флота в Элк‑Хиллз (Калифорния) и Типот‑Доуме (Вайоминг). Министерству юстиции стало известно о скандале, но оно отменило расследование. Были и еще случаи: руководитель недавно созданного Бюро ветеранов Чарльз Форбс – приятель Хардинга по игре в покер – положил себе в карман миллионы «откатов» от подрядных организаций. Чиновник министерства юстиции Томас Миллер клал в банк деньги, полученные в виде взяток от корпораций, пытаясь освободить конфискованные активы, а годы спустя улики показали, что министр юстиции Догерти получил в виде взяток по крайней мере 40 тысяч долларов.

Когда сенатор Уилер объявил, что он и его коллеги стали объектами слежки со стороны агентов Бюро, политическое негодование было очень резким, и общественность разделяла его. 1 марта 1924 года сенат принял решение провести расследование в министерстве юстиции. Джон Х. У. Крим – начальник криминального отдела – был добровольным свидетелем. Он собирался уйти в отставку после восемнадцати лет работы в министерстве, включая работу в Бюро. Его совет сенату был прямым: «Избавьтесь от этого Бюро расследований в том виде, в котором оно существует»[106].

Сенаторы вызвали Догерти повесткой в суд и потребовали внутреннюю документацию Бюро. Догерти проигнорировал это требование, и это стало для него гибельным. Потребовались несколько недель давления, но 28 марта президент Кулидж объявил, что министр юстиции уходит в отставку. Догерти в конечном счете был обвинен в обмане, но он избежал тюрьмы после того, как два суда присяжных зашли в тупик. Он спасся от признания себя виновным благодаря положениям Пятой поправки к конституции об отказе от дачи невыгодных для себя показаний.

Президент Кулидж назвал нового министра юстиции: им стал Харлан Фиске Стоун, долгое время проработавший деканом юридического факультета Колумбийского университета, оплот юридической науки и друг Кулиджа со времен учебы в колледже. Стоун не был либералом по своим убеждениям, но безоговорочно поддерживал гражданские свободы. Он целенаправленно критиковал облавы на «красных» в 1920 году. Он убедил сенат провести расследование арестов и депортаций радикалов как нарушения закона и Конституции.

Стоун был приведен к присяге 8 апреля 1924 года и следующий месяц провел в коридорах министерства юстиции, разговаривая с людьми и делая заметки. Эти заметки показывают, что, как он обнаружил, в Бюро расследований «весьма дурно пахнет… много людей с дурным послужным списком… многие признаны виновными в преступлениях… эта организация попирает законы… многие виды деятельности не имеют опоры в федеральных законах… действия агентов часто жестоки и крайне деспотичны»[107].

9 мая Стоун уволил Уильяма Дж. Бернса с поста директора Бюро расследований. Затем он выпустил публичное заявление, которое сильно звучит и по сей день:

«Тайная полицейская организация может стать угрозой свободной форме правления и свободным общественным институтам, потому что она несет с собой возможность злоупотреблений властью, которые не всегда быстро осознаются или понимаются. Огромное расширение федерального законодательства, как гражданского, так и уголовного, сделало Бюро расследований необходимым инструментом принудительного применения закона. Но важно, чтобы его деятельность была строго ограничена исполнением тех функций, ради которых оно было создано, и чтобы его агенты сами не оказывались над законом или вне его досягаемости.

В сферу интересов Бюро расследований попадают не политические или иные мнения отдельных людей, а их поведение – только такое, которое запрещено законами Соединенных Штатов. Когда полицейская организация выходит за эти рамки, она становится опасной для надлежащего отправления правосудия и для свободы людей, что должно быть нашей главной заботой. В этих рамках она точно должна наводить ужас на нарушителя закона».

10 мая Харлан Фиске Стоун вызвал к себе Дж. Эдгара Гувера – второго по рангу руководителя, попирающего законы Бюро. Гуверу на тот момент оставалось семь месяцев до исполнения 30 лет. Его волосы были гладко зачесаны назад, толстая шея упиралась в тесный воротничок рубашки. Гувер смотрел вверх на Стоуна, который возвышался над ним, имея рост 6 футов 4 дюйма. Стоун смотрел на него вниз – стальной взгляд под густыми седыми бровями. Он сказал Гуверу, что тот находится под судом.

По словам Стоуна, до поры до времени Гувер будет работать на временной основе в качестве исполняющего обязанности директора Бюро расследований. Гувер должен был отчитываться непосредственно перед Стоуном. И правила игры должны были измениться.

Бюро будет расследовать только нарушения федерального закона. Продажных политических деятелей и шантажистов следовало немедленно уволить. Больше никаких полночных вторжений на Капитолий. Больше никаких шпионских игр. Никаких массовых арестов. Бюро больше не будет инструментом политической войны. Оно выходит из шпионского бизнеса.

Гувер ответил: «Да, сэр».

Стоун дал ясно понять свои условия и сделал их достоянием гласности. Он не торопится, сказал Стоун прессе. Он испытывает Гувера. Он хочет, чтобы этой работой занимался правильный человек. И пока он не найдет такого человека, сам будет руководить Бюро.

Харлан Фиске Стоун оставался в должности девять месяцев, пока не получил повышение в Верховный суд. Гувер продержался сорок восемь лет.

Глава 7. «Они никогда не переставали следить за нами»

Сохранение Бюро и его возрождение в качестве тайной разведывательной службы зависели от политической хитрости Гувера, его выдержки, железной воли. Со временем он стал этим институтом власти. Бюро выдержало все политические бури до конца его жизни. Гувер никогда не терял веры в то, что судьба страны зависит от него и его работы. И он никогда не отводил взгляда от своих врагов.

Пока Гувер находился на испытательном сроке как исполняющий обязанности директора Бюро, министр юстиции Стоун получил предупреждение от дружески расположенного знакомого Роджера Болдуина – руководителя Американского союза гражданских свобод (ACLU). Болдуин был американским аристократом, который проследил свои корни на триста лет назад до «Мейфлауэра». Бюро собирало сведения о нем на предмет политических диверсий и заключило в тюрьму за сопротивление призыву на воинскую службу в Первую мировую войну. Сам ACLU был создан в 1920 году, главным образом для защиты конституционных прав людей, преследуемых по законам о шпионаже и подстрекательстве к мятежу.

Болдуин убедил Стоуна изучить новый доклад ACLU «Общенациональная шпионская сеть с центром в министерстве юстиции», в котором Бюро обвинялось в подслушивании телефонных разговоров, вскрытии почтовой корреспонденции, тайном наблюдении, незаконных проникновениях в помещения, занесении в черный список политиков и шпионаже за законопослушными организациями и отдельными гражданами. Согласно докладу ACLU, Бюро превратилось в «тайную организацию, носящую политический характер». В нем отмечалось, что собранные Гувером досье являются топливом для машины шпионажа – отдела общей разведки и его предшественника – отдела по борьбе с радикалами и движущей силой шпионской деятельности Бюро с 1919 года.

Стоун прочел этот доклад с огромным интересом. В нем было описано точно такое поведение, которое Гувер отрицал. Стоун вручил доклад Гуверу и спросил его, что тот о нем думает.

Будущее Гувера зависело от того, насколько горячо он будет опровергать написанное на семи страницах. Он утверждал, что Бюро расследовало только дела «ультрарадикальных»[108]людей и групп, которые нарушали федеральные законы. Многие, если не большинство, были «обвинены в деятельности, враждебной нашим общественным институтам и правительству». Работа Бюро начиная с 1919 года была «абсолютно правильной и законной». Бюро никогда не подслушивало ничьих телефонных разговоров и не проникало незаконным образом ни в какие помещения. «У Бюро существуют очень жесткие правила по вопросам такого рода», – написал он. ACLU со своей стороны «последовательно и постоянно выступает… на стороне коммунистических элементов», считая гражданскую свободу разрешением на преступление. Неделю спустя, 7 августа 1924 года, Гувер, Болдуин и Стоун имели беседу в министерстве юстиции. В основном говорил Гувер, как он это обычно делал, когда разбирательство могло повлечь за собой неприятности. Он утверждал, как это делал всю свою жизнь, что не был добровольным участником облав на «красных». Он уверял Болдуина, что времена политического шпионажа закончились. Сказал, что отдел общей разведки будет закрыт – хотя он сохранит все его досье, если только конгресс не распорядится сжечь их, – и Бюро будет заниматься исключительно расследованием нарушений федерального закона. Гувер отрекся от своего собственного прошлого. Он был очень убедителен. «Я думаю, мы ошибались»[109], – написал Болдуин Стоуну несколько дней спустя. Он сказал журналистам, что Гувер – подходящий человек для этой работы. Гувер ответил изящным благодарственным письмом. Его цель, написал он, «покидать свой кабинет каждый день со знанием того, что я никаким образом не нарушил права граждан этой страны»[110].

ФБР сохранило за собой право проникать в ACLU посредством этих обменов любезностями в последующие месяцы и годы. Осенью 1924 года Бюро содержало шпиона в исполнительном комитете ACLU, похищало протоколы его заседаний в Лос‑Анджелесе и вело учет источников его финансирования. Через семь недель после своей сердечной встречи с Болдуином Гувер уже принимал новые и подробные отчеты о юридической стратегии руководства ACLU. Количество его досье росло и уже включало досье на руководителей союза и его видных сторонников, среди которых была одна из самых известных в мире женщин – глухая и слепая Хелен Келлер. Ее досье стало одним из тысяч ему подобных, связанных с уникальной историей американского движения за гражданские права, отслеженной ФБР.

«Мы не знали о том, как ФБР Гувера следило за нами, – сказал Болдуин полвека спустя. – Они никогда не переставали следить за нами»[111].

И Гувер не упразднил отдел общей разведки. На бумаге этот отдел исчез. Но источник его жизненной силы – досье – остались. Чтобы сохранить их в тайне, Гувер создал совершенно новую регистрационную систему под названием «официальный – конфиденциальный». Эти документы находились под его контролем. Теоретически централизованная документация Бюро принадлежала министерству юстиции. Она была уязвима к обнаружению в судах или для повесток о явке в суд, посланных конгрессом. Папки «официальные – конфиденциальные», введенные Гувером, были его, и лишь его одного. На протяжении пятидесяти лет они оставались его неприкосновенным тайным запасом. Его способность шпионить за людьми, ведущими подрывную деятельность, зависела от секретности, а не гласности. Конфиденциальные досье были гораздо лучше, чем кричащие заголовки. Несмотря на опасность обнаружения, Гувер и Бюро вели наблюдение за американскими коммунистами.

«Следить за тем, чтобы секретность была соблюдена»

Министр юстиции Стоун велел Гуверу придерживаться закона. Он не раз спрашивал Гувера, по каким федеральным законам коммунизм является нелегальным. Таких законов не было. «Деятельность коммунистов и других ультрарадикалов до нынешнего времени не представляла собой нарушение федеральных законов, – написал Гувер 18 октября 1924 года. – Следовательно, министерство юстиции теоретически не имеет права расследовать такую деятельность»[112].

Бюро расследований не имело полномочий вести политическую войну. Закон о шпионаже времен Первой мировой войны потерял силу теперь, когда война закончилась. Оставшийся федеральный закон о подстрекательстве к мятежу времен Гражданской войны требовал доказательства плана использовать насилие с целью свержения правительства. Ни разу Бюро не смогло представить удовлетворительные доказательства суду, что американские коммунисты строили заговор с такой целью. Даже еще более старый закон – закон Логана от 1790 года – запрещал американским гражданам вступать в отношения с представителями иностранного государства с целью враждебного заговора. Коммунисты в Соединенных Штатах явно имели связи с Москвой. Но конгресс так и не проголосовал за то, чтобы удостоить Советский Союз дипломатического признания – он не был страной с точки зрения американского закона, – так что закон Логана не работал. У Гувера не было закона, который надо было приводить в исполнение. Он ограничил свои полномочия рамками антикоммунизма.

Тем не менее он удовлетворил требования министра юстиции. 10 декабря 1924 года Стоун сказал, что тот прошел испытательный срок. Гувер стал директором Бюро расследований.

Замечательно, что в ту же неделю Гувер нашел юридическую базу для ведения тайной разведки против американских «левых». Она была скрыта в законопроекте восьмилетней давности, санкционировавшем бюджет министерства юстиции. В 1916 году администрация Вильсона, бдительно следившая за иностранными дипломатами, ведущими шпионскую деятельность, начала использовать агентов Бюро с целью прослушивания разговоров в посольстве Германии. Администрация потихоньку внесла строку в бюджет министерства юстиции, предоставляя Бюро полномочия расследовать «официальные вопросы под руководством министерства юстиции и Госдепартамента»[113]. Этот законопроект стал законом, и его положения остались. Когда сенат проводил слушания по вопросу о признании Советской России в 1924 году, госсекретарь Чарльз Эванс Хьюз попросил Гувера подготовить доклад о влиянии Москвы на американских коммунистов. Гувер ответил почти пятьюстами страницами, подробно изложив свою веру в то, что советский коммунизм стремится проникнуть во все стороны американской жизни.

Он утверждал, что продолжающиеся дипломатические и политические разногласия дали ему разрешение на сбор информации о коммунистах в Соединенных Штатах. Гувер сделал эту часть предложения основой работы своей тайной разведывательной службы.

Харлан Фиске Стоун теперь поднялся по служебной лестнице в Верховный суд, где служил до конца жизни, закончив карьеру председателем Верховного суда. Он наблюдал за Гувером, и новый директор знал это. С этой целью Гувер следовал указам Стоуна. Ему приходилось избегать малейшего намека на нарушение закона, если он хотел поднять Бюро заново из руин, доставшихся ему в наследство. «Это Бюро не может позволить себе оказаться замешанным в публичный скандал, – написал Гувер в «личном и конфиденциальном» сообщении, посланном всем особым агентам в мае 1925 года. – Я лишь стараюсь защитить Бюро расследований от внешней критики и дурной славы»[114].

Он уволил махинаторов и некомпетентных людей, сократив число своих подчиненных настолько, что у него осталось меньше трехсот достойных доверия особых агентов. Он запретил распивать спиртные напитки на работе и в нерабочее время. Со временем он ввел единообразные формы отчетов о преступлениях, построил современную криминальную лабораторию, учебную академию и собрал архив отпечатков пальцев. А в течение следующих десяти лет его шпионские операции были невелики по масштабу и узконаправленны.

Риск быть пойманным на шпионаже за американцами был велик. Гувер подвергал себя ему. Риск не заниматься слежкой казался еще больше. На протяжении второй половины 1920‑х годов Гувер и Бюро следили за работой американских коммунистов с помощью платных осведомителей – перебежчиков (отступников), полицейских детективов и чиновников Госдепа.

Гувер собирал сведения о национальном движении, чтобы в 1927 году остановить казнь итальянских анархистов Сакко и Ванцетти. Их осуждение на смерть рассматривалось либералами по всей стране как тайный сговор, и главный среди них был старый заклятый враг Гувера Феликс Франкфуртер, который бился с Гувером лицом к лицу во время депортаций на Олений остров. Он проинструктировал своих агентов «быть полностью в курсе» того, что происходит в местных комитетах по защите Сакко и Ванцетти, и «уведомлять меня», но «следить, чтобы вся секретность была соблюдена»[115]. Гувер всегда подозревал, что именно итальянские анархисты осуществили теракты в 1920 году, которые были нацелены на руководителей США и залили кровью Уолл‑стрит. Но он никогда не мог доказать этого; эти дела навсегда остались незаконченными.

Гувер вел слежку за Уильямом З. Фостером – многолетним кандидатом в президенты от коммунистической партии, любимым организатором американского рабочего класса у Коминтерна и главой партийной Лиги профсоюзов образования. В досье ФБР от 1927 года, подробно описывающих тайные заседания лидеров коммунистической партии в Чикаго и Нью‑Йорке, сообщалось о решимости «красных» удвоить численность и внедриться в ряды Американской федерации труда. Гувер сказал своим самым доверенным лицам в Госдепартаменте США, что коммунисты полностью контролируют «членство во всех нью‑йоркских профсоюзах»[116]и строят заговор «с целью захвата исполнительной власти профсоюзов в этой стране». Он был в полной готовности, когда Фостер и его сподвижники отправились в Москву в мае 1929 года. Он отметил, когда Сталин прямо обратился к американской делегации, и продолжал вести это досье, которое было у него под рукой, до конца своих дней.

«Недалеко тот миг, когда революционный перелом произойдет и в Америке, – сказал Сталин. – Все усилия и все средства должны быть использованы для подготовки этого, товарищи».

Перелом наступил быстро. Он начался с обвала Уолл‑стрит в ноябре 1929 года, мощно развивался вместе с Великой депрессией и длился до Второй мировой войны.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 253 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.021 с)...