Глава четвертая 4 страница

Что сказал в тот день своей племяннице Корсаков — неизвестно. Но Н. О. Котлубицкий все же ездил в первой половине августа с инспекцией артиллерийских батальонов в Прибалтику.

А 17 августа 1799 года состоялась свадьба Николая Осиповича с Авдотьей Савельевной Ваксель.

Для Аракчеева описанная история не прошла бесследно.

Взаимоотношения его с Котлубицким решительно испортились. И вряд ли случайно, что сразу после этого стало ухудшаться и отношение к нему императора Павла.

***

10 сентября 1799 года инспектору всей артиллерии генерал-лейтенанту графу Аракчееву объявлялся высочайшим приказом выговор «за несмотрение за тем, что служители гарнизонных артиллерийских Ронгесальмских рот не были удовольствованы следующим им».

Спустя две недели, утром 24 сентября, в Санкт-Петербургском артиллерийском арсенале была обнаружена пропажа. Кто-то, сумев пролезть через оконную чугунную решетку, обрезал золотые кисти и галун с бархата, покрывавшего старинную колесницу. Аракчеев по должности своей инспектора всей артиллерии обязан был донести о случившемся императору Павлу. Но так получилось, что в ночь с 23 на 24 сентября при арсенале стоял караул от артиллерийского батальона, которым командовал его родной брат генерал-майор Андрей Аракчеев. Из сохранившихся документов неясно, то ли Алексей Андреевич сознательно направил следствие по ложному пути, желая выгородить брата, то ли офицеры, которым поручено было провести расследование происшествия, сами стали на сей путь, но фактом остается, что в результате принятых к отысканию виновных мер было установлено: кража в арсенале могла быть совершена «и не в эту ночь, а прежде». А в этом случае виновным оказывался генерал-лейтенант Вильде, от полка которого стоял тогда караул.

Получив от следователей такой рапорт, инспектор артиллерии граф Аракчеев передал его со своим донесением государю. Павел высочайшим приказом от 29 сентября отставил Вильде от службы. Чувствуя себя пострадавшим невинно, отставленный генерал обратился за помощью к Ивану Павловичу Кутайсову. Тот не упустил случая навредить высокомерному Аракчееву и немедля доложил Его Величеству о том, как все обстояло на самом деле.

Вечером 30 сентября ничего не знавший об этом граф Алексей Андреевич заявился в гатчинский дворец на бал. Император Павел лишь только его увидел, подозвал к себе Котлубицкого и велел ему подойти к Аракчееву и передать приказание ехать домой. Надо полагать, Николай Осипович исполнил просьбу императора с превеликим удовольствием.

На следующее утро, 1 октября, Его Величество издал приказ: «Генерал-лейтенант Аракчеев 1-й за ложное донесение и что в противность устава нарядил дежурным штаб-офицера из другого батальона, а не из того, который стоял тогда в карауле, отставляется от службы. Генерал-майор Аракчеев 2-й за случившуюся покражу в арсенале во время бытности тогда в карауле его батальона отставляется от службы. Адъютант Е. И. В. Александра Павловича ген.-майор Апрелев по делу, по которому ген.-лейт. гр. Аракчеев отставлен, отставляется от службы».

Отъездом в Грузино злоключения графа Аракчеева не окончились. Назначенный на освободившиеся должности инспектора всей артиллерии и командира лейб-гвардии артиллерийского батальона генерал-лейтенант Н. Д. Амбразанцев нашел, что его предшественник — граф Аракчеев — истратил слишком много казенных денег на ремонт конюшен и покупку лошадей для гвардейского артиллерийского батальона. Об этом он доложил 4 декабря 1799 года императору Павлу. Его Величество передал всеподданнейший рапорт генерал-лейтенанта Амбразанцева в генерал-аудиториат для подробного расследования всех упомянутых в нем неисправностей.

Четыре месяца шло следствие. Лишь 14 апреля 1800 года императору Павлу было доложено о его результатах. Во всеподданнейшем рапорте, представленном ему генерал-аудитором князем Салаговым, говорилось: «Генерал-аудитор по сему делу находит, что казна, как в покупке лошадей, так и в исправлении казенных строений, никакого убытка не имеет, почему и взыскания, согласно с мнением следственной комиссии, не полагает. В прочем всеподданейше предает на всевысочайшее Вашего Императорского Величества благо-соизволение». Ознакомившись с рапортом и выписками из следственного дела, Павел утвердил мнение генерал-аудитора и высочайше повелел: «Дело сие оставить».

К этому времени генерал-лейтенант Н. Д. Амбразанцев был уже заменен на посту инспектора всей артиллерии и на должности командира гвардейского артиллерийского батальона генералом от артиллерии Алексеем Ивановичем Корсаковым.

Нет сомнения, отставка Аракчеева от службы и отъезд его из столицы были выгодны петербургским сановникам — противникам императора Павла. В лице грозного графа Павел лишился недремлющего ока и твердой руки — того, что могло обнаружить и порвать сети заговора, который с конца 1799 года уже плелся вокруг его августейшей персоны.

***

Стремление императора Павла навести порядок в гражданском управлении и в армии встречало поддержку в русском обществе. Нижние гражданские и армейские чины быстро ощутили на себе благие последствия Павловой политики. Они стали в полной мере получать жалованье за службу, вышестоящие начальники в страхе перед Павлом умерили произвол в отношении своих подчиненных. Население не только столиц, но и провинций также почувствовало облегчение от попыток императора утвердить законность, ограничить произвол сановников. Первые же отставки сановников и в том числе недавно еще всемогущих, особо приближенных к императрице Екатерине вельмож показали всем, что намерения нового императора навести порядок в государственном управлении Российской империи весьма серьезны.

Фаворит императрицы Екатерины П. А. Зубов был утвержден новым императором в своих должностях (около тринадцати), более того, Павел в знак своего благоволения даже подарил ему один из своих мундиров. Но вместе с тем Его Величество распорядился опечатать канцелярию екатерининского любимца. Изучение находившихся в ведении Зубова дел подтвердило слухи о допускавшихся им вопиющих злоупотреблениях. Особенно возмутили Павла злоупотребления, допускавшиеся Зубовым в отношении армии. В результате фаворит Екатерины II был отправлен 6 декабря 1796 года в отставку с приказом удалиться из России на два года за границу. А 29 декабря 1796 года император Павел издал следующий именной указ: «За приведение в несостояние сестрорецких оружейных заводов, оказавшихся таковыми, по случаю не отделки лейб-гвардии на Преображенский полк ружей, а потом конной гвардии разных вещей, взыскать с генерал-фельдцейхмейстера князя Зубова такую сумму, какая артиллерийскою канцеляриею исчислена и Сенату представлена будет». Генерал от артиллерии П. И. Мелиссино определил эту сумму в 50 тысяч рублей, о чем сообщил в своем рапорте Павлу I.

Сановники впервые, быть может, со времен Петра I стали бояться за свою судьбу. По свидетельству А. Чарторижского[102], Павел внушал страх «всем чиновникам своей империи, и эта общая устрашенность имела благодетельные последствия. В то время как в Петербурге, в центре управления, общая неуверенность в завтрашнем дне терзала и волновала все умы, в провинциях губернаторы, генерал-губернаторы и все военные, боясь, чтобы злоупотребления, которые они позволяли себе, не дошли до сведения императора и чтобы в одно прекрасное утро, без всякого разбора дела, не быть лишенным места и высланным в какой-нибудь из городов Сибири, стали более обращать внимания на свои обязанности, изменили тон в обращении с подчиненными, избегали позволять себе слишком вопиющие злоупотребления». А. Чарторижский, довольно критически относившийся к Павлу I, признавал, что «в его царствование русские должностные лица менее злоупотребляли властью, были более вежливы, более сдержаны в своих дурных наклонностях, меньше крали, отличались меньшей грубостью, даже в польских провинциях».

В этой резкой перемене в положении сановников-чиновников, произошедшей с переходом от правления Екатерины II к правлению Павла I, таилась вместе с тем и серьезная опасность для Павловых реформ. Стремясь защититься от неведомого им прежде и оттого непривычного и невыносимого страха, российские сановники-чиновники стали представлять Павла I императором-деспотом, рассказывать друг другу о сотнях заточенных в темницы и сосланных в Сибирь чиновниках. Этот миф отразился впоследствии в многочисленных мемуарах. Император Павел представал в рассказах мемуаристов то жестоким тираном, маньяком, то капризным ребенком, а то и просто сумасшедшим. Вот наиболее типичный образчик таких рассказов, приводимый в записках А. М. Тургенева[103]. «Ужасно вспомнить! — восклицает этот мемуарист при описании правления Павла I. — Четыре года ожидать ежеминутно бедствия, быть во всегдашнем треволнении духа и не быть уверенным — правильны ли, точны ли данным повелениям действия в исполнении, ибо все зависело от каприза, прихоти, как видим, избалованного ребенка, который царапает лицо кормилице за то, что подаренная ему кукла не отвечает на его лепетанье. Такой быт хуже каторги — нет! Несноснее смерти!.. Каждое утро, от генерала до прапорщика, все, отправляясь на вахт-парад, шли как на лобное место. Никто не знал, что его там ожидает. Ссылка в Сибирь, заточение в крепость, затворение и всегдашнее безмолвие, как в могиле, в номере неизвестных».

Ф. П. Лубяновский приводит в своих воспоминаниях различные названия, которые давались эпохе правления Павла I в среде чиновничества: «Называли ее, где как и требовалось: торжественно и громогласно — возрождением; в приятельской беседе, осторожно, вполголоса — царством власти, силы и страха; втайне между четырех глаз — затмением свыше».

Сам по себе этот распространявшийся по канцеляриям миф не был опасен для императора. Не из страха сановников за свою участь, не из их недовольства действиями Павла на троне родился заговор против него. Корни заговора находились, как убедительно свидетельствуют многие факты, вообще за пределами России. Тем не менее миф об императоре-деспоте сыграл роковую роль в судьбе несчастного русского императора. Идя на убийство Павла, заговорщики могли не беспокоиться о том, как оправдать свое преступление в глазах русского общества. Указанный миф давал им такое оправдание.

А в целом миф убивал не только самого императора, но и его реформы. В лживом свете их истинный смысл терялся. Реформы Павла представали в карикатурном виде — как конвульсии некоего безумца.

История заговора, погубившего Павла I, до сих пор еще остается во многих своих важнейших аспектах неразгаданной тайной. На основании сведений, сообщенных самими заговорщиками и теми, кто находился в роковую ночь с 11 на 12 марта 1801 года в Михайловском замке, историки составили близкую к реальности картину того, как убивали императора. Но не смогли дать ответа на главный вопрос — за что его убили.

Сами заговорщики, рассказывая об убийстве Павла I, представляли свое деяние в качестве подвига, спасшего Россию от тирании сумасшедшего властителя. Так, один из руководителей заговора граф П.-Л. Пален говорил в 1804 году А. Ф. Ланжерону о том, что «в последнее время сумасшествие Павла стало кровожадным; никто из нас не был уверен хотя бы за один день своей жизни, скоро бы везде стали воздвигать плахи и вся Сибирь была населена несчастными». Эта версия причин заговора широко распространилась в мемуарной литературе. Приняли ее впоследствии и многие историки, в том числе даже официальный биограф российских императоров Н. К. Шильдер, имевший доступ ко многим секретным документам царского архива.

Психиатр П. И. Ковалевский (1849–1923), исследовав психику Павла I по описаниям его характера, данным в мемуарной литературе, поставил следующий диагноз: «Умственная жизнь Павла отличается отсутствием предохранительной сосредоточенности, внимания и настойчивости, быстротою сильных впечатлений, отрицательностью, одиночностью, неожиданностью, нелогичностью, непоследовательностью, асистемностью, но она лишена остроты, сообразительности и понимания. В его нормальном мышлении мы замечаем склонность к бреду, мнительности, подозрительности, символизации и преследованию. В нем была очень развита фантазия и царило воображение. Он склонен был к мистицизму, предчувствию и проч. Его умственная жизнь была подчинена эмотивной области. Страсти и чувствования царили над всем. Его воля была подчинена чувствам. Его волевые действия были игралищем страстей. Но эти страсти были неизмеримо выше страстей Петра III. Он проявлял любовь к семье, жене, друзьям. Поэтому его должно отнести к дегенератам высшим, к дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования»[104]. Надо ли доказывать, что этот диагноз относится скорее к мемуаристам, клеветавшим на несчастного императора, нежели к самому этому императору?!

Историк В. О. Ключевский не принимал версии о сумасшествии Павла, но и он усматривал в его характере ненормальность. «Иные считали и считают Павла душевнобольным человеком. Но это мнение только оправдывает непростительное царствование, а не объясняет несчастного характера царя», — писал он. Приговор историка гласил: «Павел был просто нравственно ненормальный царь, а не душевнобольной человек. Душевная болезнь невменяема, как несчастие, а за ненормальный образ действий человек отвечает, как за порок, до которого он сам довел себя по собственной вине. Вина Павла состояла в том, что он не хотел знать правил человеческого общежития, обязательных для всякого человека, на каком бы общественном посту ни стоял он».

Из всех этих оценок выходит, что смертью от рук заговорщиков Павел ответил за свою душевную или нравственную ненормальность. В. О. Ключевский писал о действиях заговорщиков: «…Пришли, убили и ушли, все оставив по-прежнему, все предоставив преемнику. Бросили камень в стоячее болото; оно всплеснулось, побудоражилось, потом уравновесилось и стало прежней зеркальной гладью…» Но если все осталось «по-прежнему», в чем заключался тогда смысл убийства императора Павла? Неужели его убили только для того, чтобы освободить престол для другого, более нормального человека?

Заговорщики всегда склонны скрывать истинную цель своего заговора. Впрочем, зачастую они и сами не вполне осознают ее и руководствуются в своих действиях различными мелкими побуждениями. И нередко так получается, что в заговоре соединяются люди, каждый из которых имеет свои собственные мотивы участия, отличающиеся от тех, что движут другими заговорщиками.

Именно это произошло в рассматриваемом случае. В заговоре против Павла объединились такие прагматичные, лишенные каких-либо идейных устремлений люди, как Л. Л. Беннигсен[105], П.-Л. Пален[106], братья П. А., H. A. и В. А. Зубовы[107]и др. Участвуя в заговоре, каждый из них преследовал свой особенный эгоистический интерес, имевший мало общего с интересами Российского государства. Каждый таил на императора Павла какую-либо мелкую обиду, ощущал себя в чем-то обделенным Его Величеством.

То же самое можно сказать и о Н. П. Панине[108]с О. М. Рибасом[109], которые, по мнению ряда современников и последующих историков, первые высказали мысль о совершении государственного переворота для возведения на императорский престол цесаревича Александра Павловича[110]. И тот и другой считали себя незаслуженно обиженными императором Павлом. Н. П. Панин писал 19 апреля 1799 года С. Р. Воронцову: «От моего дяди (Никиты Ивановича Панина, главного воспитателя великого князя Павла. — В. Т.) осталось долгу 320000 руб…великий князь знал это и торжественно обещал моему отцу уплатить все долги моего дяди лишь только взойдет на престол. Мой отец умер в 1789 году; хотя он уплатил часть долгов дяди, оставил мне еще 180000 руб. долгу. Погашение этой суммы в банке отнимает у меня ежегодно 15000 руб. доходу, и это заставляет меня делать новые долги. Среди потока щедрот, изливаемых с трона, только один забыт — это наследник фамилии, в отношении которой приняли на себя формальное обязательство».

Общество человеческое так странно устроено, что все в нем возможно. И для кого-то мелкая обида может быть вполне достаточным мотивом для совершения крупного преступления. Но вышеназванные персоны не относились к числу столь безрассудных людей. Тот факт, что они решились на участие в таком смертельно опасном предприятии, как заговор против императора Павла, означает только одно: за их мелкими обидами стояла некая значительная сила.

Эта сила обнаруживает себя в той самой главной цели заговора против императора Павла, которой бессознательно служили заговорщики, служа сознательно своим корыстным интересам. Но что составляло саму главную цель?

Очевидно, что цель заговора — в его результате. В тех переменах, которые он несет с собой. Убийство Павла I имело своим непосредственным следствием возведение на российский престол нового императора. Но только ли в замене одного самодержца другим заключался результат заговора?

Безусловно, после убийства императора Павла I произошли определенные перемены во внутренней политике российской самодержавной власти, на высшие должности в системе управления империей пришли новые люди — молодые аристократы, друзья нового императора. Развернулась административная реформа. Но все эти перемены были малозначительными, а реформа государственного управления происходила по общему плану, начертанному императором Павлом.

По-настоящему существенные перемены убийство Павла произвело только в одной области — во внешней политике Российской империи. В последний год своего правления Павел I осуществил, пожалуй, самую серьезную по своему влиянию на судьбу России реформу, которая затрагивала в той или иной мере все сферы жизни российского общества, но непосредственно касалась взаимоотношений Российского государства с двумя ведущими мировыми державами — Великобританией и Францией.

Ко времени восшествия Павла на императорский престол для России стало уже прочной традицией выступать в международных делах в коалиции с Великобританией. Осенью 1800 года император Павел порвал с этой традицией и повел Россию на сближение со злейшим врагом Великобритании — наполеоновской Францией.

Совершенный Павлом I коренной поворот в российской внешней политике не был следствием случайного эмоционального всплеска, но представлял собой результат переосмысления истории взаимоотношений Великобритании и России на протяжении XVIII века. Павел пришел к выводу о том, что британские правители использовали Россию в качестве инструмента проведения своих интересов на Европейском континенте и что союз с Великобританией со многих точек зрения невыгоден Российскому государству.

1 октября 1800 года Павел предложил графу Ф. В. Ростопчину, фактическому руководителю Коллегии иностранных дел, изложить свои мнения об отношениях России с ведущими европейскими державами. На следующий день Ростопчин представил императору соответствующую записку. «Вашему Императорскому Величеству угодно было, — писал он, — повелеть мне вчерашний день представить на бумаге настоящее положение России в отношении ея с другими державами и заключить сие начертание собственными моими рассуждениями, предложив при этом удобные способы для охранения и впредь России от завистников ея славы и могущества, для обращения сих способов ей в пользу в нынешних замешанных Европейских обстоятельствах и приобретения чрез то новых выгод на предыдущие времена». Граф утверждал в своей записке, что целью Англии, в каком бы положении она ни находилась, является падение Франции, что «все виды Англии устремлены на присвоение себе единой всех выгод мирной торговли», что она «под видом соблюдения пользы общей обращала единственно в свою все те случаи, где находила возможность насильственно присвоить себе какое-нибудь право». В качестве наиболее яркой иллюстрации этого Ростопчин привел поведение Англии во время Французской революции, когда она, «проповедуя всем державам ревность свою на извержение Парижского угрожающего правления для возвращения паки Бурбонского разбежавшегося дома на престол, вооружала попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции и выпускала их на театр войны единственно для достижения собственной цели; овладела тем временем торговлею целого света». В заключение своих рассуждений Ростопчин предлагал императору Павлу вступить в союз с Францией. Его Величество начертал на этой записке Ростопчина следующую резолюцию: «Апробуя план ваш, желаю, чтоб вы приступили к исполнению онаго. Дай Бог, чтоб по сему было».

4 января 1801 года Павел отправил в Париж в качестве своего специального посланника С. А. Колычева. В наказе ему, составленном двумя неделями ранее, император писал: «Желая умиротворить Европу, терзаемую уже 11 лет бичем войны, я решился вступить в прямые отношения с Французским правительством… Прибыв к Бонапарту, вы войдете в непосредственное сношение с ним и употребите все ваше усердие и ваши способности, чтобы привести дела к желаемой цели и утвердить соглашение на основании нижеследующих статей…» В этих статьях Павел формулировал условия, на которых он согласится вступить с Францией в союз и признать ее республикой. Помимо этих статей Колычев имел в своем распоряжении специальные указания своего императора для переговоров с первым консулом Наполеоном Бонапартом. Павел I предписывал, в частности, своему посланнику расположить Бонапарта и склонить его к принятию королевского титула с престолонаследием в его семействе. «Таковое решение с его стороны, — отмечал Павел, — я почитаю единственным средством даровать Франции прочное правительство и изменить революционные начала, вооружившие против нее всю Европу». В последнем пункте своих предписаний Колычеву российский император наказывал ему: «Не терять из виду, что намерение мое есть возвратить спокойствие целой Европе и что, признавая Францию республикою, а Бонапарта государем, я хочу отнять у Австрии, Англии и Пруссии средство успеха в их системе расширять свои владения, каковая система также и даже более вредит общему благосостоянию, как и начала революционной Франции, и что, напоследок, я предпочитаю допустить существование одной гидры, чем видеть, как возникают многие и терпеть их». Внизу этих предписаний стояла дата — 29 декабря 1800 года.

Сближение России с Францией шло настолько стремительно, что уже в первой половине января 1801 года российский император и французский первый консул начинают подготовку совместного похода двух экспедиционных корпусов (по 35 тысяч человек каждый) в Индийские владения Англии.

12 января 1801 года атаман Войска Донского генерал от кавалерии В. П. Орлов получает из Санкт-Петербурга следующее послание: «Индия, куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговыя, приобретенныя или деньгами, или оружием, то и цель все сие раззорить, а угнетенных владельцев освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам. Сие вам исполнение поручая, пребываю вам благосклонный Павел». На следующий день — новое послание императора: «Василий Петрович, посылаю вам подробную и новую карту всей Индии. Помните, что вам дело до англичан только, а мир со всеми теми, кто не будет им помогать; итак проходя, их уверяйте о дружбе России и идите от Инда на Гангес и там на англичан. Мимоходом утвердите Бухарию, чтоб китайцам не досталась. В Хиве высвободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Если бы нужна была пехота, то пришлю вслед за вами, а не инако прислать будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали. Ваш благосклонный Павел».

Направляя в Индию сухопутные войска, Павел распорядился снарядить для поддержки этого похода с моря три военных фрегата.

Позднее некоторые историки (Н. К. Шильдер и др.) будут писать о том, что никакой сколько-нибудь серьезной угрозы для Англии эта попытка Павла вытеснить ее из Индии не представляла. Однако паническая реакция британского правительства на дошедшие до него сведения о замыслах Павла полностью опровергает данное мнение. Ф. В. Ростопчин писал впоследствии: «Пред кончиною покойного государя, в 1801 году, Англия находилась в очень трудном положении. Ей грозила Франция, у нее отнималися все способы продовольствия и закрывались кораблям ее все европейские порты, кроме берегов Адриатического моря… Европа находилась в таком положении, что им можно было отлично воспользоваться для обуздания страшного самовластия Англии».

Что оставалось делать правительству Великобритании? Воевать одновременно с двумя такими сильными державами, как Россия и Франция, было бы безумием. Очевидно, что у Великобритании имелся только один выход из катастрофического для нее хода европейских дел — убийство Наполеона Бонапарта или Павла I. О многочисленных заговорах и покушениях на жизнь первого консула Франции, организовывавшихся на английские деньги, можно прочитать почти в каждой из биографий Наполеона. Множество различных фактов свидетельствует, что заговор против императора Павла находился в том же ряду.

Англия с давних пор имела в России свою опору в среде аристократии — целую группировку весьма влиятельных при императорском дворе англофилов. По некоторым данным, англофильство этой части русской аристократии регулярно стимулировалось солидными финансовыми вливаниями.

Любопытно, что поначалу император Павел вызывал у русских англофилов откровенное восхищение. Признанный их глава С. Р. Воронцов писал 12 декабря 1796 года в письме к С. А. Колычеву: «Мы лишились великой монархини; но несомненно, что преемник ее будет великим и добрым государем… Мы знаем, что он сведущ и умен. Образ его действий по вступлении на престол свидетельствует о превосходном его характере и возвышенной душе». О том, что «первые годы правления Павла ничем не разочаровали Воронцова», которого император так «высоко ценил», что «в начале 1799 г. предложил занять пост государственного канцлера вместо умершего графа Безбородко», пишет в своей книге «У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке» английский исследователь Э. Кросс. Но спустя некоторое время С. Р. Воронцов стал открытым и непримиримым противником императора Павла. Когда же и в связи с чем произошел этот переворот в воронцовском сознании? Э. Кросс прямо указывает время и главную причину его — конец 1800 года, начало сближения Павла с Наполеоном Бонапартом.

Еще в середине 1799 года Воронцов писал в одном из своих писем: «Я благодарю Всевышнего, что при конце моей жизни он дозволил мне дожить до сих счастливых времен, в кои царствует в моем отечестве Государь, столь великодушный и премилостивый…», а осенью того же года сочинял восторженные стихи о своем императоре[111]. Его славословия в адрес Павла I продолжались вплоть до осени 1800 года. С конца же 1800 года он, находясь в Лондоне, уже открыто призывал в письмах к своим друзьям в России убить Павла. В письме к H. H. Новосильцеву от 2 февраля 1801 года С. Р. Воронцов после сообщения о «безумии» Павла, «ежедневных жестокостях», якобы им совершаемых, восклицал: «Но это не действует на нацию и на тех, которые наиболее заинтересованы в ее спасении! Кажется, будто оцепенение и дурацкая трусость обуяли все души».

Британский посол в России лорд Чарлз Уитворт раньше всех сторонних лиц почувствовал перемену в отношении российского императора к Великобритании. Он так же, как и русские англофилы, в течение первых лет правления Павла воздавал ему хвалу. Однако накануне своего удаления из Санкт-Петербурга, в марте 1800 года, резко изменил мнение о нем. Ч. Уитворт был, пожалуй, одним из первых, если не первым, кто стал распространять слух о сумасшествии Павла. 6 марта 1800 года он заявил в своей депеше в Лондон: «Император, говоря литературно, не в себе… С тех пор, как он вступил на престол, психическое расстройство его стало постепенно усиливаться…»

Подобную перемену отношения к императору Павлу во второй половине 1800 года проявили многие русские аристократы. Как уже отмечалось выше, по мнению современников тех событий, идею организации заговора против Павла впервые озвучил Н. П. Панин. Так вот, высказываться эта идея стала именно с осени 1800 года, после того, как сделалось очевидным, что российский император отходит в своей внешней политике от союза с Великобританией к коалиции с Францией. А. Ф. Воейков замечает в своих мемуарах, что британский премьер-министр Питт «с восторгом ухватился за эту идею, когда Ольга Александровна Жеребцова, урожденная Зубова (родная сестра г. Платона Александровича), сообщила ему ее, и щедрою рукою отсыпал серебренники: ибо между заговорщиками находился и Иуда предатель. Не знаю, как поделили их, но знаю, что огромные суммы остались у графа Палена, который не всыпал их в сокровищницу церковную и не удавился от раскаяния».

Историк Е. С. Шумигорский писал, основываясь на многих свидетельствах, о том, что с момента разрыва императора Павла с Англией «английские гинеи текли обильною рекою в руки Палена и других единомышленников чрез приятельницу Витворта О. А. Жеребцову, сестру Зубовых». П. А. Толстой рассказывал в свое время, что в марте 1801 года видел у Палена целые свертки английских гиней. Пребывая в отставке, Пален, играя однажды с Зубовым в карты, поставил на кон сразу 200 тысяч рублей.

А. Ф. Воейков с болью констатировал в своих записках: «В дворцовой революции 12 марта всего прискорбнее, всего ненавистнее для Русского то, что ее произвела не пламенная любовь к отечеству, не желание спасти граждан от тиранства; ее произвело личное мщение и золото Англии. Спросите у Ольги Александровны Жеребцовой, сестры Зубовых, она еще жива. Она была любовницей английского посла при российском дворе лорда Витворта и тайным агентом Питта. Ее заговорщики послали в Лондон к Питту, который на упреки принца Conde в смерти Павла холодно ему ответил: «Qui m'importe comment, pourvu que l'animal soit terrasse» (дословно: «Неважно как, лишь бы зверь был сражен»).