Письма Шамиля к Фезе

I

От Шамиля, Ташов‑Хаджи, Кибит‑Магомы, Абдурахмана из Карахи, Магомет‑Омар‑оглы и других уважаемых и ученых людей Дагестана. Отдав заложников Магомет‑Мирзе‑хану, мы заключили мир с русским императором, и ни один из нас не нарушает его, при условии, что ни одна сторона не причинит другой ни малейшего урона или оскорбления. Если же одна из сторон нарушит свои обещания, то это будет считаться предательством, и предатели будут судимы Богом и людьми. Это письмо подтверждает искренность наших намерений и готовность выполнить взятые на себя обязательства.

II

Это письмо объясняет заключение мира между русским императором и Шамилем. Этот мир ознаменован доставкой к Магомет‑Мирзе‑хану в качестве заложников от имени Шамиля его кузена (ожидается также прибытие его племянника); от имени Кибит‑Магомы – его кузена; от имени Абдурахмана из Карахи – его сына, – с тем чтобы мир был длительным, при условии, что ни одна из сторон не совершит предательских и других враждебных действий по отношению к другой. В противном случае предатели будут прокляты Богом и людьми.

Тот факт, что Фезе отошел из Тилитля, хотя уже контролировал половину этого аула на момент получения первого письма, и к тому же путем, указанным ему врагами, говорит о затруднительности положения, в которое он попал. Какие бы ошибки он ни совершал в качестве командующего, его смелость и энергия были таковы, что его имя до сих пор упоминается в песнях местных жителей, в одной из которых говорится, что единственное место, где можно было спастись от Фезе, – это могила!

Шамиль вернулся в Ашилту, и можно представить, что он почувствовал при виде ужасной картины разрушений, – когда‑то цветущий аул превратился в руины: из 500 домов не уцелел ни один; даже мечеть, где он был посвящен в имамы три года назад: «Я увидел, о Бог, что там не было людей, и даже птицы покинули это место… благодатное место превратилось в пустыню». Виноградники были с корнем вырваны из земли, деревья вырублены, акведуки разрушены. Неудивительно, что в его душе поселилась жажда мести, а сердце ожесточилось. Ведь все это не было местью за то, что он уже сделал против России, это был упреждающий удар, чтобы он ничего не мог предпринять против русских в будущем. Цветущий аул превратили в пустыню, чтобы покончить с влиянием Шамиля. Ну что же, они увидят, эти кровожадные люди, не щадящие никого, что это еще не конец! И ожесточившийся имам повернул к Ахульго и со всей своей энергией взялся укреплять это место, где жили его жены и дети, где было его золото и серебро, пока русские находились далеко. Это место должно было стать и его убежищем, если над головой опять соберутся тучи.

Император Николай вознамерился посетить Кавказ осенью того же года, так что было решено приурочить визит императора к празднованию умиротворения Кавказа. Однако для этого было необходимо обеспечить подчинение Шамиля России; генералу Фезе были отправлены секретные инструкции, в которых говорилось, что он должен немедленно сделать все, чтобы убедить Шамиля встретиться с императором во время поездки последнего на Кавказ. Самым предпочтительным местом встречи был Тифлис. При этом Шамиль должен был попросить прощения за нанесенные обиды – это прощение, конечно, сразу же было бы даровано – и дать гарантии будущего хорошего поведения. Фезе, который в тот момент был в Южном Дагестане, поручил вести переговоры с Шамилем Клюгенау, который был известен не только своей храбростью и способностями военачальника, но и глубоким знанием характера местных жителей.

Вполне вероятно, что Клюгенау не питал иллюзий относительно своих шансов на успех в таком сложном и деликатном деле, однако следовало выполнить приказ императора. Поэтому он направил письмо через бека Караная, требуя возможности встретиться с Шамилем. Встреча была назначена через день у источника. Утром 18 сентября Клюгенау в сопровождении одного лишь Евдокимова, эскорта из 15 казаков и 10 местных жителей Караная подъехал к источнику, где его уже ждал имам с 200 всадниками, которые были вооружены до зубов. Приказав своему эскорту оставаться на месте, русский генерал подошел к месту встречи в сопровождении переводчика и попросил, чтобы Шамиль вышел ему навстречу. Шамиль выполнил его просьбу и приблизился к нему в окружении нескольких мюридов, декламирующих стихи Корана под странную заунывную музыку. Однако на некотором расстоянии мюриды остановились, а Шамиль подошел к русскому генералу в сопровождении лишь трех самых преданных своих последователей.

Вероятно, эта сцена была очень впечатляющей. По одну сторону были русские с союзниками из числа горцев (всего несколько человек под командованием молодого адъютанта, чье лицо было изуродовано шрамом от пули), по другую – в десять раз превосходящие их фанатично настроенные всадники, одетые в разноцветные одежды, с тюрбанами на головах. Между этими двумя враждебными группами сидел Клюгенау[95], статный и всем своим видом внушающий уважение. Он оказался лицом к лицу с Шамилем и его мюридами.

Встреча происходила на клочке земли, ограниченной высокими скалами с одной стороны и ущельем – с другой.

На несколько минут воцарилась тишина, прерываемая лишь журчанием воды, бегущей по каменистому руслу реки. Генерал‑христианин и лидер мусульман, одинаково гордые и одинаково бесстрашные, смотрели друг на друга, понимая, что от них и от слов, которые они собирались произнести, зависело, мир или война воцарятся на этой земле. Затем они спешились; на земле расстелили бурку; все сели на нее, и начался разговор.

Русский эмиссар говорил долго и серьезно, прибегая ко всем способам убеждения, отвечая на весомые аргументы своего собеседника столь же весомыми доводами, и казалось, его красноречие возымело действие. Однако Шамиль, делая вид, что тронут словами собственника, заявил, что он не может дать окончательного ответа, не посоветовавшись со своими друзьями.

Около трех часов дня, видя, что Шамиль не собирается уступать, Клюгенау поднялся; имам сделал то же самое, и русский генерал протянул ему руку, чтобы попрощаться. Однако, прежде чем Шамиль принял его руку, она была перехвачена Сурхай‑ханом, одним из наиболее фанатичных мюридов, который, сверкая глазами, воскликнул, что не подобает главе правоверных дотрагиваться до руки гяура. В этот момент Клюгенау, раздраженный неудачей своей миссии, вышел из себя и, подняв трость, которой пользовался при ходьбе (в 1830 году он был тяжело ранен, в результате чего остался хромым на всю жизнь), уже был готов сбить ею тюрбан с головы мюрида, что было бы самым страшным оскорблением для последователя пророка. Еще момент, и удар был бы нанесен, и, без сомнения, русский генерал и все его люди пали жертвами ярости Сурхая и его друзей. Не стоит, пожалуй, гадать, каковы были бы последствия, но Шамиль и его последователи, скорее всего, тоже были бы убиты. В отсутствие основных игроков великая драма грядущей войны могла бы развернуться совсем по‑другому.

Однако в тот момент Шамиль доказал, что в нем тоже было и благородство, и великодушие. Одной рукой он перехватил занесенную трость, а другой – удержал на месте Сурхая, чей кинжал был уже наполовину вынут из ножен. Остальным он грозно приказал отойти назад и умолял Клюгенау сделать то же самое. Клюгенау же, вне себя от ярости, не слушал никаких доводов и, не думая об опасности, осыпал горцев оскорблениями. В это же время Евдокимов, опасавшийся за жизнь своего командира, подбежал к нему и оттащил его назад за полу шинели и, обменявшись несколькими словами с Шамилем, убедил Клюгенау отойти. Последний медленно сел на коня и шагом двинулся по направлению к Шуре. Мюриды же отошли вместе с Шамилем к Гимрам.

Мы никогда не узнаем, размышлял ли Шамиль всерьез над предложением русских или нет. Известно, что он посылал гонцов к своим главным сторонникам, желая узнать их мнение о произошедшем. Однако, судя по его поведению в других ситуациях, он, скорее всего, просто хотел испытать их. Клюгенау, желая использовать все возможности, написал Шамилю длинное письмо, прося пойти навстречу пожеланиям императора, но ответ был категоричен. «От несчастного автора сего письма, Шамиля, который отдает все в руки Божьи, – 28 сентября 1837 года. Сим сообщаю, что я решил не ехать в Тифлис, даже если бы меня за отказ изрубили на мелкие кусочки. Я много раз испытывал на себе ваше предательство, и это известно всем».

Обе стороны потеряли много тысяч жизней, прежде чем 22 года спустя Шамиль униженно появился у ног русского государя, но это был уже не Николай I, а его сын и наследник Александр II, и это историческое событие происходило не в Грузии, а в русском лагере на осенних маневрах в 25 верстах от Харькова.

Тем временем Николай 121 сентября прибыл в Геленджик, а 23 – в Анапу, оттуда и вернулся в Крым. 27‑го он побывал в Редут‑Кале и оттуда совершил поездку по Кутаиси, Ахалциху, Ахалкалаки, Гимрам, Сердар‑Абаду, Эчмиадзину, Эривани и Тифлису (8 октября); 12 октября он отбыл во Владикавказ по Грузинской дороге и 26 ноября вернулся в Москву.

Этот визит имел два вполне конкретных результата. Барон Розен, не сумев дать удовлетворительный ответ на несколько вопросов Николая, был уволен со службы, однако ему разрешили занимать должность главнокомандующего до конца января 1838 года. Что касается правительства Персии, то оно наконец пошло на уступки в вопросе о русских дезертирах. Этот вопрос долгое время был камнем преткновения в отношениях России и Персии. Еще Ермолов очень жестко ставил эту проблему перед персидским министром Базургом в 1817 году, но безрезультатно.

После завершения Персидской войны 1826–1827 годов Паскевич попытался добиться выдачи так называемых русских батальонов, однако персидские переговорщики упорно сопротивлялись этому, и проблема осталась нерешенной.

Теперь Николай I решил лично вмешаться в это дело. На встрече с Эмир‑и‑Низамом он спросил его: «Можем ли мы назвать державу дружественной, если она принимает у себя русских дезертиров и формирует из них так называемые русские батальоны? Я умоляю вас передать мои слова шаху, добавив, что я прошу вернуть два русских батальона[96]в течение трех месяцев; и если мое требование не будет выполнено, то тогда без объявления войны я отзову нашу миссию из Тегерана и порву с вами всяческие отношения».

Этот ультиматум возымел желаемый эффект. Шах согласился на выдачу дезертиров, при условии, что они сами будут согласны на это. Но это вовсе не было гарантировано. Альбрандта послали в Тебриз и Тегеран, он имел полномочия вести дела как с персидскими властями, так и с дезертирами. После нескольких месяцев тяжелейшего труда, проявив невиданные такт и мужество, он сумел выполнить это трудное и опасное задание и 11 февраля 1839 года перешел русскую границу во главе этого странного батальона в сопровождении оркестра и с развевающимися флагами[97].