Бояре Московского государства 10 страница

Вмешательство Ходкевича ни к чему хорошему не привело. Он еще на подходе к Москве зачем-то завернул посольство столичной Боярской думы во главе с боярином князем Юрием Никитичем Трубецким, отправленное на варшавский сейм. Гетману не понравилось, что посольство держалось прежних договоренностей и просило дать «на свое государство» королевича, а не самого короля Сигизмунда III. Однако заставить бояр изменить цели посольства он тоже не смог. Не решил гетман Ходкевич и самой насущной проблемы обеспечения польско-литовского войска. Он только санкционировал разграбление московской казны, из которой выплатил залог принятым им на королевскую службу сапежинцам — короны и посох московских царей. В середине октября бывшие сапежинцы, вставшие под знамена нового гетмана, поехали на зимние квартиры в Гавриловскую волость под Суздалем. За ними последовал и сам Ходкевич, выбравший для постоя Ро-гачев (по дороге на Дмитров) [254].

К тому времени возникла прямая угроза Троицесергиеву монастырю. Возвратившееся в Москву войско Сапеги, уже без своего гетмана, снова было готово повторить попытку штурма Троицы. Для спасения монастыря троицкие власти во главе с архимандритом Дионисием обратились в подмосковные полки, чтобы им прислали воеводу для защиты обители. Отписка об этом сохранилась, она давно была опубликована в «Сборнике князя Хилкова» в 1879 году. Однако при публикации ее неверно датировали 1609 годом — временем первой осады Троицесергиева монастыря, хотя из текста документа видно, что отписка относится именно ко времени стояния под Москвой полков земского ополчения. Монастырские власти — архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын — обращались к «Великие Росии державы Московского государьства боярину и воеводе государю князю Дмитрею Тимофеевичю» (пропуск имени казачьего предводителя более чем красноречив). Именно у Трубецкого они просили прислать в монастырь «для нынешнево времени» Андрея Палицына с воеводой Наумом Плещеевым [255]. Более точно датировать это обращение помогают документы, сохранявшиеся в архиве Палицы-ных, обнаруженные и опубликованные в «Археографическом ежегоднике за 1989 год» Светланой Петровной Мордовиной и Александром Лазаревичем Станиславским. Им посчастливилось разыскать указную грамоту от воевод земского ополчения Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого с благодарностью воеводе Андрею Федоровичу Палицыну за земскую службу Грамота датирована 25 октября 1611 года. В ней признавались заслуги воеводы, которому по приговору троицких властей «архимарита Дионисья и всего собору», а также целого воинского совета из оказавшихся в монастыре боярина князя Андрея Петровича Куракина, думного дворянина Василия Борисовича Сукина, «дворян и детей боярских, и атаманов, и казаков, и всяких ратных людей» поручили защиту Троицы. В грамоте из подмосковных полков так сказано о заслугах воеводы: «…ты, Ондрей, ходишь под литовскими людми из Тро-ецкова монастыря, а с тобою дворяне и дети боярские, и троецкие слуги, и стрелцы, и Божиею милостию литовских людей побиваете и живых многих емлете панов шляхтичей и пахолков… И ты б, господине, и вперед Богу и всей земле служил так же, как начал, так и совершал…» [256]

Следовательно, в этот момент в Троицесергиевом монастыре и не думали о каких-то других спасителях, кроме тех главных воевод Первого ополчения, которые направили к ним Андрея Палицына из-под Москвы. Впоследствии тот продолжал свою земскую службу и зимой 1611/12 года оказался в Переславле-Залесском вместо покинувших город прежних воевод. Палицыну удалось наладить оборону города и сохранить контроль Первого ополчения над разными дорогами, шедшими от Переславля-Залесского в другие стратегически важные города Замосковного края — Юрьев-Польский, Владимир, Ростов, Ярославль и Кострому.

«Сопегин приход», а затем «Хоткеевич приход» стали теми вехами, которые заставили Первое ополчение изменить свои планы. Первую волну разъездов из ополчения служилых людей действительно можно отнести к концу июля — началу августа 1611 года. Только не всё объяснялось гибелью Прокофия Ляпунова; сказалась и военная неудача подмосковных полков, потерявших захваченные ранее башни Белого города. Земскому правительству под Москвой не просто приходилось удерживать свою власть. В подмосковных полках Трубецкого и Заруцкого первоочередной задачей стал поиск денег для уплаты жалованья ратным людям — дворянам и казакам. В документах ополчения рассказывалось о том, что к походным шатрам воевод неоднократно приходили голодные, страдающие от холода служилые люди, казаки и стрельцы. Они отказывались нести сторожевую службу, угрожали вовсе разойтись из-под Москвы, а многие так и делали. Чтобы удержать войско, из полков рассылали грамоты по городам с просьбой запросных денег. С.Б. Веселовский, опубликовавший документы и материалы подмосковных ополчений, писал, что «чуть не в каждой грамоте, посланной от воевод, мы читаем одну и ту же жалобу: ратные люди бьют боярам челом о жалованье "безпрестанно", а дать им нечего, и они от голода (можно добавить и от холода. — В. К.) хотят от Москвы идти прочь»; «А ратные люди приходят к бояром с великим шумом, что озябли и гол одни, и на сторожу не идут, а дать им нечево» [257]. Поэтому «Великие Росийской державы Московского государства бояре», как стали называть под Москвой князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Мартыновича Заруцкого, думали не столько об организации осады, сколько о решении насущных правительственных задач, о сохранении войска. Они должны были обеспечить участников ополчения необходимым денежным жалованьем и поместными дачами. Ополчение рассылало по городам своих воевод, давая им наказы собирать окладные и неокладные доходы в таможне, на торгах, перевозах, мельницах, строить самим «кабаки» для торговли «питьем» и как можно скорее присылать собранные на местах деньги, «а дати их служилым людям на жалованье для земские подмосковные службы».

Список полка князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, составленный 2 ноября 1611 года, беспристрастно зафиксировал службу в «распавшемся» ополчении как членов Государева двора — стольников, стряпчих, московских дворян, жильцов, так и уездных дворян по крайней мере из двенадцати городов. Кто-то из них был записан на службе «без съезду», как стольник Тимофей Васильевич Измайлов (брат окольничего Артемия Измайлова), воеводы отдельных отрядов Мирон Андреевич Вельяминов и Исак Семенович Погожий (Измайловы и Вельяминов скрепили своими подписями Приговор 30 июня 1611 года). Другие продолжали приезжать «с Москвы» или «из деревень» еще в августе и в сентябре, то есть после гибели Прокофия Ляпунова. В ополчении продолжал служить Иван Петрович Шереметев, подписавший Приговор 30 июня 1611 года (во Втором ополчении его считали человеком, близким к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому, и едва ли не виновником расправы с Ляпуновым) [258]. Более того, в сентябре в полк князя Дмитрия Трубецкого приехал из Брянска еще и брат Ивана Петровича стольник Василий Петрович Шереметев. К ноябрю 1611 года в полках ополчения оказались представители московских дворянских родов Змеевых, Измайловых, Исленьевых, Колтовских, Коробьиных, Одадуровых, Охотиных-Плещеевых, князей Приимковых-Ростовских, Пушкиных, Самариных. Многие участники боев ополчения под Москвой продолжали получать придачи четвертного жалованья «при боярех», в том числе служилые люди из замосковных, понизовых, приокских и рязанских городов [259]. Основанием для этого могла быть, согласно Приговору 30 июня 1611 года, только запись в послужных списках, которых просто не было бы, если бы ополчение не продолжало вести войну с польско-литовским гарнизоном в Москве.

Николай Петрович Долинин составил список из 45 городов, признававших власть подмосковного боярского правительства к январю 1612 года. В него вошли ближайшие к Москве Серпухов, Зарайск, Коломна (она почему-то пропущена в списке Н. П. Долинина, хотя хорошо известно о присутствии там двора Марины Мнишек). Продолжал поддерживать полки Первого ополчения Замосковный край — Владимир, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Тверь, а также Вологда и Поморские города (Тотьма, Соль Вычегодская, Чаронда). Вполне благоприятно относились к подмосковным «боярам» в землях Строгановых. Грамотам и указам, рассылавшимся из подмосковного ополчения, подчинялись в Украинных, Рязанских и Заоцких городах (Тула, Орел, Кромы, Переславль-Рязанский, Калуга) и даже в мятежном Путивле в Севере кой земле. На северо-западе в союзе с «боярским» правительством князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Заруцкого действовали Торопец, Великие Луки, Невель и Псков [260].

Власть бояр и воевод Первого ополчения князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Мартыновича Заруцкого удерживалась по инерции до марта 1612 года. Тогда произошло событие, окончательно отделившее дворянскую или «земскую» часть войска от казаков, вернувшихся к старой идее самозванства. Под Москвой учинили присягу Лжедмитрию III — «Псковскому вору» Сидорке, принятому сначала ивангородцами и жителями Яма, Копорья, Гдова, а впоследствии и псковичами. В годы Смуты не всегда срабатывала защита здравого смысла, подсказывавшего, что никакого Дмитрия больше нет на свете. Для всей псковско-новгородской округи имели значение другие обстоятельства: столкновение интересов шведов и польско-литовских сил полковника Александра Лисовского вокруг Пскова, попытки земских воевод привлечь на свою сторону города, сопротивлявшиеся шведской оккупации. Лжедмитрий III, разыгрывавший «патриотическую» карту, показался удобной кандидатурой для продолжения противостояния с иноземцами [261]. Однако многие в Русском государстве уже поняли, что поддержка самозванцев заводит в тупик, и не захотели становиться участниками фарса. Все, кого еще удерживало в полках чувство долга перед «землею», теперь могли отказаться от продолжения подмосковной службы и выступить против казачьих планов поддержки «Псковского вора». Тем более что к этому времени уже началось земское движение в Нижнем Новгороде. Показательна судьба воеводы Андрея Федоровича Палицына, геройски проявившего себя в защите Троицесергиева монастыря осенью 1611 года. Он обратился к организаторам нового земского движения князю Дмитрию Пожарскому, чтобы быть с ним «одномышленно», как только стало известно о присяге казаков Лжедмитрию III. [262]

В общем земском деле произошел новый раскол, вызванный действиями казаков и слабостью подмосковного правительства. Объединившиеся под Москвой служилые люди не смогли решить военной задачи освобождения Москвы от «литвы», не достигнуты были ими и общие цели земского движения. Впрочем, система управления, созданная в Первом ополчении, по-прежнему позволяла контролировать значительную часть городов и уездов Русского государства. В этот момент и возникло нижегородское движение Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского, перехватившее инициативу земского ополчения у подмосковных «таборов». После перехода нижегородского ополчения в Ярославль можно говорить о его открытом противостоянии с казаками. Роль же князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого оставалась неопределенной. Он разделял с Иваном Заруцким ответственность за всё, что делалось под Москвой, хотя в открытом противостоянии с новой земской силой, тем более в заговоре против князя Дмитрия Пожарского не участвовал. Конечно, дружественной позицию князя Дмитрия Трубецкого тоже назвать нельзя. Преобладающим оказалось стремление казаков Ивана Заруцкого помешать новому земскому движению. Князь Трубецкой, видимо, не имел самостоятельного выбора. Для создававшегося же сначала в Нижнем Новгороде, а потом в Ярославле ополчения был важен и обычный нейтралитет одного из главных воевод Первого ополчения.

Князь Дмитрий Тимофеевич настолько привык не проявлять своей позиции под Москвой, что когда ополчение Кузьмы Минина и князя Пожарского появилось у стен столицы, он не захотел (или опять не смог) объединиться с ним. Только угроза поражения от гетмана Ходкевича заставила подмосковные полки Трубецкого и земские полки Пожарского действовать вместе против общего врага. Дальнейшее освобождение Москвы связано уже с совместными усилиями двух ополчений (подробнее об этих событиях будет рассказано в очерке о князе Дмитрии Пожарском). На избирательном земском соборе 1613 года князь Дмитрий Трубецкой будет рассматриваться как один из претендентов на царство и соперник Михаила Романова. Но это уже не только его личная история.

* * *

Биография боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого после совершения главного дела его жизни оказалась чередой триумфов и поражений. О его роли освободителя Москвы сказано в «Утвержденной грамоте» об избрании на царство Михаила Романова; боярский чин, полученный им еще от Тушинского вора, был признан новой властью, а сам князь Трубецкой оказался на почетном месте во время торжества царского венчания. Однако о том времени, когда он стоял во главе временного земского правительства, получал грамоты на доходы с Ваги и претендовал на избрание в цари, тоже никто не забыл. Под разными предлогами опытные бояре-царедворцы, прощенные «землей» и вернувшиеся в столицу, стремились сосредоточить управление при молодом царе Михаиле Романове в своих руках. Князь Дмитрий Трубецкой с его земскими заслугами представлял угрозу для тех, кто еще недавно поставил страну на грань национальной катастрофы. В Думу он, разумеется, был допущен; боярский чин принадлежал князьям Трубецким уже по одному их происхождению. В то же время еще один боярин князь Трубецкой — князь Юрий Никитич, некогда посланный боярами договариваться о кандидатуре королевича на московское царство, — оказался на службе у короля Владислава в Речи Посполитой. С ним московские бояре впоследствии спорили и страшно ругались. Показательно письмо князя Юрия Никитича Трубецкого, относящееся ко временам похода королевича Владислава на Москву в 1618 году. Оно адресовано «прежде бывшим православным хрестианом, ноне ж крестопреступником у великого господаря царя и великого князя Владислава Жыгимонтовича всея Руси изменником». Продолжавший держаться присяги королевичу князь Юрий Трубецкой вопрошал московских думцев, служивших, по его словам, «неприродным государям» (то есть царю Михаилу Федоровичу): «Положите на розсудок свой: хто на сем свете глупее вас и изменнее?» Вспоминал он и о временах «междуцарствия», впрочем, умалчивая о роли своего двоюродного брата князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и упрекая бояр, что они, находясь под Москвою, «колько себе господарей обрали: королевича швецкого, Иваша Заруцкого, Проню Ляпунова, Митю Пожарского, Матюшу Дьякова и того детину, кой назывался сыном Ростригиным». В этом же ряду шел и выбранный из бояр царь: «…а потом выбрали меж себя своего брата Михаила Романова». Бояре отвечали князю Юрию Трубецкому и другим оказавшимся в Литве перебежчикам в стиле известных посланий Ивана Грозного, с гневом именуя Юрия Трубецкого «собакой и бешеным перескоком» [263].

Боярину князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому было нелегко находиться при дворе царя Михаила Федоровича. Было время, когда от его воли зависела жизнь многих людей, оказавшихся в московской осаде. Кто-то из челобитчиков выпрашивал у него грамоты на поместья и вотчины, просил вознаградить земские заслуги и свое участие в боях ополчений. Оставались и те, кто сначала поддерживал его царские притязания, а потом присоединился к выбору Михаила Романова. Двусмысленное положение князя Дмитрия Трубецкого при дворе нового царя понимали многие, даже люди совсем далекие от участия в придворных интригах. Поэтому вскоре после царского венчания, осенью 1613 года, Трубецкому была поручена внешне почетная, но, как оказалось, безнадежная служба. Он должен был отправиться в военный поход, чтобы отвоевать обратно от шведов Великий Новгород. В разрядной книге о порученном ему деле говорилось: «промышлять над неметцкими людьми, чтоб Великий Новгород от немец очистить» [264]. При этом у князя Дмитрия Тимофеевича не имелось достаточного количества войска и никакого обеспечения кормами, которые он должен был взять с разоренного населения на пути из Москвы в Новгород. В довершение ко всему началось восстание казаков, которых тщетно понуждали отказаться от «воровства» и идти на службу к Трубецкому.

В расспросных речах стольника Ивана Ивановича Чепчугова и его товарищей, попавших в шведский плен в Новгороде в 1614 году, говорилось об обстоятельствах назначения боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого: «…бояре и думские советники в Москве, бывшие прежде заодно с поляками и сидевшие вместе с ними в осаде в Москве, послали этого Трубецкого из Москвы больше из ненависти, чем желая сделать хорошее дело, потому что им надоело, что он получил большое уважение у всего народа за осаду и взятие Москвы; поэтому они искали случая и нашли послать его с небольшим войском в такие места, где он мог бы осрамиться» [265]. В итоге сначала князь Дмитрий Тимофеевич долго простоял, собирая войско, в Торжке, а потом выступил к Новгороду, где около Бронниц потерпел тяжелое поражение от шведского войска. Сначала даже не знали, выжил ли главный воевода, вынужденный отходить от Бронниц через леса и болота. Так и получилось, что «боярин Трубецкой потерял свое войско» [266], а вместе с этим — и ореол успешного освободителя Московского государства. Уже в конце 1614 года его имя с первых мест в перечнях бояр опустилось на десятое [267]. Подстерегли его и другие, личные потери. Одна за другой умерли его мать, княгиня Ксения Семеновна, в иночестве Капитолина, — 10 июля 1615 года, и первая жена, княгиня Мария Борисовна, — 6 августа 1617 года [268].

Как бы ни складывалась служба боярина князя Дмитрия Трубецкого, полностью отрицать его прежние заслуги никто не мог. Показательно, что когда в июне 1619 года из польского плена возвращался царский отец — будущий патриарх Филарет, князь Дмитрий Трубецкой участвовал во всех торжественных встречах на самом почетном месте. Это был короткий и радостный для всех период времени, когда казалось, что с приездом Филарета будут забыты все прежние счеты по поводу того, кто и как служил или не служил Тушинскому вору и «Литве». Встречу митрополита Филарета на подъезде к Москве доверили тем боярам, кто больше всего сделал для освобождения Москвы и участвовал в царском избрании в 1613 году. В воспоминание о временах прежнего общего земского совета было организовано представительство как Думы, так и освященного собора. Первым митрополита Филарета встретили в Можайске князь Дмитрий Михайлович Пожарский и рязанский архиепископ Иосиф. Можно было бы подумать, что право самым первым встретить царского отца было предоставлено князю Пожарскому в виду исключительности его заслуг перед Московским государством. Но так было лишь отчасти, потому что наиболее почетной была не первая встреча на пути к Москве, а последняя — перед въездом в столицу. Следующими митрополита Филарета в Вязьме встречали известный воевода казанской рати и член ярославского «Совета всея земли» боярин Василий Петрович Морозов и вологодский архиепископ Макарий. А в Звенигороде дошла очередь до патриаршего местоблюстителя крутицкого митрополита Ионы и князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. «Все бояре» встречали царского отца, как свидетельствовал «Новый летописец», «на последнем стану к Москве» [269].

Однако новая расстановка сил при дворе с возвращением и интронизацией патриарха Филарета оказалась в итоге не в пользу князя Дмитрия Тимофеевича. Наверху по-прежнему оставались те, кто входил в ближний родственный круг Романовых (хотя Филарет и устранил от власти Салтыковых и некоторых других, кто злоупотребил доверием юного царя). Ни разу князь Дмитрий Трубецкой не назначался в судьи какого-либо приказа. Верным признаком неустойчивого положения того или иного человека при дворе всегда были проигранные им местнические споры. В 1622 году у князя Трубецкого произошел спор при «сказывании» боярства Семену Васильевичу Головину — потомку рода московских казначеев. Но катастрофой для его карьеры стало местническое дело, возникшее во время первой, несчастливой свадьбы царя Михаила Романова с княгиней Марией Долгорукой в 1624 году. Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой спорил о местах с младшим братом прежнего царя Василия Шуйского — князем Иваном Ивановичем Шуйским. Итогом стало обидное удаление Трубецкого из Москвы на службу первым сибирским воеводой в Тобольск. Там он и умер 24 июня 1625 года, совсем еще не старым человеком. Тело князя было перевезено из Сибири его вдовой княгиней Анной Васильевной и похоронено в родовом некрополе князей Трубецких в Троицесергиевой лавре.

Год 7120-й.