На Скейских башнях

На следующее утро я проснулся, чувствуя, что что-то происходит. Протирая глаза, я внезапно понял, что кто-то громко повторяет мое имя:

— Идей! Идей! Идей!

— Проклятый попугай! — сердито пробормотал я и повернулся, пытаясь заснуть снова.

Но крики не прекращались и в конце концов разбудили меня окончательно. Поднявшись с ложа, я направился к комнатушке, которую отвел Гортине, но, поняв, что крики доносятся с другой стороны, повернул назад.

Когда я проходил мимо комнаты Гекамеды, она высунула голову и испуганно спросила, в чем дело. Получив ответ, что я знаю не больше ее, Гекамеда вышла, одетая в полупрозрачный хитон, и последовала за мной. Шум явно доносился из главного холла. Мы поспешили туда.

Наша тревога сменилась весельем, хотя, честно говоря, смеяться над этим зрелищем было довольно бессердечно с нашей стороны.

Кричал мой слуга Ферейн. Он лежал на полу, скрючившись и закрывая лицо руками. Над ним стояла Гортина, колотя его по спине, плечам и ногам тяжелым кожаным поясом и бормоча при каждом ударе:

— Злодей! Чудовище! Фессалийский пес!

Перестав смеяться, я велел ей немедленно прекратить истязать беднягу, но она не обратила внимания и продолжала работать поясом. Тогда я схватил ее за руку и оттащил назад.

— Что это значит, Гортина?

Она не ответила. Ферейн поднялся, потирая руками ушибы. В глазах его блестели слезы, он шевелил губами, словно боясь заговорить. Внезапно Гортина вырвала свою руку и взмахнула поясом. С испуганным криком Ферейн повернулся и исчез в коридоре.

— Во имя Неба, Гортина, что произошло? — снова осведомился я.

Она повернулась ко мне:

— Он оскорбил меня.

— Оскорбил тебя? Как?

Гортина бросила сердитый взгляд на Гекамеду:

— Этот маленький фессалиец нес светильники. Я шла по коридору, чтобы вынести Зама подышать свежим воздухом…

— Зама? Кто, во имя Аида, этот Зам?

— Разве ты не знаешь? Мой попугай. — Она указала на стоящую в углу клетку, которую я не заметил.

— Ты ведь помнишь, Гортина, что я вчера вечером велел тебе избавиться от этого попугая. Продолжай.

— Я быстро шла по коридору — может быть, даже бежала, так как Зам громко разговаривал и я боялась, что он тебя разбудит, — и налетела на этого фессалийца. Он сказал, что один из светильников угодил ему в глаз, и назвал меня длинноволосой грейской сучкой!

— Не слишком лестное определение, — согласился я, с трудом сохраняя серьезность и не осмеливаясь смотреть на Гекамеду. Если бы кто-нибудь из нас засмеялся, думаю, Гортина начала бы обрабатывать ремнем нас.

— Поэтому я избила его, — невозмутимо закончила она.

И прежде чем я успел открыть рот, чтобы ответить — ибо, несмотря ни на какие оскорбления, я не собирался терпеть в своих покоях подобные сцены, — Гортина подобрала клетку с попугаем и исчезла, захлопнув за собой дверь.

Я повернулся к Гекамеде. Она изо всех сил старалась не рассмеяться, поскольку ничто так не объединяет людей, как общее веселье. Глядя на нее, я забыл о Гортине, и Гекамеда внезапно осознала, что стоит передо мной в одном хитоне.

Ее лицо и шею залила краска, глаза смущенно опустились, и девушка, повернувшись, быстро зашагала к своей комнате.

Оставшись один, я отправился на поиски Ферейна узнать степень полученных им повреждений. Я нашел его смазывающим спину каким-то дешевым маслом, настолько зловонным, что я сразу же вышел, зажав пальцами нос.

Не удовлетворенная утренними достижениями, которых хватило бы кому угодно, кроме греянки, Гортина вскоре нашла очередную возможность причинить неприятности.

Это произошло за завтраком. Гортина вернулась с утренней прогулки без попугая — я так и не узнал, каким образом она от него избавилась. Гекамеда и я заняли места за столом, и Ферейн подал нам фрукты на золотых тарелочках, подаренных мне отцом, когда вошла Гортина, придвинула стул к столу и спокойно уселась между нами.

— Что это значит? — изумленно осведомился я. — Разве твое место за одним столом с твоим господином?

— Если я твоя рабыня, то и Гекамеда — тоже, — спокойно ответила Гортина. — Из храма пришел приказ, чтобы с нами обращались одинаково. Раз она сидит с тобой за одним столом, значит, буду сидеть и я.

Такова воля богов.

— Богов или не богов, но ты не будешь здесь сидеть! — крикнул я, выйдя из себя. — Разве я не сказал тебе вчера вечером, что ты должна есть в кухне с Ферейном? Убирайся, или я изобью тебя, как ты избила его!

Гортина неохотно повиновалась. Когда она ушла, я посмотрел на Гекамеду, надеясь увидеть в ее глазах искорки веселья, но она отвела взгляд.

Как обычно, трапеза прошла в молчании. Несколько раз я пытался вовлечь Гекамеду в разговор, но она либо отвечала односложно, либо не отвечала вовсе.

— Мне кажется, Гекамеда, что ты сознательно раздуваешь в себе злость, — не выдержал я. — В чем причина твоего недовольства? Если я чем-то провинился, то разве не искупил свою вину? Разве я не был терпелив с тобой? Не может быть, чтобы ты ревновала к Гортине, — ты ведь видела, как я с ней обращаюсь.

— Ревновала? — с презрением воскликнула она. — По-твоему, я могу ревновать тебя к кому-то?

— Я всего лишь стараюсь понять, чем ты недовольна.

Последовала долгая пауза.

— Я недовольна только тем, Идей, — наконец ответила Гекамеда, — что ты сделал меня своей рабыней. Разве этого не достаточно? Разве я не говорила, что презираю тебя? Неужели я должна повторять это снова и снова, чтобы смысл моих слов проник в твою башку?

— Странно слышать такие слова от рабыни, обращающейся к своему господину, — заметил я, чувствуя, что меня бросает в жар. — Хорошо, что любовь к тебе связывает мне руки.

— Если ты не бьешь меня, то только потому, что я дочь Арсиноя, — спокойно сказала она. — Кроме того, ты задал вопрос, и я должна была на него ответить.

Я затеял этот разговор с определенной целью. Мои друзья начинали интересоваться, почему я не появляюсь с Гекамедой на людях. Еще немного — и они открыли бы истинное положение дел, и я стал бы посмешищем, что меня страшило больше всего на свете. Я рассчитывал, что Гекамеда проглотит обиду, но теперь казалось, что я могу дожидаться этого вечно. Поэтому я решил предпринять последнюю отчаянную попытку и, если она не удастся, применить власть.

— Тогда у меня к тебе еще один вопрос, — сказал я. — Ты пойдешь со мной сегодня утром к Скейским башням?

Гекамеда удивленно приподняла брови:

— Но это невозможно — ведь я рабыня.

— Возможно, так как я не внес твое имя в список рабов. Как видишь, я доверяю тебе — и ты, практически, так же свободна, как я. На башнях соберется много народу — Эней и Гектор сегодня должны выйти в числе прочих на поле битвы. Зрелище развлечет тебя.

Последовала очередная пауза, во время которой Гекамеда явно разрывалась между желанием пойти и отвращением к моему обществу.

— К чему отрицать правду? — неохотно заговорила она. — Я бы очень хотела пойти туда, но не пойду.

— Как? Не пойдешь?

— Нет. — И Гекамеда приподнялась со стула, как будто вопрос был решен.

Я склонился вперед, знаком велев ей сесть:

— Не так быстро, дорогая Гекамеда. Я желаю, чтобы ты сопровождала меня к Скейским башням, в последний раз спрашиваю: ты пойдешь туда?

— Нет, — твердо ответила она.

— Отлично, — кивнул я. — В таком случае я вынужден приказать тебе. Через час ты должна быть готова меня сопровождать.

— А если я не захочу?

— Ты знаешь, как наказывают непослушных рабов.

Не моя вина, если ты упорствуешь в своем бессмысленном и беспричинном отказе.

Гекамеда внезапно побледнела:

— Наказать меня? Ты не посмеешь!

— Посмею. Для твоего отказа сопровождать меня нет никаких причин.

Лицо девушки из бледного стало красным.

— Нет причин? — воскликнула она голосом, в котором слышались слезы. — Хорошо, я буду тебя сопровождать. Я пойду с тобой на это пышное сборище у башен, и знаешь, что я надену? — Казалось, Гекамеда вот-вот разрыдается. — Вот этот грязный старый хитон и мой единственный плащ, полный дыр! Ты ведь не купил мне ни клочка одежды с тех пор, как я пришла к тебе!

С этими словами она встала и выбежала из комнаты.

Ошеломленный, я опустился на стул. Великий Олимп! Это правда — я не купил ей даже пары сандалий. Бедняжке было нечего надеть, но гордость не позволяла ей сказать об этом. Конечно, я не намеренно пренебрег своими обязанностями — просто мне это не приходило в голову.

Преисполненный раскаяния, я последовал за Гекамедой в ее комнату и положил рядом с ней несколько золотых монет.

— Прости меня, Гекамеда, — заговорил я. — Возьми деньги и купи себе все необходимое. Я молю тебя о прощении.

— Я тебя ненавижу! — Она закрыла лицо руками, сотрясаясь от рыданий. — Забери свои жалкие монеты — они мне не нужны!

Я продолжал умолять, льстить и угрожать, пока девушка не открыла лицо и не посмотрела на меня сквозь слезы.

— Это твой приказ? — спросила Гекамеда, и было нетрудно угадать, какой ответ она хочет услышать.

— Да, — отозвался я, скрывая улыбку.

— Тогда я пойду, — как бы нехотя сказала она и быстро добавила: — При одном условии — ты будешь меня сопровождать. Я не знаю обычаев Трои и боюсь выходить одна.

— Сопровождать тебя? Куда?

— На рынки и в лавки — куда же еще?

Больше всего на свете я ненавидел проталкиваться сквозь толпу женщин на рынке. Я объяснил это, закончив фразу решительным отказом, но это не тронуло Гекамеду.

— Без тебя я не пойду, — твердо заявила она. — Ведь я даже незнакома с троянским диалектом!

В итоге мне пришлось подчиниться.

Вскоре мы вдвоем зашагали к центру города. Я предложил взять колесницу, но Гекамеда сказала, что предпочитает идти пешком.

— В любом случае, — заметил я, — мы без труда найдем все, что нам нужно, в лавке Менеона, а до нее рукой подать.

— У Менеона! — с презрением воскликнула Гекамеда. — Слова истинного мужчины! Там ведь только местные товары. Мы пойдем на рынок братьев Фестис.

Туда мы и отправились. К счастью, мы прибыли достаточно рано, избежав давки. Мы переходили от одного прилавка к другому, покупая бесконечные хитоны, плащи, пояса, пряжки, заказали дюжину пар сандалий. Гекамеда даже настояла на охотничьих сапогах, хотя одному Зевсу известно, где она собиралась их носить.

Мы закончили поход в лавке головных уборов, где Гекамеда довела меня до исступления, спрашивая моего совета по каждому поводу:

— Хорошенькая шляпа… хотя она скрывает почти все мои волосы. Как ты думаешь, Идей? Нет, лучше вон та, с янтарными кольцами… Идей, да посмотри же на меня! И конечно, нужно купить диадему — я всегда хорошо выгляжу в диадеме… Великая Гера! Должно быть, здесь торгуют этим с начала осады! Идей, разве это не ужасно?

И так далее, покуда у меня не закружилась голова и мне не пришлось опуститься на скамью. Когда я уже потерял надежду, испытание закончилось. Гекамеда с довольной улыбкой сидела рядом со мной, покуда мы ждали торговца, чтобы оплатить счет. Наконец он появился и спокойно объявил, что покупки стоят сто шестьдесят пять дистатеронов!

— Ты уверен, что правильно посчитал? — осведомился я, не веря своим ушам.

— Абсолютно, господин. Можешь проверить сам.

Я повернулся к Гекамеде:

— Так не пойдет. Я получаю только восемьдесят дистатеронов в месяц. Это шестая часть годового жалованья!

Откровенно говоря, мои слова были не вполне правдивы. Помимо жалованья вестника, я получал содержание от моего отца в размере сотни дистатеронов в месяц, но счел необязательным об этом упоминать.

Гекамеда взяла счет у продавца и стала внимательно его изучать.

— К сожалению, — вздохнула она, — здесь нет ни одной вещи, без которой я могла бы обойтись.

— Неужели тебе срочно понадобились охотничьи сапоги и этот расшитый пурпуром пояс?

— Сапоги? — воскликнула Гекамеда. — Они просто великолепны! А что касается пояса, то у Елены точно такой же, только с кисточками на кончиках, но я могу пришить их сама.

Это не показалось мне достаточно убедительным аргументом, но я был вынужден подчиниться и полностью опустошить мой кошелек. Распорядившись немедленно доставить покупки в мои покои во дворце, мы удалились.

Покидая рынок, Гекамеда заметила какие-то разноцветные пояса на одном из прилавков и бросилась туда.

Я удержал ее только клятвой, что у меня не осталось никаких денег.

Измученный ненавистной процедурой, я настоял на возвращении в колеснице. Гекамеда тоже устала от толчеи, но ее глаза торжествующе блестели.

— Теперь, — промолвил я, со вздохом облегчения опускаясь на сиденье рядом с ней, — я надеюсь, ты будешь держаться более приветливо?

Гекамеда с удивлением воззрилась на меня.

— Чего ради я должна быть приветливой? — осведомилась она. — Потому что ты выполнил свой долг, купив служанке одежду? Вот еще!

Я предпочел промолчать.

Таким образом, после всех испытаний и приготовлений мы отправились к Скейским башням. По ряду причин мы прибыли с опозданием.

Прежде всего, Гортина пришла в ярость, узнав о щедром пополнении гардероба Гекамеды, и потребовалось пять золотых монет и столько же угроз, чтобы успокоить ее. Затем возник вопрос об облачении Гекамеды. Она никак не смогла сделать выбор из свалившегося на нее изобилия, покуда я не топнул ногой и не дал ей четверть клепсидры на одевание.

Увидев результат, я почувствовал себя почти полностью вознагражденным за все тяготы и расходы. Гекамеда знала толк в одежде.

Она появилась в белой мантии, расшитой розовым шелком, из-под которой виднелись складки розового хитона. Сандалии также были розовыми, с ремешками того же цвета. На голове был остроконечный персидский колпак, верх которого доходил мне до плеч.

Прекрасные белые руки оставались обнаженными, за исключением тех мест, где их прикрывали складки мантии.

— Как я выгляжу? — осведомилась Гекамеда тоном, свидетельствующим о том, что она сама уже дала на этот вопрос удовлетворительный ответ.

— Ты выглядишь так, что тебе могла бы позавидовать сама Афродита, — искренне отозвался я. Девушка была поистине прекрасна, и у меня сжалось сердце при мысли, что она принадлежит мне лишь официально. — Опусти вуаль — нам пора идти.

Как я уже говорил, мы прибыли поздно к Скейским башням, хотя наш возница изо всех сил гнал лошадей по улицам. Я помог Гекамеде сойти с колесницы, и мы прошли через величественный портал из красно-желтого камня к находящейся внутри винтовой лестнице.

— Боги Олимпа! — пропыхтела Гекамеда, когда мы были на полпути вверх. — Неужели лестница никогда не кончится? Больше я не могу сделать ни шагу!

Наконец подъем завершился. С трудом переводя дыхание, мы шагнули на площадку, прошли через проход Семи колонн и оказались на башнях.

Вокруг слышались оживленные, я бы даже сказал, веселые голоса. На мраморных скамьях, группами по трое или по четверо, сидели самые знатные и выдающиеся мужчины и женщины Трои.

Приам восседал на троне из черного дерева у края парапета, окруженный советниками, глядя на равнину перед полем битвы. Справа от него сидела Елена Аргивская — несомненно, для того, чтобы указывать, кто из греческих вождей появился в поле зрения, — а слева находилась Кассандра.

Группа сбоку состояла из Париса, Эфры, Климены и Поликсены; ближе к центру стояла царица Гекуба в окружении прислужниц. На ее лице была написана тревога, как всегда в день, когда Гектор отправлялся на поле сражения. Царице хватало ума понимать, что Гектор стоит всех остальных ее сыновей, вместе взятых, — это восхищало меня в Гекубе.

Двигаясь между разрозненными группами, кивая друзьям и знакомым, Гекамеда и я добрались до переднего края башен. Со всех сторон я слышал шепот и видел устремленные на нас взгляды, чувствуя злорадное удовлетворение, что препятствую их любопытству, велев Гекамеде не поднимать вуаль.

Равнина, расстилавшаяся перед воротами, была пуста — воины еще не появились. Далеко на востоке виднелась туманная линия греческого лагеря. Мы развлекались попытками разглядеть шатер Нестора, где я захватил Гекамеду, но это оказалось невозможным.

— В конце концов, — промолвила Гекамеда, глядя в сторону лагеря ее и моих врагов, — мне есть за что благодарить тебя, Идей. Ты спас меня от участи, которая страшнее смерти.

Я придвинулся ближе к ней:

— Это справедливо, но я так счастлив, словно твоя благодарность мною не заслужена. Неужели твоя ненависть начинает затихать? Неужели ты улыбнешься мне, Гекамеда?

— Никогда! Ты знаешь, что я здесь только по твоему приказу. Смотри, меня зовет Поликсена — я должна с ней поговорить.

Мы направились туда, где дочь Приама беседовала со своим братом Парисом и подошедшим к ним Орхоменом. Эфру и Климену подозвала их госпожа.

— Могу ли я верить своим глазам? — воскликнул Орхомен при нашем приближении. — Неужели это Идей с прекрасной Гекамедой? Приветствую тебя, друг мой!

— Рада тебя видеть, Гекамеда, — сказала Поликсена. — Какой красивый колпак! Ты купила его в Трое?

Садись рядом. Почему бы тебе не поднять вуаль? Так принято на башнях.

Смущенная Гекамеда колебалась:

— Я… по правде говоря, мне запретил Идей.

Поликсена удивленно посмотрела на меня, а Орхомен расхохотался.

— Как? — воскликнул Парис. — Идей лишает нас права взглянуть на очаровательную Гекамеду? Это неучтиво — мы должны научить его хорошим манерам!

И прежде чем я успел вмешаться, он протянул руку и откинул вуаль, открыв для всеобщего обозрения прекраснейшее лицо Гекамеды.