Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Час Презрения 13 страница



Поэт отхлебнул из фляжки.

– Трус, – гордо возвестил он, как только перестал кашлять и отдышался, – умирает сто раз. Мужественный человек – лишь однажды. Но госпожа Фортуна благоприятствует смелым, трусов презирает. Так сказать, смелого стрелы боятся, смелого меч не берет.

Солдаты взглянули с еще большим восхищением. Они не знали и не могли знать, что Лютик цитирует слова известной в его стороне боевой песни, к тому же написанной не им.

– А вот этим, – поэт вытащил из–за пазухи звякнувший содержимым кожаный мешочек, – позвольте отблагодарить за эскорт. Прежде чем до форта доберетесь, прежде чем вас снова суровая служба–матка приласкает, загляните в кабак, выпейте за мое здоровье.

– Благодарим, господин. – Командир слегка покраснел. – Щедрый вы человек, а ведь мы… Прошшевайте и простите, что одного вас оставляем, но…

– Пустое. Ну, бывайте.

Бард лихо сдвинул шапочку на левое ухо, тронул коня пяткой и направился вниз по откосу, насвистывая известную исключительной непристойностью кавалерийскую песенку из «Свадьбы в Беллерлине».

– А корнет–то в замке болтал, – услышал он еще слова угрюмого, – мол, энто дармоед, трус и балда. А энто боевитый и храбрый господин, хоть и виршеплет.

– Истинная правда, – ответил командир. – Трусом–то его не назовешь, ничего не скажешь. Даже глазом не моргнул, это точно. Да ишшо и свишшет, слышь? Хо, хо… Слыхал, что говорит? Мол, послом идет. Не боись, кого–нить послом не назначут. Надыть голову иметь на плечах–то, штобы послом стать.

Лютик прибавил ходу, чтобы как можно скорее скрыться у них из глаз. Он не хотел подпортить только что заработанной репутации. А знал – долго ему не просвистеть, потому как не хватит уже влаги на пересохших от страха губах.

Яр был мрачный и влажный, мокрая глина и покрывающий ее ковер погнивших листьев приглушали звон копыт темно–гнедого мерина, которого поэт окрестил Пегасом. Пегас шел медленно, свесив голову. Это был один из тех немногих коней, которым все всегда без разницы.

Лес кончился, но от русла реки, обозначенного полосой ольх, Лютика еще отделяла широкая, заросшая камышами низинка. Поэт остановил коня. Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Напряг слух, но услышал только кваканье лягушек.

– Ну, коняга, двум смертям не бывать, – кашлянул он. – Вперед.

Пегас немного приподнял голову и вопросительно поставил торчком обычно отвисающие уши.

– Ты верно слышал. Вперед.

Мерин медленно двинулся, под копытами зачавкало болото. Лягушки длинными прыжками удирали из–под ног коня. В нескольких шагах перед ними с шумом и кряком поднялась утка, и сердце трубадура на мгновение остановилось, а потом взялось стучать очень быстро, как бы наверстывая упущенное. Пегас вообще не обратил на утку никакого внимания.

– Ехал герой… – пробормотал Лютик, вытирая залитую потом шею платочком, вытянутым из–за пазухи. – Ехал неустрашимо чрез урочище, не обращая внимания на скачущих земноводных и летающих драконов. Ехал себе и ехал. И доехал до бескрайних просторов…

Пегас фыркнул и остановился. Они были у реки. Камыши и очерет доходили выше стремени. Лютик отер пот со лба, повязал платок на шею. Долго, до слез, вглядывался в ольховник на противоположном берегу. Не заметил ничего и никого. Поверхность воды морщинили вытянувшиеся по течению водоросли, над ними шмыгали бирюзово–оранжевые зимородки. Воздух мерцал от туч насекомых. Рыбы заглатывали поденок, оставляя на воде большие круги.

Всюду, насколько хватало глаз, виднелись бобриные зарубки, кучки надкусанных веток, поваленные и обглоданные стволы, омываемые медленным течением. «Ну и бобров же тут, – подумал поэт, – невероятное богатство. И неудивительно. Никто не беспокоит чертовых древоточцев. Сюда не заходят ни бандиты, ни ловчие, ни бортники, даже вездесущие трапперы не устанавливают здесь силков. А те, которые пытались, получали стрелу в горло, и раки обгладывали их в прибрежном иле. А я, идиот, лезу сюда по доброй воле, сюда, на Ленточку, в реку, затянутую трупной вонью, которую не перебивает даже запах аира и мяты…»

Он тяжко вздохнул.

Пегас медленно ступил в воду передними ногами, опустил морду, пил долго, потом повернул голову и глянул на Лютика. Вода стекала у него с губ и ноздрей. Поэт покачал головой, снова вздохнул, громко потянул носом.

– И взглянул герой на бурлящую пучину, – продекламировал он тихонько, стараясь не стучать зубами. – Взглянул и двинулся вперед, ибо сердце его не ведало тревоги.

Пегас повесил голову и опустил уши.

– Тревоги не ведало, говорю.

Пегас тряхнул головой, звякнул кольцами поводьев и мундштука. Лютик ткнул его пяткой в бок. Мерин обреченно ступил в воду.

Ленточка была речкой мелкой, но сильно заросшей. Пока они добрались до середины русла, за ногами Пегаса уже заплетались длинные косы водорослей. Конь ступал медленно и с трудом, при каждом шаге пытаясь стряхнуть удерживающие его растения.

Прибрежные заросли и ольховник правого берега были уже недалеко, так недалеко, что Лютик почувствовал, как желудок опускается у него вниз, аж до самого седла. Он прекрасно понимал, что посередине реки, увязнувший в водорослях, он представляет собой прекрасную, не позволяющую промахнуться мишень. Глазами воображения он уже видел изгибающиеся дуги луков, напружинивающиеся тетивы и острые наконечники нацеленных в него стрел.

Он стиснул икрами бока коня, но Пегас начихал на это. Вместо того чтобы пойти быстрее, конь остановился и задрал голову. Яблоки будущих удобрений шлепнулись в воду. Лютик протяжно застонал.

– Смельчак, – пробормотал он, прикрывая глаза, – не смог форсировать бурлящих порогов. Погиб геройской смертью, пронзенный бесчисленными стрелами. Навечно поглотила его темно–синяя топь, взяли в свои объятия водоросли, зеленые, как нефриты. Пропал по нему след всякий, осталось только конское говно, уносимое стремниной к далекому синему морю…

Пегас, которому, видимо, полегчало, без принуждения пошел резвее, а на прибрежной, свободной от водорослей быстрине даже позволил себе взбрыкнуть, в результате чего целиком вымочил Лютику ботинки и штаны. Поэт этого даже не заметил – картина нацеленных ему в живот стрел не покидала его ни на мгновение, а ужас ползал по спине и затылку словно огромная, холодная и скользкая пиявка. Потому что за ольховником, меньше чем в ста шагах, за сочной зеленой полосой трав вздымалась из вереска отвесная, черная, грозная стена леса.

Брокилон.

На берегу, в нескольких шагах ниже по течению, белел конский скелет. Крапива и очереты проросли сквозь клетку ребер. Валялось там еще немного других костей, поменьше, не похожих на конские. Лютик вздрогнул и отвернулся.

Подгоняемый пятками мерин с плеском и хлюпаньем выбрался на прибрежное болото, тина противно засмердила. Лягушки ненадолго прекратили музицировать. Стало очень тихо. Лютик прикрыл глаза. Больше он уже не декламировал, не импровизировал. Остался только холодный, отвратительный страх, ощущение сильное, но совершенно лишенное творческих посылов.

Пегас застриг ушами и бесстрастно пошлепал в сторону Леса Дриад, который многие именовали Лесом Смерти.

«Я пересек границу, – подумал поэт. – Сейчас все решится. Пока я был у реки и в реке, они еще могли проявлять великодушие. Но теперь… Теперь я – пришелец, чужак, незваный–непрошеный. Как и тот, чьи косточки… От меня тоже может остаться лишь скелет… Предостережение очередным… Если дриады здесь… Если они за мной наблюдают…»

Он вспомнил турниры лучников, ярмарочные конкурсы и стрелецкие смотры, соломенные щиты и манекены, утыканные и разорванные наконечниками стрел. Что чувствует человек, в которого попала стрела? Удар? Боль? А может… ничего?

Дриад либо не было поблизости, либо они еще не решили, как поступить с одиноким всадником, который, сказать по правде, хоть и подъехал к лесу физически живой, целый и невредимый, но зато полумертвый от страха. Путь к деревьям преграждала поросшая кустарником, ощетинившаяся корнями и ветками путаница бурелома, но у Лютика и без того не было ни малейшего желания подъезжать к самой опушке и уж тем более углубляться в лес. Он мог принудить себя к риску, но не к самоубийству.

Очень медленно слез с седла, привязал поводья к торчащему вверх корню. Обычно он так не делал – Пегас, как правило, не удалялся от хозяина. Однако Лютик не мог сказать, как конь поведет себя, услышав свист и жужжание стрел. До сих пор ни у него, ни у Пегаса не было оказии привыкнуть к таким звукам.

Он снял с луки седла лютню, уникальный, высокого класса инструмент с изящным грифом. «Презент от эльфки, – подумал он, поглаживая инкрустированное дерево. – Может случиться, что он вернется к Старшему Народу… Разве что дриады положат его рядом с моим трупом…»

Невдалеке лежало древнее, поваленное ветром дерево. Поэт присел на ствол, опер лютню о колено, облизнул губы, вытер вспотевшие ладони о штаны.

Солнце клонилось к закату. Над Ленточкой вздымался туман, серо–белым покрывалом затягивая луга. Становилось прохладнее. Прокурлыкали и улетели журавли, осталось лишь кваканье лягушек.

Лютик ударил по струнам. Раз, другой, третий. Покрутил колки, настроил инструмент и начал играть. А потом запел.

Yviss, m’evelienn vente caelm en tell

Elaine Ettariel,

Aep cor me lode deith ess’viell

Yn blath que me darienn

Aen minne vain tegen a me

Yn toin av muireann que dis eveigh e aep llea…

Солнце скрылось за лесом. В тени гигантских деревьев Брокилона сразу же стало сумрачно.

L’eassan Lamm feainne renn, ess’ell,

Elaine Ettariel,

Aep cor…

Нет, он не услышал. Он почувствовал присутствие.

– N’te mire daetre. Sh’aente vort.

– Не стреляй, – прошептал он, не оглядываясь. – N’aen aespar a me… Я пришел с миром…

– N’ess a tearth. Sh’aente.

Он послушался, хотя пальцы озябли и занемели на струнах, а песня с трудом пробивалась из горла. Но в голосе дриады не слышалось враждебности, а он, черт побери, был профессионалом.

L’eassan Lamm feainne renn, ess’ell,

Elaine Ettariel,

Aep cor aen tedd teviel e gwen

Yn blath que me darienn

Ess yn e evellien a me

Que shaent te caelm a’vean minne me striscea…

На этот раз он позволил себе глянуть через плечо. То, что притаилось около ствола, очень близко, напоминало обмотанный плющом куст. Но это был не куст. У кустов не бывает таких огромных горящих глаз.

Пегас тихо фыркнул, и Лютик понял, что у него за спиной, в темноте кто–то поглаживает коня по ноздрям.

– Sh’aente vort, – снова попросила приткнувшаяся за его спиной дриада. Голос напоминал шум листвы, по которой скатываются капельки дождя.

– Я… – начал он, – я… Я друг ведьмака Геральта… Я знаю, что Геральт… Что Gwynbleidd находится у вас в Брокилоне. Я приехал…

– N’te dice’en. Sh’aente, va.

– Sh’aent, – мягко попросила из–за его спины другая дриада, чуть ли не одновременно с третьей. И, кажется, четвертой. Он не был уверен.

– Yea, sh’aente, taedh, – проговорило серебристым звучным голосом то, что еще минуту назад казалось поэту березкой, растущей в нескольких шагах от него. – Ess’laine… Taedh… Ты петь… Еще об Эттариэль… Да?

Он так и сделал.

Любить тебя – вот жизни цель,

Бесспорная, как смерть,

Прекрасная Эттариэль!

Позволь же мне посметь

В груди встревоженной нести

Воспоминаний клад.

От злого времени спасти

Твой голос, жест и взгляд.

И колдовской цветок, заклад

Любви и наших встреч,

Струящий сладкий аромат,

Не запрещай сберечь!

На нем крупинки серебра –

Поблескиванье рос.

Мне тайна чудится, игра

И откровенность слез.[3]

На этот раз он услышал шаги.

– Лютик!

– Геральт!

– Да. Можешь больше не шуметь.

***

– Как ты меня отыскал? Как узнал, что я в Брокилоне?

– От Трисс Меригольд… Черт… – Лютик снова споткнулся и наверняка упал бы, если б идущая рядом дриада не поддержала его ловким приемом, удивительно сильным при ее небольшом росте.

– Gar’ean, taedh, – серебристо предостерегла она. – Va caelm.

– Спасибо. Тут ужасно темно… Геральт? Где ты?

– Здесь. Не отставай.

Лютик пошел быстрее, снова споткнулся и чуть не налетел на ведьмака, остановившегося перед ним. Дриады бесшумно миновали их.

– Ну и мрак… Далеко еще?

– Нет. Сейчас будем в лагере. Кто, кроме Трисс, знает, что я прячусь здесь? Ты кому–нибудь проболтался?

– Пришлось сказать королю Вензлаву. Необходим был пропуск через Бругге. Такие времена, что и не говори… Кроме того, нужно было согласие на вход в Брокилон. Но ведь Вензлав тебя любит и знает. Представь себе, он назначил меня послом. Я уверен, что он сохранит тайну, я его просил. Не злись, Геральт…

Ведьмак подошел ближе. Лютик не видел выражения его лица, видел только белые волосы и заметную даже в темноте многодневную белую щетину.

– Я не злюсь. – Геральт положил руку барду на плечо, и тому показалось, что холодный до того голос ведьмака немного изменился. – Я рад, что ты приехал. Курицын сын.

***

– Холодно тут, – вздрогнул Лютик, потрескивая ветками, на которых они сидели. – Может, костер разжечь?

– И не думай, – буркнул ведьмак. – Забыл, где находишься?

– Они до такой степени… – Трубадур пугливо осмотрелся. – Никакого огня, да?

– Деревья ненавидят огонь. Они тоже.

– Черт подери, так и сидеть в холоде? И в темноте? Руку вытянешь – собственных пальцев не видно…

– А ты не вытягивай.

Лютик вздохнул, ссутулился, потер локти. Было слышно, как сидящий рядом ведьмак переламывает пальцами тоненькие прутики.

В темноте неожиданно мигнул зеленый огонек. Вначале слабый и нечеткий, он быстро сделался ярче. Затем загорелись новые, сразу во многих местах, они двигались и танцевали, будто светлячки или болотные огни. Лес вдруг ожил мерцанием теней. Лютик стал различать силуэты окружающих их дриад. Одна приблизилась, поставила рядом с ними что–то похожее на подожженный клубок растений. Поэт осторожно протянул руку, поднес ладонь. Зеленый жар был совершенно холодным.

– Что это, Геральт?

– Гнилушка и разновидность мха, который растет только здесь, в Брокилоне. Они одни знают, как надо все это сплести, чтобы светило. Спасибо, Фаувэ.

Дриада не ответила, но и не ушла. Присела рядом. Ее лоб перехватывал венок, длинные волосы спадали на плечи. В слабом свете волосы казались зелеными, а может, и верно были такими. Лютик знал, что волосы у дриад порой бывают удивительного цвета.

– Taedh, – сказала она мелодично, подняв на трубадура глаза, горевшие на миниатюрном личике, пересеченном двумя параллельными, косо расположенными полосками маскировочной раскраски. – Ess’ve vort sh’aente aen Ettariel? Sh’aente a’vean vort?

– Нет… Может, потом, – мягко ответил он, старательно подбирая слова Старшей Речи. Дриада вздохнула, наклонилась, нежно погладила гриф лежащей рядом лютни, пружинисто встала. Лютик смотрел, как она уходит в лес, к другим, тени которых тихо покачивались в неярком свете зеленых фонариков.

– Как думаешь, я ее не обидел, а? – спросил он тихо. – Они разговаривают на своем диалекте, я не знаю вежливых форм…

– Проверь, не торчит ли у тебя нож в животе. – В голосе ведьмака не было ни издевки, ни улыбки. – Дриады реагируют на обиду тем, что всаживают нож в живот. Не бойся, Лютик. Похоже, они готовы простить тебе много больше, чем языковые ошибки. Концерт, который ты дал на опушке, явно пришелся им по вкусу. Теперь ты для них ard taedh, великий бард. Они ожидают продолжения «Цветка Эттариэли». Ты знаешь продолжение? Ведь баллада–то не твоя.

– Перевод мой. Я немного обогатил эльфью мелодию, не заметил?

– Нет.

– Так я и думал. К счастью, дриады лучше разбираются в искусстве. Где–то я вычитал, что они невероятно музыкальны. Вот я и разработал свой хитрый план, за который, кстати, ты меня все еще не похвалил.

– Хвалю, – сказал ведьмак, немного помолчав. – Действительно, ловко было задумано. Да и счастье тебе тоже подвалило. Как всегда. Их луки бьют точно в цель за двести шагов. Обычно дриады не ждут, пока кто–нибудь перейдет на их берег и начнет петь. Они очень восприимчивы к неприятным запахам. А после того как течение Ленточки унесет труп, у них в лесу не воняет.

– Ну–ну, – сглотнув, откашлялся поэт. – Главное – у меня получилось, и я нашел тебя. Геральт, как ты тут…

– Бритва есть?

– Бритва? Ну конечно.

– Утром одолжишь? Эта борода у меня уже в печенках сидит.

– А у дриад не было… Хм… Ну конечно, верно, им бритвы ни к чему. Конечно, одолжу. Слушай, Геральт?

– А?

– У меня с собой нет ничего съестного. Как ты думаешь, ard taedh, великий бард, может в гостях у дриад рассчитывать на ужин?

– Они не ужинают. Никогда. А стражницы на границе Брокилона и не завтракают. Придется тебе поститься до обеда. Я уже привык.

– Но когда мы доберемся до их столицы, до их знаменитой, укрытой в чащобе Дуэн Канэлли…

– Мы туда не доберемся, Лютик.

– То есть? Я думал… Но ты же… Ведь они предоставили тебе убежище. Ведь они… тебя… уважают.

– Точно сказано.

Молчали долго.

– Война, – сказал наконец поэт. – Война, ненависть и презрение. Всюду. Во всех сердцах.

– Поэтизируешь.

– Да так оно и есть.

– Точно. Ну говори, с чем прибыл. Рассказывай, что творилось в мире, пока меня здесь штопали.

– Сначала, – наконец сказал поэт, – расскажи–ка, что в действительности произошло в Гарштанге.

– А Трисс не рассказывала?

– Рассказывала. Но мне хотелось бы услышать твою версию.

– Если ты знаешь версию Трисс, значит, знаешь более подробную и наверняка более точную. Расскажи, что случилось потом, когда я уже был в Брокилоне.

– Геральт, – шепнул Лютик, – честное слово, я не знаю, что сталось с Йеннифэр и Цири… Никто не знает. Трисс тоже…

Ведьмак резко пошевелился, хрустнули ветки.

– Разве я о Цири или Йеннифэр спрашиваю? – бросил он изменившимся голосом. – Расскажи о войне.

– Ты ничего не знаешь? До тебя никакие вести не дошли?

– Дошли. Но я хочу услышать все от тебя. Ну же, говори.

– Нильфгаардцы, – начал бард, немного помолчав, – напали на Лирию и Аэдирн. Без объявления войны. Поводом якобы стало нападение войск Демавенда на какой–то пограничный форт в Доль Ангре во время сборища чародеев на Танедде. Некоторые утверждают, что это была провокация и все устроили нильфгаардцы, переодетые в солдат Демавенда. Как там было в натуре, нам никогда не узнать. Во всяком случае, реакция Нильфгаарда была молниеносной и массированной: границу перешла могучая армия, которую накапливали в Доль Ангре никак не меньше нескольких недель, а то и месяцев. Спалля и Скалля, две лирийские пограничные крепости, были взяты с ходу, всего за три дня, Ривия подготовилась к многомесячной осаде, а капитулировала через два дня под давлением цеховиков и купечества, которым пообещали, что если они откроют ворота и дадут откупного, то их не станут грабить.

– Обещание сдержали?

– Да.

– Интересно. – Голос ведьмака снова немного изменился. – Сдерживать обещания в нынешние времена? Уж не говоря о том, что раньше и не думали давать таких обещаний, да никто их и не ожидал. Ремесленники и купцы не отворяли крепостных ворот, защищали их, каждый свою башню или навесную бойницу.

– У денег нет родины, Геральт. Купцам без разницы, под чьим правлением деньгу зашибать. А нильфгаардскому палатину без разницы, из кого он будет выколачивать налоги и подати. Мертвые купцы денег не куют и налогов не платят.

– Дальше.

– После капитуляции Ривии армии Нильфгаарда быстро пошли на север, почти не встречая сопротивления. Войска Демавенда и Мэвы отступили, не сумев организоваться для решительной битвы. Нильфгаардцы дошли до Альдерсберга. Чтобы не допустить блокады крепости, Демавенд и Мэва решили принять бой. Позиция их армий оставляла желать лучшего… Черт, если б было больше света, я б тебе начертил…

– Не черти. И сокращайся. Кто победил?

***

– Слышали, господа? – Один из регистрантов, задыхающийся и потный, пробился сквозь группу, окружающую стол. – Прибыл гонец с поля боя! Победа наша! Бой выигран! Победа! Наш, наш сегодня день! Побили мы врага, разбили наголову!

– Тише, – поморщился Эвертсен. – Голова раскалывается от ваших воплей. Да слышали мы, слышали. Побили мы врага. Наш сегодня день. Наше поле и победа наша. Тоже мне – сенсация!

Коморники и регистранты удивленно уставились на начальника.

– Вы не радуетесь, милсдарь коморный?

– Радуюсь, но умею делать это тихо и без надрыва.

Регистранты молча переглянулись. «Щенки, – подумал Эвертсен. – Возбужденные сопляки. Впрочем, им я не удивляюсь, но, извольте, там, наверху, даже Мэнно Коегоорн и Элан Трахх, да что там, даже седобородый генерал Брайбан верещат, прыгают от радости и дубасят друг друга по спинам. Виктория! Победа! Наш день! А чей он должен быть? Королевства Аэдирн и Лирия вместе сумели мобилизовать три тысячи конных и десять тысяч пехоты, из которых одна пятая в первые же дни наступления была отрезана и блокирована в фортах и крепостях. Часть оставшейся армии им пришлось вывести из боя для защиты флангов, которым угрожали глубокие рейды нашей легкой кавалерии и диверсионные уколы отрядов скоя’таэлей. Оставшиеся пять или шесть тысяч – из них не больше тысячи двухсот рыцарей – приняли бой на полях под Альдерсбергом. Коегоорн бросил на них тринадцатитысячную армию, в том числе десять тысяч хоругвей латников, цвет нильфгаардского рыцарства. А теперь радуется, вопит, колотит маршальским жезлом по ляжке и требует пива… Виктория! Победа! Тоже мне – сенсация!»

Решительным движением он смел в кучу и собрал покрывающие стол карты и записи, поднял голову, осмотрелся, потом резко сказал:

– Слушайте мои распоряжения.

Подчиненные замерли в ожидании.

– Каждый из вас слушал вчерашнее выступление фельдмаршала Коегоорна перед хорунжими и офицерами. Посему обращаю ваше внимание, милостивые государи, на то, что все, что маршал говорил военным, нас не касается. У вас будут другие задания и другие распоряжения. Мои.

Эвертсен задумался, потер лоб.

– «Мир хижинам, война крепостям, – сказал вчера командирам Коегоорн. – Вам известен такой принцип. Этому вас учили в военной академии. Принцип этот действовал до сегодняшнего дня. С завтрашнего вы должны его забыть. С завтрашнего дня вы обязаны руководствоваться другим принципом, который отныне станет девизом нашей войны. Девиз этот и мой приказ таковы: война всему живому. Война всему, что горит. Вы должны оставлять за собой выжженную землю. С завтрашнего дня мы переносим войну за пределы той линии, за которую отойдем после подписания мирного договора. Мы отойдем, но там, за линией, должна остаться выжженная земля. Королевства Аэдирн и Лирия должны быть превращены в пепел! Вспомните Содден! Сегодня пришел час возмездия!» Так сказал фельдмаршал.

Эвертсен громко откашлялся.

– А теперь мой приказ: прежде чем войска оставят за собой выжженную землю, мы должны вытянуть из этой земли и этой страны все, что удастся, все, что может приумножить богатства нашей родины. Ты, Авдегаст, займешься погрузкой и вывозом уже собранных и складированных плодов земли. То, что еще на полях и чего не уничтожат героические рыцари Коегоорна, следует собрать.

– У меня мало людей, милсдарь коморный…

– А пленные зачем? Гоните их на работу. Мардер и ты… забыл, как тебя кличут…

– Гельвет. Эван Гельвет, милсдарь коморный.

– Займетесь живым инвентарем. Собрать в стада, согнать в предназначенные пункты на карантин. Остерегаться ящура и других болезней. Больную либо подозрительную скотину забить, трупы сжечь. Остальное гнать на юг назначенными путями. Ясно?

– Так точно.

«Теперь специальные задания, – подумал Эвертсен, приглядываясь к подчиненным. – Кому их поручить? Все младенцы, молоко на губах не обсохло, почти ничего в жизни не видели, не испытали… Эх, мне б сейчас тех старых, бывалых коморников и регистрантов… Войны, войны, постоянные войны… Солдаты гибнут во множестве и часто, но и коморники, с учетом соотношения, тоже ненамного реже. Но среди воинов незаметен урон, потому что армия постоянно пополняется, ибо каждый хочет быть воином. А кто хочет быть коморником либо регистрантом? Кто, вернувшись, на вопрос сына, что он делал на войне, захочет ответить, как корцем измерял зерно, пересчитывал вонючие кожи и взвешивал воск, как вел по разъезженным, покрытым воловьими лепешками дорогам колонну заполненных трофеями телег, погонял мычащие и блеющие стада, глотая пыль, вонь и мух…

Специальное задание. Плавильня в Гулете с огромными печами, плавильня Гальмея и большая кузня в Эйсенлаане, три тысячи пудов готовой продукции. Литейные мастерские и шерстяные мануфактуры в Альдерсберге. Солодовни, винокурни, ткацкие и красильные мастерские в Венгерберге…

Демонтировать и вывезти. Так приказал император Эмгыр, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов. Двумя словами: демонтировать и вывезти, Эвертсен.

Приказ есть приказ. Прииски и их добычу. Монеты. Драгоценности. Произведения искусства. Но этим займусь я сам. Лично».

***

Рядом со стоящими на горизонте черными столбами дыма выросли новые. И опять. И снова. Армия осуществляла приказы Коегоорна. Королевство Аэдирн превращалось в страну пожаров и пожарищ.

По дороге, фурча и вздымая тучи пыли, тащилась длинная колонна штурмовых машин. На все еще обороняющийся Альдерсберг. И на Венгерберг, столицу короля Демавенда.

Петер Эвертсен смотрел и считал. Рассчитывал. Пересчитывал. Петер Эвертсен был Верховным Имперским Казначеем, во время войны – первым коморником армии. Он исполнял обязанности двадцать пять лет. Расчеты и подсчеты были его жизнью.

Стенобойная машина стоит пятьсот флоренов, осадная башня – двести, камнемет – минимум сто пятьдесят, самая простая баллиста – восемьдесят. Обученная прислуга получает десять с половиной флоренов месячного жалованья. Колонна, которая тащится на Венгерберг, обходится, считая лошадей, волов и мелкое оборудование, самое меньшее в триста гривен. Из гривны, иначе – марки чистого золотого песка, весящей полфунта, чеканят шестьдесят флоренов. Годовая добыча крупных приисков – пять–шесть тысяч гривен…

Осадную колонну обошла легкая кавалерия. По значкам на штандартах Эвертсен распознал тактическую хоругвь князя Виннебурга, одну из переброшенных из Цинтры. Да, подумал он, этим будет чем поживиться. Битва выиграна, аэдирнская армия рассеяна. Резервные отряды в тяжелые бои с регулярными войсками не бросят. Будут преследовать отступающих, уничтожать разрозненные, потерявшие командиров группы, убивать, грабить и жечь. Радуются, потому что наклевывается приятная, веселая войнишка. Войнишка, на которой не перетрудишься. И на которой не убьют.

Эвертсен подсчитывал.

Тактическая хоругвь состоит из девяти обычных хоругвей и насчитывает две тысячи конных. Хоть солдаты Виннебурга скорее всего уже не будут участвовать в крупных боях, все же в стычках поляжет не меньше одной шестой состава. Потом будут лагеря и биваки, отравленная пища, грязь, вши, комары, протухшая вода. Неизбежно начнутся тиф, дизентерия, малярия, которые унесут еще не меньше четверти. К этому надо прибавить общим счетом непредвиденные несчастные случаи, обычно около пятой части состава. Домой вернутся восемьсот. Не больше. А скорее всего – и того меньше.

Веселая войнишка.

По большаку прошли очередные хоругви, за кавалерией появились пехотные корпуса. Маршировали лучники в желтых куртках и круглых шлемах, арбалетчики в плоских касках, щитники и пикинеры. За ними тяжело шагали латники, закованные в броню как раки, ветераны из Виковаро и Этолии, дальше – разномастная толпа: кнехты из Метинны, наемники из Турна, Мехта, Гесо и Эббинга.

Несмотря на жару, подразделения двигались в меру бодро, вздымаемая солдатскими ботинками пыль клубилась над дорогой. Грохотали барабаны, развевались штандарты, покачивались и блестели наконечники пик, копий, алебард и гизарм. Солдаты шли в меру резво и весело. Маршировала армия победителей. Непобежденная армия. Дальше, парни, вперед, в бой! На Венгерберг! Прикончить врага, отомстить за Содден! Повоевать на славу, набить мешки добычей и домой, домой!

Эвертсен глядел. И подсчитывал.

***

– Венгерберг пал через неделю, – докончил Лютик. – Ты удивишься, но тамошние цеховики доблестно и до конца защищали башни и назначенные им отрезки стен. Поэтому нильфгаардцы вырезали все отряды и всех жителей города, что–то около шести тысяч человек. Когда об этом узнали, началось великое бегство. Разгромленные полки и гражданское население в массовом порядке двинулись в Темерию и Реданию. Толпы беженцев тянулись по Долине Понтара и перевалам Махакама. Но не всем удалось уйти. Конные разъезды нильфгаардцев следовали за ними, отрезали дорогу к бегству… Знаешь, что им было нужно?

– Нет. Я в этом не разбираюсь… Я не знаток войн, Лютик.

– Пленники. Рабы. Нильфгаардцы хотели захватить в неволю как можно больше людей. Для Нильфгаарда это самая дешевая рабочая сила. Поэтому они так активно преследовали беглецов. Это была хорошо организованная гигантская охота. Ведь армия бежала, а уходящих людей никто не защищал.

– Никто?

– Почти никто.

***

– Не успеем, – закашлялся Виллис, оглядываясь. – Не успеем уйти… Дьявольщина, граница уже так близко… Так близко…

Райла привстала в стременах, глянула на большак, извивающийся меж покрытых лесом взгорий. Дорога, сколько хватало глаз, была усеяна брошенным имуществом, трупами лошадей, сдвинутыми на обочины телегами и колясками. Сзади, из–за лесов, вздымались в небо черные столбы дымов. Был слышен приближающийся гул, нарастающие звуки боя.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 252 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.027 с)...