Можно сказать, что в 2000 году, впервые после раскопок у Оперного театра, мы стали копать на виду

События развивались следующим образом. До сих пор взять нас по закону нельзя было. Потому что не было закона об охране памятников Украины. В течение всех этих лет он рассматривался и бесконечно отклонялся Верховной Радой. Считалось, что действует старый советский закон. Но при этом он не считался, потому что не может на территории суверенной страны действовать закон несуществующего государства. Короче говоря, юридическая ситуация оставалась более чем размыта и, скорее, складывалась в нашу пользу.

До сих пор вся эта деятельность держалась исключительно на нашем энтузиазме. Никаких денег нам никто не платил и не собирался. Мои конвульсивные попытки получить хоть какой-нибудь грант на Западе оказались тщетными. Да и Соровский фонд “Відродження” был почти недоступен. Но я случайно завел отношения с тогдашним директором его одесского отделения профессором Всеволодом Анатольевичем Розановым. В те годы у них в фонде происходили те же самые вещи, что и в государстве. Сначала у них был один директор, который сгорел на каких-то финансовых махинациях, потом другой. Они не были научными работниками, просто функционерами, которые распределяли гранты на науку.

В итоге, директором пригласили ученого, доктора наук Розанова. С ним я раньше знаком не был. Даже не помню, кто мне посоветовал пойти к нему. Я пришел к нему просто с улицы. Мы с ним беседовали минут пять, я что-то рассказывал о раскопках. Он говорит «Как приятно разговаривать с культурным человеком. А то ходят тут всякие, только и деньги просят, ничего их больше не интересует». Естественно, я к нему немедленно проникся ответной и самой искренней симпатией. Я никак не ожидал такой реакции. Потому что он мне немедленно дал бабки.