III. Вывод о непроизвольном возникновении огня в палеолите

Описанные эксперименты дают основание тесно связать древнейшее получение огня троглодитидами с процессом изготовления ими каменных орудий, с раскалыванием и обработкой кремня.

Рассмотрим единственное остающееся возражение, которое может быть сделано против этой гипотезы. Если искра, способная зажечь огонь, была под рукой у Homo habilis или археоантропа с того времени, как он стал изготовлять каменные орудия, если он уже тогда ежедневно видел вблизи себя каскады искр, даже ощущал их прикосновение к своей коже, то мог ли быть у него уже тогда и трут, чтобы принять эту искру?

Д. Н. Анучин писал: «Вообще способ высекания огня должен был возникнуть позже способа получения его из дерева трением, потому что он подразумевает знакомство с трутом, без которого невозможно уловить искру»[601]. Мысль о путях изобретения человеком трута находится и в центре цитированной статьи П. И. Бориксовского. Автор полагает, что в домустьерское время для хранения и переноса природного огня человек понемногу научился приготовлять специальные тлеющие материалы, трут, и это техническое достижение подготовило искусственное добывание огня, начинающееся с мустье[602]. Зарубежные авторы обычно считают изобретение трута таким сложным техническим достижением, о появлении которого в нижнем и среднем палеолите не может быть и речи.

Но если подойти к этой трудности с точки зрения биологических научных представлений, она отпадает сама собой. Самые близкие к человеку антропоиды, шимпанзе и гориллы, строят на каждую ночь гнёзда на земле. Если, несмотря на древесный образ жизни, они строят их на земле, это значит, по‑видимому, что перед нами инстинкт, возникший в более отдалённые времена, чем произошла их древесная специализация. Значит, предку человека этот гнездостроительный инстинкт тоже должен был быть присущ. Мало того, он мог выразиться на ранних стадиях эволюции троглодитид в гораздо более активных формах и, может быть, возродить угасшие инстинкты более далёких предков. Если и антропоиды создают на некоторое послеродовое время более долговременные гнёзда (на дереве), то уже обезьяноподобный предок человека, таким образом, безусловно, должен был сооружать гнездо весьма долговременное, относительно утеплённое и умягчённое, как делает и множество других млекопитающих. Поэтому ему были недостаточны те гнездостроительные приёмы, какие налицо у антропоидов, но он не мог на первых порах выйти и за рамки той гнездостроительной техники, которая обща всем строящим гнёзда зверям, которая диктуется природой и ограничена природными возможностями. Что видит зоолог в зверином гнезде? И крупные животные, и мелкие – тупайи, белки, мыши и т. д. – используют, кроме основы (нора, дупло и пр.), для настилки: а) сухой мох, нередко размельчённый, б) листья и траву – сухие во избежание прения, в) мелкие сухие веточки и прутики, г) растительный пух, д) животные шерсть и пух, как вырванные у себя, так и набранные в окружающей природе. Всё это утрамбовывается; белки, например, специально утаптывают внутренность гнезда.

То же самое, несомненно, мы нашли бы и в гнезде палеоантропов или других троглодитид. Оно настилалось или прямо на земле, или на какой‑либо основе из ветвей наподобие гнёзд антропоидов. Настилка состояла бы из большего или меньшего количества тех или иных перечисленных материалов. В зависимости от продолжительности обитания они были более или менее растоптаны, превращены в труху, сваляны.

А это значит, что под ногами нашего предка находился трут. Любой из перечисленных материалов, устилавших гнездо, способен служить трутом. Каждый из них может быть найден в списке материалов, употребляемых разными народами при высекании огня. Эскимосы, например, употребляют в качестве трута пух морских птиц, сердцевину ивовых прутьев, сухой измельчённый мох[603]; австралийцы – сухую траву, измельчённую сосновую кору, шерсть, перья эму[604]; таджики – хлопок, сухую траву, сухую солому[605]; монголы – сухую траву, кизяк; огнеземельцы – птичий пух; гуаяки – растительный пух и т. д.

Выше мы констатировали, что нет причин думать, будто какой‑либо вид трута, годный для получения огня при высекании пиритом или железом, не годен при высекании кремнем о кремень. Раз есть раскалённая искра, она при падении на любой вид трута, если только он достаточно сухой, может вызвать его тление. Чем выше его сухость, тем выше статистическая вероятность возгорания. Сухая ковыльная степь в Казахстане может загореться, по наблюдению Э. А. Вангенгейм, даже от стряхнутого на траву папиросного пепла.

Древнейшие каменные орудия, предназначенные для разделки и освоения туш животных, выделывались чаще всего на месте потребления мяса, т. е. на месте обитания. Обезьяночеловек разбивал и оббивал кремни тут же, на этой настилке или у её края. Искры, несомненно, нередко возникали на расстоянии в 1‑10 см от неё, а при сильных ударах могли отлетать на 20 и более см. Из тысяч искр, прикоснувшихся к настилке, одна принималась этим естественным трутом, из сотен принятых одна не потухала через мгновение. Да если и начиналось тление, его никак нельзя представить себе в виде какого‑то пожара: тление происходит в виде кромки, и, несомненно, в подавляющем большинстве случаев оно очень скоро прекращалось само собой, затронув микроскопический участок.

Иными словами, мы должны представить себе, что процесс изготовления каменных орудий сопровождался в жаркую сухую погоду этими побочными явлениями и что они были для обезьяночеловека в общем нейтральны и привычны, как и, скажем, лёгкий запах дыма, возникающий всегда при ударах кремня о кремень. Никакой реакции «тушения» эти явления у него не могли выработать. Он был к ним безразличен, самое большое, он мог чем‑нибудь придавить тлеющую искру. Об отсутствии у нашего предка какого‑либо инстинкта, врождённого рефлекса по отношению к огню свидетельствует и наблюдение, давно сделанное в педагогике и психологии: ребёнок современного человека не имеет никакого врождённого отношения к огню, никакого инстинктивного защитного рефлекса от огня.

Большое количество микровозгораний, накапливая микроскопические дозы золы, могло постепенно увеличивать коэффициент восприимчивости трута‑настилки. Как известно, у всякого трута коэффициент восприимчивости значительно возрастает, если трут обожжён или смешан с золой. Попадание на настилку костного мозга из разбиваемых тут же костей животных и её просаливание могли повысить её воспламеняемость. В каких‑то в высшей степени редких случаях настилка могла в отсутствие обитателей протлеть с края до края или воспламениться под порывом ветра и сгореть. Но и при этой, очевидно, редчайшей ситуации, если только не вспыхивали вокруг трава, кусты, нет причин воображать какое‑либо бедствие для палеоантропа. На золу от прогоревшей настилки натаскивалась новая настилка, и жизнь продолжалась по‑прежнему. Разве только новая настилка, смешиваясь с подстилающей золой, становилась восприимчивее к искре и имела больший шанс снова когда‑нибудь прогореть. Разумеется, это наблюдалось только при исключительном условии регулярного длительного появления обезьянолюдей в одном удобном месте обитания.

Древнейшим известным нам местом обитания такого рода является пещера Чжоукоудянь. Нарисованная выше картина и служит попыткой истолкования углисто‑зольного слоя или «кострища» синатропа, уже многократно описанного в литературе[606]. Часто пишут, что огромная толщина этого слоя, достигающая в одном месте 7 м, и наличие в его основании чёрной прослойки, содержащей частицы древесного угля, якобы свидетельствует о том, что огонь здесь, раз зажжённый, затем поддерживался в тлеющем состоянии постоянно в течение многих веков. Отсюда делают вывод, что синантроп ещё не умел добывать огонь, но уже умел поддерживать и хранить не только круглый год, но и из поколения в поколение, сотни, тысячи лет огонь, позаимствованный однажды у природы (при лесном или степном пожаре или извержении лавы). Однако одно обстоятельство опровергает этот взгляд: зольный слой синантропа не сплошной, а состоит из множества наслоений, различающихся окраской, – коричневых, серых, желтоватых, розоватых, лиловатых. Их сравнивают с так называемыми ленточными отложениями кострищ пещеры Мас д'Азиль, исследованной Пьеттом. Эта ленточность зольных наслоений неоспоримо доказывает, что в тлении или горении были перерывы. Следовательно, огонь в Чжоукоудяне возникал многократно в течение тех веков и тысячелетий, когда там селились синантропы.

С точки зрения изложенной гипотезы картина получает удовлетворительное объяснение. Дело идёт о непроизвольном прогорании время от времени подстилки, на которой обитал синантроп. Если внизу мы видим частицы древесного угля, а выше их нет, и наслоения носят более светлый, зольный характер, то это хорошо увязывается с нашим предположением, что первоначально гнездо предка человека могло иметь основание из больших ветвей наподобие гнёзд антропоидов. Нижний чёрный слой с частицами древесного угля – это результат «пожаров», охватывавших всё это основание, слежавшееся, богатое древесиной. В дальнейшем основание из больших ветвей перестали накладывать, так как сам угольный слой на дне расщелины служил уже хорошим основанием для гнезда. На него натаскивали настилки, оставившие после себя лишь зольные слои, без следов древесного угля. В одной из трещин в Чжоукоудяне найден пучок обуглившихся мелких веточек «иудина дерева»[607], – такого рода и иной лёгкий материал мог служить мягкой настилкой и иногда прогорать или протлевать от упавшей искры, оставляя зольную прослойку. Естественно, что в зольной толще встречаются следы жизни синантропа на этой настилке – камни со следами копоти, расколотые куски кварца, кости животных со следами действия огня. Различная окраска разных прослоек золы свидетельствует о том, что настилка гнезда синантропа в разные периоды делалась из разных материалов или что к моменту случайного прогорания она могла быть более свежей или более старой, менее утоптанной, подвергшейся разным химико‑органическим воздействиям от натаскиваемой пищи и т. п.

Так можно представить себе историю «кострища» синантропа. Здесь нет возможности анализировать все другие нижнепалеолитические памятники. Достаточно сказать, что во всех случаях, где налицо несомненное стойбище, место обитания, а не рассеянные орудия или кости, там есть и следы огня.

Неисчислимые тысячелетия огонь оставался непроизвольным, непрошеным спутником троглодитид, которые едва ли могли сколько‑нибудь ощутимо дифференцировать в этом спутнике вредные и полезные свойства (разве только тот перебрасывался на окрестную природу), пока развитие «каменной индустрии» не сделало общение нашего предка с огнём более частым и интенсивным.

Тем самым окончательно отпадает необходимость обращаться к гипотезам и о стадии, когда предок человека вовсе не знал огня, и о стадии, когда он использовал лишь природный огонь. В самом деле, не приходится говорить о «безогненной» стадии, если огонь в качестве побочного продукта сопутствовал жизни троглодитид с того момента, как стали изготовлять каменные орудия. Определения их как животного, создающего орудия, и как животного, создающего огонь, практически совпадают. Представление о «безогненной» стадии осталось от этнографии XVIII – первой половины XIX в., когда было широко распространено мнение о существовании на земле народов, не знающих огня («сыроядцев»). Оно основано на мифологии многих народов[608]. Успехи этнографии опровергли это представление[609].

Ошибочным оказалось и не менее распространённое в старой литературе и также связанное с первобытными мифами об огне[610]мнение о существовании многих народов, которые хотя и умеют пользоваться огнём, но не умеют его искусственно добывать, – мнение, породившее догадку, что некогда человек пользовался только тем огнём, который возникал в природе без его участия. Причина, породившая эту догадку, давно отмерла: впечатления путешественников о неумении туземцев добывать огонь в подавляющем большинстве случаев при более близкой проверке оказались порождёнными сложной системой запретов на зажигание и тушение огня, строгими обычаями, предписывающими не зажигать огонь, если можно его у кого‑либо взять. В настоящее время на карте земного шара остался единственный народ, андаманцы, который, как говорят, не умел зажигать огня, владея зато не имеющей себе равной техникой хранения и особенно переноса огня. Может быть, андаманцы в силу этого последнего преимущества утратили, забыли приёмы добывания огня, но никак нельзя видеть в них пример народа, который «ещё не дошёл» до добывания огня: по всем другим показателям материальная культура андаманцев стояла отнюдь не ниже уровня всех народов. Тем более культурный уровень андаманцев не ниже уровня неандертальцев, у которых П. И. Борисковский с полным основанием предполагает уже искусственное добывание огня, основываясь на находках в мустьерских стоянках частых скоплений древесного и костного угля, а иногда и специально вырытых угольных ям, что уже не увязывается с пользованием только случайным природным огнём[611].

Ещё в 1928 г. в брошюре, выпущенной Музеем антропологии и этнографии к специальной выставке «Огонь в истории культуры», правильно формулировалась линия советской науки в этом вопросе: «В прежнее время источником знакомства человека с огнём считали удар молнии в дерево, лесные пожары, извержения вулканов, воспламенение сухих ветвей дерева от взаимного трения во время ветра. В настоящее время ни одна из этих теорий не может считаться правильной: открытие огня и различных способов его добывания произошло в процессе труда, при решении других технических задач: человек познакомился с огнём во время работы над усовершенствованием своих орудий производства»[612]. К прежним возражениям против перечисленных в этой брошюре теорий здесь достаточно добавить возражения против некоторых новых аргументов. Ссылаются на некоторые виды животных, приспособившихся к использованию тепла стынущей лавы; ссылаются на то, что в начале плейстоцена вулканическая деятельность была развита гораздо сильнее, чем в настоящее время[613]. Но как бы она ни была развита, наш троглодитидный предок оказался бы прикованным, как соответствующие виды животных, к районам вулканической деятельности, а мы видим его в шелльскую, ашёльскую, мустьерскую эпоху и там, где вулканической деятельности не могло быть. Следовательно, придётся предположить, что он, переселяясь, разносил с собой огонь на тысячи километров. Возникает лишь новая загадка: как он это делал? Из опыта современных отсталых народов мы знаем, что техника переноса тлеющего огня на значительное расстояние даже сложнее, чем техника добывания огня, – требуется особый сосуд, запас совершенно сухого трута в какой‑либо корзине или плетёнке, тысячи предосторожностей. Ясно, что обезьяночеловек не мог этого делать. Но он переселялся на огромные расстояния, возможно, следуя за стадами животных. Длительное обитание на одном месте, как в пещере Чжоукоудянь, было редчайшим исключением, да и там вероятнее предполагать не оседлость, а периодические посещения пещеры синантропами. Теория же о стадии систематического хранения природного огня, в любом варианте, волей‑неволей приписывает троглодитидам оседлость (так как мысль о систематической транспортировке огня в нижнем палеолите надо отбросить).

Другой недостаток этой теории – в её психологизме. Категория рационального изобретения, подыскивающего средства для достижения заранее осознанной полезной цели, не должна применяться к истории древнекаменной техники. Там действовала многовековая эволюция, а не индивидуальное открытие. Согласно указанным теориям, ископаемый предок человека имел представление о полезных свойствах огня до того, как практически с ним познакомился. В действительности, как мы видели, он практически познакомился с огнём раньше, чем составил представление о его полезных и вредных свойствах, да и вообще в строгом смысле не имел «представлений».