История и эволюция структур

Любая динамическая система[3]– к числу которых относится и человечество в целом, и какое‑либо целостное сообщество, – структурирована. Различные подразделения единой общественной системы имеют разные названия: классы, конфессии, научные школы, отрасли производства, политические партии, социальные группы… Здесь мы называем их просто структуры, и это примерно то, что В. О. Ключевский назвал «историческими телами».

В нашем понимании структуры, образующие социальную систему, есть целостные части этой системы. Они характеризуются устойчивыми связями и интересами, которые позволяют им сохранять свои основные свойства во времени. Интересы структур не тождественны интересу системы в целом, но обязательно совпадают с ним в деталях.

Важно, что деятельность структур проявляется через деятельность людей, притом, что каждый человек может быть объектом или субъектом множества из них. Скажем, человек имеет определённую профессию, и в то же время принадлежит какой‑то религии, и поддерживает какую‑то одну политическую партию. В экономике он и производитель, и покупатель. Он всей своей деятельностью выдаёт некоторую информацию, но одновременно оказывается потребителем информации, и может быть объектом манипуляций. Так он вовлекается во множество пронизывающих друг друга структур единой системы.

Основной целью любой структуры является её собственное выживание, и в этом деле она использует все средства. Если для выживания выгодно сотрудничать с другими структурами, – будет сотрудничать. Если удобнее автономное развитие – будет существовать сама по себе. Но обычно отношения становятся антагонистичными, поскольку у структур один основной ресурс – люди.

Ещё одно важное соображение, которое следует учитывать: человек, как самостоятельная «единица», принимает решения, исходя не из конкретной ситуации, сложившейся в системе и её структурах, а из своих представлений о том, что происходит, и что должно произойти. Степень же верности его представлений обычно низка.

Например, школьник не просто пишет сочинение, а желает написать его так, чтобы его труд понравился учителю, представления которого о предмете, как он думает, ему известны. С другой стороны, учитель ждёт от ученика самостоятельности мышления, и, встретив в его работе трафаретный набор фраз, остаётся недовольным. Но ведь ученик совершенно искренне желал угодить учителю! И вот оказывается, что представления двух людей о результатах одного и того же действия – написания сочинения, диаметрально противоположны, что ведёт не к равновесию в их отношениях, а, наоборот, к уходу от него. Так – во всех сферах жизни: в экономике, науке…

Роберт Оппенгеймер, руководитель группы учёных Лос‑Аламосской лаборатории, был гражданином США, евреем, физиком, либералом, и – участником военного проекта. Члены его группы принадлежали к разным национальностям, исповедовали разные религии или были атеистами. Приоритет государственного задания, на выполнение которого были выделены большие ресурсы, привёл к тому, что при наличии весьма разноречивого комплекса совершенно несовместимых групповых и личных интересов они все вместе создали ядерное оружие для Соединённых Штатов Америки. И сами же в дальнейшем выступали против его применения.

Учёный (научная структура) придумывает новый вид вооружений, исходя из того, что, при наличии столь страшного оружия войны станут невозможными. Но у представителей военной структуры свои понятия о добре и зле, и оружие начинают применять, убивая людей. Финансовый спекулянт желает увеличить свои доходы, но ему мешает надзирающее государство. Он инициирует борьбу за «свободу от тоталитаризма, не позволяющего людям быть богатыми», и простые граждане, натянув на худые плечи свою последнюю нарядную рубашку, с восторгом идут на баррикады, потому что тоже хотят быть богатыми. Став свободными, они обнаруживают, что с них сняли и эту рубашку, а спекулянт действительно разбогател.

Воспринимая историю как линейный процесс, учёный историк с детерминистским стилем мышления упускает огромное количество информации, теряет множество связей и смыслов. История, протекающая во времени, есть эволюция взаимосвязанных структур. Отнюдь не явные течения в одной из них (финансовой или властной) приводят к явным событиям в других (военных или религиозных) и находят своё письменное отражение в третьих (литературных или летописных). И у каждой – свои, весьма различные интересы! Историк получает «плоскую», спрямлённую историю, а она вовсе не такова.

Следующее важнейшее обстоятельство заключается в том, что любая структура возникает и развивается в неких естественных рамках, установленных возможностями среды, в которой существует данная структура. Иначе говоря, только от наличия или нехватки (вплоть до отсутствия) ресурсов зависит, какие структуры будут выживать, а какие нет. Борьба за ресурс, которым могут быть не только деньги или сырьё, но и образованные кадры, и близость к административной верхушке, – определяет характер взаимоотношений: антагонизм или сотрудничество.

В первобытные времена существовали неразвитые властные, жреческие, добывающие, бытовые и обменные структуры. В них было занято всё население. Пока «на войну», а точнее, на драку, ходили время от времени все мужчины, отвлекаясь от основных своих дел, не было военной структуры. Лишь когда война превратилась в основное занятие группы людей, эта структура начала свою бурную деятельность, выискивая врагов и выколачивая из остальных структур средства на своё содержание.

Затем точно также возник рынок, как самостоятельная сфера товарного обмена, а из его чрева вышли финансы и начали свою независимую жизнь. Довольно скоро выяснилось, что выживание финансовой структуры снижает выживаемость многих других!

Бернард Лиетар (Lietaer) в своей книге «Будущее денег» (перевод наш, – Авт.) пишет:

«Когда банк выпускает деньги и даёт вам ссуду в 100 000 долларов под ваш заклад, он создаёт только основной капитал. Однако он ожидает, что вы за следующие двадцать лет вернёте 200 000 долларов. Если вы этого не сделаете, то потеряете ваш дом. Ваш банк не создаёт процент; он посылает вас в мир бороться против всех и каждого, чтобы добыть вторые 100 000 долларов. Так как все остальные банки делают то же самое, система требует непременного банкротства некоторых участников, за счёт чего вы и будете обеспечены этими 100 000 долларов. Когда вы выплачиваете процент по вашей ссуде, вы кого‑то разоряете».

Другими словами, фокус в том, чтобы создавать дефицит, необходимый для функционирования системы банковского долга, вовлекать людей в соревнование за деньги, которые не был созданы, и наказывать их банкротством всякий раз, когда они не преуспевают. Эволюция этой структуры, финансов, безусловно повлияла на историю человечества, и весьма существенно повлияла.

«Пока обмен был натуральным, и даже позже, когда появились деньги, исполнявшие роль только средства обмена, ситуация оставалась стабильной. Но однажды наступил момент (в Западной Европе в XI веке, в Византийской империи несколько раньше), когда стабильность оказалась нарушенной. Рынок требовал расширения сбыта, ведь возможность сбыта – это ресурс для экономики. Люди, попавшие под маховик экономического развития, начинали действовать не в своих собственных интересах, а в интересах экономики и связанных с нею военных и политических структур».[4]

Последовали без малого три столетия Крестовых войн между Западом и Востоком, ожесточённые внутренние европейские войны, потеря Византии христианами и потеря Испании арабами. Довольно долго интересы международной торговли обеспечивал сухопутный Великий шёлковый путь, торжище шириной в сотни километров, протянувшийся по всей Евразии на тысячи километров. В это время развились в Средней Азии знаменитые цивилизации, давшие миру великих учёных и писателей. С открытием морского пути в Индию прекратился и Шёлковый путь, и среднеазиатские цивилизации; – мы не найдём лучшего подтверждения, что структура рынка самодостаточна, а его цели не совпадают с целями общества. Ведь причина перехода с сухопутных на морские пути одна: возможность увеличить прибыль, ускорить её получение.

Так же развивалась и разнообразные структуры знаний о прошлом и настоящем; и они не миновали расхождения своих интересов с интересами других структур. Во время оно не было специальных людей, собиравших и передававших информацию; она распространялась естественным образом. Потом появились барды и сказители; затем начали выходить газеты, журналы. Когда интересы таких структур, как экономика и финансы, перестали соответствовать интересам общества, используемые ими средства массовой информации «поменяли знак». Речь не столько о рекламе, сколько о том, что распространители информации начали её производить. Информацию подменила дезинформация, что‑то важное не упоминается совсем, «сенсационная» чепуха тиражируется несоразмерно своему значению, слова и понятия потеряли первоначальный смысл, журналисты превратились в интерпретаторов, по сути, навязывающих людям виртуальный, несуществующий мир.

Когда появились первые люди, записывавшие произошедшие события, они вполне могли делать это добросовестно, в меру своих знаний и понимания. Но первоначально не могло быть никаких правил летописания. Не проставлялись и даты, – не потому, что хроникёр был необразован, а просто не было ещё такого понятия, как «дата». Постепенно устанавливался стиль, в повествование стали вводить сообщения из других летописей или из Священного писания.

Приведём кусочек из рассказа о взятии Иерусалима, 1098 год:

«…И вот, захлёстнутые радостью, мы подошли к Иерусалиму во вторник, за восемь дней до июньских ид[5], и чудесным образом осадили (город). Роберт Нормандский осадил его с северной стороны, возле церкви первомученика св. Стефана, где тот был побит камнями за Христа; к нему примыкал граф Роберт Фландрский. С запада осаждали герцог Готфрид и Танкред. С юга, укрепившись на горе Сион, близ церкви св. Марии, матери божьей, где господь был на тайной вечере со своими учениками, вёл осаду граф Сен‑Жилль…»

XI век, никакой науки «истории» ещё не существует; то, что пишет этот крестоносец – источник для последующих историков. Даже и дата написания этого текста сомнительна. Но сразу заметно: человек пишет не то, что видит, а то, чего от него ждут те, кому предназначены записки. Он излагает свои представления о том, что происходит. Этот хронист, описавший осаду Иерусалима, никогда раньше здесь не был. Местные жители Иисуса не почитают, память о нём не хранят, путеводителей для туристов не печатают, и мемориальных табличек типа «Здесь в 33 году от своего рождения Господь проводил Тайную вечерю», на стенах не развешивают. Но автор мигом «находит» любые исторические места, о которых, надо полагать, много было разговоров дома, ещё до его отбытия из Европы.

Хроники о событиях XII века, говорит современная история, оставили крестоносцы, а ведь слово «крестоносцы» придумали только в XVI веке. Итак, в традиционной истории воюют крестоносцы с мусульманами, но в действительности те, кто воевал с европейской стороны, крестоносцами не были. Идём дальше. Оказывается, в хрониках «Крестовых походов» противники «крестоносцев» НИ РАЗУ не названы мусульманами или магометанами; европейцы в отношении своих противников употребляют латинские термины gentiles (язычники), pagani (опять же язычники, не христиане), infideles (неверные, не христиане), perfidi (вероломные). То есть и с азиатской, условно говоря, стороны традиционная история называет противника неправильно.

Кстати, в русских летописях точно также НИ РАЗУ не появляется слово «монгол», а пришельцев чаще всего зовут поганые (pagani), тартары (tartari, адские люди) или татарове (жители страны Татр).

В описаниях, оставленных «крестоносцами» об их противниках, мы видим разноплемённых людей разного уровня культуры. Вот византийский инженер при военной машине. Вот араб или турок, а вот античный грек, поклоняющийся украшенным золотом и драгоценными каменьями идолам Юпитера и Аполлона. Здесь же и кочевник, сопровождающий стада быков и овец, а сам живущий в юрте… Каждый хронист пишет об увиденном в меру своего разумения и в тех терминах, к которым привык, повествуя лишь о части правды.

Что же произошло дальше? А дальше появилась структура – специальные люди или даже их группы, профессионально занятые созданием исторических текстов. Они только историей и занимались, получая ПЛАТУ от своего владыки, и писали то, что было нужно владыке. «Первичные» историки вроде Фукидида обобщали разнообразные сведения (данные источников) о своей и о прошедшей эпохе, «подгоняли» терминологию под свой шаблон, и прошлое представало как бы в другом свете. Оно становилось другим!

Западная Европа давно знала о Византии, но вот в XV веке появились тут высокообразованные византийские эмигранты «латинского», «греческого» и «иудейского» толка. Они привезли с собой и фукидидовы, и геродотовы сочинения. Но в Европе уже была своя историческая школа, а потому сообщество летописателей немедленно разделилось на группы и группки, затеявшие борьбу за ресурс: гранты от власти и внимание читателей. Предметы византийской культуры стали раритетами, началась торговля не только византийскими произведениями искусства и рукописями, но и подделками под них. Самый популярный в Италии писатель первой половины XV века – уже упоминавшийся Браччолини, пишет «для избранных» по‑латыни романы‑«переводы» произведений «древнегреческих» мыслителей, которые позже (уже в XVI–XVIII веках) перевели на греческий язык!

Эволюция истории – на дивергентной (разъединительной) фазе развития: появляется множество разноязычных версий. Затем на конвергентной (объединительной) фазе из них остаются, если рассматривать укрупненно, несколько основных: иудейская, греческая, латинская. Основоположник политологии Никколо Макиавелли формулирует принцип циклизма. На протяжении всего XVI века идёт «утряска» датировок; вариантов – на любой вкус, их предлагают и астрологи, и нумерологи, и прочие маги. Иосиф Скалигер завершает очередной дивергентный этап созданием хронологии, в которой все версии и варианты выстроены в жёсткую схему друг за другом, – но до сих пор сохранилось полтора десятка весьма различающихся «дат» для «Сотворения мира», «Начала Древнего Египта», да и для «Рождества Христова» тоже.

Со времён Скалигера прошло четыреста лет. Сочинённая средневековыми схоластами «история», приобретшая его стараниями даты, превратилась в обожествлённую святыню. Поколения историков, её «жрецов», наработали свою терминологию, сильно украсив эту «святыню» собственными догадками и словечками. «Татаро‑монголы», – хотя такого этноса нет, не было, и быть не могло. «Древняя Греция», – но не было такой страны ни на каких картах. И карт не было. «Мусульмане», – хотя о мусульманах участники крестовых войн не пишут. Для примера, С. Лучицкая, специалист по хроникам той эпохи, сообщив, что слова «мусульмане» в них нет, – тут же утверждает, что «описание… вооружения мусульманских воинов занимает немалое место в хрониках…»

По мнению историков, им известна «реальность» прошлого. На самом‑то деле известна лишь, – и об этом можно говорить уверенно, – именно СХЕМА исторического развития. Вот и С. Лучицкая просто проверяет тексты европейских хронистов XII–XIII веков на соответствие схеме. А в схеме есть древняя античность, населённая греками и варварами, и средневековый мир, населённый христианами и мусульманами. Хронисты говорят о язычестве местных жителей, а историк упорно называет их мусульманами. У читателя невольно складывается неверное представление о всей эпохе!

Нельзя не отметить, что свидетели «крестоносного времени» не всегда ограничивались обзываниями своих врагов неверными или вероломными. Они, бывало, записывали названия народов. Вот эти названия: ливийцы, ассирийцы, индийцы, финикийцы, эламиты, персы, мидяне, халдеи, парфяне. Как же объяснит историк упоминание древних народов наряду с «реально», по мнению традиционной истории, существовавшими в Средневековье? Очень просто:

«Этническая карта Ближнего Востока, которую чертят хронисты, ничем не отличается от античной. Древние наименования (такие как „парфяне, «мидяне“ и пр.) употребляются для обозначения мусульман. Описывая мусульман Ближнего Востока, хронисты на самом деле излагают античную историю».

Дж. Карвилл, один из современных американских специалистов по стратегии, правильно говорит, что «публика не может реагировать на то, чего она не знает. Вы не должны думать, что они знают нечто иное, если вы не сообщили им этого».

Публика – все люди Земного шара, в том числе и молодые историки, – знает о прошлом человечества исключительно то, что ей сказали прежние историки, и ничего другого. Людям навязывается ложная интерпретация, и дальше речь идёт только о сказанном. А в своём кругу историки уговаривают сами себя и друг друга, что очевидцы событий имели в виду не то, что имели в виду, а то, что в виду у них, историков.