Замена культурного слоя. 2 страница

соответствующем духе группы «сознательных борцов», которые, руководствуясь

«революционным правосознанием», производили аресты и расстрелы. Так, в начале

января 1918 г. на ст. Иловайской из эшелона 3-го гусарского Елисаветградского

полка были выхвачены офицеры во главе с командиром и отвезены на ст. Успенскую,

где в ночь на 18 января расстреляны. Ударник, шедший на Дон с эшелоном своего

полка, вспоминал: «И ещё большое столкновение было в Харцызске, где была

красными создана застава и вылавливание офицеров. Заранее мы были осведомлены и

поэтому к станции подошли под прикрытием пулеметного огня, от которого красные

банды стали разбегаться. Тут нам какой-то железнодорожник сказал, что всю ночь

водили обнаруженных офицеров на расстрел, указав, где трупы; и теперь повели

50–60 человек, которых нам удалось спасти. Убитых там было 132 человека. Тут

произошла мясорубка. Убитых мы заставили похоронить, а спасенные, все бывшие

офицеры, присоединились к нам».

Иногда расправы проводились с садистической жестокостью. В Евпатории, где 15–18

января 1918 г. было арестовано свыше 800 чел., казни производились на транспорте

«Трувор» и гидрокрейсере «Румыния». На «Румынии» казнили так: «Лиц,

приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после

издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду. Бросали массами и

живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у

локтей и кистей. Помимо этого, связывали ноги в нескольких местах, а иногда

оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам

и ногам. К ногам привязывали колосники». На «Труворе» «вызванного из трюма

проводили на так называемое «лобное место». Тут снимали с жертвы верхнее платье,

связывали руки и ноги, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и

руки, и в таком виде бросали в воду. Казни продолжались всю ночь, и на каждую

казнь уходило 15–20 минут». За 15–17 января на обоих судах погибло около 300

чел. В Ялте, после занятия её 13 января 1918 г. большевиками, арестованных

офицеров доставляли на стоявшие в порту миноносцы, с которых отправляли или

прямо к расстрелу на мол, или же помещали на 1–2 дня в здание агентства

Российского общества пароходства, откуда почти все арестованные в конце концов

выводились все-таки на тот же мол и там убивались матросами и красногвардейцами.

Удалось чудом спастись лишь единицам (среди которых был и бар. П.Н. Врангель,

описавший потом в своих воспоминаниях эти события).

Особенно большие масштабы приняло истребление офицерства в Киеве в конце января

1918 г., чему имеется целый ряд свидетельств: «Раздетые жертвы расстреливались в

затылок, прокалывались штыками, не говоря о других мучениях и издевательствах.

Большинство расстрелов производилось на площади перед Дворцом, где помещался

штаб Муравьева, и в находящемся за ней Мариинском парке. Многие тела убитых, не

имея в Киеве ни родственников, ни близких, оставались лежать там по нескольку

дней. Со слов свидетелей картина представлялась ужасной. Разбросанные по площади

и по дорожкам парка раздетые тела, между которыми бродили голодные собаки; всюду

кровь, пропитавшая, конечно, и снег, многие лежали с всунутым в рот «красным

билетом», у некоторых пальцы были сложены для крестного знамения. Но расстрелы

происходили и в других местах: на валах Киевской крепости, на откосах Царского

Сада, в лесу под Дарницей и даже в театре. Тела находили не только там, в

Анатомическом театре и покойницких больниц, но даже в подвалах многих домов.

Расстреливали не только офицеров, но и «буржуев», и даже студентов». По

сведениям Украинского Красного Креста, общее число жертв исчисляется в 5 тыс.

чел., из них большинство — до 3 тысяч — офицеров, иногда речь идет даже о 6

тысячах. Как вспоминает профессор Н.М. Могилянский: «Началась в самом прямом

смысле отвратительная бойня, избиение вне всякого разбора, суда или следствия

оставшегося в городе русского офицерства... Из гостиниц и частных квартир

потащили несчастных офицеров буквально на убой в «штаб Духонина» — ироническое

название Мариинского парка — излюбленное место казни, где погибли сотни офицеров

Русской армии. Казнили где попало: на площадке перед Дворцом, и по дороге на

Александровском спуске, а то и просто где и как попало... выходя гулять на

Владимирскую горку, я каждый день натыкался на новые трупы, на разбросанные по

дорожкам свежие человеческие мозги, свежие лужи крови у стен Михайловского

монастыря и на спуске между монастырем и водопроводной башней». «Проходя возле

театра, а потом возле ограды Царского и Купеческого садов, мы видели тысячи

раздетых и полураздетых трупов, уложенных местами в штабели, а местами

наваленных кучей, один на другой». Подобные инциденты проходили и на далеких

окраинах страны. Так, в конце марта — начале апреля 1918 г. произошел «погром

буржуазии» в Благовещенске, в ходе которого погибло до 1500 офицеров, служащих и

коммерсантов, причем, по свидетельству английского генерала А. Нокса, были

найдены офицеры с граммофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со

следами гвоздей на плечах, на месте эполет.

Официальные данные ЧК о расстрелянных не отражают, разумеется, и 10% реальной

цифры. По ним получается, что за 1918 г. было расстреляно 6 185 чел. (в т.ч. за

первую половину года — 22), а всего за три года — 12 733. Не говоря о том, что,

помимо приговоров ЧК, к которым относятся эти данные (охватывающие к тому же,

возможно, не все местные органы ЧК), по существующим инструкциям

«контрреволюционеры» подлежали расстрелу на месте, каковым образом и была

уничтожена масса людей, оставшихся даже неопознанными (кроме того, помимо ЧК,

расстрелы производились по приговорам ревтрибуналов и военных судов). Но

главное, что лишает приводимые цифры всякой достоверности как сколько-нибудь

полные, — тот факт, что массовые расстрелы проводились ЧК задолго до

официального объявления красного террора (сотнями, например, по казанской

организации и ярославскому делу (лето 1918 г.) и множеству других), т.е. тогда,

когда было расстреляно якобы всего 22 человека. Подсчеты историка С.П.

Мельгунова по опубликованным в советских же (центральных и некоторых

провинциальных) газетах случайным и очень неполным данным показали, что за это

время расстреляно было 884 человека. Более чем за два месяца до официального

провозглашения террора Ленин (в письме Зиновьеву от 26 июня 1918 г.) писал, что

«надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и

особенно в Питере, пример которого решает». Да и по сведениям самих

большевистских газет нетрудно убедиться, что расстрелы силами ЧК начались

задолго до (объявленного позже первым) расстрела офицеров Л.-гв. Семеновского

полка братьев А.А. и В.А. Череп-Спиридовичей 31 мая 1918 г. (например, из

заметки «Расстрел семи студентов» явствует, что они были застигнуты на квартире

во время составления прокламации к населению, после чего отвезены сотрудниками

ЧК на один из пустырей, где и расстреляны, причем имена двоих даже не были

установлены).

Поводом для провозглашения красного террора в качестве официальной

государственной политики большевиков послужили события 30 августа 1918 г. в

Петрограде — покушение на Ленина, совершенное эсеркой Ф. Каплан, и убийство

главы Петроградской ЧК М.С. Урицкого. Уже на следующий день после покушения в

газетных статьях и правительственных сообщениях зазвучали призывы к террору. 31

августа 1918 г. газета «Правда» писала: «Трудящиеся, настал час, когда мы должны

уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши

города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут

поставлены на учет и те из них, кто представляет опасность для революционного

класса, уничтожены. <...> Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и

мести!» В тот же день Дзержинский и его заместитель Петерс составили обращение

«К рабочему классу», выдержанное в подобном же духе: «Пусть рабочий класс

раздавит массовым террором гидру контрреволюции!»

2 сентября 1918 г. было принято постановление ВЦИК, а 5 сентября — декрет

Совнаркома «О красном терроре». Во исполнение постановления ВЦИК «О красном

терроре» нарком внутренних дел Г.И. Петровский издал приказ о повсеместном

взятии заложников (в котором говорилось, что «из буржуазии и офицерства должны

быть взяты значительные количества заложников» и «при малейших попытках

сопротивления должен применяться безоговорочно массовый расстрел»),

опубликованный 4 сентября 1918 г. в «Известиях», — уже после того, как были

расстреляны первые тысячи людей, которых тоже обычно принято называть

«расстрелянными заложниками». В приказе ВЧК «об учете специалистов и лиц,

могущих являться заложниками», уточнялось: «Выдающиеся работники, ученые,

родственники находящихся у них при власти лиц. Из этой категории и следует

выбирать заложников. Второй вопрос — это спецы. Наши спецы — люди буржуазного

круга и уклада мысли. Лиц подобной категории мы по обыкновению подвергаем аресту

как заложников или помещаем в концентрационные лагеря на общественные работы».

В свете специфики «красного террора» институт «заложничества» приобрел

совершенно новый характер. В обычном понимании заложники берутся для

предотвращения каких-либо действий со стороны лиц, которым заложники лично

дороги, так, чтобы возможная казнь заложников могла повлиять на их поведение.

Когда заложниками берутся члены семей лиц, от которых зависит ход военных

действий со стороны противника, жители конкретного селения для предотвращения

нападений в нём на солдат и т.д. — как бы ни оценивать эту практику, она

достаточно обычна в ходе военных действий и преследует чисто тактические цели.

Однако во время «красного террора» дело обстояло совершенно по-иному, никакими

конкретными условиями взятие «заложников» не обусловливалось. По сути, это были

не заложники, а люди, большинство из которых были арестованы именно с намерением

расстрелять их. Разумеется, среди заложников были и взятые с конкретной целью —

семьи офицеров, мобилизованных в РККА, — для предотвращения их бегства

(поскольку предписывалось назначать на командные должности только лиц, имеющих

родственников на советской территории). Однако среди расстрелянных таковые

составляли лишь доли процента.

Большевики отнюдь не стеснялись своей репрессивной деятельности и не пытались

скрывать её масштабы. Скорее наоборот, они стремились распространить информацию

о терроре как можно шире, запугать и тем самым привести к покорности как можно

больше потенциальных противников советской власти. В первые же дни после

официального объявления «красного террора» Дзержинский отдал распоряжение об

издании «Еженедельника ВЧК», которому предназначалось всячески поддерживать

«справедливую жажду мести» в массах. Шесть недель, вплоть до своего закрытия,

«Еженедельник» методично сообщал о взятии заложников, заключениях в

концентрационные лагеря, казнях и т.п. Это издание представляет собой

официальный источник по истории «красного террора» за сентябрь — октябрь 1918 г.

В ряде провинциальных городов (Царицыне, Перми и др.) издавались также «Известия

Губчека» местного масштаба. В Казани в том же 1918 г. выпускался журнал «Красный

террор» под грифом ЧК по борьбе с контрреволюцией на чехословацком фронте. В

1919 г. в Киеве ту же задачу выполнял орган Всеукраинской ЧК — газета «Красный

меч». Центральные и провинциальные советские газеты в тот период также постоянно

печатали «расстрельные списки».

Первые сведения о «красном терроре» передовая статья советского официоза

комментировала так: «Со всех концов поступают сообщения о массовых арестах и

расстрелах. У нас нет списка всех расстрелянных с обозначением их социального

положения, чтобы составить точную статистику в этом отношении, но по тем

отдельным, случайным и далеко не полным спискам, которые до нас доходят,

расстреливаются преимущественно бывшие офицеры». В газетах можно найти сведения

о десятках расстрелянных на гребне сентябрьско-октябрьского террора практически

по всем уездным городам и о сотнях по областным. В ряде городов (Усмани, Кашине,

Шлиссельбурге, Балашове, Рыбинске, Сердобске, Чебоксарах) «подрасстрельный»

контингент был исчерпан полностью. С начала 1919 г. центральные газеты стали

публиковать меньше сообщений о расстрелах, поскольку уездные ЧК были упразднены

и расстрелы сосредоточились в основном в губернских городах и столицах. В

Петрограде с объявлением «красного террора» 2 сентября 1918 г. по официальному

сообщению было расстреляно 512 чел. (почти все офицеры), однако в это число не

вошли те сотни офицеров, которых расстреляли в Кронштадте (400) и Петрограде по

воле местных советов и с учетом которых число казненных достигает 1300. Кроме

того, в последних числах августа две баржи, наполненные офицерами, были

потоплены в Финском заливе. В Москве за первые числа сентября расстреляно 765

чел., затем ежедневно в Петровском парке казнили по 10–15.

В 1919 г. террор, несколько ослабевший в Центральной России за существенным

исчерпанием запаса жертв и необходимостью сохранения жизни части офицеров для

использования их в Красной армии, перекинулся на занятую большевиками территорию

Украины. 25 июля 1919 г. в «Известиях ВЦИК» было объявлено, что по всей Украине

организуются комиссии красного террора и предупреждалось, что «пролетариат

произведет организованное истребление буржуазии», а орган ВУЧК писал:

«Объявленный красный террор нужно проводить по-пролетарски. За каждого

расстрелянного нашего товарища в стане деникинцев мы должны ответить

уничтожением ста наших классовых врагов». «Рутинные» расстрелы начинались сразу

по занятии соответствующих городов, но массовая кампания, подобная осенней 1918

г., началась летом 1919 г., когда белые войска перешли в наступление и начали

очищать Украину от большевиков: последние торопились истребить в ещё

удерживаемых ими местностях все потенциально враждебные им элементы

(действительно, украинские города дали белым массу добровольцев, перешло и

множество офицеров, служивших в красных частях на Украине). Перед взятием Киева

добровольцами (31 августа 1919 г.) в течение двух недель было расстреляно

несколько тысяч человек, а всего за 1919 г. по разным данным, 12–14 тыс. чел.,

во всяком случае, только опознать удалось 4 800 чел.

В Екатеринославе до занятия его белыми погибло более 5 тыс. чел., в Кременчуге —

до 2500. В Харькове перед приходом белых ежедневно расстреливалось 40–50 чел.,

всего свыше 1000. Ряд сообщений об этих расстрелах появлялся в «Известиях

Харьковского Совета». В Чернигове перед занятием его белыми было расстреляно

свыше 1 500 чел., в Волчанске — 64. В Одессе за три месяца с апреля 1919 г. было

расстреляно 2 200 чел. (по официальному подсчету Деникинской комиссии — 1 300 с

1 апреля по 1 августа), ежедневно публиковались списки в несколько десятков

расстрелянных; летом каждую ночь расстреливали до 70 человек. Всего на Юге в то

время число жертв определяется в 13–14 тысяч.

Особенно массовый характер носили расстрелы, проводившиеся после окончания

военных действий, особенно в конце 1920 — начале 1921 гг. в Крыму, где было

уничтожено около 50 тыс. чел., и в Архангельской губернии, куда, помимо пленных

чинов Северной армии генерала Миллера, вывозились арестованные в ходе массовой

кампании летом 1920 г. на Кубани, сдавшиеся в начале 1920 г. чины Уральской

армии и другие «контрреволюционеры».

Следует заметить, что во время Гражданской войны, и затем в 20–30-х годах

большевики (к досаде их позднейших апологетов) отнюдь не стеснялись ни самого

«красного террора», ни его «массовидности», а, напротив, как нетрудно заключить

по их печати, гордились масштабом свершений в духе «того настоящего,

всенародного, действительно обновляющего страну террора, которым прославила себя

Великая Французская революция» (именно таким видел террор Ленин ещё задолго до

1917 г.), и оставляли после себя весьма красноречивые документы. Так, например,

оправдываясь в обвинениях в недостаточном рвении, член Крымревкома Ю.П. Гавен

писал члену Политбюро Н.Н. Крестинскому: «Я лично тоже стою за проведение

массового красного террора в Крыму, чтобы очищать полуостров от белогвардейщины

(считаю нужным напомнить, что я применял массовый красный террор ещё в то время,

когда он ещё партией официально не был признан. Так, напр., в январе 1918 г. я,

пользуясь властью пред. Севаст. Военно-Револ. Комитета, приказал расстрелять

более пятисот офицеров-контрреволюционеров). Но у нас от крас. террора гибнут не

только много случайного элемента, но и люди, оказывающие всяческую поддержку

нашим подпольным работникам... до сих пор я пытался освободить не более десяти

человек, в то время, когда расстрелянных уже около 7 000 чел., а арестованных не

менее 20 000 чел. И все же я в глазах тт. Бела Кун и Самойловой стал

коммунистом, находящимся под влиянием мелкой буржуазии».

В целом наиболее массовые убийства (помимо регулярных расстрелов в Москве,

Петрограде и губернских городах) имели место в начале 1918 года в Крыму (не

менее 3 тыс. чел.), в Одессе, Донской области и в Киеве (около 5 тыс. чел.,

главным образом офицеров). Анализ списков расстрелянных в 1918–1919 годы в

различных городах свидетельствует, что его представители составляли огромное

большинство жертв, не говоря уже о ставших жертвами толпы и самочинных расправ в

конце 1917 — начале 1918 года. Встречаются сведения, что из 1,7 — 1,8 млн. жертв

террора офицеры составили 54 тыс. (включая, очевидно, и расстрелянных сразу

после гражданской войны), а представители умственного труда — до 370 тыс.; есть

основания полагать, что не менее трети их состояли на государственной службе.

На судьбы военной части служилого слоя — офицеров и военных чиновников (сведений

о которых сохранилось значительно больше, чем о других группах) оказывал влияние

целый ряд обстоятельств: нахождение в конце 1917 — начале 1918 года ещё

значительной их части на разложившемся фронте, а части в плену в Германии и

Австрии. Большинство офицеров стремилось пробраться к своим семьям, чтобы хоть

как-то обеспечить их существование. Семьи кадровых офицеров проживали в это

время в абсолютном большинстве там, где располагались до войны их воинские

части. Подавляющее большинство их стояло в губернских городах центральной

России, находившихся под властью большевиков. (Это обстоятельство, кстати,

послужило главной причиной, по которой большевики смогли впоследствии

мобилизовать столь значительное число офицеров.) Практически все штабы и

управления, равно как и разного рода военные организации, также располагались в

столицах и крупнейших городах. Большинство интеллигенции, из которой в

значительной части происходили офицеры военного времени, также проживало там.

Поэтому естественно, что именно в них (и прежде всего в центах военных округов —

Петрограде, Москве, Киеве, Казани, Тифлисе, Одессе, Омске, Иркутске, Ташкенте)

скопилось наибольшее количество офицеров. Хотя цифры по конкретным городам

называются разные, но порядок их примерно одинаков. В Москве насчитывалось до 50

тыс. офицеров; на конец октября называется также цифра около 55 тыс. и много

незарегистрированных — или 56 тыс.), в Киеве — 40 тыс., в Херсоне и Ростове — по

15, в Симферополе, Екатеринодаре, Минске — по 10 тыс. и т.д. По другим данным, в

Киеве было 19,5 тыс. офицеров, в Пскове 10, в Ростове 9,5 тыс. По третьим — в

Киеве 35–40 тыс., в Херсоне — 12, Харькове — 10, Симферополе — 9, Минске — 8,

Ростове около 16 тыс.

Наибольшее число офицеров и военных чиновников служило в белых формированиях и

учреждениях на Юге России (в т.ч. в добровольческих формированиях 1918 г. на

Украине). Общее число офицеров, убитых в белой армии на Юге, можно определить,

исходя из потерь основных добровольческих частей. Численный состав Корниловской,

Марковской, Дроздовской дивизий был примерно одинаков. Потери убитыми

корниловцев и дроздовцев исчисляются в 14 и 15 тыс. чел., причем для корниловцев

известно точное число офицеров — 5,3 тыс. Потери марковцев несколько ниже, но

зато в марковских частях была выше доля офицеров (в корниловских и дроздовских

она была одинакова), причем изначально, в 1918 г., когда потери были

наибольшими, это были чисто офицерские части. Таким образом, в рядах этих трех

«цветных» дивизий погибло примерно 15 тыс. офицеров. С алексеевцами и другими

добровольческими частями (численность которых, вместе взятых, равна каждой из

трех дивизий) — 20 тыс. Гвардейские и кавалерийские полки Императорской армии,

возрожденные на Юге, потеряли по 20–30 офицеров, т.е. всего примерно 2 тыс. В

других пехотных частях ВСЮР и Русской Армии офицеров было относительно немного,

как и в казачьих войсках. Очень сильно насыщены офицерами были артиллерийские,

бронепоездные и другие технические части (от трети до половины состава), но они

несли сравнительно меньшие потери. Поэтому общее число убитых офицеров едва ли

превысит 30 тыс. С потерями от болезней — до 35–40 тысяч.

В первый период войны — практически в течение всего 1918 г. в плен обычно не

брали, особенно офицеров. В дальнейшем, особенно после того, как начались

мобилизации офицеров в Красную Армию, тех, кто не был после пленения сразу же

убит, стали иногда отправлять в тыл, а некоторых даже пытались привлечь на

службу в красные части, но до осени 1919 г. речь может идти лишь о нескольких

десятках человек. Однако довольно много попало в плен в начале 1920 г. при

агонии белого фронта на Юге. Хорошо известны трагические последствия бездарно

проведенных эвакуаций Одессы и Новороссийска, в которых скопились почти все

отходящие белые части. В Одессе, в частности, попало в плен около 200 офицеров,

много их было захвачено в Екатеринодаре, при эвакуации Новороссийска в плен

попало по данным красного командования 2,5 тыс. офицеров. Некоторые потери

пленными были в ходе весенне-осенней кампании 1920 г. В общей сложности на Юге

России всего в плен попало к осени 1920 г. около 7 тыс. офицеров.

В Крыму при Врангеле насчитывалось всего 50 тыс. офицеров. Из примерно 150 тыс.

эвакуированных было примерно 70 тыс. военнослужащих, и это вполне согласуется с

тем, что в армейских лагерях, после того, как все сверхштатные штаб-офицеры,

больные, раненые и престарелые были отпущены из армии, разместилось 56,2 тыс.

чел., из которых офицеров могло быть до 15–20 тыс. (учитывая, что к 1925 г.,

когда в армии осталось 14 тыс., офицеров из них было 8 тыс.). Отпущено в

Константинополе было, следовательно 14 тыс. — в большинстве офицеров

(проведенная осенью 1922 г. перепись офицеров, зафиксировала примерно 10 тыс.

офицеров — почти все из служивших на Юге России, но не бывших в рядах армии

после ноября 1920 г.). Всего, стало быть, из Крыма эвакуировалось до 30 тыс.

офицеров, и около 20 осталось в Крыму. Кроме того, после эвакуаций Одессы и

Новороссийска за границей осталось около 15 тыс. офицеров, и около 3 тыс.

нелегально вернулись в Россию.

Судьбы офицерства белых армий можно приблизительно представить следующими

цифрами. На Юге России в Белом движении приняло участие примерно 115 тыс.

офицеров, из которых 35–40 тыс. погибло, до 45 тыс. эмигрировало (15 тыс. до

осени 1920 г. и 30 из Крыма), и до 30 тыс. (около 7 тыс. пленных до осени 1920

г., около 20 тыс. оставшихся в Крыму, и около 3 тыс. вернувшихся в 1920 г.)

осталось в России. На Востоке воевало 35–40 тыс. офицеров, из которых погибло до

7 тыс. (примерно 20%), столько же эмигрировало, а большинство осталось на

советской территории. На Севере из 3,5 — 4 тысяч офицеров погибло не менее 500,

осталось (попало в плен) 1,5 тыс. (свыше трети), а половина эмигрировала (в

большинстве до начала 1920 г.). На Западе страны в белых войсках

(Северо-Западная армия, Русская Западная армия Бермондта-Авалова и формирования

в Польше) участвовало в общей сложности около 7 тыс. офицеров, из которых

погибло не более 1,5 тыс. (ок. 20%), а подавляющее большинство (здесь не было

проблем с эвакуацией) оказалось за границей, на советской же территории осталось

менее 10%. Из участников антисоветского подполья (приблизительно 7 тыс.

офицеров, не считая тех, кто потом воевал в белых армиях) удалось уцелеть и

выбраться за границу лишь немногим (не более 400–500 чел.). Таким образом, из

примерно 170 тыс. офицеров, участвовавших в Белом движении около 30% (50–55 тыс.

чел.) погибло, до 58 тыс. оказалось в эмиграции и примерно столько же осталось

на советской территории. Под «оставшимися в России» имеются в виду как попавшие

в плен, так и оставшиеся на советской территории и растворившиеся среди

населения. Подавляющее большинство их также погибло, будучи расстрелянными

сразу, как в Крыму или на Севере (где они были истреблены за несколько месяцев

почти поголовно) или в последующие годы.

Несколько тысяч офицеров (в основном местные уроженцы) служили в армиях

возникших на окраинах России государств — до 3 тыс. в украинской, около 20 тыс.

в польской, по нескольку сот в литовской, латышской, эстонской, по 1–1,5 тыс. в

финляндской, армянской, грузинской и азербайджанской. Служившие в армиях

государств, сохранивших независимость, естественно, остались за границей, из

служивших в петлюровской армии эмигрировала примерно половина, но из служивших в

закавказских армиях абсолютное большинство осталось в СССР.

Существует, кстати, распространенное заблуждение будто офицерский корпус после

1917 г. «разделился» и половина перешла на сторону большевиков, вплоть до того,

что у красных их было чуть ли не больше, чем у белых (причем не только в

национал-большевистской публицистике, где фантастика подобного рода является

краеугольным камнем самого учения, но и у лиц, большевикам не сочувствующих, и в

школьных учебниках). Одной из причин служит то обстоятельство, что в условиях,

когда в общественном сознании престиж советского режима упал, а русского

офицерства, как и всей досоветской традиции, вырос, факт службы офицеров советам

как бы оправдывал уже не офицеров (раньше-то выходцы из «бывших» не могли

сказать о них доброе слово иначе, как всячески подчеркивая и преувеличивая

массовость их службы большевикам, тогда как правоверные коммунисты стремились

принизить роль «чуждого элемента»), а, наоборот, — советскую власть.

Большевиками на 1 сентября 1919 г. было мобилизовано 35 502 бывших офицера, 3

441 военный чиновник и 3 494 врача, всего же с 12 июля 1918 по 15 августа 1920

г. — 48 409 бывших офицеров, 10 339 военных чиновников, 13 949 врачей и 26 766

чел. младшего медперсонала, т.е. 72 697 лиц в офицерских и классных чинах. Кроме

того, некоторое число офицеров поступило в армию до лета 1918 г., а с начала

1920 г. была зачислена и часть пленных офицеров белых армий, каковых в 1921 г.

было учтено 14 390 человек (из них до 1 января 1921 г. 12 тыс.). Цифра в 8 тыс.

добровольцев, которая столь широко распространена в литературе — вполне

мифическая, и не подтверждается никакими реальными данными. Тем более, что речь

идет о лицах, предложивших свои услуги до Брестского мира с единственной целью

противодействия германскому нашествию, которые после марта в большинстве ушли

или были уволены. Но, во всяком случае, до мобилизаций 2–3 тысячи офицеров могло

служить у большевиков (лишенные большевиками пенсий, они пристраивались в

различных штабах и учреждениях чтобы как-то выжить, среди таких, кстати, и целый

ряд видных в дальнейшем фигур Белого движения). Цифры призыва — 48,5 тыс., равно

как и 12 тыс. бывших белых офицеров следует признать вполне достоверными как