Глава одиннадцатая 4 страница

Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям, ни на что постороннее не смотрит; Сперанский нередко смешивает и увлекается особыми уважениями.

Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Сперанский осторожен и часто наружный порядок ставит ни во что.

Аракчеев в обращении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично; с подчиненными совершенно искренен и увлекается всеми страстями. Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным.

Аракчеев с трудом может переменить вид свой по обстоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид.

Мне оба они нравились, как люди необыкновенные. Сперанского любил душою».

***

«Подле графа Аракчеева не мог существовать с честью и с пользою никакой министр. С ним ладил только иезуит Сперанский», — обронил в своих «Записках» Н. И. Греч. Николай Иванович выводил свое заключение единственно на основании слухов. Если б мог он заглянуть в переписку двух этих людей, то узнал бы, что между ними в последние годы правления Александра I существовали самые что ни на есть дружеские взаимоотношения.

Обида на Сперанского, вспыхнувшая в Аракчееве в конце 1809 года, прошла сразу, как только Михайло Михайлович был выслан из столицы. Когда в 1816 году опальный сановник обратился к графу с просьбой помочь ему в возвращении на службу, тот охотно на нее откликнулся. Именно благодаря ходатайству Аракчеева государь назначил Сперанского пензенским губернатором. Во всяком случае, Михайло Михайлович чувствовал себя впоследствии крайне признательным Алексею Андреевичу за это назначение и не уставал писать ему слова благодарности. «Милостивый Государь Граф Алексей Андреевич, — обращался он к Аракчееву в письме от 17 декабря 1818 года. — Приношу вашему сиятельству всеусерднейшее поздравление с Новым годом. Чувство благодарности и приверженности, столь же искренней как и справедливой, налагает на меня приятную обязанность возобновить при сем случае свидетельство совершеннейшего почитания и преданности, с коими честь имею быть вашего сиятельства покорнейший слуга М. Сперанский».

Назначение в Сибирь генерал-губернатором Сперанского глубоко расстроило — он надеялся вернуться в Петербург. От посторонних людей, в том числе и от императора Александра, Михайло Михайлович постарался скрыть это расстройство. Единственными, кому он признался в истинных своих переживаниях, были его дочь Елизавета и… Аракчеев. «И не благодарно и грешно бы мне было уверять ваше сиятельство, — писал Сперанский графу 5 апреля 1819 года, — что я принял новое назначение мое без горести. Искренность, которая одна может составить всю мою пред вами заслугу, заставляет меня признаться, но признаться вам единственно, что весть сия тронула меня до глубины сердца».

Судя по содержанию данного письма, между Сперанским и Аракчеевым к этому времени существовали уже вполне доверительные отношения. Уверяя графа, что он исполнит возложенное на него поручение с тем же усердием, как бы сам желал его или выбрал, Михайло Михайлович добавлял: «При помощи Божией и милостях Государевых мне нужны к сему две вещи: первое, чтоб вы дозволили мне и из Сибири откровенно к себе писать о деле и безделье и, различав одно от другого, одному давали бы ход, другие же отлагали бы в сторону, не ставя мне в вину, естьли за 6 т[ысяч] верст всего я не угадаю. Второе, чтобы служебные мои донесения, не рассыпаясь по частям, входили прямо к вам и от вас и чрез вас получали бы разрешение… Продолжите, милостивый Государь, ваше благодетельное мне расположение. Я надеюсь, что поведением моим в службе и искреннею моею к вам преданностию оправдаю я все ваши ко мне милости».

Возвращаясь из Сибири в феврале-марте 1821 года, Сперанский ехал в Петербург через Москву. Узнав об этом, Аракчеев поспешил зазвать его к себе в Грузино. Когда Михайло Михайлович 15 марта прибыл в Москву, местный губернатор вручил ему письмо графа, которое было написано им еще 2 марта. «Сдержите свое обещание, — писал в нем Аракчеев, — и уведомьте меня, когда вы предполагаете проезжать Новгород, я к тому времени приноровлю свой приезд в Грузино. Там мы приятно проведем несколько времени в искренней беседе. Вы тогда будете еще свободны от здешнего политического воздуха, а я спокойнее и свободнее приму уважаемого мною человека в любимом мною месте уединения».

Совместная работа в Сибирском комитете над проектами законов для Сибири и нового административного устройства обширного края окончательно сблизила этих двух людей, казавшихся современникам предельно далекими один от другого. 24 января 1823 года Сперанский писал Аракчееву: «Есть пословица: тот половину сделал, кто хорошо начал. С сим благополучным началом и себя, и ваше сиятельство от всей души поздравляю. Уверен в успехе и по единству надежд и желаний, и по искренней, незыблемой моей к вам приверженности».

За все время службы ни с кем из сановников не имел Алексей Андреевич столь теплых отношений, как со Сперанским в последние четыре года Александрова царствования. Михайло Михайлович обращался с графом, словно со своей возлюбленной — предельно ласково и бережно. Был участлив к малейшей смене душевных настроений в нем, малейшему физическому недомоганию. Звал его прозвищем уважительным и нежным: «почтенный и мною чтимый настоятель Грузино» или «добрый пустынник». Даже деловые письма к Аракчееву Сперанский неизменно начинал с душевных излияний. «Милостивый государь граф Алексей Андреевич! Узнав, что ваше сиятельство прибыли в Грузино не зная еще, когда будем иметь удовольствие видеть вас здесь, поспешаю заочно встретить вас и поздравить с окончанием пути, — писал он графу 27 ноября 1823 года. — Тут действительно есть с чем поздравить после толиких трудов и забот и беспокойствий. Дай Бог, чтоб здоровье от сего не потерпело, и хотя пребывание ваше здесь также не есть отдых, но, по крайней мере, не столь великое изнурение». 28 февраля 1824 года: «Позвольте представить вашему сиятельству на дорогу ящичек лучшего зеленого чаю, на сих только днях из Кяхты полученного, и вместе с тем пожелать вам от всей души счастливого пути и скорого к нам возвращения. Не смею занимать вас лично, зная, сколь много вы озабочены, и быв впрочем уверен, что и лично и заочно вы извините не слова, а чувства». 15 апреля 1825 года: «Весьма благодарен вашему сиятельству, что прежде отбытия вашего буду иметь удовольствие еще раз видеть вас и сопроводить теплыми моими желаниями и молитвами Грузинского настоятеля».

В письмах своих к Аракчееву Михайло Михайлович рассказывал новости столичной жизни, делился мнением о тех или иных людях, сообщал о собственном житье-бытье — такие письма пишут друзьям, а не начальникам по службе. 19 августа 1822 года Сперанский сообщал графу, что выдал свою дочь замуж. «Заочно препоручаю зятя моего Александра Алексеевича Багреева в ваши милости», — тут же добавлял он. И граф не оставил зятя Сперанского своим покровительством: при первой же возможности исходатайствовал ему у государя солидную должность — губернатора в Чернигове.

Алексей Андреевич в свою очередь часто приглашал Сперанского к себе в Грузино и не упускал случая выказать ему свою симпатию и уважение. Следующие строки, писанные Алексеем Андреевичем 24 марта 1819 года, пожалуй, самые любопытные в переписке его со Сперанским, если не во всем его эпистолярном наследии.

«Милостивый государь Михаила Михайлович! — писал Аракчеев из Петербурга в Пензу. — Если вы, милостивый государь, на меня сердились за некоторое исполнение вашего препоручения в покупке Новгородского имения, то в оном согрешили, ибо мне приятнее всего угождать вам, потому что я любил вас душевно тогда, как вы были велики, и как вы ни смотрели на нашего брата, любил вас и тогда, когда по неисповедимым судьбам Всевышнего страдали, протестовал против оного, по крайнему моему разумению не только в душе моей, но всюду, где только голос мой мог быть слышан; радовался и концу сего неприятного для вас дела и буду не только радоваться, но и желать вашему возвышению на степень высшую прежней. Вот вам, милостивый государь, отчет в моих чувствах». Далее граф объяснял, почему стал он желать возвышения Сперанского: «Желание мое в оном, по слабости человеческой, основано на следующем: становясь стар и слаб здоровьем, я должен буду очень скоро основать свое всегдашнее пребывание в своем Грузинском монастыре, откуда буду утешаться, как истинно русской, новгородской, неученой дворянин, что дела государственные находятся у умного человека, опытного как по делам государственным, так более еще по делам сует мира сего, и в случае обыкновенного к несчастию существующего у нас в отечестве обыкновения беспокоить удалившихся от дел людей в необходимом только случае отнестись смею и к вам, милостивому государю. Окончу сие письмо тем, что как вы далеко от Волхова ни удаляетеся, не от вас зависеть будет быть близким к дряхлому волховскому жителю, которой пребудет всегда с истинным почтением, вашего превосходительства покорный слуга».

Не все сказанное в приведенном письме представляется в равной мере искренним. (Можно, в частности, усомниться в правдивости слов: «Я любил вас душевно тогда, как вы были велики».) Но уважительное отношение Аракчеева к Сперанскому проступает здесь отчетливо. Предчувствие же скорой отставки от службы и близости времени, когда придется ему «основать свое всегдашнее пребывание» в Грузине, граф выражал тогда в целом ряде других писем.

В 1819 году Алексею Андреевичу исполнилось 50 лет. Он и прежде не отличался отменным здоровьем и часто работал при физических недомоганиях. Служебное рвение его всегда превосходило возможности отпущенного ему природой здоровья. Но с этого времени здоровье его стало ухудшаться слишком заметно. Сказывались и возраст, и чрезмерное напряжение в работе. Письма Аракчеева заполнили жалобы на болезни. «Здоровье мое собственно для меня очень плохо», — писал он императору Александру 11 февраля 1821 года. «Боль моя в груди возобновилась во всей ее силе с наступлением сырой погоды и не дает мне ночью пользоваться нужным для подкрепления сил сном», — жаловался граф государю 30 ноября 1822 года. Грудные припадки сделались для него постоянным явлением. К ним добавились и другие хронические болезни. А с ними появилось жгучее беспокойство за дальнейшую свою судьбу.

В таком состоянии вполне естественной была мысль об отставке, но с нею возникал вопрос: если удалится он со службы, кто придет на его место? Зная выдающиеся способности Сперанского к государственной деятельности, слыша беспрестанные жалобы императора Александра на бездарность своих сановников, Аракчеев вполне мог предполагать в Михаиле Михайловиче такого человека, который придет ему на замену. И, думается, он был достаточно искренен, когда уверял Сперанского, что будет «не только радоваться, но и желать» его возвышения «на степень высшую прежней».

В последние годы Александрова правления Аракчеев все более втягивал Сперанского в свои дела. 27 марта 1823 года Михайло Михайлович сообщал графу: «С истинною благодарностию возвращаю вашему сиятельству отчет военных поселений. Я читал его с таким же удовольствием, с каким читаешь путешествия в страны неизвестные. Тот не имеет еще понятия о военных поселениях, кто удивляется их успехам, не зная каких трудов стоили сии успехи. Сколько разнообразных видов, кои надлежит объять и сообразить, сколько неимоверных трудностей, с коими должно было бороться».

3 апреля 1824 года Сперанский прислал Аракчееву записку: «Честь имею представить вашему сиятельству первое начертание введения к учреждению военных поселений».

Год спустя Михайло Михайлович издал брошюру о военных поселениях, в которой полностью оправдывал данное учреждение, насаждавшееся в России Александром I с помощью Аракчеева.

***

В последнее воскресенье марта 1834 года Сперанский принимал у себя Пушкина. Александр Сергеевич в это время страстно интересовался русской историей, и потому беседа между ним и старым сановником закружилась вокруг событий прошлого. Михайло Михайлович рассказал пытливому поэту-историку о своем изгнании в 1812 году. Разговор естественно перекинулся на начало царствования Александра, так много обещавшее в то время, когда Сперанский, молодой чиновник Министерства внутренних дел, работал над проектами реформ. «Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага»[179], — сказал Пушкин своему собеседнику. Сперанский отвечал комплиментами и советовал Пушкину писать историю своего времени.

А ведь знал сановник-лис, что не так прост был граф Аракчеев и не так уж и мал, дабы можно было объять его двумя словами — «гений Зла». Знал Сперанский, что он, слывший «передовым» человеком, не настолько был далек от Аракчеева, чтобы зваться — в противность ему — «гением Блага»! Знал, но не сказал об этом…