Империя растет

(1405–1413)

…И ты, сын человеческий, подними плач о Тире и скажи Тиру, поселившемуся на выступах в море, торгующему с народами на многих островах: так говорит Господь Бог: Тир! ты говоришь: «я совершенство красоты!»

Пределы твои – в сердце морей; строители твои усовершили красоту твою…

Всякие морские корабли и их корабельщики находились у тебя для производства торговли твоей.

Иезекииль 27:2–4, 9

Среди множества опасностей, грозящих писателю‑историку, одна из самых коварных – невольное или даже подсознательное желание подправить исторические события, чтобы лучше их вписать в выбранную заранее схему. Среди множества поводов для сожалений один из самых горьких – в том, что события обычно не желают быть таким образом подправленными. Как было бы удобно, к примеру, привязать начало золотого века Венецианской республики (который приблизительно совпадает с XV веком) к началу правления дожа Микеле Стено, избранного 1 декабря 1400 года. Палеонтолог, для которого погрешность в одно‑два тысячелетия в порядке вещей, так бы и сделал. Но стараясь, насколько возможно, придерживаться истины, нужно сказать, что в 1400 году, несмотря на только что с таким трудом достигнутый мир, взгляды дожа и сената с тревогой обращались к Милану. Его правитель, Джан Галеаццо Висконти, продолжал распространять свою власть по Ломбардии и Романьи, Умбрии и Тоскане. Вряд ли в это время венецианцы говорили о золотом веке, многим более вероятной казалась возможность падения республики.

Однако через два года Джан Галеаццо умер, сраженный внезапной лихорадкой. У престола остались вдова и трое сыновей, едва вышедших из детского возраста. К январю 1405 года Каррара, правители Падуи, эти старые враги для Венеции, поступили так же, хотя и менее неожиданно – покинули сцену. Теперь, избавившись от опасностей, Венеция могла спокойно оглядеться, оценить обстановку и увидеть, что с Риальто открываются гораздо более многообещающие виды, чем раньше. Вот теперь пресловутый золотой век действительно наступил.

Стало ясно одно: жители республики стали нацией. Венецию с этого момента больше нельзя рассматривать просто как еще один североитальянский город‑государство наподобие Милана, Флоренции или Вероны. Сами венецианцы так считали уже давно, если когда‑либо вообще считали иначе. Вот уже почти тысячу лет эти две‑три мили мелководья, отделяющие их от материка, не только защищали их от вторжений, но и надежно изолировали от политической жизни Италии, охраняя от войн гвельфов с гибеллинами, города с городом, вечно раздирающих полуостров. Венецию не затронул феодализм с его бесконечными территориальными конфликтами. Исключая периоды кризисов, у венецианцев было время заняться более полезными вещами – обратить внимание на Восток, на Византию и те левантийские и азиатские рынки, которыми питалось ее могущество. Когда Константинополь во время Четвертого крестового похода пал перед католиками, приобретение этих рынков позволило создать торговую империю, протянувшуюся от Восточного Средиземноморья к Черному морю, и обогнать менее удачливых соседей. В этой торговой сфере только два итальянских города составили Венеции серьезную конкуренцию – Генуя и Пиза. Но Пиза быстро ослабла, а Генуя рухнула в 1380 году, после полувековой войны. Теперь, после падения династии Каррара. Венеция почувствовала себя хозяйкой значительной части северо‑востока Италии, включая Падую, Виченцу и Верону. На западе подконтрольная ей территория простиралась до берегов озера Гарда. Такую полноправную европейскую державу должен населять народ не хуже, чем в Англии, Франции или Австрии.

Престиж Венеции рос вместе с ее богатством. В 1400 году, хотя Византийской империи оставалось жить еще полстолетия, Константинополь был лишь жалкой тенью некогда великой столицы, а Венеция повсеместно считалась самым красивым городом в мире. Пьяццу и Пьяццетту вымостили брусчаткой – не многие площади Европы могли похвалиться такой роскошью в то время, – они стали местом встречи путешественников с трех континентов. Собор Сан Марко, который в течение трехсот лет с момента его освящения непрерывно украшали, увенчался «готической короной» из мраморных бельведеров и резного растительного узора, изумившей Рескина по прошествии 450 лет.[174]Завершили и колокольню (хотя в XVI веке ее верхнюю часть перестроили), а на большом южном фасаде Дворца дожей не хватало только крытого балкона в центре, который появился в 1404 году. Новое здание протянулось вдоль Пьяццетты к северу до седьмой колонны, откуда последнее уцелевшее крыло старого здания дворца работы Себастьяно Дзиани доходило до угла базилики. (Его снесли только в 1423 году, и строительство продолжилось.)

Дворец дожей, каким мы его знаем сейчас, несомненно, величайшая в мире готическая постройка светского характера. Неудивительно, что он стал примером для постройки готических дворцов по всему городу. Немало из них появились еще в XIV веке, некоторые сохранились и сейчас, к примеру палаццо Сагредо на Большом канале или самый необычный из всех, палаццо Ариан на Сан‑Анджело Рафаэле с его филигранными очертаниями почти восточной сложности. За последующие 70 лет сформировалась традиция строительства в готическом стиле, достигшая апогея в «пламенеющих» чертах Ка'д'Оро 1425–1430 годов постройки, самого любимого и запоминающегося венецианского образца дворцовой архитектуры.

С церквями происходило то же самое. Оба великих нищенствующих ордена за полтора столетия так и не достроили свои церкви – францисканскую Санта Мария Глориоза деи Фрари и доминиканскую Санти Джованни э Паоло, хотя работы продолжались. За это время появилось много готических церквей, может быть, чуть меньшего размера, зато лучше украшенных. В середине XIV столетия была построена церковь Мадонны дель Орто, а также Сан Стефано и Кармини, хотя сегодняшний вид их фасадов обрели позже. За следующие полстолетия появились, помимо прочих, церкви Сан Грегорио и Санта Мария делла Карита, теперь принадлежащая Академии. Потом для церквей и дворцов наступила эпоха Антонио Гамбелло, затем Ломбарди и, наконец, Возрождения.

Архитектура Венеции, при всем своем великолепии, еще не достигла той изощренности, которую принес с собой наступающий век. Между блистательными зданиями, перед которыми толпились изумленные путешественники, оставались целые акры свободного пространства. В крайнем случае их занимали фруктовые сады, лодочные навесы и рыбачьи хижины. Даже в самых зажиточных кварталах улицы и площади чаще всего покрывала утоптанная земля, которая зимой превращалась в жижу, а летом постоянно увлажнялась, чтобы было меньше пыли. Свиньи из монастыря Сан Антонио продолжали рыться по всему городу (их свободу ограничили только в 1409 году), а лошади все еще оставались основным средством передвижения. Число лошадей далеко превышало число гондол, и конюшни Микеле Стено считались лучшими в Европе.

Однако менее удачливые народы восхищались не только богатством Венеции и ее архитектурой, они восхищались также и ее системой управления. За пределами Венецианской республики по всей Италии царил век деспотизма. Только Венеция сохранила сильную, упорядоченную структуру республики, способную выдержать любую внутреннюю или внешнюю политическую бурю. Большинство граждан, правда, до реальной власти не допускалось. Последний след всеобщей власти – всеобщее собрание, или arengo – исчез в первой четверти наступающего столетия. Зато общественные службы были открыты для всех независимо от сословия, и горожане гордились этим не меньше, чем материальными успехами, и мало кто из них сомневался в том, что администрация города представляет их интересы.

Сама администрация постоянно это подтверждала. Подавлялась любая попытка индивидуального или группового захвата власти, выходящая за рамки закона. Церковь уверенно держала свою позицию, занимаясь исключительно духовными вопросами и не вмешиваясь в государственные дела. Епископы избирались сенатом, в Риме их только утверждали. Все политические силы существовали в такой тщательно рассчитанной системе проверок и противовесов, чтобы исключить возможность их неэффективности. Основой олигархической пирамиды и источником власти был Большой совет, но поскольку он в то время состоял из 1500 человек (позже его состав превысил 2000), на его заседаниях решались очень многие вопросы. Обычную законодательную деятельность оставили на долю pregadi, теперь больше известных как сенат, состоявший обычно из 120 человек, но значительно возрастающий за счет государственных чиновников, по долгу службы присутствовавших на заседаниях. На том же уровне, что и сенат, но как бы в стороне, находился Совет десяти, а на самом деле семнадцати, поскольку дож и синьория всегда присутствовали на заседаниях. Совет основали в 1310 году «для сохранения свободы и мирной жизни подданных республики и защиты их от узурпаторов власти». Он, несмотря на дурную славу, не всегда, впрочем, оправданную, был таким же инструментом конституционного контроля, как и любая другая организация, выбранная Большим советом на шесть месяцев. Три его главы сменялись ежемесячно и на срок службы не имели права покидать дворец.

На следующем уровне политической иерархии находилась коллегия, примерно соответствующая современному кабинету министров. Ее составляли savii grandi (великие старейшины). Должность председателя обновлялась каждую неделю. Среди них было трое savii da terra firma и трое savii agli ordini или da mar, военные министры, министры финансов и флота. Они осуществляли исполнительную власть правительства в отношении всех государственных дел, им же принадлежала большая часть законотворческих инициатив. Их избранный на неделю председатель исполнял роль премьер‑министра республики.

И наконец, руководителем всех этих организаций был сам дож, воплощающий все величие венецианского государства, но всегда сопровождаемый шестью советниками, Малым советом синьории. Без их ведома, совета и поддержки ни один закон не имел силы. В отсутствие дожа решения могли утверждаться большинством голосов в синьории. Но, в отличие от любого государственного деятеля, дож избирался пожизненно, его избрание было итогом долгой, безукоризненной карьеры, за время которой он почти всегда успевал послужить на многих государственных постах и узнать жизнь государства с разных сторон. Возможно, он был лишь номинальным руководителем, хотя и обладал не меньшей властью, чем любой гражданин, но руководителем, к которому, несмотря на постоянную, почти византийскую пышность праздников и шествий, можно было обратиться любому гражданину и иностранцу и быть выслушанным.

Дож Микеле Стено во всех отношениях по праву занимал место среди прочих повелителей. Даже если поверить неправдоподобной истории, даже если это его непристойные насмешки побудили Марино Фальеро пятьдесят с лишним лет назад составить безумный заговор, взрослую жизнь он провел на службе государству, которая с лихвой искупила всякую юношескую неосмотрительность. В 1379 году он храбро сражался в Пуле под командованием Витторо Пизани, а через два года отличился под Кьоджей, где позже получил должность подесты. По возвращении в Венецию он стал прокуратором на Сан Марко, при его правлении в базилике появился чудесный иконостас со статуями работы братьев делле Мазенье, отделяющий неф от алтаря. Чуть позже он был отправлен на переговоры и добился союза с Джано Галеаццо Висконти.

Таким был дож, который 4 января 1406 года вместе со своей синьорией занял место на Пьяццетте, под разноцветным балдахином, чтобы официально принять Падую в состав республики. Верона и Виченца таким образом уже были приняты, и церемония уже вошла в обычай. На этот раз Падую представляли 16 наиболее почетных ее граждан, одетых в алое и сопровождаемых многочисленными родственниками в зеленом и музыкантами. Стено передали сперва знамя города, затем жезл, потом ключи от города и, наконец, печати. Затем последовал пир, праздник и турнир, на котором городская знать предстала «в прекрасном сопровождении дам». К вечеру приглашенные вернулись в Падую, везя с собой венецианское знамя малинового шелка с золотым крылатым львом святого Марка.

Короче говоря, основной целью был праздник, а не изъявление покорности. Все три города подчинились Венеции, хоть и по‑разному, но добровольно. Хотя дож избегал делать в своих речах упор на покровительство Венеции, он поздравил веронцев словами Исаии: «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий».[175]

В соглашении пояснялось, что Венеция, насколько возможно, стремится сохранить местные институты власти. Такие вопросы, как налогообложение, судопроизводство и рекрутские наборы, понятно, Венеция оставляла в своей компетенции, решая их через военных и гражданских правителей, ответственных перед сенатом и Советом десяти соответственно. Но важно то, что гражданский правитель (ректор) каждого города должен был чтить старые гражданские законы. В Виченце он даже подчинялся избранному комитету из восемнадцати горожан, обязанных поправлять его, когда его решения противоречили традиционным законам города. В Вероне, где за время правления Скалигери механизм управления был сильно нарушен, создали по венецианскому образцу Большой совет из пятидесяти человек, избираемых ежегодно, и орган исполнительной власти из двенадцати человек. Еще венецианцы совместно с веронцами создали прекрасную систему образования, при которой дети бесплатно обучались в начальной школе и бесплатно готовились профессора права, гуманитарных наук и медицины. Их обучение оплачивалось из муниципального фонда, собираемого за зимние месяцы на поддержку научных изысканий и освобожденного от налогов. Кроме того, врачи были обязаны оставаться в городе в случае эпидемии чумы и даже в обычное время до тех пор, пока не вылечен каждый пациент. Такие меры приняли, чтобы снизить количество внезапных смертей больных, не знающих заранее о серьезности своего положения и не успевших привести в порядок свои дела. Теперь врачам следовало предупреждать больного о возможной смерти.

Интерес венецианцев к образованию и медицине передался и гражданам Падуи, так что их университет, старейший после Болоньи в Италии, получал ежегодное пособие в 4000 дукатов и возможность иметь дополнительный доход. Поскольку город был гораздо богаче Виченцы и Вероны, он, в отличие от них, обязался оплачивать половину содержания ректора. Со своей стороны, Венеция обязалась не вводить новых налогов, защитив падуанское производство вина и одежды, а в 1408 году построила на главной площади Падуи что‑то вроде здания клуба, «где венецианские и падуанские граждане, люди доброй воли, могли бы встречаться и общаться ради укрепления взаимной любви и доверия». Когда через 12 лет этот палаццо Комунале уничтожил пожар (вместе с ним, к несчастью, погиб городской архив), прекрасная замена этому зданию была построена исключительно на деньги республики.[176]

Однако пока проходили все эти изъявления дружеских чувств, Венеция оставалась настороже. Двое молодых сыновей Франческо Новелло Каррара бежали. Это семейство так прославилось, что нельзя было не ждать от них нового заговора и попытки вернуть власть. Попытка отправить их в изгнание не удалась, и венецианцы назначили цену за их головы, как назначили недавно за двух выживших потомков Скалигери. Теперь в Падуе стремились уничтожить все, что связывалось с правлением Каррара. Былых друзей и дальних родственников изгоняли из города. Один из глав Совета десяти создал в Падуе особую службу, проверявшую книги и документы на предмет ценных упоминаний и свидетельств. Ничего полезного не нашли, но исследуемые документы вывезли в Венецию и там аккуратно разложили по полочкам. Вдруг понадобятся.

1406 год, начавшийся в Венеции праздником по случаю присоединения Падуи, закончился другим праздником. 19 декабря венецианец Анджело Коррер был избран папой римским под именем Григорий XII. Ему было около восьмидесяти лет, и вид он имел такой истощенный, что современник пишет о нем, что «его дух едва удерживался кожей и костями». Но этот дух сиял глубоким и чистым благочестием и только одним стремлением, делом всей его жизни – исправить великий раскол католической церкви.

Церковь находилась в состоянии раскола вот уже почти 30 лет. Папа Григорий XI в 1377 году переехал обратно в Авиньон, а через год умер, и следующие выборы отличались накалом страстей. Население Рима считало, что раз у французских кардиналов и их последователей своя дорога, а их ставленник вернулся в Авиньон, то это, пожалуй, к лучшему. Чтобы предотвратить смуту, от которой Рим мог и не оправиться, они взяли под контроль улицы и даже сам конклав. Опасаясь за свою жизнь, кардиналы выбрали итальянца, Урбана VI, объявившего, что папский престол остается в Риме. К несчастью, через неделю после избрания он поссорился с французскими и итальянскими кардиналами, и они в отчаянии объявили, что выборы проходили под принуждением и, следовательно, не имеют юридической силы, а затем избрали нового папу, Климента VII. Урбан, закрепившийся в Риме, отказался признать результаты новых выборов. Споры продолжались, с каждой стороны поступили предложения избрать новых пап. Когда венецианец Григорий XII стал третьим преемником Урбана на троне святого Петра, споры оставались все такими же ожесточенными.

Не прошло и недели, как Григорий написал антипапе Бенедикту XIII, преемнику Климента, в Марсель: «Поднимемся вместе и объединимся единым желанием». Если бы не нашлось галеры, чтобы доставить его к месту встречи, подошла бы рыбачья лодка. Если бы не оказалось лошадей, он пришел бы пешком. Если бы Бенедикт отрекся, он был бы рад сделать то же. Кардиналы с обеих сторон могли бы провести единые, бесспорные выборы. Такое решение было бы честным и искренним. Бенедикт со своей стороны принял предложение – ему было бы трудно отказаться – и предложил встретиться в Савоне. Но тут начались трудности. Савона была французской территорией и находилась в сфере влияния Бенедикта. Путь из Рима обещал быть долгим, дорогим и очень опасным. Владислав, король Неаполитанский, имевший собственные причины желать продолжения раскола, попытался захватить Рим и помешать встрече пап. И хотя ему это не удалось, он предупредил Григория, что в его отсутствие Рим не будет в безопасности. В конце концов трудности службы одолели старика, он ослабел и все меньше сопротивлялся давлению своей родни, особенно двух племянников, которые проторили дорожку к папским сундукам и теперь противились каждому шагу, который мог бы ускорить его отречение.

По всем этим причинам встреча в Савоне так и не состоялась. В августе 1407 года Григорий все‑таки начал свой путь на север, но 1 ноября, к назначенному сроку, он не добрался дальше Сиены. К апрелю, когда он добрался до Лукки, его опасения подтвердились – Владислав двинулся на Рим. Город, лишенный вождя, нищий, обездоленный, сдался почти без борьбы. Положение было хуже некуда. Оба папы оказались в отъезде, каждый упрекал другого в слабости веры, ситуация сложилась патовая, и шансы на примирение быстро таяли.[177]Ничего друг от друга они добиться не смогли. 25 марта 1409 года состоялся всеобщий церковный собор в Пизе, насчитывавший более пятисот священников. 5 июня он заклеймил и Григория, и Бенедикта как еретиков‑раскольников. Христиане всего мира освобождались от любых обязательств перед ними. Объявлялся вселенский праздник: собор изберет единого понтифика. Собором был избран кардинал, архиепископ Миланский, некто Петр Филарг, который начал свои дни нищим приемышем на Крите, а закончил папой Александром V.

Теперь можно подумать, что обоим противникам настало время с честью сойти со сцены. В том, что они не еще сделали этого, следует винить собор. Никто из них его не созывал, призвав их и заклеймив смутьянами после их отказа, собор заявил о своем превосходстве над самим институтом папства, чего никогда не случалось. Немного дипломатии, немного тактичности и понимания по отношению к двум пожилым людям, каждый из которых был, хоть и на свой лад, честен, и раскол был бы преодолен, и не возникло бы такое абсурдное положение. А в сложившихся обстоятельствах оставалось только признать решение совета противоречащим канону и бороться.

Именно тогда Григорий совершил шаг, за который его впоследствии так проклинали. Он продал всю Папскую область Владиславу за 25 000 флоринов под предлогом того, что большего святотатства, чем решение собора, все равно уже не совершить. В исторической перспективе этот поступок кажется вполне объяснимым и не очень странным. Большая часть этой территории уже находилась под контролем Владислава. Для Григория XII продолжение военных действий не имело смысла, к тому же на это не было средств. Его поступок был лишь немного большим, чем просто признание свершившегося факта, однако позволил приобрести и деньги на продолжение борьбы, и, что не менее важно, сильного союзника в Италии. Он прекрасно знал, что Владислав, силы которого были рассредоточены, не сможет долго удерживать эту землю оружием. В самом деле, благодаря активности Флоренции и Сиены эта земля лишь до конца года оставалась у Неаполя.

На Риальто радость от избрания Григория вскоре сменилась растерянностью. До Пизанского собора республика оказывала ему полную поддержку. Теперь она находилась в затруднении. В августе 1409 года прибыли послы из Англии, Франции и Бургундии. Они просили венецианцев признать папу Александра. В то же время дож получил от Григория просьбу пропустить его через Венецию к Чивидале, что во Фриули, где он собирался обосноваться. Несколько дней вопрос обсуждался в сенате, обе стороны нашли яростных приверженцев. Последовать просьбе Григория и выполнить долг по отношению к сыну Венеции призывали его родные и близкие. Другие напоминали, что папа Александр, рожденный на Крите, тоже является гражданином Венеции. Наконец, дож Стено произнес речь. Он заявил, что в интересах мира и христианского единства Пизанский собор избрал законного папу, и ему надлежит повсеместно оказывать уважение и послушание. Голосование показало 69 голосов против 48. По пути в Чивидале Григория тепло встречали в Кьодже, затем в Торчелло, только ворота родного города были перед ним закрыты. Они не открылись уже никогда.

Это решение сыграло важную роль для Венеции, утвердив прецедент, который согласовался с коллективистской философией венецианцев. Последствия его сохранились для всего института папства – любой папа стал подчиняться Вселенскому церковному собору. Что касается Григория, то, хоть он и ожидал, что ему откажут, и такое отношение глубоко его ранило, он не признал поражения. У него были свои принципы, а груз прожитых лет сделал его еще более упрямым. Кроме того, у него еще оставались могущественные сторонники, в числе их Руперт Пфальцкий, избранный в 1400 году королем Германии,[178]и Карло Малатеста, повелитель Римини. В свою очередь, Бенедикт, похоже, наживался на чужом несчастье. Вскоре стало понятно, что единственным результатом Пизанского собора стало разделение христианского мира между тремя папами вместо двух. Кардиналов подстерегала неожиданность. Когда папа Александр – единственный из соперников, кто, видимо, мог выдержать борьбу, – в мае 1410 года неожиданно умер, у них не осталось времени для новых выборов.

Бальдасаре Косса, севший на папский трон под именем Иоанна XXIII,[179]как говорили тогда, отравил своего предшественника. Было ли это правдой, до сих пор неизвестно. Известно, однако, что прежде он был пиратом, в сущности, пиратом и остался. Живой, деятельный и крайне небрежный, своим карьерным взлетом он был обязан интригам и изворотливости. Морально и духовно он дискредитировал должность папы до уровня, небывало низкого со времен «порнократии» X века. Хронист того времени, Теодорих из Нима, писал, что поражен распространившимися по Болонье, где Косса получил папскую власть, слухами о том, что за первый год своего понтификата он соблазнил не менее сотни женщин, вдов и дев, не говоря уже о бессчетном количестве монашек. Счет за три последующих года, к сожалению, не приводится. Видимо, он велик, потому что 29 мая 1415 года в Констанце снова состоялся собор и, опираясь на опыт собора в Пизе, сместил Иоанна XXIII, заставив ратифицировать это решение собственноручно. Как пишет об этом Гиббон:

Самые скандальные обвинения были сняты. Служителя Христа обвинили всего лишь в пиратстве, убийстве, разбое, содомии и инцесте, и после того, как он подписал признание, его отправили в тюрьму, осмотрительно препоручив его персону независимому городку у подножья Альп.

Затем, в начале июля, Григория XII убедили совершить почетное отречение, обещая, что в иерархии он будет вторым после папы. Такую привилегию обещать ему было нетрудно, учитывая, что его возраст приближался к девяноста годам, а выглядел он и того старше, так что долго ему не придется ею пользоваться. В самом деле, он прожил еще два года. К тому моменту антипапу Бенедикта тоже успели сместить. Наконец, в 1417 году, с избранием легитимного папы Мартина V, расколу пришел конец.

Первому венецианскому папе не повезло, и он опозорил понтификат. Будь он моложе и сильнее, не возникни у него затруднений с жадными и беспринципными родственниками, которые манипулировали им в своих интересах, он смог бы, как надеялся, преодолеть раскол. Увы, ему пришлось окончить жизнь, проиграв, но он не терял достоинства до самой смерти. Его позорный поступок, конечно, следует рассматривать как тактический маневр. Как показали условия отречения, даже отстраненный от власти, он не был дискредитирован.

Среди всех интриг и переворотов, вызванных расколом, Венеция, насколько возможно, занимала отстраненную позицию, решая поддержать ту или иную сторону только из тех соображений, что данная сторона может положить конец междоусобице. Только по этой причине она поддержала решение собора в Констанце и отправила к папе Мартину четырех послов знатного происхождения в знак своего согласия. В конце концов, для торговой республики не играло роли происхождение папы, кроме того, в худшие годы кризиса у нее нашлись другие заботы – возвращение далматского побережья, прямое следствие войны с императором Священной Римской империи.

Прошло уже полстолетия с тех пор, как пришлось уступить далматские города Венгрии, хотя эта потеря никогда не была мучительной. Теперь, когда в 1409 году Владислав Неаполитанский провозгласил себя королем Венгрии и предложил вернуть далматские города обратно за 100 000 флоринов, Венеция тут же согласилась. Сделка состоялась 9 июня 1409 года, всего через 4 дня после низложения папы Григория, объявленного Пизанским собором. Теперь появились две проблемы. Во‑первых, в городах стояли венгерские гарнизоны и некоторые города предпочли венгерских хозяев беспокойным венецианцам. Во‑вторых, венгерский трон почти сразу же занял его законный наследник, король Сигизмунд, который считал Далмацию неотъемлемой частью своих владений, не говоря уже о том, что это был его единственный выход к морю. Поэтому в следующем году Сигизмунд, не преуспев в подготовке мятежа в Падуе и Вероне с помощью последних несчастных отпрысков Каррара и делла Скала, отправил во Фриули двадцатитысячную армию под командованием знаменитого молодого кондотьера того времени Флорентине Филиппо дельи Сколари, больше известного как Пиппо Спано.

Венеция тем временем изо всех сил пыталась избежать войны. К Сигизмунду были посланы два опытнейших дипломата – Джованни Барбариго и Томмазо Мочениго, которые доказывали (вполне справедливо), что Далмация должна оставаться под контролем Венеции, потому что Венеция в одиночку охраняет от пиратов все побережье Адриатики. Когда их не послушали, они предложили взять Далмацию у Венгрии в лен, ежегодно выплачивая дань в виде белой лошади и золотого покрывала. Сигизмунду, который только что был выбран императором Священной Римской империи, даже предложили эскадру венецианских галер, чтобы отвезти его в Рим на коронацию. Но Сигизмунд ничего не хотел слушать. Печальные посланники вернулись к лагуне, вслед за ними пришел Пиппо Спано. Вскоре были взяты Фельтре и Беллуно, объявился молодой Бруно делла Скала, взял себе громкий титул наместника империи и сел там править.

Венеция спешно собрала свою армию. Большая ее часть, как всегда, набиралась на сухопутных владениях. Командовали ею братья Карло и Пандольфо Малатеста. За 1411 год им удалось остановить венгерское наступление. В 1412 году Пиппо вернулся с существенным подкреплением. В июне он смог высадить небольшой отряд на Лидо. Там же, возле Сан Николо, они отсиживались в бездействии, пока их оттуда не выгнали. Два месяца спустя Пиппо встретил возле Мотты, во Фриули, соединенные силы Пандольфо Малатесты и Николо Барбариго, которые поднялись по реке Ливенца на трех галерах и полусотне мелких судов, и потерпел от них очень серьезное поражение.

Эти столкновения показали обеим сторонам, что они зашли в тупик. Пиппо мог захватить еще участок венецианской суши, но он знал, что город ему никогда не взять. Со своей стороны Венеция имела уже большой опыт и точно знала: долина Ломбардии слишком велика, чтобы удержать ее. Враг мог отступать по ней почти бесконечно, гнать их бесконечно невозможно. Время шло, с обеих сторон росли затраты на войну, республика, которая и так уже обложила всех граждан десятипроцентным налогом, отправила к Сигизмунду новое посольство. Теперь император был очень рад выслушать послов. Поскольку он все еще заявлял свои права на Далмацию, постоянного мира достичь не удалось, но в 1413 году заключили пятилетнее перемирие, главным образом благодаря усилиям венецианского дипломата Томмазо Мочениго. В январе он все еще находился при императорском дворе в Лоди, когда ему доставили известие, вынудившее его немедленно вернуться: его избрали шестьдесят вторым дожем Венеции.