Привидение замка Сакура

Как верно суждение, высказанное Конфуцием, что щедрость правителей отражается на их стране, в то время как их несправедливость вызывает подстрекательство к мятежу и беспорядки!

В провинции Симоса, в деревушке Сома, Хотта Кага‑но Ками был господином замка Сакура и главой семейства, в котором из поколения в поколение рождались знаменитые воины. Когда Кага‑но Ками, который служил в городзю, кабинете министров сёгуна, умер в замке Сакура, его старший сын Коцукэ‑но Сукэ Масанобу унаследовал его поместья и почести и тоже был назначен заседать в городзю, но он отличался от своих предшественников.

Он обращался с крестьянами и арендаторами несправедливо, облагая дополнительными тяжелыми налогами, так что арендаторы в его поместьях были доведены до последней степени нищеты, и, хотя год за годом, месяц за месяцем молили о сострадании и протестовали против такой несправедливости, на них не обращали внимания, и люди в селениях впали в крайнюю нужду. Поэтому старосты нануси ста тридцати шести селений, производящие общий годовой доход в 40 тысяч коку риса, собрались на совет и единодушно решили послать правительству петицию, скрепленную своими печатями ханко, констатирующую, что на их неоднократные протесты местные власти никак не отреагировали. Затем они собрались большой толпой перед домом одного из советников своего господина по имени Икэура Кацуэ, чтобы ему первому показать петицию, но даже тогда на них не обратили ника кого внимания. Поэтому они возвратились домой и приняли решение, посовещавшись все вместе, дойти до ясики – дворца своего господина в Эдо, на седьмой день десятой луны. Единодушно было решено, что сто сорок три сельских старосты должны пойти в Эдо. Тогда нануси селения Ивахаси, некий Согоро, мужчина сорока восьми лет, уважаемый за свои способности и рассудительность, управляющий районом, который производил тысячу коку (риса), выступил вперед и сказал:

– Это не легкое дело, господа хорошие. Конечно же очень важно переслать нашу жалобу в ясики нашего господина в Эдо, но как это сделать? У вас уже имеется план?

– Это действительно важное дело, – вторили ему другие, но больше им нечего было сказать.

Тогда Согоро продолжал:

– Мы обращались к официальным властям нашей провинции, но безрезультатно. Мы подавали петицию советникам правителя провинции, и также тщетно. Я знаю, все, что нам остается, – выложить свое дело перед ясики нашего господина в Эдо. Но если мы пойдем туда, столь же вероятно, что нас никто не выслушает, а бросят в тюрьму. Если на нас не обращают никакого внимания здесь, в нашей родной провинции, разве чиновникам в Эдо есть до нас дело? Мы могли бы подать нашу петицию в паланкин одного из членов городзю, так как наш господин – член городзю, прямо на улице. Но даже в этом случае ни один из его коллег не станет разбираться, что правильно, а что нет в нашей жалобе, из страха нанести ему обиду, а человек, который подаст нашу петицию таким отчаянным образом, лишится жизни ради бесполезного дела. Если вы приняли твердое решение и полны решимости во что бы то ни стало отправиться в Эдо, тогда конечно же идите и надолго распрощайтесь со своими родителями, детьми, женами и родственниками. Таково мое мнение.

Все остальные согласились с тем, что сказал Согоро, и сошлись на том, что независимо от последствий пойдут в Эдо. Собраться решили в селении Фунабаси на тринадцатый день одиннадцатой луны.

В назначенный день все сельские чиновники собрались в условленном месте, – не было только одного Согоро, старосты селения Ивахаси. И когда на следующий день Согоро так и не появился, они делегировали одного своего коллегу по имени Рокуробэй узнать тому причину. Рокуробэй добрался до дома Согоро ближе к четвертому часу пополудни и нашел его спокойно греющимся у своей угольной жаровни – хибати, словно ничего не произошло. Посланец, видя это, сказал довольно раздраженно:

– Все деревенские старосты собрались в Фунабаси, как и договаривались, и, так как вы, господин Согоро, не пришли, мне пришлось отправиться, чтобы осведомиться, что помешало вам, болезнь или еще какая‑то причина.

– В самом деле, – отвечал Согоро, – мне жаль, что я доставил вам столько беспокойства. Я намеревался отправиться в путь вчера, но у меня случился приступ колики, что нередко со мной бывает, и, как вы можете видеть, я сейчас лечусь, поэтому еще пару дней не смогу выйти из дома. Прошу, будьте так добры осведомить об этом остальных.

Рокуробэй возвратился в селение Фунабаси и передал остальным о происшедшем. Все они были возмущены и сочли трусливым дезертиром человека, столь красноречиво разглагольствовавшего прежде, но решили, что поведение одного человека не должно повлиять на остальных. К тому же, как им казалось, дело предстояло несложное, поэтому все единодушно решили отправиться и подать свою петицию. Добравшись до Эдо, они обосновались в районе Бакуротё. И хотя пытались подать свою жалобу различным служащим своего господина, ни один их не послушал, все двери закрывались у них перед носом, и им пришлось вернуться на постоялый двор удрученными и разочарованными.

На следующий день – а это было на 18‑й день той же луны – все собрались вместе на улице чайных домов перед святилищем Каннон Сама[79]и, посовещавшись, решили, что, так как они не могут найти удачного средства для достижения своей цели, снова пошлют за Согоро, чтобы тот придумал какой‑нибудь план. Поэтому на 19‑й день Рокуробэй и некий Дзюэмон отправились в селение Ивахаси в полдень и добрались туда тем же вечером.

И вот деревенский староста Согоро, который решил, что подать петицию будет делом нелегким, позвал свою жену, детей и родственников и обратился к ним с такими словами:

– Я собираюсь предпринять поход в Эдо по следующим причинам: наш теперешний владелец земли увеличил земельный налог, а также налог на рис и другие подати более чем в десять раз, так что перо и бумага не в состоянии передать то состояние нищеты, до которой доведены люди, а крестьяне испытывают адские муки на земле. Видя это, старосты различных деревень составили петицию, но результат их предприятия сомнителен. Поэтому я искренне желаю придумать какое‑нибудь средство избавления от этих жестоких гонений. Если мой честолюбивый план не возымеет успеха, то я больше не вернусь домой, и, даже если я достигну своей цели, трудно сказать, как ко мне отнесутся власть имущие. Давайте выпьем вместе по чарке вина, ведь может так случиться, что вы больше меня не увидите. Я отдаю свою жизнь, чтобы ослабить страдания людей этой усадьбы. Если я умру, не плачьте над моей судьбой, не скорбите обо мне.

Сказав эти слова, он обратился к своей жене и четверым детям, подробно давая им наказ о том, что он желает, чтобы они сделали после его смерти, и точно оговаривая каждое свое заветное желание. Затем, выпив прощальную чарку, он бодро распрощался со всеми присутствующими и пошел в чайный дом в соседнем селении Фунабаси, где с нетерпением поджидали его появления два посланца, Рокуробэй и Дзюэмон, чтобы могли рассказать ему все, что происходило в Эдо.

– Короче говоря, – сказали они, – мы потерпели полное поражение и пришли на встречу с вами, чтобы выслушать, что вы можете предложить. Если у вас есть какой‑нибудь план, мы готовы с ним ознакомиться.

– Мы попытались действовать через чиновников округа, – отвечал Согоро, – и попробовали пойти в ясики нашего господина в Эдо. Однако, как часто ни собирались мы у ворот нашего господина, на нас не обращали никакого внимания. Нам не остается ничего иного, как обратиться к сёгуну.

Вот так сидели они и обсуждали свои планы далеко за полночь и только тогда отправились на покой. Зимняя ночь была долгой, но, когда карканье ворон возвестило утро, трое товарищей тронулись в путь к чайному дому в Асакусе, где по прибытии обнаружили, что остальные деревенские старосты уже собрались.

– Добро пожаловать, господин Согоро, – сказали они. – Как вы припозднились! Мы пытались подать петицию через всех чиновников, но безрезультатно – только напрасно гнули спины в поклонах. Мы не знаем, что и делать, никак не можем придумать другого плана. Если у вас есть какой‑нибудь подходящий план, мы просим действовать в соответствии с этим планом.

– Господа, – отвечал Согоро спокойно, – хотя здесь нам не посчастливилось больше, чем в родных местах, не стоит печалиться. Через пару дней члены городзю отправятся в замок, и мы должны подождать удобного случая и, последовав за одним из паланкинов, вручить свою петицию. Таково мое мнение. А что вы об этом думаете, господа хорошие?

Все как один собравшиеся старосты согласились с превосходством такого совета и, решив действовать по этому плану, вернулись на свой постоялый двор.

Тогда Согоро провел тайное совещание с Дзюэмоном, Хандзо, Рокуробэем, Тиндзо и Кюсиро, пятью старостами, и с их помощью составил еще одну петицию и, прослышав, что на 26‑й день той же луны, когда члены городзю поедут в замок, Кудзэ Ямато‑но Ками должен проследовать во дворец через западные ворота замковой ограды, а они решили сторожить поблизости. Увидев приближающийся паланкин члена городзю, они подошли к нему поближе и, почтительно изложив свои жалобы, вручили свою петицию, а так как она была принята, шесть старост обрадовались, так как не сомневались, что их заветное желание будет исполнено. Поэтому они отправились в чайный дом на мосту Рюгоку, и Дзюэмон сказал:

– Давайте поздравим себя с успехом. Мы вручили свою петицию члену городзю и теперь можем успокоиться. Не пройдет много времени, как мы услышим хорошие новости от правителей. Господин Согоро заслуживает огромной похвалы за его усилия.

Согоро выступил вперед и произнес:

– Хотя мы и подали нашу петицию члену городзю, это дело решается не быстро, поэтому нет смысла всем нам ждать здесь, пусть одиннадцать человек останутся со мной, а остальные возвратятся домой в свои селения. Если мы, те, которые останутся, будем осуждены за участие в заговоре и обезглавлены, пусть остальные согласятся востребовать и похоронить наши тела. Ради ста тридцати шести селений мы положим свои жизни, коль скоро будет на то нужда, и покорно снесем бесчестье, если наши головы будут выставлены на всеобщее обозрение, как головы обыкновенных преступников.

Затем они устроили прощальный обед, и после печального прощания большинство старост отправились домой в свою родную провинцию, в то время как другие остались терпеливо ждать вызова в Верховный суд. В день наступления месяца 12‑й луны Согоро, получив вызов из резиденции члена городзю Кудзэ Ямато‑но Ками, пошел туда и был препровожден к крыльцу дома, где его встретили два советника, которых звали Аидзима Гидаю и Ямадзи Ёри.

– Несколько дней тому назад вы имели наглость подать свою петицию в паланкин нашего господина Ямато‑но Ками. Проявлением чрезвычайного милосердия он желает простить это гнусное оскорбление, но, если вы когда‑нибудь снова осмелитесь навязать ему свои петиции, вас обвинят в мятеже.

С этими словами они отдали ему петицию назад.

– Я смиренно согласен с тем, что нарекания вашего господина справедливы. Однако поверьте, господа, это не опрометчивый и не бездумный поступок. Год за годом на нас сыпалось одно несчастье за другим, пока наконец люди не лишились даже самого необходимого для жизни. И мы, не видя конца бедам, смиренно подали свою петицию. Я умоляю вас, господа, из милости рассмотреть наше дело и соблаговолить принять нашу петицию. Удостойте принять меры, чтобы люди могли хоть вздохнуть свободно, и наша благодарность за вашу великую доброту не будет знать границ.

– Ваши требования справедливы, – отвечали советники, – но ваша петиция все равно не будет принята, поэтому вы должны забрать ее назад.

С этими словами они отдали документ и записали имена Согоро и шести старост, которые сопровождали его. Тут уж ничего не поделаешь: им пришлось забрать петицию назад и вернуться на свой постоялый двор. Семь опечаленных мужчин в подавленном состоянии сидели сложа руки и размышляя, что бы лучше сделать, какой бы еще план придумать, до тех пор пока наконец Согоро не сказал шепотом:

– Итак, наша петиция, которую мы подали после стольких стараний, была нам возвращена! С каким лицом мы вернемся в свои родные селения после такого позора? Что касается меня, я не собираюсь напрасно тратить свои труды. Я буду ждать своего часа, пока в один прекрасный день процессия сёгуна не выйдет из замка, и, спрятавшись в засаде у обочины, дам знать о наших жалобах тому, кто является господином нашего господина. Это наша последняя надежда.

Остальные с восторгом встретили его речь, и все как один стали ждать удобного случая.

И вот на 20‑й день месяца 12‑й луны тогдашний сёгун, правитель Иэмицу, соизволил почтить могилы своих предков в Уэно,[80]и Согоро с остальными старостами, прослышав об этом, сочли новость особым благоволением богов и уверились, что на этот раз добьются своего. Они составили свежую петицию, и в назначенное время Согоро спрятался под мостом Саммаё перед черными вратами куромон Уэно. Когда правитель Иэмицу следовал мимо в своем паланкине, Согоро выбрался из‑под моста и, к великому изумлению сопровождающих сёгуна, которые закричали: «Оттесните этого парня в сторону!» – воспользовавшись замешательством, набрал в грудь побольше воздуха и закричал:

– Я смиренно прошу дать мне возможность подать петицию лично его светлости!

Он протянул вперед свою петицию, которую привязал к концу длинной бамбуковой палки, и попытался подать документ в паланкин. И хотя слышались крики, призывающие арестовать наглеца, и его теснила свита сёгуна, он подобрался достаточно близко к паланкину, и сёгун принял документ. Но охранники все же арестовали Согоро, и он был брошен в тюрьму. Что же касается петиции, его светлость сёгун приказал вручить ее члену городзю Хота Коцукэ‑но Сукэ, господину просителей.

Когда Хотта Коцукэ‑но Сукэ вернулся домой и прочитал петицию, он призвал своего советника Кодзиму Сикибу и сказал:

– Чиновники моей усадьбы – просто растяпы! Когда крестьяне собрались и подали петицию, они отказались ее принять и таким образом навлекли на меня неприятности. Их недомыслие просто невероятно, однако ничего не поделаешь. Мы должны отменить все новые налоги, а вы выясните, сколько платили прежнему владельцу замка. Что же касается этого Согоро, хотя он не единственный, кто стоит во главе заговора, однако его гнусное преступление, состоящее в том, что он поджидал в засаде процессию сёгуна, непростительно, мы должны устроить так, чтобы правительство передало его нам под надзор. И в назидание для остальных моих людей его распнут на кресте – его, и его жену, и его детей. А после его смерти все его имущество будет конфисковано. Остальных шестерых нужно отправить в ссылку, и этого будет достаточно.

– Мой господин, – отвечал Сикибу, падая ниц, – намерения вашей светлости справедливы. Согоро действительно заслуживает наказания за свое возмутительное преступление. Но я смиренно осмелюсь доложить, что его жена и дети не могут быть виновными в той же степени. Я умоляю вашу светлость проявить милосердие и соизволить освободить их от сурового наказания.

– Когда проступок мужа велик, его жену и детей щадить нельзя, – отвечал Коцукэ‑но Сукэ, и его советник, видя, что тот ожесточился сердцем, был вынужден подчиниться его приказам без дальнейших возражений.

Итак, Коцукэ‑но Сукэ, устроив так, чтобы правительство передало Согоро ему под надзор, приказал доставить его в свой замок Сакура, как преступника, в носилках, покрытых сетями, и заключить в темницу. Когда было проведено расследование по его делу, господин Коцукэ‑но Сукэ издал указ, что Согоро следует наказать за гнусное преступление, и на 9‑й день 2‑й луны второго года периода Сёхо (1644 г.) он был приговорен к распятию на кресте. Поэтому Согоро, его жена и дети и старосты ста тридцати шести селений предстали перед судом в Сакуре, где собрались сорок пять главных чиновников. Затем старостам сказали, что, вняв их петиции, господин милостиво соизволил приказать отменить тягостные налоги и что взимаемые подати не будут превышать существовавших в прежние времена. Что же касается Согоро и его жены, до их сведения довели следующий приговор:

«Принимая во внимание, что вы, во‑первых, встали во главе сельчан, а также, поскольку вы, во‑вторых, осмелились пренебречь правительством, подав петицию его светлости сёгуну лично, чем нанесли оскорбление своему господину, и, в‑третьих, поскольку вы подавали петицию члену городзю, и, в‑четвертых, поскольку вы составили тайный заговор, – за все эти четыре гнусных преступления вы приговариваетесь к смерти через распятие на кресте. Ваша жена приговаривается к такой же смерти, а вашим детям отрубят головы.

Данный приговор распространяется на следующих лиц:

Согоро, старосту селения Ивахаси, в возрасте 48 лет.

Его жену Мэн, в возрасте 38 лет.

Его сына Гэнноцукэ, в возрасте 13 лет.

Его сына Сохэя, в возрасте 10 лет.

Его сына Кихати, в возрасте 7 лет».

Старшая дочь Согоро по имени Хацу, девятнадцати лет от роду, была отдана мужчине по имени Дзюэмон в селение Хакамура в Ситати, за реку, на территорию, принадлежащую Мацудайре Муцу‑но Ками (князю Сэндаи). Его вторая дочь, чье имя было Саки, шестнадцати лет, вышла замуж за некоего Тодзюро, старосту селения во владении господина Найто Гэки. Приказа о наказании этих двух женщин не было.

Старостам, которые вшестером сопровождали Согоро, сообщили, что хотя они по закону заслуживают смерти, но лишь благодаря особой снисходительности господина их помилуют, но они приговорены к изгнанию. Их жены и дети не будут лишены имущественных прав, и принадлежащее им имущество конфисковано не будет. Все шестеро были высланы на остров Осима, в провинции Идзу.

Согоро мужественно выслушал свой приговор.

Из шестерых сосланных трое дожили до амнистии по случаю смерти сёгуна, принца Гэнъюин‑сама,[81]и вернулись в родную провинцию.

В соответствии с вышеописанным решением налоги были отменены, и мужчины и женщины, молодые и старые, возрадовались тому преимуществу, которого добились для них Согоро и шесть старост, и не было ни одного человека, который не оплакивал бы их участи.

Когда чиновники нескольких селений выходили из суда, некий Дзэнбэй, староста деревни Сакато, сказал другим, что у него есть одно важное дело, которое он хотел бы с ними обговорить, и попросил встретиться с ним в храме Фукусёин. Каждый согласился, и сто тридцать шесть человек собрались в храме, где Дзэнбэй обратился к ним со следующими словами:

– Успех нашей петиции в получении снижения налогов в том же объеме, что они взимались нашим прежним господином, обязан господину Согоро, который пожертвовал своей жизнью ради нас. Он и его жена и дети теперь должны страдать, словно преступники, ради ста тридцати шести селений. То, что такое происходит у нас на глазах, мне кажется, не должно произойти. Что вы на это скажите, господа?

– Да! Да! То, что вы говорите, справедливо от начала и до конца, – отвечали другие.

Тогда Хандзаэмон, староста селения Кацута, вышел вперед и сказал:

– Как только что сказал господин Дзэнбэй, Согоро приговорен к смерти за дело, которое касается всех до одного сельских старост. Мы не можем делать вид, что это не наше дело. Я прекрасно знаю, что бесполезно просить за Согоро, но мы можем, по крайней мере, ходатайствовать, чтобы пощадили его жену и детей.

Все собравшиеся старосты одобрили его речь и решили написать петицию. К тому же они приняли решение, что, если их петиция не будет принята местными властями, подать ее в ясики их господина в Эдо, а если не удастся, то обратиться к правительству. Соответственно, на следующий день до полудня они все приложили свои личные печати ханко к петиции, которую составили четверо из них, включая Дзэнбэя и Хандзаэмона.

Вот она:

«С глубоким почтением мы покорнейше осмеливаемся подать следующую петицию, которую старосты ста тридцати шести селений этого поместья скрепили своими ханко. В результате нашей скромной петиции, которую мы недавно подали, налоги были милостиво снижены до размеров, взимаемых прежним владельцем замка, и мы были удостоены новых законов. С благоговением и радостью крестьяне от мала до велика с благодарностью подтверждают эти блага. Что же касается Согоро, старосты селения Ивахаси, который осмелился подать петицию лично его высочеству сёгуну, виновный, таким образом, в этом одиозном преступлении, он был приговорен к смерти в призамковом городе. Со страхом и трепетом мы осознаем справедливость такого наказания. Но в том, что касается его жены и детей, – она всего лишь женщина, а они столь малы и невинны, что еще не могут отличить востока от запада, мы умоляем, чтобы вы своим великим милосердием соблаговолили простить их прегрешения и передать их представителям ста тридцати шести селений, за что мы будем вам всегда благодарны. Мы, старосты селений, не знаем, до какой степени можем преступить границы, подавая эту петицию. Мы все виновны в том, что прикладывали свои ханко к первой петиции, но Согоро, который был во главе большого района, производящего тысячу коку риса годового дохода, и, следовательно, человеком опытным, действовал от лица всех, и мы опечалены тем, что он один должен страдать за нас всех. Однако в его деле мы благоговейно сознаем, что его смертный приговор не может быть отменен. Однако для его жены и детей мы покорно взываем к вашему милостивому состраданию и милосердию.

Подписано старостами селений поместья, месяц 2‑й луны 2‑го года Сёхо».

Составив такую петицию, сто тридцать шесть старост во главе с Дзэнбэем проследовали к месту суда, чтобы подать ее, и обнаружили различных чиновников, которые держали совет.

Чиновник взял петицию и, распечатав ее, зачитал вслух, а советник Икэура Кадзуэ сказал:

– Петиция, которую вы направили нам, заслуживает всяческой похвалы. Но вам следует знать, что это дело больше не в нашей компетенции. Об этом деле сообщили правительству и, хотя монахи родового храма нашего господина хотели вступиться за Согоро, наш господин был так разгневан, что не стал слушать даже их, сказав, что, не будь он членом городзю, оказался бы в опасности быть разоренным этим человеком, его спасло только его высокое положение. Его светлость говорил так строго, что монахи не осмелились вернуться к теме разговора. Следовательно, вы понимаете, что не будет никакой пользы в том, чтобы предпринимать какие‑либо шаги в этом деле, ведь, вероятнее всего, вашу петицию не примут. Тут вам лучше больше об этом не думать. – И с этими словами он вернул им петицию.

Дзэнбэй и старосты, поняв, к своей безграничной печали, что их миссия оказалась безрезультатной, удалились с места суда и очень горестно посовещались, скрепя зубами от разочарования, когда обсудили то, что сказал советник о бесплодности их усилий. В глубоком горе от этого Дзэнбэй с Хандзаэмоном и Хэйдзюро на 11‑й день месяца 2‑й луны (в день, когда казнили Согоро, его жену и детей) ушли из Эварадай, места казни, и отправились в храм Дзэнкодзи[82]в провинции Синсю, поднялись на гору Койя на Кисю, а на 1‑й день месяца 8‑й луны обрили головы и стали монахами. Дзэнбэй сменил свое имя на Какусин, а Хандзаэмон сменил свое на Дзэнсё. Что же касается Хэйдзюро, то он захворал в конце 7‑й луны и на 11‑й день месяца 8‑й луны умер в возрасте сорока семи лет. Эти три человека, которые любили Согоро, как рыбы любят воду, остались верны ему до конца. Хэйдзюро был похоронен на горе Койя. Какусин стал странствующим монахом и ходил по стране, вознося молитвы, чтобы Согоро и его жена и дети попали на высшую ступень рая, а после посещения всех святилищ и храмов вернулся, в конце концов, в родную провинцию Симоса и обрел пристанище в храме Рюкакудзю, в селении Кано, что в районе Инбан, молясь и совершая пожертвования от имени душ Согоро, его жены и детей. Хандзаэмон, теперь известный как монах Дзэнсё, остался в Синагаве, пригороде Эдо, и из благотворительных пожертвований добрых людей собрал достаточно денег, чтобы воздвигнуть шесть бронзовых изваяний Будд, которые стоят и по сей день. Он заболел и умер в возрасте семидесяти лет на 10‑й день месяца 2‑й луны 13‑го года периода Канбун. Дзэнбэй, который, став священником, сменил свое имя на Какусин, умер в возрасте семидесяти шести лет на 17‑й день месяца 10‑й луны 2‑го года периода Эмпо. Так умерли эти три человека, которые ради Согоро и его семьи посвятили себя духовным делам, а другие селяне также приносили пищу для успокоения духов умерших и молились за то, чтобы они попали в рай, а поскольку молебствия совершались безостановочно, нет сомнений в том, что Согоро обрел спасение в раю.

«В раю, где Божье благословение распределяется беспристрастно, душа узнает о своих грехах по степени ей воздавшегося. Лишенная соблазнов плоти, душа, очистившись, достигает сияния Будды».[83]

На 11‑й день месяца 2‑й луны 2‑го года Сёхо Согоро был обвинен в ужасном преступлении, эшафот был воздвигнут в Эварадай, и советник, проживающий в Эдо, а также советник, проживающий в замке, вместе с остальными чиновниками проследовали к месту казни со всей торжественностью. Тогда монахи храма Токодзи в селении Сакэнада, за которыми следовали носильщики гробов, заняли свои места напротив советников и сказали:

– Смиренно просим позволения заявить о нашей просьбе.

– И в чем заключается ваша просьба?

– Мы – люди, которые оставили мир и приняли посвящение в монахи, – отвечали монахи почтительно, – и мы хотим попросить, если возможно, забрать тела умерших, чтобы мы могли их достойно похоронить. Для нас будет великой радостью, если наша покорная просьба будет милостиво выслушана и исполнена.

– Ваша просьба будет выполнена, но, так как преступление Согоро велико, его тело должно быть выставлено на всеобщее обозрение в течение трех дней и трех ночей, после чего вам отдадут его.

В час Змеи (10 часов утра) – час, назначенный для приведения приговора в исполнение, – люди из соседних селений и призамкового города, старые и молодые, мужчины и женщины, стекались, чтобы увидеть это зрелище, было множество и тех, кто пришел проститься с Согоро, его женой и детьми и помолиться за них. Когда пробил назначенный час, приговоренных вывели и заставили сесть на грубые циновки. Согоро и его жена закрыли глаза, потому этого зрелища они не могли вынести, а очевидцы кричали: «Жестоко! Безжалостно!» – и, вынимая засахаренные фрукты и пирожки из‑за ворота своих кимоно, бросали их детям. Точно в полдень Согоро и его жена были привязаны к крестам, которые затем были подняты, поставлены вертикально и вкопаны в землю. После этого их старший сын Гэнноцукэ был выведен к эшафоту и поставлен прямо перед родителями. Тогда Согоро выкрикнул:

– О! Как жестоко, как жестоко! Какое преступление совершило это бедное дитя, чтобы с ним обращались таким образом? Что касается меня, то мне все равно, что со мной станется.

И слезы струились по его лицу.

Собравшиеся молились вслух и закрывали глаза, а сам палач, стоя рядом с мальчиком и сказав, что это безжалостно, когда ребенок страдает из‑за вины отца, молился про себя. Тогда Гэнноцукэ, который оставался с закрытыми глазами, сказал своим родителям:

– О! Мои папа и мама, я иду в рай, в эту страну счастья, прежде вас и буду вас там ждать. Мы с младшими братьями будем на берегах реки Сандзу,[84]протягивать вам руки, чтобы помочь переправиться. Прощайте все, кто пришел увидеть, как мы умираем, а теперь, пожалуйста, отрубите мне поскорее голову.

С этими словами он подставил шею, читая последнюю молитву. И не только Согоро и его жена, но даже палач не мог сдержать слез. Но он, хотя и был расстроен и тронут до глубины души, был вынужден выполнить свой долг и отрубить ребенку голову. Жалобный вопль послышался от родителей и очевидцев.

Тогда младший Сохэй сказал палачу:

– Господин, у меня болячка на правом плече, пожалуйста, отрубите мне голову с левого плеча, а то мне будет больно. Увы! Я не знаю, как люди умирают, не знаю, что я должен делать.

Когда палач и присутствующие чиновники услыхали безыскусную речь ребенка, все снова заплакали от жалости. Но ничего не поделаешь, и его голова упала с плеч гораздо быстрее, чем вода впитывается песком. Тогда малыш Кихати, третий сын, которого из‑за его малых лет следовало бы пощадить, был обезглавлен.

Когда казнь детей закончилась, монахи храма Токодзи взяли их тела и, положив в гробы, унесли прочь под стенания окружающих и похоронили с великими почестями.

Сигаэмон, один из слуг Дандзаэмона, главы эта́, который был нанят для этой цели, уже приготовился пронзить Согоро своим копьем, когда Мэн, жена Согоро, повысив голос, заговорила:

– Помни, муж мой, что с самого начала ты принял решение пойти навстречу этой судьбе. Что с того, если наши тела будут позорно выставлены на этих крестах? У нас впереди земля обетованная, поэтому не горюй. Давай сосредоточим наши мысли на смерти. Мы приближаемся к раю и скоро окажемся среди святых. Сохраняй спокойствие, муж мой. Давай с радостью положим свои жизни ради блага многих. Человек живет всего одно поколение, имя же его – многие поколения. Доброе имя нужно ценить больше, чем жизнь.

Так говорила она, и Согоро, распятый на кресте, весело рассмеявшись, отвечал:

– Хорошо сказано, жена! Что с того, что мы несем наказание за многих? Наша петиция возымела успех, и большего желать нечего. И вот я счастлив, потому что достиг своего заветного желания. Перемены и случайности в жизни многочисленны. Но если бы у меня было пятьсот жизней и если бы я мог пятьсот раз возрождаться в этом теле, я бы пятьсот раз умер, чтобы отомстить за эту несправедливость. За себя я не беспокоюсь, но то, что моя жена и дети тоже понесли наказание, это уж слишком! Безжалостно и жестоко! Пусть мой господин спрячется за железную стену, все равно мой дух проникнет через нее и размозжит его кости в отместку за его подлость.

Когда он говорил это, его глаза стали красными, словно киноварь, и засверкали, словно солнце или луна, и он стал похож на демона Разэцу.[85]

– Давай! – закричал он. – Поспеши и проткни меня копьем!

– Ваше желание будет выполнено, – сказал эта́ Сигаэмон и вонзил свое копье ему в правый бок, да так, что оно вышло у его левого плеча и кровь хлынула фонтаном. Тогда он проткнул его жену с левого бока, и она, открыв глаза, сказала умирающим голосом:

– Прощайте все, кто здесь. Пусть минуют вас беды! Прощайте! Прощайте! – и по мере того, как ослабевал ее голос, второе копье проткнуло ее через правый бок, и она испустила дух.

Согоро, цвет лица которого нисколько не изменился, не проявлял никаких признаков страха и, широко открыв глаза, сказал:

– Послушайте, господа! Все, кто пришел сюда увидеть это зрелище! Вспомните, что я должен поблагодарить своего господина Коцукэ‑но Сукэ за сегодняшний день. Вы сами это увидите, и об этом будут говорить грядущие поколения. В доказательство тому, когда я умру, моя голова повернется и обратит свой взор на замок. Когда вы то увидите, не сомневайтесь, все мои слова сбудутся.

И когда он сказал эти слова, чиновник‑распорядитель казни подал знак эта́ Сигаэмону и приказал ему заканчивать казнь, чтобы Согоро ничего больше не мог сказать. Сигаэмон протыкал его копьем двенадцать или тринадцать раз до тех пор, пока тот не умер. И когда он умер, его голова повернулась и обратила свой взор на замок. И когда оба советника увидели это чудо, они сошли с возвышения, преклонили колена перед мертвым телом Согоро и сказали:

– Хотя ты был всего лишь крестьянином в усадьбе, ты составил благородный план прийти на помощь остальным крестьянам в их беде. Ты поплатился сломанными костями и разбитым сердцем ради них. И все‑таки ты обратился лично к сёгуну и совершил тяжкое преступление, а также небрежно отнесся к вышестоящим, и поэтому было невозможно не наказать тебя. И все‑таки мы согласны, что перекладывать твою вину на твою жену и детей и убивать их у тебя на глазах было жестоко, но что сделано, то сделано, и какой смысл сожалеть. Тем не менее твоему духу воздадут почести: ты будешь канонизирован как святой даймё, и ты займешь свое место среди охраняющих божеств семейства нашего господина.

С этими словами два советника клали многочисленные поклоны перед телом, и таким образом они демонстрировали верность своему господину. Но он, как только ему об этом сообщили, только презрительно рассмеялся при мысли о том, что ненависть какого‑то крестьянина может навредить его феодальному господину, и сказал, что вассал, который посмел замыслить заговор, достаточный, чтобы погубить его господина, получил только то, чего заслуживает. А что же касается его канонизации как святого, то пусть все остается как есть. Видя гнев своего господина, его советникам ничего не оставалось, как подчиниться. Но не прошло много времени, как ему пришлось узнать, что, хотя Согоро мертв, его месть еще жива.

После того как родственники Согоро и старосты селений вызваны в суд, был составлен следующий документ:

«Хотя имущество Согоро, старосты селения Ивахаси, конфискуется, домашняя обстановка будет передана его двум замужним дочерям, а сельские чиновники должны проследить, чтобы эти немногочисленные пожитки не были украдены разнузданными и беспринципными людьми.

Его рисовые и кукурузные поля, его горные и лесные земли будут проданы на аукционе. Его дом и усадьба будут переданы новому старосте селения. Деньги, полученные от продажи его собственности, будут выплачены владельцу поместья.

Упомянутый выше указ будет полностью оглашен крестьянам селения, и данное решение обжалованию не подлежит.

12‑й день месяца 2‑й луны 2‑го года периода Сёхо».

Крестьяне, выслушав этот указ со всем смирением, оставили здание суда. Затем чиновникам замка, которые, отклонив петицию крестьян в первой инстанции, навлекли неприятности на своего господина, были присуждены следующие наказания:

«Освобождены от должностей советники, проживающие по месту службы в Эдо и призамковом городе.

Высылаются из провинции четыре управляющих округом, три судебных пристава, а также девятнадцать мелких чиновников.

Освобождены от должностей три мэцукэ, или надзирателя, и семь судей.

Приговариваются к харакири один управляющий округом и один эдоский судебный пристав».

Суровость такого приговора вызвана несправедливостью чиновников, которая нашла свое выражение во взимании новых и беспрецедентных налогов, в несчастьях людей и в отказе принять петицию крестьян, не посоветовавшись со своим господином, что подтолкнуло тех обратиться лично к сёгуну. В своей алчности они не смотрели в будущее, а возложили слишком тяжкое бремя на крестьян, так что те были вынуждены обратиться к высшей власти, подвергнув опасности честь дома своего господина. За такое плохое несение службы различные чиновники должны быть подвергнуты вышеописанному наказанию.

Таким образом была восстановлена справедливость в имении в Эдо и в суде родного поместья. Но в мировой истории, начиная со Средневековья и до настоящего времени, мало насчитывается случаев, когда один человек жертвует своей жизнью на благо многих, как это сделал Согоро: и дворянин и крестьянин в равной степени восхваляли его.

По мере того как шли месяц за месяцем, ближе к 4‑му году периода Сёхо, жена господина Коцукэ‑но Сукэ, будучи беременной, почувствовала сильнейшие боли. Вассалов послали по всевозможным храмам и святилищам молиться от ее имени, но все было безрезультатно – она продолжала страдать, как и раньше. К концу 7‑й луны того же года каждую ночь над покоями госпожи стал появляться сверхъестественный свет, который сопровождался отвратительными звуками, словно много людей горько смеется, а иногда жалобными стенаниями, словно горестно плачет несметное число людей. Глубокая печаль, вызванная этим, только усиливала страдания женщины, поэтому ее тайный советник, очень пожилой человек, обосновался в смежной комнате и стал ждать. Совершенно неожиданно он услышал шум, словно толпа людей идет по доскам крыши комнаты госпожи. Затем послышались звуки плача мужчины и женщины, и, когда ошеломленный советник задумался, что это может быть, послышался взрыв хохота, и все затихло. Рано следующим утром старуха, которая заботилась о быте госпожи, пришла к его светлости Коцукэ‑но Сукэ и сказала:

– С середины прошлой луны служанки жалуются на звуки, издаваемые привидениями, которые еженощно беспокоят мою госпожу, и говорят, что не могут больше прислуживать ей. Мы попытались успокоить их, сказав, что дьяволы будут немедленно изгнаны и что бояться нечего. И все‑таки мы подозреваем, что их страхи не безосновательны и что они действительно больше не в состоянии исполнять свою работу, поэтому просим, чтобы ваша светлость обратил особое внимание на это дело.

– Все, о чем вы говорите, очень странно, однако я сам пойду сегодня ночью в апартаменты вашей госпожи и посмотрю. Можешь пойти со мной.

Той же ночью господин Коцукэ‑но Сукэ затаился в комнате своей жены. В час Крысы (полночь) послышался наводящий ужас хор голосов, и внезапно появились Согоро и его жена, распятые на крестах, где они умерли. Привидения, схватив госпожу за руку, сказали:

– Мы пришли за тобой. Боль, которую ты испытываешь, ужасна, но она ничто по сравнению с тем адом, куда мы тебя уведем.

При этих словах Коцукэ‑но Сукэ, выхватив свой меч, попытался уничтожить привидений, нанеся им страшный удар, но послышался оглушительный взрыв смеха, и видения растаяли в воздухе.

Коцукэ‑но Сукэ в ужасе посылал своих слуг в храмы и святилища молиться, чтобы изгнать демонов, но шум слышался еженощно, как и прежде. Когда наступил месяц 11‑й луны, видения распятых на кресте человеческих тел в покоях госпожи участились и стали ужасными, духи бранили ее и с завываниями сообщали, что пришли забрать ее с собой. Женщина кричала и теряла сознание, и тогда привидения исчезали под звуки дикого хохота. Это происходило ночь за ночью, и даже в дневное время видения появлялись, а болезнь госпожи все усиливалась, пока в последнюю луну года она не умерла от горя и ужаса. Тогда привидения распятых на кресте Согоро и его жены стали днем и ночью появляться в покоях Коцукэ‑но Сукэ, парили в воздухе и смотрели на него красными горящими глазами. Волосы у слуг вставали дыбом от страха, и, если они пытались зарубить духов, их конечности сводило судорогой, ноги и руки им просто не подчинялись. Коцукэ‑но Сукэ хватался за свой меч, который лежал у его постели, но, как только он это делал, привидения таяли в воздухе только для того, чтобы появиться вновь в еще более отвратительном виде, чем прежде. В конце концов, утратив свою силу духа, даже он поддался панике. Все домашнее хозяйство велось беспорядочно, и день за днем монахи отправляли мистические обряды и читали заклинания над угольными жаровнями хибати, читая молитвы без остановки, но видения стали появляться все чаще, и не было никаких признаков того, что они когда‑нибудь прекратят это делать. После 5‑го года Сёхо стиль летосчисления поменялся на Кэйан, и на протяжении 1‑го года Кэйан духи не оставляли усадьбу в покое, и теперь они появлялись в комнате старшего сына Коцукэ‑но Сукэ, внушая еще больший ужас, чем раньше. И когда Коцукэ‑но Сукэ собирался отправиться в замок сёгуна, видели, как они с завываниями кричали о месте на крыльце дома. В конце концов родственники и домашние держали совет и сказали Коцукэ‑но Сукэ, что, без всякого сомнения, ни одно обычное средство не возымеет действия на этих привидений. Нужно возвести святилище, посвященное Согоро, и, после того как ему будут оказаны божественные почести, видения наверняка прекратятся. Коцукэ‑но Сукэ, тщательно взвесив это предложение, дал свое согласие. Согоро был канонизирован под именем даймё Сого, и в его честь было возведено святилище. Ему были оказаны божественные почести, и ужасающие видения Согоро исчезли навсегда.

Во 2‑м году периода Кэйан, на 11‑й день 10‑й луны по случаю празднования первого возжигания огня в очаге различные даймё и знатные хатамото отправились в замок сёгуна в Эдо, чтобы принести свои поздравления по этому случаю. Во время этой церемонии господин Хотта Коцукэ‑но Сукэ и Сакаи Ивами‑но Ками, владелец замка Мацумото в провинции Синсю, поссорились. Причина этой ссоры не разглашается, но Сакаи Ивами‑но Ками, хотя и происходил из храброго и благородного семейства, получил столь опасную рану, что умер на следующий день в возрасте сорока трех лет, а его семейство было разорено и опозорено впоследствии.[86]Его светлость Коцукэ‑но Сукэ по очень счастливому стечению обстоятельств сумел сбежать из замка и укрылся в собственном доме, откуда, вскочив на знаменитого коня, названного Хира‑Абуми,[87]бежал в свой замок Сакура в провинции Симоса, покрыв расстояние, которое составляло около шестидесяти миль, за шесть часов. Оказавшись перед воротами замка, он громко велел охране открыть ворота, отвечая на их вопрос, что это – Коцукэ‑но Сукэ, владелец замка. Охрана, не поверив собственным ушам, сообщила об этом замковому советнику, который бросился посмотреть, действительно ли человек, требующий, чтобы ему открыли ворота, их господин. Когда он увидел Коцукэ‑но Сукэ, то велел отворить ворота и, сочтя это более чем странным, спросил:

– Это и в самом деле вы, мой господин? Что привело вашу светлость в столь поздний час, верхом на лошади и в полном одиночестве, без единого спутника?

С этими словами он впустил в замок Коцукэ‑но Сукэ, который в ответ на расспросы своих обеспокоенных слуг о причине такого внезапного появления сказал:

– Вы будете удивлены. Я сегодня поссорился в эдоском замке с Сакаи Ивами‑но Ками, владельцем замка Мацумото, и зарубил его насмерть. Скоро за мной прибудет погоня, поэтому мы должны подготовиться, чтобы отразить нападение.

Домашние, услышав это, сильно обеспокоились, и весь замок был поднят на ноги. Тем временем люди из имения Коцукэ‑но Сукэ в Эдо, не зная, что их господин сбежал, оставались в сильном волнении до тех пор, пока посыльный из замка Сакура не сообщил о его прибытии в замок.

Когда узнали о ссоре в эдоском замке и побеге Коцукэ‑но Сукэ, его лишили прав состояния с конфискацией имущества по приговору к смертной казни за государственную измену, и воины были посланы, чтобы схватить его, живого или мертвого. Исполнять этот приказ было поручено Мидзуно Сэцу‑но Ками и Гото Ямато‑но Ками, и они выступили на 13‑й день месяца 10‑й луны. Прибыв в городок Сасаи, они послали глашатая со следующим посланием:

«Поскольку Коцукэ‑но Сукэ убил Сакаи Ивами‑но Ками в эдоском замке и сбежал в собственный замок без позволения, он лишается прав состояния с конфискацией имущества по приговору к смертной казни за государственную измену, а нам, связанным с ним кровными узами и дружбой, поручено схватить его».

Глашатай доставил это послание советнику Коцукэ‑но Сукэ, который под предлогом того, что его господин сошел с ума, попросил этих двух титулованных лиц вступиться за него. Гото Ямато‑но Ками позвал советника к себе и переговорил с ним с глазу на глаз, после чего последний откланялся и вернулся в замок Сакура.

Тем временем после совещания в Эдо было решено, что, так как Гото Ямато‑но Ками и Мидзуно Сэцу‑но Ками доводятся родственниками Коцукэ‑но Сукэ, они могли попасть в затруднительное положение, и два других благородных господина, Огасавара Ики‑но Ками и Нагаи Хида‑но Ками, были посланы им на помощь с приказом, что, если возникнут какие‑либо неприятности, они должны тотчас же сообщить об этом в Эдо. Во исполнение этого приказа два благородных господина с пятью тысячами воинов были готовы выступить в замок Сакура на 15‑й день той же луны, когда оттуда прибыл посыльный со следующей депешей для городзю от двух господ, посланных прежде:

«В соответствии с приказом его высочества сёгуна мы проследовали на 13‑й день текущей луны в замок Сакура и провели тщательное расследование этого дела. Верно, Коцукэ‑но Сукэ виновен в государственной измене, но он не в своем уме. Его слуги позвали лекарей, и он подвергается лечению, от которого его рассудок постепенно восстанавливается, а его разум просыпается ото сна. В тот момент, когда он убивал Сакаи Ивами‑но Ками, он не давал отчета своим действиям и искренне раскаивался, когда узнал о своем преступлении. Мы взяли его под арест и имеем честь ожидать ваших указаний. Тем временем мы позволили себе представить это послание, чтобы дать вам знать о том, что мы успели сделать.

(Подписано) Гото Ямато‑но Ками

(Подписано) Мидзуно Сэцу‑но Ками

Адресовано городзю

2‑й год Кэйан, месяц 2‑й луны, 14‑й день».

Эта депеша достигла Эдо на 16‑й день той же луны и была прочитана городзю после того, как они оставили замок, и вследствие сообщения о сумасшествии Коцукэ‑но Сукэ вторая экспедиция была отложена, и следующие инструкции были отправлены Гото Ямато‑но Ками и Мидзуно Сэцу‑но Ками:

«Относительно дела Хотта Коцукэ‑но Сукэ, владельца замка Сакура в Симосе, ссора которого с Сакаи Ивами‑но Ками в пределах замка Эдо закончилась кровопролитием. За это гнусное преступление и пренебрежение святыней замка приказано доставить Коцукэ‑но Сукэ в Эдо, как заключенного, в носилках, покрытых сетью, чтобы предать его суду.

2‑й год Кэйан, месяц 2‑й луны (Подписано членами городзю) Инаба Мино‑но Ками

Инойю Кавати‑но Ками Като Этю‑но Ками».

По получении этого послания Хотта Коцукэ‑но Сукэ был немедленно посажен в носилки, покрытые сетью из зеленого шелка, и доставлен в Эдо под строгой охраной слуг двух благородных господ Гото Ямато‑но Ками и Мидзуно Сэцу‑но Ками, а по прибытии в столицу передан под надзор. Его слуги постепенно разбрелись, а пустой замок было приказано открыть и передать под надзор Мидзуно Ики‑но Ками.

В конце концов Коцукэ‑но Сукэ стал подозревать, что смерть его жены и его собственные настоящие беды были просто возмездием за смерть Согоро и его жены с детьми, и он словно очнулся ото сна. Тогда по ночам и по утрам в раскаянии он возносил молитвы обожествленному духу умершего крестьянина и сознавался и оплакивал свое преступление, клялся, что, если его семейство будет избавлено от разорения и возродится, он от имени духа Согоро будет ходатайствовать при дворе микадо [88]в Киото, чтобы ему поклонялись с большими почестями, чем прежде, а его имя стало известно другим поколениям.

В результате случилось так, что дух Согоро смягчился в своей мстительности и прекратил преследовать дом Хота. В 1‑ю луну 4‑го года Кэйан Коцукэ‑но Сукэ был вызван к сёгуну и, получив от него прощение и в свое владение замок Мацуяма в провинции Дева с годовым доходом 20 тысяч коку.

В том же году на 20‑й день 4‑й луны сёгун, принц Иэмицу, соизволил расстаться с этой жизнью в возрасте сорока восьми лет. И либо при божественном посредничестве всепрощающего духа принца, либо святого Согоро Коцукэ‑но Сукэ получил повышение и был направлен в замок Уцу‑но Мия в провинции Симоцукэ с годовым доходом в 80 тысяч коку, а его имя было изменено на Хотта Хида‑но Ками. Он также получил назад свой родной замок Сакура с годовым доходом в 20 тысяч коку. Поэтому не могло быть никаких сомнений в том, что святой ему помогает. В ответ на эти благодеяния святилище, посвященное Согоро, было отделано и сверкало, словно жемчужина. Нет необходимости говорить, сколько крестьян из имения стекалось в святилище. Любую удачу, которая могла выпасть на их долю, люди приписывали Согоро, и день и ночь верующие поклонялись ему в святилище.

* * *

Вот копия петиции, которую Согоро подал сёгуну:

«Мы, старосты ста тридцати шести селений уезда Тиба провинции Симоса, а также уезда Будзи в провинции Кадзуса, почтительнейше вручаем эту нашу скромную петицию.

Когда наш прежний господин Дои Сёсё был переведен в другой замок в 9‑м году периода Канъэй, Хота Кага‑но Ками стал владельцем замка Сакура, а в 17‑м году того же периода его светлость господин Коцукэ‑но Сукэ стал его преемником. С того времени налоги, возложенные на нас, были повышены соответственно на один то и два сё на каждый коку. [89]

А также: сейчас налоги повышены по девятнадцати статьям нашей продукции, в то время как наш прежний господин только требовал, чтобы мы обеспечивали его бобовыми и кунжутом, за что он платил нам рисом.

А также: теперь нам не только не платят за нашу продукцию, но если мы не представим ее в назначенный день, чиновники нас подгоняют и торопят, а если случается еще задержка, то нас заковывают в наручники и жестоко наказывают. Поэтому, если у нас случается неурожай, мы вынуждены покупать продукты в других районах и дошли до самого предела крайней нужды.

А также: мы неоднократно умоляли, чтобы нас избавили от столь тяжкого бремени, но наши петиции не принимаются. Люди впали в нищету, им тяжело выживать под таким жестким налогообложением. Зачастую они пытаются продать землю, которой владеют, но покупателей не находится. Поэтому они иногда вынуждены оставлять свою землю сельским властям и бежать со своими женами в другие провинции, а семьсот тридцать человек или больше впали в нищенство.

Сто восемьдесят пять домов превратились в развалины, земля, дававшая 7 тысяч коку, брошена и остается незасеянной, а одиннадцать храмов пребывают в упадке из‑за разорения тех, от которых они зависели.

Кроме этого, обедневшие крестьяне и женщины, будучи вынуждены искать прибежища в других провинциях и не имея постоянного места жительства, были доведены до преступлений, и люди от безысходности стали бранить своих господ, а винят в этом и наказывают сельских чиновников, которые не в состоянии поддерживать порядок. Наши неоднократные обращения по этому вопросу не вызвали к себе ни малейшего внимания, поэтому мы были вынуждены подать петицию члену городзю Кудзэ Ямато‑но Ками, когда тот следовал в замок, но ее нам вернули назад. И вот теперь, в качестве крайнего средства, мы, трепеща, осмеливаемся подать ее лично его высочеству сёгуну. Первый год периода Сёхо, месяц 12‑й луны, 20‑й день. Печати (ханко) старост 136 селений».

Сёгуном в это время был Иэмицу, внук Иэясу. После смерти он получил имя Дай‑ю‑Ин.

Членами городзю в то время были Хотта Коцукэ‑но Сукэ, Сакаи Ивами‑но Ками, Инаба Мино‑но Ками, Като Этю‑но Ками, Инойю Кавати‑но Ками.

Вакадосиёри (или советниками) были Тории‑Вакаса‑но Ками, Цутия Дэва‑но Ками и Итакура Найдзэн‑но Сё.

* * *

Вера в духов, как и в бессмертие души, на которой она строится, по‑видимому, повсеместна. Как в Китае, так и в Японии дух умершего наделяется силой возвратиться на землю и в видимой форме изводить своих врагов и являться в тех местах, где смертная плоть этой души горевала и страдала. Желающих жить в домах с привидениями не находится, так как привидения почти всегда являются с намерением отомстить. Действительно, владельцы таких домов готовы даже приплачивать жильцам, чтобы они там жили, – вот как силен страх, который вселяют духи, а также стремление загладить свой позор.

Одной холодной ночью в Эдо, когда я сидел с несколькими японскими друзьями, жавшимися к посредственному теплу, исходящему от угольной жаровни – хибати, разговор коснулся истории о Согоро и о появлениях привидений вообще. В тот вечер было рассказано много необычных историй, и я записал несколько из‑за их правдивости, за которую ручались их рассказчики с крайней достоверностью.

Около десяти лет назад на улице Микава района Канда в Эдо жил торговец рыбой по имени Дзэнроку. Он был бедняком и жил с женой и единственным маленьким сынишкой. Когда его жена заболела и умерла, он нанял старуху присматривать за мальчиком, пока сам уходил торговать рыбой. Однажды случилось так, что он и другие мелочные торговцы из его цеха играли в азартные игры.[90]Это дошло до ушей властей, и всех нарушителей порядка посадили в тюрьму. Хотя их преступление само по себе было незначительным, некоторое время, пока велось расследование, им пришлось провести в тюрьме, и Дзэнроку из‑за сырого и затхлого тюремного воздуха заболел лихорадкой. Тем временем приказом властей его маленький сынишка был передан заботам старшин охраны и пребывал под их присмотром. Так как Дзэнроку был известен как человек честный, его судьба вызывала немалое сострадание. Однажды ночью Дзэнроку, бледный и истощенный, вошел в дом, где проживал его сынишка, и все радостно поздравили его с выходом на волю из тюрьмы.

– Мы слышали, что ты заболел за решеткой. Это действительно радостное возвращение.

Дзэнроку поблагодарил тех, кто заботился о его ребенке, сказав, что этой ночью он пришел тайно по милости его тюремщиков, но на следующий день срок его наказания истекает, и ему снова публично вернут право владения домом. Пока же он должен вернуться в тюрьму. Затем он стал умолять присутствующих продолжать оказывать добрые услуги его ребенку и в печали и смятении покинул дом. На следующий день за офицерами стражи послали тюремные чиновники. Те думали, что их вызвали, чтобы вручить им Дзэнроку свободным человеком, как он сам и сказал накануне, но, к их удивлению, им сообщили, что предыдущей ночью он умер в тюрьме, и приказали забрать его тело для похорон. Тогда они поняли, что видели привидение Дзэнроку и что, обещая вернуться к ним завтра, он имел в виду свое мертвое тело. Поэтому они похоронили его достойно и вырастили его сына, который жив по сей день.

Следующий рассказ был поведан преподавателем одного колледжа в Эдо, и, хотя он не столь современен, как предыдущий, рассказчик утверждал, что он подлинный и один из известных всем и каждому в Японии.