Путь из Несвижа в Бобруйск. Мир, да не тот

Но вернемся к Багратиону в тот момент, когда он покинул Несвиж и двинулся к Слуцку, а затем к Бобруйску — единственной мощной и хорошо подготовленной крепости в Белоруссии. По дороге к Слуцку, у Романова, он оставил войска Платова и пехотный корпус генерала Бороздина, с тем чтобы сдержать наступление вестфальцев и дать время основным силам армии отойти к Слуцку и Бобруйску, а тяжелым обозам с ранеными, пленными и больными оторваться от противника — они направились, как уже сказано, еще южнее, на Мозырь. 27–28 июня Платов дал бой авангарду Жерома у местечка Мир (по дороге от Новогрудка к Несвижу). Казаки устроили типичный для их тактики прием — вентерь, некогда широко применявшийся монголо-татарами: противника заманивали ложным отступлением, а затем следовал внезапный удар заранее подготовленной засады. Три польских уланских полка под командой генерала Казимежа Турно попали в вентерь, полки были разбиты, сам Турно ранен и едва не взят в плен, чего не удалось избежать 248 его подчиненным.

На другой день Жером послал в бой кавалерийскую дивизию А. Рожнецкого, а от Багратиона к Платову подошла помощь — отряд И. В. Васильчикова. После шестичасового боя противник отступил. Паскевич писал, что победа под Миром была особенно важна в моральном отношении: «В кавалерии или бьют всегда, или всегда же бывают биты. Все зависит от первого успеха»13. К. И. Е. Колачковский, участник сражения с польской стороны, изображает действия польских полков в ином, более героическом ключе, но все-таки и он признает, что хотя полякам и удалось вырваться из окружения, «зато нравственно нашим войскам нанесен был сильный удар»14.

Сразу же после этого — в сущности русско-польского — сражения разгоряченный Платов писал Багратиону, что «сильное сражение продолжалось часа четыре грудь на грудь так, что я приказал придвинуть гусар, драгун и егерей. Генерал-майор Кутейников подошел с бригадой его и ударил в правый фланг неприятеля моего так, что из шести полков неприятельских едва ли останется одна душа или, может, несколько спасется. Я вашему сиятельству описать всего не могу, устал и, лежачи, пишу на песке. У нас урон велик, но не велик по сему редкому делу, так что грудью в грудь»15. Так странно читать, что Платов лежит на песке — ведь традиция всегда помещает прославленного русского атамана на «досадную укушетку»! На самом деле, в первом бою поляки потеряли 300 человек, во втором — около 600 (в том числе 250 пленными). Багратион рапортовал царю: «28-го числа шесть полков авангарда из армии короля Вестфальского, перешед Мир, атаковали отряд войск из моего арьергарда и после 8 часов продолжавшегося сражения, более наступательного от нас и преследуемого, разбиты и едва не истреблены совершенно. Покрытое поле трупами мертвых неприятелей и взятие в плен 150 человек рядовых, 30 обер- и 1 штаб-офицера свидетельствуют известную храбрость войск наших»16.

Второго июля произошел бой казаков с поляками под Романовом. Платов вновь одержал победу, о которой сообщал Багратиону в восторженных тонах. Атаман писал о взятых пленных и о том, что неприятеля «побито же… многое число так, что по дороге и по хлебам усеяно было везде трупом»11.

Эти победы, на самом деле скромные, воодушевили обе отступающие русские армии, о них из Главной квартиры широко разгласили по стране. «Начало прекрасное!» — так писал об этом Н. Н. Раевский18. Практическое же значение побед Платова состояло в том, что Жером был приостановлен в своем неуклонном движении за армией Багратиона. При этом сам Багратион был готов ввязаться в бой и, как он писал императору, «с гренадерскою дивизиею и корпусом генерал-лейтенанта Раевского был в совершенной готовности следовать к Миру, коль скоро бы я получил донесение о непомерном усилении неприятеля»19. Однако, повторим, Жером не решился ввести в разгоревшееся кавалерийское сражение пехотные дивизии вестфальцев, что послужило Багратиону веским основанием утверждать в том же письме: «Из сего дела удостоверяюсь, что Иероним не решился дать мне сражение прежде, нежели Даву мог бы нанести мне вред с фланга».

Именно корпус Даву в глазах главнокомандующего 2-й армией был самой серьезной угрозой, нависавшей над ним слева почти с самого начала отступления от Николаева. Одновременно с радостными известиями о победе при Мире Багратион докладывал царю о том, что «Минск занят неприятельскими войсками 26-го числа, следовательно, мое вступление в оной упреждено было целыми сутками, ибо армия, мне вверенная, форсируя маршами, прежде не могла прибыть в оный (как) к 27-му числу июня»20. Как тут не вспомнить знаменитый афоризм Наполеона: «La guerre clest un calcul dlheures» («Война — это расчет часов»).

Кирасир Дрейлинг вспоминал, что тогда, после победы у Мира, «в первый раз мы здесь увидели пленных, которых проводили мимо нашего бивуака… Гордые и надменные, оповестили они нас, что целью их похода является Москва, будто нет такой силы, которая могла бы противостоять их натиску, задержать их победоносное шествие. В душе мы чувствовали себя глубоко уязвленными такими словами, самолюбие наше возмущалось, и все же мы не могли не отдать должного этим воинам, привыкшим к победам на всем земном шаре». Добавим, что такими были настроения пленных французов до самой Москвы: «…смотрели (они) на нас грозно, с гордым и презрительным видом»21.

Багратион обещал Александру I поспешать к Могилеву, но не без оговорки: «…сколько силы людей выдержать в состоянии будут». Действительно, за спиной у его армии был полный трудностей путь, а впереди, от Бобруйска до Могилева, пролегала долгая дорога на виду корпуса Даву, который заметно усилился за счет части войск отстраненного от командования Жерома Бонапарта. Более того, бригада легкой кавалерии генерала К. Пажоля захватила брод через Березину у Свислочи, чтобы не дать переправиться здесь, выше Бобруйска, Багратиону.

Шестого июля 2-я армия прибыла в Бобруйск, где получила все необходимые припасы благодаря блестящей распорядительности коменданта генерала Г. А. Игнатьева, который самостоятельно, без приказов командования, подготовил крепость к обороне, заготовил в ней большие запасы провианта, да еще позаботился об армии Багратиона, выставив по дороге от Бобруйска до Слуцка фураж и по 600 подвод на каждой станции. Приказ от Багратиона о подготовке всего этого Игнатьев получил тогда, когда уже все приготовления были закончены, — редкостная, невиданная распорядительность и толковость в обстановке полной неразберихи и отсутствия дельных распоряжений из Главной квартиры!

Но даже после победы у Мира Багратион не был уверен, что он вырвался из западни. Как писал 3 июля Александру I главнокомандующий 3-й армией генерал А. П. Тормасов, Багратион, извещая его о своем отступлении на Бобруйск, писал ему, что «в столь стесненных обстоятельствах легко случиться может, что дорога к Бобруйску неприятелем заграждена будет, как и к Минску, и принужденным найдется кн. Багратион обратить марш к Мозырю…»-1. 6 июля, на марше к Бобруйску, Багратион получил срочное известие, что французы заняли Пинск и движутся к Мозырю! Правда, скоро ожидать противника в Мозыре не приходилось — французам предстояло преодолеть непроходимые Пинские болота. Но опасность окружения существовала.