Опыт ловли рыбы в России 6 страница

Спустившись к Москва‑реке и найдя примеченное место, я размотал удочку и опустил в промоину приманку; длина пионерки позволяла это сделать. Течение ручья стало увлекать ослабленную леску под лед. Проводка – поклевки не последовало. Я сделал короткий, нерезкий взмах и еще дальше отпустил леску. И вдруг как будто что‑то повисло на конце снасти или произошел зацеп. Я на всякий случай сделал подсечку и, к большой радости, вытянул на лед стограммового окунька. Последующие проводки принесли еще пяток окуней.

Фольга была хороша тем, что из нее благодаря мягкости можно было лепить блесны, различные по форме. Примечательно, что, когда я придал ей форму изогнутого гвоздика, вдруг попался окунь в два раза крупнее предыдущих. Он клюнул, когда блесна дошла почти до самого дна. Хотя я приманку дополнительно ничем не обматывал, она довольно хорошо держалась на крючке. Приходилось только время от времени поправлять задирающийся край фольги.

После того как поклевки и в промоине, и в лунках возле ручья прекратились, я стал облавливать лунки возле кустарника. Течение здесь было слабое и приходилось ловить в отвес, а для того, чтобы блесна дольше планировала, я придал ей более плоскую и широкую форму. Играл короткими подергиваниями у дна с выдерживанием длительных пауз. Поклевки были не так часты, но на хорошую уху окуней наловил.

…И вот когда я, войдя в избу, торжественно показал свой улов, все вдруг заговорили, засуетились, а поэт сам побежал в родник за водой, чтобы приготовить, как он выразился, отменную уху.

Как взять судака в глухозимье

Один мой приятель, большой любитель отвесного блеснения судака и ловли его на жерлицы, давно собирался заняться рузским судаком. Но так получалось, что, когда мы приезжали на этот водоем, хорошо брала щука, и, следуя пословице «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», мы всегда увлекались ловлей щуки. К тому же попутно с ловлей щуки можно всегда ловить и другую рыбу, например подлещика, плотву на мормышку, а ловля судака требует к себе исключительного внимания, длительных поисков, которые на просторах Рузы часто остаются пустыми.

Однажды на Рузе клева вообще не было, мы проходили по льду впустую два дня и на третий прямо с утра поехали в сторону дома. Проезжая по мосту через реку Волошню, решили остановиться, узнать, что хоть ловят здесь рыбачки. Оказалось, крохотного ерша, и изредка кое‑кто вылавливал фанеру – мелких подлещиков. Сергей предложил захватить с собой жерлицы и прогуляться к устью реки, туда, где она, расширяясь, плавно переходит в водохранилище. Там он знал хорошие глубины и места одного старика‑инвалида, который стабильно ловил судака. Когда добрались до цели, мы этого старика не нашли, зато другой разговорчивый местный жерличник сказал, что утром с лунок, просверленных на середине устья, он взял двух судаков – одного на кило, другого на полтора килограмма. Не скрывая, он показал нам эти лунки. Мы спросили разрешения разместиться рядом.

– Отчего же, располагайтесь, места всем хватит!

Сергей ловит судака на жерлицы с одинарным крючком и мягким поводком из лески. Мне же свои щучьи жерлицы пришлось переделать, хорошо, что они у меня устроены так, что можно легко поменять поводок – его я присоединяю к основной леске способом «петля в петлю». Тройнички я поставил совсем маленькие, сделанные из тонкой проволоки, но прочные, помня о том, что вялый судак в эту пору может очень долго держать схваченного живца, а из‑за этого подсечка нередко происходит тогда, когда живец еще не заглочен. Тройничок же № 6–8 и не так чувствителен в жесткой пасти и способен ее легко пробить при резкой подсечке.

Сергей стал руководить расстановкой жерлиц. Видимо, чтобы настроить меня на успех, он непрерывно комментировал свои действия:.

– Здесь предрусловая яма, – говорил он, – судак, конечно, в ней стоит, куда ему деться, но сейчас, в феврале, он такой вялый, что если не сунешь ему живца под самый нос, он может его не обнаружить. У местных здесь штук по 30 подледных поставушек стоит, поэтому они и ловят.

– Хм, а мы‑то поймаем? – спросил я.

– Мы и малым количеством поймаем. В отличие от других мест здесь довольно локальный участок обитания судака, примерно 300 на 500 метров, но мы сузим его еще больше. Будем ориентироваться на сработанные жерлицы этого мужика.

Мы стали сверлить лунки через десятиметровый интервал в линию, пересекая по диагонали предрусловую яму. Работы, конечно, по толстому льду было много. Хорошо хоть ножи на ледобурах у нас стояли новые. Установив 18 жерлиц на легко наловленного здесь же ерша, мы отступили от них метров на 10 вправо и на такое же расстояние влево и просверлили еще две параллельные линии лунок. Затем начали блеснить в них, чтобы раззадорить аппетит судака. Спустя час усердного блеснения я полностью разочаровался в задуманном, а неутомимый Сергей предложил просверлить еще хотя бы десяток лунок, но по другую сторону от удачных жерлиц мужика. И в то время, когда мы снова в поте лица дырявили лед, неожиданно взлетел флажок на жерлице, стоявшей в средней линии по самому центру ямы. Это была моя жерлица, а лески на ней было всего метров 15, поэтому, когда катушка вся размоталась, мне пришлось сделать резкую подсечку и затем еще продублировать контрольной. Когда мы общими усилиями извлекли на лед судака весом чуть больше килограмма, увидели, что тройник едва зацепился в углу его пасти.

– Видишь, он не голодный, – сказал Сергей, – ерш еще был в пасти. – Правильно сделал, что поставил тройник. У меня‑то жерлицы сделаны по уму – на них метров 25–30 лески. Этого расстояния достаточно для того, чтобы даже вялый судак, не почувствовав сопротивления, отправил ерша в желудок.

Однако все наши старания до конца дня больше ни к чему не привели, и нам пришлось возвращаться к машине. Зато пойманный общими усилиями судачок в самую глухую пору зимы запомнился нам надолго.

Селигерская уха

Наверное, любой из нас испытал раздражение от ерша, когда ждешь крупную рыбу, особенно на закормленных лунках, а этот надоедливый сопливец атакует насадку. Обычно с такого места стараешься уйти. Но в глухую пору достойную рыбу найти очень трудно…

Недавно мы с товарищем отправились на Селигер за налимами. Ехали всю ночь. Помните, какие были снегопады в январе? Жуть! Наутро, когда подъезжали к живописно приютившейся на лесистом берегу деревеньке, погода вдруг устаканилась. Эта деревня в два десятка домов носила странное название Кривая Клетка. Рубленые избы утопали в высоких сугробах. Сразу вспомнился А.С. Пушкин: «Мороз и солнце, день чудесный!»

Хозяйка, у которой мы остановились, была отменной кулинаркой и, провожая нас на рыбалку, напутствовала: «Ой, я вам что хотите из рыбы приготовлю, вы только ловите!» Уж как мы старались в этот день с Александром! Нашли подходящее для стоянки подлещика место, расположенное между устьем залива и стоящим почти напротив него островом, красивейшим, как шапка Мономаха. Прикормили хорошо и на выходе из ямы, и в яме, и на бровке. Прошло время – рыба не берет, еще прошло – тот же результат, только ерш теребит мотыля на некоторых лунках. Не знаешь, то ли радоваться, то ли огорчаться. Ловили на глубинах 6–9 м. От нечего делать я стал заряжать на ерша жерлицы, устанавливая их на налимьих местах, хотя до вечера еще было далеко… Да вот проблема: ерш такой мелкий оказался, что боялся – налим его не разнюхает. Правда, поначалу в некоторых лунках попадались прямо‑таки королевские ерши, но возьмет один, и налетает ершовая мелюзга. Да еще таскать ее с такой глубины – нудное занятие. Вот я и решил пойти побродить ближе к острову, глядишь, еще и плотва проклюнется. Однако и там ждала неудача. Только все та же ершовая мелочь. Проходивший мимо местный рыболов с рюкзачком за плечами остановился передохнуть, уставился на меня угрюмо. Я предложил ему сто граммов. Он радехонько их опрокинул и занюхал рукавом. А повеселев, заговорил:

– Клев сегодня паршивый. Целый день просидел на закормленном лещовом месте – ни единой поклевки, – и добавил: – Да и ни у кого ничего, смотри, вон все бегают.

И, правда, немногочисленные рыболовы то и дело перемещались по широченному водоему.

– А какой здесь рельеф дна? – спросил я. – Есть ли у берега приличные глубины?

Оказалось, что в соседней деревне прямо возле берега идут резкие понижения дна и там есть пристань.

– Там леща зимой нет, – словно прочитав мои мысли, тут же сказал мужик. – У нас там никто не ловит. В том месте один местный сети ставит. Откуда там лещу взяться? А на налима ты правильно угадал. Тут он как раз и держится.

Мы еще поговорили, и мужик ушел.

«Стоп, пристань», – подумал я и тут вспомнил, что все когда‑либо пойманные мною крупные ерши попадались возле каких‑то гидротехнических сооружений или затонувших судов. Например, на Большой Волге у дамбы, на Химкинском водохранилище – у бортов старой накренившейся баржи, на Оке – у свай моста. Возможно, у пристани и окунек будет брать. Он тоже любит такие места. Здесь среди обрастаний всегда есть какая‑то пожива. Еще я подумал, что крутой обрывистый берег – это почти всегда выход глинисто‑каменистых обнажений, а стало быть, на дне мало ила, что в условиях, когда количество кислорода в воде уменьшается, всегда хорошо.

Я вернулся к Александру.

– Такая тоска, – пожаловался он. – Ни одной стоящей поклевки.

– Пойду вон туда, к дальнему берегу.

– Да, ну иди, – посмотрел он на меня с удивлением и сказал: – Для бешеной собаки семь верст не крюк.

– Ладно, не язви. Ты же знаешь, как потопаешь, так и полопаешь.

Когда я прошел еще только треть пути по глубокому снегу и взмок в теплой одежде, я уже сожалел, что пустился в эту авантюру, но отступать назад – это что ж, в себя не верить? Кое‑как дошел и устало просверлил лунку возле ближней сваи пристани. Глубина – 5 м. Почти сразу кивок завибрировал и согнулся – и вот королевский ерш оказался на снегу. За ним попался другой и даже покрупнее. И пошел клев, пока с одной лунки я не вытянул с пяток достаточно хороших трофеев. Потом наступило полное затишье, и я просверлил в толстом льду новую лунку у другой сваи. И здесь повторилось почти тоже самое: штук семь хороших ершей – и тишина. И что бы вы думали? И у третьей сваи была почти та же история. Только здесь я напал на стайку средних окуней. И вот облавливая сваю за сваей, я наловил рыбы на добрую уху. Клевало так, что я даже не успел проверить более глубокие места в стороне под обрывом.

Когда почти в сумерках я добрался до Александра, сил хватило поменять живца только на пяти жерлицах. Утром мы сняли с них двух налимов‑увальней, соблазнившихся крупной наживкой. Нам здорово повезло, ведь мы же налимьих троп не знали и ставили жерлицы по приблизительным ориентирам.

А в тот вечер, когда мы усталые вернулись в уютную избу, хозяйка, как и обещала, приготовила нам вкуснейшую уху из ершей! Какая она была наваристая и как пахла печным ароматом!

За лещом на метро

В феврале часто вьюжит, в этот глухой период ехать куда‑то далеко большого смысла нет. Сергеич пригласил меня на Строгинский затон прогуляться налегке. Взяли по паре удочек в пакеты, немного оставшейся с прошлой рыбалки насадки, кое‑чего перекусить, один ледобур и отправились на метро на станцию «Щукинская». От метро пять минут на трамвае – и вот мы на водоеме.

Стали рыбачить у левого берега, постепенно продвигаясь в сторону Москва‑реки. Вскоре Сергеич устал ходить, да и клюет в час по чайной ложке – до полудня на двоих поймали пяток ершей и четыре окушка. Тут я как раз нашел пластиковый ящик из‑под бутылок и предложил его Сергеичу.

– Спасибо, – говорит он. – Ты мне просверли вон там, на глубине, пару лунок, я их подкормлю и буду ждать. Может, подлещик или плотва подойдет. У меня немного «Тим‑файтера» осталось. А сам иди, побегай, ты молодой.

Так и порешили. Дед выставил свои самодельные поплавочные удочки, а я отправился дальше искать рыбу.

Через пару часов возвращаюсь без улова и вижу, дед дремлет, склонившись над лунками – ну, стало быть, и у него не клюет.

– Давай, – говорю, – ближе к дому двигать.

– А как же без рыбы‑то мы? Бабка ругать будет.

– А я тебе отдам своих окуней – вот вам и уха.

– Ну, хорошо, пошли.

Собрал дед удочки, идем прямо посередине затона. Через метров триста набрели на прорубь размером полметра на метр. Дед остановился передохнуть и говорит:

– Что это за прорубь такая? Моржи, что ль, купались? Да вроде дырка маловата. Может, кто мотыля мыл, но здесь больно глубоко…

Так мы и не поняли, что это за прорубь.

Отдаленно в стороне сидела группа рыболовов.

– Лех, сходи посмотри, что у них там, есть ли рыба, они ведь на леща сидят. А я пока в эту прорубь заброшу. Рано еще домой идти.

Я отправился к рыболовам. А подойдя, увидел, что возле одного из них лежит подлещик, другие вроде как пустые. Рядом было много насверленных лунок. Судя по следам на снегу, кто‑то отсюда недавно снял палатку. Значит, лунки кормленые.

– Можно попробовать здесь половить? – спросил я разрешения у рыбачков.

– Да это не наши лунки, лови, – ответил парень в большой лохматой шапке.

Я опустил мормышку, но не клевало, перешел на другую, третью лунку – ни малейшего шевеления сторожка. И в это время слышу, где‑то что‑то хрипит. Ощущение, будто морские волны двигают на берегу мелкие камешки. Оглядываюсь: так и есть – Сергеич зовет. Это голос у него такой хрипящий, прокуренный. Руками он какие‑то непонятные движения делает, будто дирижирует.

Догадался я, что он подцепил на снасть что‑то солидное. Побежал к нему. Метров за пять увидел, как из проруби показались вытянутые огромные губы. Сразу и не понял, что за рыба. А Сергеич, недолго думая, потащил за леску, и огромный лещ перевалился на лед. И в этот самый момент оснастка со свистом рассекла воздух и упала на снег. Лещ тут же подпрыгнул и уже было собирался соскользнуть в прорубь, но старик с невесть откуда взявшейся проворностью накрыл его своим телом, брякнувшись с ящика.

– Леха, Леха, помоги мне, чтобы он не ушел в прорубь, – захрипел Сергеич, боясь пошевелиться.

Я просунул руку и схватил леща за жабры.

Когда лещ уже был в безопасном месте, мы стали разглядывать снасть Сергеича. Оказывается, крючок № 12 разогнулся и от того выскочил изо рта рыбы.

– Сергеич, – пожурил я товарища, – кто же так делает. Зачем надо было буром тащить?

– Ой, Лех, испугался я, боялся уйдет. Как увидел сквозь воду такую морду, что‑то со мной сделалось. А знаешь, на что его взял? На навозника. У меня в холодильнике в земельке жило пяток червей, вот я и прихватил их на рыбалку. А он, вишь, и польстился.

Сергеич, успокаиваясь, поглаживал толстый бок леща.

– А хорошо мы с тобой сегодня порыбачили, – сказал он. – Вот бабка будет рада.

Когда мы заходили в метро, люди оборачивались на большой рыбий хвост, торчащий из пакета Сергеича.

А один прохожий даже спросил:

– И далеко за таким ездили?

– Да нет, тут недалеко от метро поймали, – хитро прищурился Сергеич.

Дома он взвесил леща. Тот потянул на два шестьсот.

Возле недоступного берега

Мне тот берег с коряжинами, торчащими из‑подо льда, очень приглянулся. Но до него было далеко, а последний лед ненадежен. Остались ловить возле базы, в небольшом заливчике. Апрельское солнце припекало, пробуждало жизнь насекомых, растапливало снег, отчего по пригретым склонам бежали ручейки талой водицы. В сосновом лесу над желтым глинистым обрывом весело постукивали сразу несколько дятлов.

Синицы, перепархивающие по льду в поисках крошек с рыбацкого стола, перекликались:

– Ци‑ци‑ци.

Мои десять жерлиц с самого утра стояли в бездействии. Так же грустно склонились и давно не выпрямлялись флажки на жерлицах у моих товарищей – Романа и Димы. Но неразлучные друзья уже совсем редко поглядывали на них, а торопились до захода солнца поймать хотя бы что‑нибудь с помощью мормышки. Вскоре они напали на стайку окуней возле поваленной в воду толстой березы и бойко выдергивали их на лед.

Недоумевая, почему крупная рыба не берет в столь долгожданный период последнего ледостава, я направился к троим рыболовам, которые расставили свои жерлицы в полукилометре от нас возле самого берега. Один из них, высокий, одетый в комбинезон цвета хаки, оказался разговорчивым и долго сетовал, что они, сменив несколько мест, два дня просидели почти впустую.

– На Рузе такое бывает, – заключил он, – то нет, нет, а то как попрет, только успевай таскать. Хорошо бы попробовать на глубине. Возле того берега русло проходит и коряжины близко, там всегда крупная рыба держится. Да как туда добраться – сплошные промоины кругом.

И парень рассказал, как они весь декабрь успешно ловили там крупного подлещика, а на жерлицы стабильно попадались солидные экземпляры щук. Раззадоренный, я вернулся к своим. В поисках рыбы они ушли за мыс.

– Как там наши жерлицы? – спросил Роман.

– По‑прежнему тихо, – сказал я и попросил: – Димон, твоя пешня полегче, дай попробую пробраться на тот берег. Все ж две дорожки следов туда тянутся, стало быть, совсем недавно кто‑то переправлялся.

– Ты что, того? Не думай даже! Нам неохота за тебя отвечать, – замахал руками Роман.

Я стал уговаривать. Друзья ни в какую. Что делать? Пришлось ловить с ними матросиков на отмели. Они клевали неплохо, иногда попадалась мелкая плотвичка. От этого было скучно.

Вскоре мы вернулись к своим жерлицам. У моей жерлицы, стоявшей ближе других к берегу и на крючке которой был посажен королевский ерш, сработал флажок. Еще, помнится, пошутил, что на такого ерша поймаю щуку‑крокодила. Посмотрим, каков крокодил…

Леска была размотана и слегка теребилась. Я плавно подсек и стал выбирать снасть. Сопротивление было минимальное, но все же что‑то трепыхалось на конце лески. Вот в лунке показался пучок водорослей, зацепившийся за грузило, а потом узкая зеленая пасть и торчащий из нее хвост ерша. Хвост казался огромным в пасти стограммового щуренка. А тот был настолько мал, что не смог протолкнуть в себя ерша и большой тройник засел ему в нижнюю челюсть.

– Ха‑ха‑ха! Вот так крокодила поймал! – смеялся Дима‑пухлячок.

Рома вежливо молчал.

Вскоре к нам подошел Савельич, сторож пионерского лагеря, у него мы снимали жилье. Савельич посочувствовал, что рыбалка оказалась никудышная, посулил надежду на завтрашний день.

– А нет ли где поблизости моста, чтобы переехать на другую сторону водохранилища? – спросил я.

– Есть. Километрах в пяти, за деревней N.

– Мне бы хотелось половить на той стороне в коряжнике, – пояснил я.

– Да, там хорошее место, и рельеф дна разнообразный. В январе там от коряг ближе к руслу леща хорошо ловили, – сказал Савельич, – только по той стороне не проедешь – лес кругом.

– Может, хотя бы до моста доедем, а там пешком доберемся? – предложил я Диме, ведь машина была его.

– Лови здесь. Куда тебя несет? – отрезал молчаливый Роман.

– Ладно, тогда пойду в обход пешком. Поставлю на ночь жерлицы в коряжнике.

– Да иди, – сказали мои спутники одновременно.

Делать нечего, собрал жерлицы, взял в пакет бутерброды и потопал по дорожке через березняк. За деревней, на перешейке, преодолел длинный низкий мост и пустился в обратную сторону по лесному берегу.

Солнце уже садилось за отдаленный обширный плес, когда я, наконец, нашел ориентиры – огоньки в лесу на противоположном берегу (это был лагерь Савельича) и по ним вычислил нужный мне коряжник. Здесь, под северным склоном, береговые промоины были совсем незначительные, поэтому перебрался на лед легко, а там нащупал глубиномером русло и быстро расставил по его краю жерлицы. Пока совсем не стемнело, пошел собирать для костра дрова.

Сушняка было много. Костер горел ярко. Клонило ко сну. Вздремнул, сидя на поваленном стволе ели. Когда очнулся, угли едва теплились. По ночам еще сильно подмораживало, и я здорово промерз. Испугавшись, что огонь снова не удастся разжечь, побежал ломать тонкие сухие ветки. Костер, однако, быстро вспыхнул с новой силой.

Где‑то страшно ухала и хохотала ночная птица, прогоняла сон. Вскипятив в маленьком котелке воды из талого снега и напившись чая, пошел смотреть снасти. Но тут обнаружил, что фирменный фонарик едва светит. Вероятно, ночью я случайно нажал на переключатель и от бесполезной работы батарейки сели. Постучав их друг о друга, добился тусклого луча.

Вот и знакомая коряга‑рогатка. Она вызвала ассоциацию с латинской буквой Y. «Y‑виктория. Значит, будет победа моих замыслов. Радость промелькнула и улетела… – Где‑то рядом должна быть первая жерлица. Вот она. Флажок поднят». Я нагнулся, резко подсек. Леску потянуло из рук, рыба ходила крупная. Но двухкилограммового судака вытащил довольно легко, ночью рыба меньше сопротивляется. «Ух ты! Вот это улов!»

Малек у меня в кане еще был, но я не торопился наживлять тройник, нужно было посмотреть, что там с другими жерлицами. С трудом отыскал в потемках другую жерлицу. Ого, и здесь флажок сработал! Повозившись с упирающейся рыбой, на сей раз вытаскиваю крупную, килограмма на три, щуку. Не зря говорят, что самые крупные зубастые берут ночью. Матерая, словно ожившее бревно‑обрубок, в отчаянье подпрыгивает на льду.

Опять ищу жерлицы, но их с таким фонариком трудно обнаружить. Чувствую, что забрал далеко влево. Возвращаюсь к вилкообразной коряге. Потом, примерившись, побрел к берегу. А там, взяв перпендикулярную линию, нахожу одна за другой сразу две жерлицы. На одной что‑то есть. Опять судачок! На этот раз килограммовик. Остальные пять жерлиц не сработали – они стояли на слишком большой глубине. Позже, анализируя свою ночную вылазку и руководствуясь картой водоема, выяснил для себя, что все сработавшие жерлицы стояли по урезу русла на перепаде глубин в 4–6 м.

Когда взошло солнце, около коряжины‑рогатки напал на стаю увесистых окуней и быстро натаскал их с десяток. До полудня на жерлицы взял еще одну крупную щуку. А в час мне уже кричали с того берега. Стало ясно, что я сильно затянул с рыбалкой.

Вернувшись на базу с мешком рыбы, увидел скучающих друзей. Сидя на крылечке, они курили, и лица у них были кислые‑прекислые. Я сразу не показал им мешок, а спрятал его за деревьями. Ребята стали упрекать меня за долгое отсутствие, а я торжествующе молчал.

– Ну, как? – наконец спросил Димон. – Было что?

– А у вас?

– У нас так же глухо, как и вчера. Только мелочовки килограмма по три надрали…

Я молча пошел за мешком и вывалил перед друзьями на снег свои трофеи.

– Ну, как рыбки? – улыбнулся я.

Несмотря на то что Роме и Диме завтра надо было выходить на работу, они стали думать, нельзя ли каким‑то образом остаться еще на денек, чтобы половить на том берегу…

Рекордная белуга

На судоремонтном заводе любителей рыбалки хоть отбавляй. А у моего приятеля Анатолия в бригаде одни спорщики, любят поболтать о снастях, о трофеях, и все сводится к одному – кто на прошедшей рыбалке самую большую рыбу поймал. Бывает, не на шутку разойдутся, слышишь: «Разбивай, сто баксов ставлю!» Кто‑то замечает: «Но это половина твоей зарплаты». – «Все равно спорим, что я первый по крупняку сегодня». И так уж Анатолию всегда везло, что какую бы крупную рыбу кто ни ловил, а он в этот день поймает еще больше.

У Анатолия шестиметровый ял с мотором, и, когда я отдыхал в Севастополе, он частенько брал меня с собой на рыбалку. Однажды мы вышли в море втроем – с нами увязался шурин Анатолия – Михалыч, имевший какое‑то отношение к местной рыбинспекции…

У нас с Анатолием была любимая подводная «баночка» в стороне от города и в полумиле от берега, возле которой хорошо ловилась любая рыба. В этот день, вооружившись длинными поплавочными удочками с глухой чувствительной оснасткой, мы отправились туда ловить барабульку. С моря дул сильный ветер, и, чтобы ял меньше болтало, мы шли галсами, подставляя ветру то нос, то корму. Мы немного припозднились – видно было издалека собравшуюся над банкой плотную группу лодок, а тут еще Михалыч, показывая рукой в сторону горизонта на какое‑то белое пятно в волнах, стал отвлекать капитана расспросами, что бы это могло быть, да не подплыть ли нам посмотреть.

– Да дрянь какая‑то плавает, – отвечал Анатолий, – пакет, видно.

– Нет, не пакет, а вроде как птица какая на воде распласталась, белая. Может быть, чайка? Возьми поближе, – попросил Михалыч.

– Что‑то таких огромных птиц я не знаю, – вставил я свое слово, продолжая напрягать зрение.

Мы еще много спорили, что бы это могло быть, приближаясь к непонятному предмету на малых оборотах двигателя, как вдруг чуть ли не одновременно ахнули: «Рыба! Огромная!» А Анатолий опасливо спросил:

– А это не акула, хлопцы? Я хоть сам и подводник, но акул боюсь.

– Откуда в Черном море такие акулы? – успокоил я его. – Тем более она кверху брюхом лежит.

Подошли еще ближе и, наконец, смогли разглядеть как следует громадную белугу. Она лежала на боку, и этот бок высоко выпирал над водой, а ее жирное белесое брюхо и фиолетово‑серые бока с рядами огромных жучек производили сильное впечатление. Голова была притоплена.

– Вот это да! – воскликнул я. – Больше твоего яла.

– Метров шесть с половиной, – подтвердил Анатолий. – В моем яле ровно шесть метров.

– Да таких белуг не бывает!.. – прохрипел Михалыч. – Я сроду таких не видел.

– Как у Кузьмы Пруткова сказано: не верь глазам своим, – сказал капитан и добавил: – Глушеная, видно, недавно учения где‑то были.

– Дохлая, – сказал Михалыч.

– Нет, кажется, шевелит жабрами, – возразил Анатолий.

– Это волнами ее шатает. Ты на ее глаз глянь – мутный. Давно откинулась, – настаивал на своем Михалыч. Потом он перебрался на корму, чтобы лучше рассмотреть находку, и вдруг согласился: – Не, жабры розовые, похоже, и впрямь, еще живая. Ну, хлопцы, повезло нам – икру теперь будем хавать всю зиму, а что не схаваем, то понадкусаем. Давай, суй ей канат через рот, а кошку закрепи за жабрами.

– Так это ж браконьерство, Михалыч! – возразил Анатолий.

– Какое браконьерство? – возмутился собеседник. – Я что, теперь должен кинуть все это добро, чтобы оно дохло и пропадало? Я, между прочим, при исполнении. А куда, скажут, глядит наша рыбинспекция? Сдадим официально по акту на рыбозавод, ну и нам, конечно, что‑то перепадет.

– Да нам‑то чего надо! – как‑то неопределенно с отчаяньем в голосе ответил Анатолий. – Что мы, икры не ели? – Он сделал паузу, оглядев нас из‑под моряцкой фуражки, и добавил язвительно: – Ладно уж, для ридной Украины так и быть пострадаю. Эх, пропала рыбалка! – И с этими словами он отвязал от носа яла тридцатиметровый линь с кошкой, служившей для крепления к бую во время рыбалки, и стал продевать свободный конец через громадный рот рыбы, засунув в него руку по самые плечи.

Взяв рыбу на буксир, мы медлено‑медлено стали продвигаться в сторону берега. Шли строго от ветра, чтобы волной не заливало присевшую корму, и неминуемо должны были пройти мимо нашей заветной баночки. Понемногу силуэты рыболовов в лодках стали проясняться. Уже было отчетливо видно, как успешно они орудуют удочками. Барабуля шла крупная.

Не доходя до рыболовов, Анатолий переключил мотор на холостые обороты, но он – чих‑пых, и заглох. Повозившись с движком и пошарив по лючкам, Анатолий доложил:

– Приплыли, опять какой‑то мерзавец бензин слил на стоянке. Придется у рыбачков просить, должны выручить.

Нас несло по инерции вперед, но немного в сторону от рыболовов, и когда мы поравнялись с ними, то и белуга оказалась рядом – тут, видимо, сказался закон физики, ведь масса ее тела была больше массы яла, а обтекаемость лучше.

Тем временем Анатолий, вместо того чтобы начать с рыболовами разговор о бензине, не подумав, крикнул им в шутку:

– Эй, ребята, мы тут с Михалычем поспорили, он говорит – это акула…

Мы ожидали ответа, но неожиданно для нас рыболовы засуетились, подняли якоря, покидали в лодки свои снасти, и как‑то враз место над банкой опустело.

– Эй, куда же вы, я пошутил, – кричал им вдогонку Анатолий, но его никто и слушать не хотел.

– Это даже к лучшему, что они убрались, – сказал Михалыч, – вон у них тут буй, надо как‑то до него дотянуться. У тебя еще веревка есть?

– Есть.

– Привяжем белугу к бую, а сами на веслах к берегу, ребята мои на мощном моторе ее вмиг притянут, – последние слова Михалыч говорил уже без энтузиазма, но продолжал вглядываться в морду рыбы.

– Михалыч, что вы все любуетесь ею, – сказал я несколько с раздражением, справедливо считая его виновником того, что увлекательная ловля барабули не состоялась.

– Она, кажется, на меня смотрит, – сказал Михалыч, как‑то сразу съежившись.

Анатолий взял бинокль и, вглядываясь в черный зрачок маленького, как у свиньи, глаза, прокомментировал:

– Точно, вроде как зрение у нее проясняется и, кажется, пелена с глаза сходит.

Пока мы, остолбенев, разглядывали рыбу, она стала проявлять признаки жизни: вначале слегка шевельнула плавником, потом вдруг активно заработала жабрами, и, наконец, сделав первую попытку перевернуться на брюхо, так ударила хвостом, что нас с головы до ног окатило водой.

Первым подал голос Михалыч:

– Анатолий, развязывай, на…, конец, она сейчас в море утащит нас.