Неприятности 1 страница

I

В одном селе, возле Блудова болота, в районе городаПереславля-Залесского, осиротели двое детей. Их мать умерла от болезни, отецпогиб на Отечественной войне. Мы жили в этом селе всего только через один дом от детей. И конечно, мытоже вместе с другими соседями старались помочь им, чем только могли. Онибыли очень милые. Настя была как Золотая Курочка на высоких ножках. Волосы унее, ни темные, ни светлые, отливали золотом, веснушки по всему лицу быликрупные, как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во всестороны. Только носик один был чистенький и глядел вверх. Митраша был моложе сестры на два года. Ему было всего только десять летс хвостиком. Он был коротенький, но очень плотный, лобастый, затылокширокий. Это был мальчик упрямый и сильный. "Мужичок в мешочке", - улыбаясь, называли его между собой учителя вшколе. "Мужичок в мешочке", как и Настя, был весь в золотых веснушках, а носикего, чистенький тоже, как у сестры, глядел вверх. После родителей все их крестьянское хозяйство досталось детям: избапятистенная, корова Зорька, телушка Дочка, коза Дереза, безыменные овцы,куры, золотой петух Петя и поросенок Хрен. Вместе с этим богатством досталась, однако, детишкам бедным и большаязабота о всех живых существах. Но с такой ли бедой справлялись наши дети втяжкие годы Отечественной войны! Вначале, как мы уже говорили, к детямприходили помогать их дальние родственники и все мы, соседи. Но очень что-тоскоро умненькие и дружные ребята сами всему научились и стали жить хорошо. И какие это были умные детишки! Если только возможно было, ониприсоединялись к общественной работе. Их носики можно было видеть наколхозных полях, на лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковыхрвах: носики такие задорные. В этом селе мы, хотя и приезжие люди, знали хорошо жизнь каждого дома.И теперь можем сказать: не было ни одного дома, где бы жили и работали такдружно, как жили наши любимцы. Точно так же, как и покойная мать, Настя вставала далеко до солнца, впредрассветный час, по трубе пастуха. С хворостиной в руке выгоняла она своелюбимое стадо и катилась обратно в избу. Не ложась уже больше спать, онарастопляла печь, чистила картошку, заправляла обед и так хлопотала похозяйству до ночи. Митраша выучился у отца делать деревянную посуду: бочонки, шайки,лохани. У него есть фуганок, ладило* длиной больше чем в два его роста. Иэтим ладилом он подгоняет дощечки одну к одной, складывает и обдерживаетжелезными или деревянными обручами. ______________ * Ладило - бондарный инструмент. При корове двум детям не было такой уж нужды, чтобы продавать на рынкедеревянную посуду, но добрые люди просят, кому - шайку на умывальник, комунужен под капели бочонок, кому - кадушечку солить огурцы или грибы или дажепростую посудинку с зубчиками - домашний цветок посадить. Сделает, и потом ему тоже отплатят добром. Но, кроме бондарства, на немлежит и все мужское хозяйство и общественное дело. Он бывает на всехсобраниях, старается понять общественные заботы и, наверно, что-то смекает. Очень хорошо, что Настя постарше брата на два года, а то бы оннепременно зазнался и в дружбе у них не было бы, как теперь, прекрасногоравенства. Бывает, и теперь Митраша вспомнит, как отец наставлял его мать, ивздумает, подражая отцу, тоже учить свою сестру Настю. Но сестренка малослушается, стоит и улыбается... Тогда "Мужичок в мешочке" начинает злиться ихорохориться и всегда говорит, задрав нос: - Вот еще! - Да чего ты хорохоришься? - возражает сестра. - Вот еще! - сердится брат. - Ты, Настя, сама хорохоришься. - Нет, это ты! - Вот еще! Так, помучив строптивого брата, Настя оглаживает его по затылку. И кактолько маленькая ручка сестры коснется широкого затылка брата, отцовскийзадор покидает хозяина. - Давай-ка вместе полоть, - скажет сестра. И брат тоже начинает полоть огурцы, или свеклу мотыжить, или картошкуполоть.

II

Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотахлетом, а собирают ее поздней осенью. Но не все знают, что самая-самаяхорошая клюква, сладкая, как у нас говорят, бывает, когда она перележит зимупод снегом. Этой весной снег в густых ельниках еще держался и в конце апреля, но вболотах всегда бывает много теплее: там в это время снега уже не было вовсе.Узнав об этом от людей, Митраша и Настя стали собираться за клюквой. Еще досвету Настя задала корм всем своим животным. Митраша взял отцовскоедвуствольное ружье "тулку", манки на рябчиков и не забыл тоже и компас.Никогда, бывало, отец его, направляясь в лес, не забудет этого компаса. Нераз Митраша спрашивал отца: - Всю жизнь ты ходишь по лесу, и тебе лес известен весь, как ладонь.Зачем же тебе еще нужна эта стрелка? - Видишь, Дмитрий Павлович, - отвечал отец, - в лесу эта стрелка тебедобрей матери: бывает, небо закроется тучами и по солнцу в лесу тыопределиться не можешь, пойдешь наугад - ошибешься, заблудишься,заголодаешь. Вот тогда взгляни только на стрелку - и она укажет тебе, гдетвой дом. Пойдешь прямо по стрелке домой, и тебя там покормят. Стрелка этатебе верней друга: бывает, друг твой изменит тебе, а стрелка неизменновсегда, как ее ни верти, все на север глядит. Осмотрев чудесную вещь, Митраша запер компас, чтобы стрелка в пути зряне дрожала. Он хорошо, по-отцовски, обернул вокруг ног портянки, вправил всапоги, картузик надел такой старый, что козырек его разделился надвое:верхняя корочка задралась выше солнца, а нижняя спускалась почти до самогоносика. Оделся же Митраша в отцовскую старую куртку, вернее же, в воротник,соединяющий полосы когда-то хорошей домотканой материи. На животике своеммальчик связал эти полосы кушаком, и отцовская куртка села на нем, какпальто, до самой земли. Еще сын охотника заткнул за пояс топор, сумку скомпасом повесил на правое плечо, двуствольную "тулку" - на левое и таксделался ужасно страшным для всех птиц и зверей. Настя, начиная собираться, повесила себе через плечо на полотенцебольшую корзину. - Зачем тебе полотенце? - спросил Митраша. - А как же? - ответила Настя. - Ты разве не помнишь, как мама загрибами ходила? - За грибами! Много ты понимаешь: грибов бывает много, так плечо режет. - А клюквы, может быть, у нас еще больше будет. И только хотел сказать Митраша свое "вот еще!", вспомнилось ему, какотец о клюкве сказал, еще когда собирали его на войну. - Ты это помнишь, - сказал Митраша сестре, - как отец нам говорил оклюкве, что есть палестинка* в лесу. ______________ * Палестинкой называют в народе какое-нибудь отменно приятное местечков лесу. - Помню, - ответила Настя, - о клюкве говорил, что знает местечко иклюква там осыпучая, но что он о какой-то палестинке говорил, я не знаю. Ещепомню, говорил про страшное место Слепую елань*. ______________ * Елань - топкое место в болоте, все равно что прорубь на льду. - Вот там, возле елани, и есть палестинка, - сказал Митраша. - Отецговорил: идите на Высокую гриву и после того держите на север и, когдаперевалите через Звонкую борину, держите все прямо на север и увидите - тампридет вам палестинка, вся красная, как кровь, от одной только клюквы. Наэтой палестинке еще никто не бывал! Митраша говорил это уже в дверях. Настя во время рассказа вспомнила: унее от вчерашнего дня остался целый, нетронутый чугунок вареной картошки.Забыв о палестинке, она тихонечко шмыгнула к загнетке и опрокинула в корзинувесь чугунок. "Может быть, еще и заблудимся, - подумала она. - Хлеба у нас взятодовольно, есть бутылка молока, и картошка, может быть, тоже пригодится". А брат в это время, думая, что сестра все стоит за его спиной,рассказывал ей о чудесной палестинке и что, правда, на пути к ней Слепаяелань, где много погибло и людей, и коров, и коней. - Ну, так что это за палестинка? - спросила Настя. - Так ты ничего не слыхала?! - схватился он. И терпеливо повторил ей уже на ходу все, что слышал от отца о неизвестной никому палестинке, где растет сладкая клюква.

III

Блудово болото, где и мы сами не раз тоже блуждали, начиналось, какпочти всегда начинается большое болото, непроходимою зарослью ивы, ольхи идругих кустарников. Первый человек прошел эту приболотицу с топором в руке ивырубил проход для других людей. Под ногами человеческими после осели кочки,и тропа стала канавкой, по которой струилась вода. Дети без особого трудаперешли эту приболотицу в предрассветной темноте. И когда кустарникиперестали заслонять вид впереди, при первом утреннем свете им открылосьболото, как море. А впрочем, оно же и было, это Блудово болото, дномдревнего моря. И как там, в настоящем море, бывают острова, как в пустынях -оазисы, так и в болотах бывают холмы. У нас в Блудовом болоте эти холмыпесчаные, покрытые высоким бором, называются боринами. Пройдя немногоболотом, дети поднялись на первую борину, известную под названием Высокаягрива. Отсюда, с высокой пролысинки, в серой дымке первого рассвета чутьвиднелась борина Звонкая. Еще не доходя до Звонкой борины, почти возле самой тропы, сталипоказываться отдельные кроваво-красные ягоды. Охотники за клюквой поначалуклали эти ягоды в рот. Кто не пробовал в жизни своей осеннюю клюкву и сразубы хватил весенней, у него бы дух захватило от кислоты. Но деревенскиесироты знали хорошо, что такое осенняя клюква, и оттого, когда теперь еливесеннюю, то повторяли: - Какая сладкая! Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку, покрытую итеперь, в апреле, темно-зеленой брусничной травой. Среди этой зеленипрошлого года кое-где виднелись новые цветочки белого подснежника и лиловые,мелкие и частые, и ароматные цветочки волчьего лыка. - Они хорошо пахнут, попробуй, сорви цветочек волчьего лыка, - сказалМитраша. Настя попробовала надломить прутик стебелька и никак не могла. - А почему это лыко называется волчьим? - спросила она. - Отец говорил, - ответил брат, - волки из него себе корзинки плетут. И засмеялся. - А разве тут есть еще волки? - Ну как же! Отец говорил, тут есть страшный волк Серый помещик. - Помню. Тот самый, что порезал перед войной наше стадо. - Отец говорил: он живет на Сухой речке в завалах. - Нас с тобой он не тронет? - Пусть попробует, - ответил охотник с двойным козырьком. Пока дети так говорили и утро подвигалось все больше к рассвету, боринаЗвонкая наполнялась птичьими песнями, воем, стоном и криком зверьков. Не всеони были тут, на борине, но с болота, сырого, глухого, все звуки собиралисьсюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему. Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговоритькакое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые,как Настя и Митраша, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать однотолько какое-то слово прекрасное. Видно, как птица поет на сучке, и каждое перышко дрожит у нее отусилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходитсявыпевать, выкрикивать, выстукивать. - Тэк-тэк! - чуть слышно постукивает огромная птица глухарь в темномлесу. - Шварк-шварк! - дикий селезень в воздухе пролетел над речкой. - Кряк-кряк! - дикая утка кряква на озере. - Гу-гу-гу... - красивая птичка снегирь на березе. Бекас, небольшая серая птичка с носом длинным, как сплющенная шпилька,раскатывается в воздухе диким барашком. Вроде как бы "жив, жив!" кричиткулик кроншнеп. Тетерев там где-то бормочет и чуфыркает, белая куропатка,как будто ведьма, хохочет. Мы, охотники, давно, с детства своего, и различаем и радуемся, и хорошопонимаем, над каким словом все они трудятся и не могут сказать. Вот почемумы, когда придем в лес ранней весной на рассвете и услышим, так и скажем им,как людям, это слово: - Здравствуйте! И как будто они тогда тоже обрадуются, как будто они тогда тожеподхватят чудесное слово, слетевшее с языка человеческого. И закрякают в ответ, и зачуфыркают, и зашваркают, и затэтэкают,стараясь всеми голосами своими ответить нам. - Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте! Но вот среди всех этих звуков вырвался один - ни на что не похожий. - Ты слышишь? - спросил Митраша. - Как же не слышать! - ответила Настя. - Давно слышу, и как-то страшно. - Ничего нет страшного. Мне отец говорил и показывал: это так веснойзаяц кричит. - А зачем? - Отец говорил: он кричит: "Здравствуй, зайчиха!" - А это что ухает? - Отец говорил: это ухает выпь, бык водяной. - И чего он ухает? - Отец говорил: у него есть тоже своя подруга, и он ей по-своему тожетак говорит, как и все: "Здравствуй, выпиха". И вдруг стало свежо и бодро, как будто вся земля сразу умылась, и небозасветилось, и все деревья запахли корой своей и почками. Вот тогда какбудто над всеми звуками вырвался, вылетел и все покрыл особый, торжествующийкрик, похожий, как если бы все люди радостно в стройном согласии моглизакричать: - Победа, победа! - Что это? - спросила обрадованная Настя. - Отец говорил: это так журавли солнце встречают. Это значит, что скоросолнце взойдет. Но солнце еще не взошло, когда охотники за сладкой клюквой спустились вбольшое болото. Тут еще совсем и не начиналось торжество встречи солнца. Надмаленькими корявыми елочками и березками серой мглой висело ночное одеяло иглушило все чудесные звуки Звонкой борины. Только слышался тут тягостный,щемящий и нерадостный вой. - Что это, Митраша, - спросила Настенька, ежась, - так страшно воетвдали? - Отец говорил, - ответил Митраша, - это воют на Сухой речке волки, и,наверно, сейчас это воет волк Серый помещик. Отец говорил, что все волки наСухой речке убиты, но Серого убить невозможно. - Так отчего же он страшно воет теперь? - Отец говорил: волки воют весной оттого, что им есть теперь нечего. АСерый еще остался один, вот и воет. Болотная сырость, казалось, проникала сквозь тело к костям и студилаих. И так не хотелось еще ниже спускаться в сырое, топкое болото. - Мы куда же пойдем? - спросила Настя. Митраша вынул компас, установил север и, указывая на более слабуютропу, идущую на север, сказал: - Мы пойдем на север по этой тропе. - Нет, - ответила Настя, - мы пойдем вот по этой большой тропе куда вселюди идут. Отец нам рассказывал, помнишь, какое это страшное место - Слепаяелань, сколько погибло в нем людей и скота. Нет, нет, Митрашенька, не пойдемтуда. Все идут в эту сторону, - значит, там и клюква растет. - Много ты понимаешь! - оборвал ее охотник. - Мы пойдем на север, какотец говорил, там есть палестинка, где еще никто не бывал. Настя, заметив, что брат начинает сердиться, вдруг улыбнулась ипогладила его по затылку. Митраша сразу успокоился, и друзья пошли по тропе,указанной стрелкой, теперь уже не рядом, как раньше, а друг за другом,гуськом.

IV

Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудовоболото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большогоплоского камня... С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и соснавместе растут. Их корни с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверхрядом к свету, стараясь обогнать друг друга... Деревья разных пород боролисьмежду собой корнями за питание, сучьями - за воздух и свет. Поднимаясь всевыше, толстея стволами, они впивались сухими сучьями в живые стволы иместами насквозь прокололи друг друга. Злой ветер, устроив деревьям такуюнесчастную жизнь, прилетал сюда иногда покачать их. И тогда деревья такстонали и выли на все Блудово болото, как живые существа, что лисичка,свернувшаяся на моховой кочке в клубочек, поднимала вверх свою оструюмордочку. До того близок был живым существам этот стон и вой сосны и ели,что одичавшая собака в Блудовом болоте, услыхав его, выла от тоски почеловеку, а волк выл от неизбывной злобы к нему. Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучисолнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками,осветили Звонкую борину и могучие стволы соснового бора стали как зажженныесвечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где селиотдохнуть дети, слабо долетело пение птиц, посвященное восходу великогосолнца. Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, чтотетерев-косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху,где сук сосны и сук ели сложились как мостик между двумя деревьями.Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, косачкак будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешокзагорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его сталапереливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный,раскинутый лирой хвост. Завидев солнце над болотными жалкими елочками, он вдруг подпрыгнул насвоем высоком мостике, показал свое белое чистейшее белье подхвостья,подкрылья и крикнул: - Чуф, ши! По-тетеревиному "чуф" скорее всего значило солнце, а "ши", вероятно,было у них наше "здравствуй". В ответ на это первое чуфыканье косача-токовика далеко по всему болотураздалось такое же чуфыканье с хлопаньем крыльев, и вскоре со всех сторонсюда стали прилетать и садиться вблизи Лежачего камня десятки больших птиц,как две капли воды похожих на косача. Затаив дыхание, сидели дети на холодном камне, дожидаясь, когда и к нимпридут лучи солнца и обогреют их хоть немного. И вот первый луч, скользнувпо верхушкам ближайших, очень маленьких елочек, наконец-то заиграл на щекаху детей. Тогда верхний косач, приветствуя солнце, перестал подпрыгивать ичуфыкать. Он присел низко на мостике у вершины елки, вытянул свою длиннуюшею вдоль сука и завел долгую, похожую на журчание ручейка песню. В ответему тут где-то вблизи сидящие на земле десятки таких же птиц, - тоже каждыйпетух, - вытянув шею, затянули ту же самую песню. И тогда как будто довольноуже большой ручей с бормотаньем побежал по невидимым камешкам. Сколько раз мы, охотники, выждав темное утро, на зябкой заре с трепетомслушали это пение, стараясь по-своему понять, о чем поют петухи. И когда мыпо-своему повторяли их бормотанья, то у нас выходило: Круты перья, Ур-гур-гу, Круты перья Обор-ву, оборву. Так бормотали дружно тетерева, собираясь в то же время подраться. Икогда они так бормотали, случилось небольшое событие в глубине еловой густойкроны. Там сидела на гнезде ворона и все время таилась там от косача,токующего почти возле самого гнезда. Ворона очень бы желала прогнать косача,но она боялась оставить гнездо и остудить на утреннем морозе яйца.Стерегущий гнездо ворона-самец в это время делал свой облет и, наверновстретив что-нибудь подозрительное, задержался. Ворона в ожидании самцазалегла в гнезде, была тише воды ниже травы. И вдруг, увидев летящегообратно самца, крикнула свое: - Кра! Это значило у нее: - Выручай! - Кра! - ответил самец в сторону тока в том смысле, что еще неизвестно,кто кому оборвет круты перья. Самец, сразу поняв, в чем тут дело, спустился и сел на тот же мостик,возле елки, у самого гнезда, где косач токовал, только поближе к сосне, истал выжидать. Косач в это время, не обращая на самца вороны никакого внимания,выкликнул свое, известное всем охотникам: - Кар-кар-кекс! И это было сигналом ко всеобщей драке всех токующих петухов. Ну иполетели во все-то стороны круты перья! И тут, как будто по тому же сигналу,ворона-самец мелкими шагами по мостику незаметно стал подбираться к косачу. Неподвижные, как изваяния, сидели на камне охотники за сладкой клюквой.Солнце, такое горячее и чистое, вышло против них над болотными елочками. Нослучилось на небе в это время одно облачко. Оно явилось как холодная синяястрелка и пересекло собой пополам восходящее солнце. В то же время вдругветер рванул еще раз, и тогда нажала сосна, и ель зарычала. В это время, отдохнув на камне и согревшись в лучах солнца, Настя сМитрашей встали, чтобы продолжать дальше свой путь. Но у самого камнядовольно широкая болотная тропа расходилась вилкой: одна, хорошая, плотнаятропа шла направо, другая, слабенькая - прямо. Проверив по компасу направление троп, Митраша, указывая слабую тропу,сказал: - Нам надо по этой на север. - Это не тропа! - ответила Настя. - Вот еще! - рассердился Митраша. - Люди шли, - значит тропа. Нам надона север. Идем, и не разговаривай больше. Насте было обидно подчиниться младшему Митраше. - Кра! - крикнула в это время ворона в гнезде. И ее самец мелкими шажками перебежал ближе к косачу на полмостика. Вторая круто-синяя стрелка пересекла солнце, и сверху стала надвигатьсясерая хмарь. Золотая Курочка собралась с силами и попробовала уговорить своегодруга. - Смотри, - сказала она, - какая плотная моя тропа, тут все люди ходят.Неужели мы умней всех? - Пусть ходят все люди, - решительно ответил упрямый "Мужичок вмешочке". - Мы должны идти по стрелке, как отец нас учил, на север, кпалестинке. - Отец нам сказки рассказывал, он шутил с нами, - сказала Настя. - Инаверно, на севере вовсе нет никакой палестинки. Очень даже будет глупо нампо стрелке идти: как раз не на палестинку, а в самую Слепую елань угодим. - Ну ладно, - резко повернул Митраша. - Я с тобой больше спорить небуду: ты иди по своей тропе, куда все бабы ходят за клюквой, я же пойду сампо себе, по своей тропке, на север. И в самом деле пошел туда, не подумав ни о корзине для клюквы, ни опище. Насте бы надо было об этом напомнить ему, но она так сама рассердилась,что, вся красная как кумач, плюнула вслед ему и пошла за клюквой по общейтропе. - Кра! - закричала ворона. И самец быстро перебежал по мостику остальной путь до косача и со всейсилой долбанул его. Как ошпаренный метнулся косач к улетающим тетеревам, норазгневанный самец догнал его, вырвал, пустил по воздуху пучок белых ирадужных перышек и погнал и погнал далеко. Тогда серая хмарь плотно надвинулась и закрыла все солнце с егоживительными лучами. Злой ветер очень резко рванул. Сплетенные корнямидеревья, прокалывая друг друга сучьями, на все Блудово болото зарычали,завыли, застонали.

V

Деревья так жалобно стонали, что из полуобвалившейся картофельной ямывозле сторожки Антипыча вылезла его гончая собака Травка и точно так же, втон деревьям, жалобно завыла. Зачем же надо было вылезать собаке так рано из теплого, належанногоподвала и жалобно выть, отвечая деревьям? Среди звуков стона, рычания, ворчания, воя в это утро у деревьев иногдавыходило так, будто где-то горько плакал в лесу потерянный или покинутыйребенок. Вот этот плач и не могла выносить Травка и, заслышав его, вылезала изямы в ночь и в полночь. Этот плач сплетенных навеки деревьев не моглавыносить собака: деревья животному напоминали о его собственном горе. Уже целых два года прошло, как случилось ужасное несчастье в жизниТравки: умер обожаемый ею лесник, старый охотник Антипыч. Мы с давних лет ездили к этому Антипычу на охоту, и старик, думается,сам позабыл, сколько ему было лет, все жил, жил в своей лесной сторожке, иказалось - он никогда не умрет. - Сколько тебе лет, Антипыч? - спрашивали мы. - Восемьдесят? - Мало, - отвечал он. - Сто? - Много. Думая, что он это шутит с нами, а сам хорошо знает, мы спрашивали: - Антипыч, ну брось свои шутки, скажи нам по правде: сколько же тебелет? - По правде, - отвечал старик, - я вам скажу, если вы вперед скажетемне, что есть правда, какая она, где живет и как ее найти. Трудно было ответить нам. - Ты, Антипыч, старше нас, - говорили мы, - и ты, наверно, сам лучшенас знаешь, где правда. - Знаю, - усмехался Антипыч. - Ну, скажи. - Нет, пока жив я, сказать не могу, вы сами ищите. Ну, а как умиратьбуду, приезжайте, я вам тогда на ушко перешепну всю правду. Приезжайте! - Хорошо, приедем. А вдруг не угадаем, когда надо, и ты без наспомрешь? Дедушка прищурился по-своему, как он всегда щурился, когда хотелпосмеяться и пошутить. - Деточки, вы, - сказал он, - не маленькие, пора бы самим знать, а вывсе спрашиваете. Ну, ладно уж, когда помирать соберусь и вас тут не будет, яТравке своей перешепну. Травка! - позвал он. В хату вошла большая рыжая собака с черным ремешком по всей спине. Унее под глазами были черные полоски с загибом вроде очков. И от этого глазаказались очень большими, и ими она спрашивала: "Зачем позвал меня, хозяин?" Антипыч как-то особенно поглядел на нее, и собака сразу понялачеловека: он звал ее по приятельству, по дружбе, ни для чего, а просто так,пошутить, поиграть. Травка замахала хвостом, стала снижаться на ногах всениже, ниже и, когда подползла так к коленям старика, легла на спину иповернула вверх светлый живот с шестью парами черных сосков. Антипыч толькоруку протянул было, чтобы погладить ее, она как вдруг вскочит и лапами наплечи - и чмок и чмок его: и в нос, и в щеки, и в самые губы. - Ну, будет, будет, - сказал он, успокаивая собаку и вытирая лицорукавом. Погладил ее по голове и сказал: - Ну будет, теперь ступай к себе. Травка повернулась и вышла на двор. - То-то, ребята, - сказал Антипыч. - Вот Травка, собака гончая, содного слова все понимает, а вы, глупенькие, спрашиваете, где правда живет.Ладно же, приезжайте. А упустите меня, Травке я все перешепну. И вот умер Антипыч. Вскоре после этого началась Великая Отечественнаявойна. Другого сторожа на место Антипыча не назначили, и сторожку егобросили. Очень ветхий был домик, старше много самого Антипыча, и держалсяуже на подпорках. Как-то раз без хозяина ветер поиграл с домиком, и он сразуже весь развалился, как разваливается карточный домик от одного дыханиямладенца. В один год высокая трава иван-чай проросла через бревнышки, и отвсей избушки остался на лесной поляне холмик, покрытый красными цветами. АТравка переселилась в картофельную яму и стала жить в лесу, как и всякийзверь. Только очень трудно было Травке привыкать к дикой жизни. Она гонялазверей для Антипыча, своего великого и милостивого хозяина, но не для себя.Много раз случалось ей на гону поймать зайца. Подмяв его под себя, оналожилась и ждала, когда Антипыч придет, и, часто вовсе голодная, непозволяла себе есть зайца. Даже если Антипыч почему-нибудь не приходил, онабрала зайца в зубы, высоко задирала голову, чтобы он не болтался, и тащиладомой. Так она и работала на Антипыча, но не на себя: хозяин любил ее,кормил и берег от волков. А теперь, когда умер Антипыч, ей нужно было, как ивсякому дикому зверю, жить для себя. Случалось, не один раз на жарком гонуона забывала, что гонит зайца только для того, чтобы поймать его и съесть.До того забывалась Травка на такой охоте, что, поймав зайца, тащила его кАнтипычу и тут иногда, услыхав стон деревьев, взбиралась на холм, бывшийкогда-то избушкой, и выла и выла... К этому вою давно уже прислушивается волк Серый помещик...

VI