Новгороды Руси

История Новгорода – один из стержней традиционной историографии России. К нему «привязана» вся варяжская концепция образования Русского государства. Из русских летописей следует, что Новгород на Волхове стоял уже в 859 году, то есть хоть чуть‑чуть, но он старше Киева (860). И хотя нынче легендарное основание Киева относят к VI–VII векам, Новгород не сдаётся. Карамзин писал о нём, что город основан после Р.Х., подразумевая, что он в любом случае древнее Киева.

Вообще с Новгородом связано много загадок и заблуждений.

Кажется, что само его название предполагает существование какого‑то ещё более древнего города; не удивительно, что безуспешные поиски оного велись с XVIII века, с начала научной историографии. Некоторые русофилы полагали, что такой город должен иметь название вроде Старгорода, хотя наличие Новгорода отнюдь не требует наличия Старгорда (так, при Нижнем Новгороде нет Нижнего Старгорода), и называли в качестве претендента на «Старгород» Старую Руссу. Но первое упоминание о ней относилось только к XI веку. Ещё один кандидат – город Старица в Тверской губернии, считается известным только с 1297 года, да к тому же его название явно происходит от «староречья», отделившегося от реки части старого русла.

Добавим для любителей топонимических розысканий, что на севере Польши есть город под названием Старгард‑Щециньский (XIII век), а остатки городища легендарной Великоморавской державы называются Старе Място (IX–X столетия).

Впрочем, и Новгородов немало. Новгород‑Северский известен с 1044 года. Есть ещё Новогрудок в Гродненской области – якобы с 1116 года (хотя сам город Гродно, по‑литовски Гардинай, известен только с 1128‑го), и хорватский Новиград.

Нижний Новгород считается основанным в 1221‑м, причём первоначальное его название – Новгород Низовския земли, то есть Новый город «Низовских земель» = Владимирского клина междуречья Оки и Волги, что, кстати, снимает вопрос о каком‑либо «Верхнем Новгороде» на Волге. Однако, с XII века в Низовских землях известен Городец, где, по одному из преданий, в 1263 году умер Александр Невский. Новоград‑Волынский известен с 1276, но носит это название только с екатерининских времён (с 1793), до этого он звался Звягель.

Понятие «Господин Великий Новгород», полагают, появилось в связи с образованием (в 1136) и последующим возвышением Новгородской республики на Волхове, вплоть до её падения в 1478 году, и присоединения к Москве Иоанном III. Мы написали здесь хитрое словечко «полагают», потому что точных данных об этом нет. Вообще не всегда понятно, что из легенд, упоминающих Новгород, относится к нашему реальному Новгороду, который и ныне стоит на Волхове.

О реальной же истории этого реального Новгорода впрямую говорят результаты тамошних раскопок. Раскопки начались ещё в 1930‑е годы и не были обойдены вниманием Сталина, выстраивавшего свою историю России. Когда же в начале 1950‑х там обнаружили первые берестяные грамоты, это стало настоящей сенсацией. С тех пор найдено несколько сот таких грамот и масса предметов материальной культуры.

Грамоты Новгорода отнесены археологами к XII–XV векам. Но о чём же говорят результаты их изучения? Во‑первых, резные тексты берестяных грамот содержат, в основном, бытовую информацию на русском, а не церковнославянском языке. Во‑вторых, в текстах грамот, насколько нам известно, нет упоминания ни об одном из русских князей XII–XV веков, включая Иоанна III, который этот самый Новгород присоединил к Москве. (Про Москву там также ничего нет, хотя упоминаются, например, Ярославль и Углич.)

Зато в грамотах содержится весьма недвусмысленная информация о реальном времени их написания, и вот, неожиданно оказывается, что это отнюдь не XII–XV века. Например, в грамоте № 413 читаем: «… пересмотреть москотье дабы хорь не попортил…» (см. В. Л. Янин, «Я послал тебе берёсту…», стр. 184). Начертано, полагают, в XIV веке, но слово «москотье» означает москательные товары, а само это понятие появилось не ранее XVI века. Да и что за «хорь» может попортить такое «москотье»? В научных кругах возникли сомнения, но автор цитируемой книги их развеял, вычитав в словаре Даля, что слово «хорь», помимо обозначения зверька, имело также (в XVIII веке!) значение «платяная моль».

Но В. Л. Янин заглянул не в тот словарь. Самое смешное в этом суждении заключается даже не в интерпретации слова «москотье» в смысле «бельё», а в слове «хорь», которого в XIV и даже в XV веках тоже не было, а было слово дъхорь, как и в других славянских языках – духорь, то есть вонючка. (См. например, М. Фасмер, «Этимологический словарь русского языка», т. IV, стр. 270). Написание же «хорь» относится, самое раннее, к XVI веку.

В грамоте № 500 упоминаются «сковорода, котлець и чепь котьльна». «Чепь» вместо «цепь» – обычное написание, но не для XIII–XIV, а опять же для XVI–XVII столетий (см. Фасмер), не говоря уже о сковороде, впервые появившейся в XVII веке. В грамоте № 354 (Янин, стр. 117), датированной концом XIV века, при перечислении мехов прямым текстом написано «2 кози корякулю пятен», что значит 2 шкуры пятнистого (или клеймёного, от пятно = клеймо) каракуля, а каракуль стал известен не ранее XVI века! Там же: «возьми конь за рубль», – по мерке слиткового рубля, за 170 г. серебра, – а это реальная цена лошади конца XVI – начала XVII, но никак не XIV века!

Приведём ещё один выразительный пример. Грамота № 496 – из наиболее поздних. Характерно, что она не резная, а написана чернилами. По янинской датировке она относится к 1478 году, хотя и найдена в слоях, якобы более ранних. Причиной этому её содержание: в ней содержится жалоба, что пришли «люди деи осударевы» и всё пограбили. Упоминание о «людях осударевых» и побудило датировщиков привязать эту грамоту к Иоанну III и 1478 году, когда он лишил Новгород независимости. Но вот странность: вслед за Карамзиным принято считать, что Иоанн III уговорил новгородцев смириться: хотя и с позиции силы, но всё же отнюдь не грабил их, а приказал забрать только вечевой колокол. Грабили, по тому же Карамзину, только лет через сто, уже при Иоанне Грозном, – то есть опять же в XVI веке.

Новгородские артефакты учёные находят, в основном, между слоями сосновых плах, которыми выстилались уличные мостовые. На основании глубины расположения слоя можно делать вывод о древности находки. Но археологи приняли за истину, что мостовые настилались заново примерно каждые 20–25 лет из‑за поглощения их болотистым грунтом. Не есть ли эти расчёты поиском «условия задачи» (древности находки) по заранее указанному «ответу» (древности Новгорода в целом)? А, например, в г. Каргасок Томской области на аналогичном грунте в XX веке плаховые мостовые вынуждены были настилать каждые 5–10, а не 20–25 лет. И ведь никем не доказано, что город и его первая мостовая – ровесники.

Теперь о некоторых других находках. Совершеннейшим перлом среди них стала разведённая стальная пила длиной 39 см, содержащая 78 зубчиков, и датированная XI веком! Сообщение о пиле попало даже в сталинское издание БСЭ. И невдомёк горе‑датировщикам, что, во‑первых, такую пилу можно изготовить только из катанной, а не кованной стали, а катанки заведомо не было в XI веке, и, во‑вторых, чтобы наточить такую пилу, нужен трёхгранный напильник, а его изобрели в XVII веке.

В. Л. Янин (стр. 201) на полном серьёзе пишет, что в XI веке произошла замена стальных ножей X века, лезвие которых вварено между железными щёчками, на более простые стальные же ножи, приваренные к железной полосе. И опять ему невдомёк, что закалённую сталь вварить между железными щёчками можно только сварочным аппаратом, а не кузнечной сваркой.

Обнаружив свинцовую чушку весом 151 кг с фабричным клеймом «К + одноглавый орёл», будущий академик Янин долго мучался, пока его не осенила догадка: это же краковское производство, времена Казимира Великого, 1333–1370 годы! Отправив образцы в Польшу, он приятно удивил польских коллег, – они‑то до этого думали, что подобное производство началось только при Казимире Ягеллончике в конце XV столетия, и особенно развилось ещё лет через сто–двести, а тут, поди ж ты, советские братья им такой подарок…

При этом никто не задался простым вопросом: а зачем новгородцам XIV–XV веков вообще были нужны такие чушки? Не были они нужны, а понадобились только в XVII веке, когда их даже специально возили в армейских обозах, для переливки на пули по мере необходимости. Конструкционного же применения свинец практически не имеет в силу своей тяжести и пластичности.

Ещё интереснее, что эта свинцовая находка неожиданным образом перекликается с нумизматикой.

Историографы сочинили головоломную историю, суть которой сводится к следующему. Якобы в Новгороде XII века была вполне нормальная десятеричная денежная система – такая же, как позже и в Москве в XV веке. А в XIII–XIV столетиях от неё отказались: наступил «безмонетный» период, когда расчёты производились серебряными слитками, сначала гривнами, а затем рублями, и новгородцы вместо привычной им десятеричной системы зачем‑то перешли на семеричную, а потом, под влиянием Москвы, вернулись к десятеричной.

Учёные мужи XX века выстроили целую систему пересчетов, чтобы связать концы с концами (интересно, а как новгородцы физически делили рубль на 216 частей?). При этом, сообщает Янин, рубль был беднее предыдущей гривны, поскольку должен был содержать 170 г. серебра вместо 196 г. в гривне. Гривна представляла собой прямоугольный брусок, а рубль – брусок покороче и горбатенький.

Каково же было изумление археологов, когда такой рубль точно уравновесил гривну на весах: в нём было тоже 196 г. Но не чистого серебра… И лишь после того, как под микроскопом на горбатом рубле был обнаружен шов, отделяющий нижнюю часть от горбатой верхней, был, наконец, сделан химический анализ рубля. И оказалось, что горбатый рубль отлит в два приёма: сначала нижний брусок из низкосортного серебра, а затем к нему прилита горбатая часть из высокосортного серебра, причём такого же, как у гривны. Очевидно, что нижний брусок рубля – подделка более тяжёлым металлом, но каким? Золото почти вдвое тяжелее серебра, но только идиот станет подделывать серебро золотом. Остаётся единственный доступный металл, – свинец.

Плотность серебра 10,5 г/см?, а свинца – 11,3 г/см?. Читатель может сам определить соотношение свинца и серебра в смеси, необходимое для того, чтобы в нижнем бруске набрать недостающие до гривны 26 грамм, с учётом того что верхний серебряный горбыль по объёму примерно вдвое меньше нижнего свинцово‑серебряного бруска. Нижний брусок вообще нельзя считать сплавом на основе серебра, это именно свинцовый сплав, по составу отвечающий черновому металлу переработки свинцово‑серебряных руд и свинцово‑серебряному припою.

И опять перед нами XVI век, ибо только тогда впервые появилась технология переработки свинцово‑серебряных руд, как убедительно доказал английский археолог Джон Дейтон (См. J. Dayton. Minerals, Metals, Glazing & Man. London, Harrap & Co, 1978).

Совершенно потрясающую информацию несёт надпись на сосуде с перегородкой, датированном XIII веком, но мимо неё прошли Янин и его коллеги. Там с одной стороны написано «масло», а с другой «МЮРО», обозначающее миро, которое по всем канонам должно было писаться только через ижицу (греч.?), а никак не через букву Ю! Также в одной из новгородских грамот содержится завещание некоего «раба божия Моисея», в написании имени которого тоже никакой ижицы нет… В текстах грамот ижица вообще отсутствует, как и фита в азбуке, написанной мальчиком Онсимом (грамоты №№ 200, 201). Там же мы видим слоговой метод обучения азбуке, типичный для XVI–XVII веков, не говоря уже о бурсацких шарадах, описанных Дм. Помяловским («Невежя писа, недума каза, а хто сё цита…»).

Кстати, сам В. Л. Янин удивляется, что методы обучения в Новгороде XIV века «были такими же, как в XVI–XVII вв.» (стр. 55), а «шведы употребляли берёсту вместо бумаги в XVII–XVIII вв.». Чему он удивляется больше: что шведы такие «отсталые», или что русские такие «передовые», – непонятно. В действительности если и надо тут чему‑то удивляться, так упорству, с которым В. Л. Янин пытается удревлять свои находки. Причём он даже не скрывает, что предметы, не вписывающиеся в его концепцию, не включаются в научные труды (как это было с грамотой № 354 в 1958 году). Как бы оправдываясь, академик пишет, что и до него «подретушировали» находки, – например, Е. Буринский «Кремлёвские грамоты», обнаруженные в Москве в 1894 году.

Но цель должна оправдывать средства, в том числе и денежные средства, выделяемые археологам на раскопки. А в чём она, цель?.. Как всегда, наука история подстраивается под политический интерес власти. Сегодня, когда «отец городов русских» Киев вновь оказался вне пределов России, возвеличивание «отца городов русских» Новгорода и его удревление – как нельзя более кстати…

Критика хронологических построений и толкований, полвека выдвигаемых учёными‑историографами, отнюдь не умаляет ни колоссального труда археологов, ни, тем более, материаловедческой, культурной и исторической ценности самих обнаруженных материальных свидетельств. Просто они дают сведения об истории этого края не тех веков, к которым их приписывают: открытия в новгородской земле относятся не к XII–XIV, а к XV–XVII столетиям.

Но всё же: был ли Великий Новгород каким‑то самодостаточным местом на планете? Мог ли он остаться отдельным государством в ходе объединения восточноевропейских земель? Наверное, нет. Здесь жили вполне конкретные люди, их группы и союзы с разными интересами, связанные многими делами с аналогичными группами и в Восточной Европе, и в Западной. Неторопливая эволюция огромнейшего количества интересов разнообразнейших структур, – культурных, идеологических, экономических, военных и политических приводила людей к тем или иным решениям и действиям. В результате Новгород оказался в большей степени встроенным в московскую, нежели в западную политическую систему; начало положил Василий II Тёмный.

Новгород был для него самой болезненной проблемой. Экономические интересы Москвы и Новгорода сталкивались на севере, где московские князья пытались расширить свои промысловые районы, на территориях совместных владений в Вологде, Бежецком Верхе, Торжке, Волоколамске, наконец, собственно в Новгороде.

Большинство в правящей элите Новгородчины было с конца XIV века последовательными противниками Москвы не только как центра объединения, но и как экономического конкурента. Проясним этот вопрос. Москва эволюционировала таким образом, что всё больше приобретала значение политического, военного, экономического, и в том числе торгового центра, для выполнения функций, одинаково полезных для примыкающих к ней территорий. Она объединяла земли для того, чтобы стал возможным адекватный ответ на геополитический вызов, на явную экспансию Западной Европы, в результате которой снижались возможности выживания народов на этой территории. Происходившие глобальные процессы были настолько выше юридических отношений между странами и частных династических споров, что, как правило, даже не понимались спорящими сторонами.

Новгородское боярство в конце XIV – середине XV века вело упорное наступление на древние «князщины», то есть институты княжеского суда и управления, пытаясь заменить единовластие боярской демократией. Сокращались княжеские прерогативы, падал авторитет и доходы Великого князя в Новгороде. При этом основной общественной структурой города была международная торговля, и она подавляла все остальные структуры. В таких условиях Новгород стать объединительным центром для земель с русской культурой не мог, а вот превратиться в форпост колонизации этих земель западными странами – мог. Для Руси он был точкой нестабильности.

В то же время, Великое княжество Литовское, то воюя с крестоносцами, то заключая с ними союзы, то снова воюя, в окончательном балансе дрейфовало на Запад. А ведь рыцарско‑монашеские ордена были созданы как раз для подчинения латинской Европе некатолических народов, с соответствующим изменением их культуры. И мы видим, что в новгородских делах усиливалось (причём заметно) присутствие Литвы, литовские служебные князья получали в прокорм многие новгородские пригороды, дани с ряда волостей шли частью в Литву, на них распространялась судебная власть литовского Великого князя и его наместников.

Московских князей, в том числе Василия Тёмного тревожили и церковные противоречия: новгородский владыка Евфимий II получил посвящение от митрополита в Литве; наступившее после бегства московского митрополита Исидора в Рим безвременье на московской кафедре создавали основу для фактической автономии новгородской архиепископии. Обострялись давние споры московской митрополии и новгородских владык по поводу пределов и форм митрополичьего суда. В Новгороде явно происходил теократический перекос, началось подавление светской сферы церковниками.

Наконец, многолетняя поддержка Новгородом «оппозиционера» Шемяки (хотя в основном пассивная) не могла не провоцировать московского Великого князя на принятие серьёзных ответных мер.

Накопившиеся противоречия во всех структурах разрядились, естественно, в вооружённом противоборстве. В начале 1456 года Василий II предпринял поход на Новгород, как общерусскую военно‑политическую акцию, – в ней участвовали и российские татары, что мы покажем в одной из следующих глав. Превосходство Москвы проявилось очень быстро, в сражении под Руссой в начале февраля, когда немногочисленный авангард московских ратей разгромил основные новгородские силы.

По инициативе новгородцев было заключено компромиссное соглашение: основной документ повторял традиционный формуляр новгородско‑княжеских докончаний, а в текст второго документа были включены положения, расширяющие прерогативы князя и укрепляющие ослабленные институты великокняжеской власти в Новгороде (его наместников, дворецких и т. п.). Правительство Новгорода было вынуждено уплатить Василию Тёмному огромную контрибуцию.

Правда, принципиальных перемен не произошло: ведь ещё до этого, по московско‑литовскому договору 1449 года Новгород был под патронатом Москвы. Но военное поражение усилило позиции промосковской партии. Поездка «миром» 1460 года, случившаяся уже при новом архиепископе Ионе (Евфимий скончался в марте 1458), подтвердила позиции Василия II в Новгороде, который, однако, сохранил в полной мере государственно‑политическую автономию.

Оставаясь в плену детерминистского стиля мышления, и зная, что в дальнейшем Новгород (и не только) был окончательно Москвою подавлен, в том числе вооружённой рукой, некоторые учёные, а публицисты уж непременно, ищут причины в психологической сфере. Они делают вывод о принципиальной «имперскости» русской души, даже не замечая парадоксальности такого вывода для истории, в которой Тверь, Новгород, Владимир, Суздаль, Москва, Переяславль вели войны за руководство объективно единой страной, одновременно пытаясь сохранить свою самостоятельность.

Ещё более парадоксальны выводы основателя «новой хронологи» А. Т. Фоменко, которые, раскритиковав выводы В. Л. Янина о древности новгородских археологических находок, говорят об относительной молодости Новгорода, а из этого якобы следует, что никакого государственного подчинения Новгородии Москве до начала XVII века не было. И вообще, де, история Новгорода есть история Ярославля. Хотя новгородские находки сделаны всё‑таки в Новгороде, и даже если они относятся к XV–XVII столетиям, совершенно непонятно, почему же город не мог быть покорён Иоанном III в 1478 году? Но вот, говорят «новые хронологи», все покорения Новгорода на Волхове Василием II Тёмным, Иоанном III, Василием III и Иоанном IV Грозным являются вымыслом конца XVII – начала XIX веков.

На деле же эволюция политической системы шла от «мягкого» централизма, для которого характерна самостоятельность регионов во многих внутренних делах, – по сути, монархического федерализма, к жёсткому централизму, не оставлявшем регионам свободы.

Вот что писал С. Платонов в своей «Русской истории», излагая речь земских делегатов на Соборе 1642 г.: «При прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились меж собой. Воевод в городах не было: воеводы посылались с ратными людьми только в украинские (окраинные, – Авт.) города для бережения от турецких, крымских и ногайских татар». «При прежних государях»! А уже к 1642‑му централизация усилилась, а при Петре – усилилась ещё больше.

Новгород оставался самоуправляемым и практически независимым, действительно, по крайней мере, до середины XVII века, а Псков даже до 1708 года, то есть до Северной войны, когда Пётр I включил эти земли в Петербургскую губернию. До этого Новгород и Псков представляли собой принципаты (как бы «римские» республики). Причём Новгород постоянно «колебался» между Москвой и Литвой, нарушая свои обязательства члена «Федерации». Пять принципатов: Новгородский, Псковский, Бельский (с центром в г. Белый), Черкасский и Кабардинский окончательно попали под патронат Московии только после ухода турок из Вены в 1683 году и подписания Вечного мира между Московией и Польшей в 1686‑м. Их границы и статус прямо указаны, например, на французской карте доминионов Московии, составленной в 1692 году H. Iaillot’ом.

Известно, что перед началом войны против Карла XII Пётр посылал своего посла по специальным поручениям А. Виниуса в Новгород, Псков и в Сибирь, чтобы заручиться их поддержкой. Псков тогда был пограничным городом со Шведской Лифляндией. Псковичи пропустили экспедиционный корпус Б. П. Шереметева, шедший на Нарву, поскольку больше опасались Карла XII, нежели Петра, но когда после поражения московские войска отошли ко Пскову, сомневались, впускать ли их, справедливо опасаясь мести шведов. Однако впустили…

Именно это стало фактическим концом Псковской республики, ибо ещё в 1650 году псковичи не только не пустили в город московские войска, а прогнали их с треском, так, что царь Алексей Михайлович вынужден был созвать Собор для замирения с Псковом, причём его предложения воевать с Псковом были Собором отвергнуты.

Чуть раньше псковитяне и новгородцы совместно реквизировали хлебно‑денежный обоз Московии, направленный шведам в обход них. И Московия ничего не смогла с этим поделать.

История падения Новгорода на Волхове связана с появлением там в 1649 году (по книге «Государи дома Романовых» – в 1648) знаменитого Никона, будущего патриарха. Направленный туда в качестве нового митрополита, он начал насаждать свои порядки, организовал многочисленные пытки и казни непокорных новгородцев. А когда новгородцы отказали ему в доверии и подняли в 1650 году бунт, прогнав никоновского воеводу и полностью восстановив прежнее земское правление, Никон впустил в город вызванный им карательный отряд И. Хованского, устроивший там откровенную резню.

Это и есть реальное начало ликвидации самостоятельности Новгорода на Волхове. От окончательного разгрома город спасла тогда угроза вмешательства Швеции, а также активное сопротивление московской экспансии со стороны целого ряда других областей, в первую очередь, Пскова, Воротыни и Слободской Окраины, а позже – Рязани‑Черкассии. В итоге статус ослабленной Новгородской республики‑принципата ещё сохранялся до конца века.

Стоит сказать хотя бы несколько слов и о совершенно незаслуженно забытом Бельском принципате. Столица его, г. Белый (нынешний райцентр Тверской губернии) известен с 1359 года. И это, по‑видимому, реальное время основания одного из центров Белой Руси ордынского периода. Но серьёзных раскопок, насколько известно авторам, здесь не велось.

К середине XVI века в России насчитывалось уже до 160 городов, и некоторые из них были весьма крупными. Так, в Москве жило до 100 тысяч человек, в Новгороде Великом свыше 25 тысяч. В городах развивалось товарное производство. Историки так и сообщают: «Появление и развитие товарного производства и региональной специализации означало, что наметились предпосылки образования единого всероссийского рынка». А это – основа возникновения единой нации.