Дейвид Ливингстон

Никогда в анналах истории миссионерского движения не было человека более знаменитого, чем Дейвид Ливингстон. Он был героем, в котором отчаянно нуждалась викторианская Англия, и то признание, которое он заслужил, питало африканские миссии более ста лет. Он стал героем на все времена, и "после его смерти и погребения в Вестминстерском аббатстве, репутация Дейвида Ливингстона была защищена от оскорблений любого, кроме отчаянного еретика. Даже в середине XX столетия историки по-прежнему признавали его величайшим миссионером всех времен. Почти столетие он занимал место в пантеоне англоговорящих христиан как фигура вдохновенной святости и преданности. Он считался героем, сравнимым по степени значимости со святым Франциском Ассизским и святой Жанной д'Арк".

Нет сомнений в огромном влиянии, которое Ливингстон оказал на деятельность африканских миссий, но что касается его собственной миссионерской работы, то здесь возникает ряд сомнений. Ливингстон не был "суперсвятым", образ которого создали многочисленные ранние биографы. Скорее, он был хрупким и ранимым эмоциональным человеком с серьезными личными пороками, мешавшими всю жизнь его служению. Но, несмотря на недостатки, он явился человеком, которого Бог использовал больше, чем кого бы то ни было, чтобы привлечь внимание мира к ужасающим нуждам Африки.

Ливингстон родился в Шотландии, где родилось так много великих миссионеров (включая Роберта Моффата, за которым он последовал в Африку; Мэри Слессор; Чарлза Макея [Charles Mackay], который, в свою очередь, последовал за ним). Как и его тесть, Роберт Моффат, Ливингстон вырос в скромных условиях, но, в отличие от тестя, его выдающиеся способности и ненасытная жажда знаний вынудили его искать более высокого положения в жизни. Долгий и утомительный труд (с шести утра до восьми вечера) на текстильной фабрике, которым он занимался с десяти лет, не помешал его обучению. На первую свою недельную зарплату он купил учебник латинской грамматики и продолжил образование, записавшись в вечернюю школу. Это было трудное время, когда он занимался, заглядывая в свой учебник у прядильной машины, и сидел над домашними заданиями до полуночи.

Ливингстон воспитывался в благочестивой религиозной семье. В дни юности его родители покинули официальную англиканскую церковь и стали посещать общину индепендентов. [Индепенденты (англ. букв, "независимые") - наиболее радикально настроенная часть пуритан, то же, что конгрегационалисты. - Примеч. пер.] После обращения в подростковом возрасте он мечтал стать доктором-миссионером для Китая; но нужды семьи вынудили его отложить образование до 1836 г., когда ему исполнилось двадцать три. Даже тогда его образование было ограниченным. Несколько лет зимними месяцами он учился в Андерсеновском колледже в Глазго, а летом работал на ткацкой фабрике. Он изучал медицину и теологию, а в 1840 г., в возрасте двадцати семи лет, был готов начать свою миссионерскую деятельность.

Заявление Ливингстона в ЛМО было принято в 1839 г., но его план отплыть в Китай был нарушен переменами в международной обстановке.

Руководство ЛМО приостановило миссионерскую работу из-за трений между Британией и Китаем, которые привели к опиумной войне. Директора ЛМО считали, что Ливингстон должен отправиться в Вест-Индию, а пока его представили красивому, ростом в шесть футов, ветерану миссионерского движения Роберту Моффату. Моффат имел огромное влияние на пылкого молодого кандидата в миссионеры, очаровывая его волнующими рассказами о неограниченных возможностях евангелизации в районах за Куруманом в "огромной долине к северу", которую он "иногда видел в утреннем солнце, дымке тысяч деревушек, в которых не было ни одного миссионера".

С огромным желанием трудиться Ливингстон отплыл в Африку в декабре 1840 г. Потратив почти три месяца на изучение языка на борту корабля, он прибыл в Кейптаун в марте 1841 г. и жил там месяц до начала путешествия в Куруман, где должен был помочь в работе, пока не вернется Моффат. Ливингстон немедленно влюбился в Африку и насладился полностью своим путешествием в Куруман, описывая его как "бесконечное продолжение пикника". Однако африканская миссионерская работа не произвела на него такого же благоприятного впечатления. Он резко критиковал, и критиковал правильно, работу в Кейптауне. Там было собрано слишком много миссионеров для такого маленького участка, поэтому не оставалось ни места, ни возможности для проявления местным населением лидерских качеств. Дальнейшее разочарование ожидало его в Курумане. Представляя в своем воображении "тысячи деревушек", он удивился, обнаружив, что район так редко населен, и был потрясен, узнав о разногласиях между миссионерами: "Миссионеры в глубинке, к сожалению - печальное зрелище... Я буду рад, когда уеду в район повыше - подальше от их зависти и злобных укусов". Присутствие Ливингстона лишь усугубило ситуацию, и многие миссионеры откровенно желали, чтобы он "уехал в район повыше". Он жаловался, что "никакой христианской любви нет между многими, если не между всеми братьями" и им самим; по крайней мере, не больше, чем любви между "быком в упряжке и его бабушкой"".

Ожидая возвращения Моффатов из отпуска, Ливингстон совершил несколько вылазок на север, чтобы исследовать территорию. За свои два с половиной года ученичества в Курума-не он провел вдали от базы более года, и эта практика отъездов продолжилась и в дальнейшей его миссионерской деятельности. В 1843 г. Ливингстон совсем уехал из миссии. Он обустроился в лесистой и орошаемой территории Мабоста в двухстах милях к северу, чтобы основать второй Куруман. С ним были Рождер Эдварде (Roger Edwards), миссионер-мастеровой, и жена Эдвардса, прослужившие в Курумане по десять лет. С самого начала возникли проблемы. Эдварде отвергал навязываемое лидерство Ливингстона, который был не только новичком в Африке, но и на восемнадцать лет младше его.

Мабоста стала первым африканским домом Ливингстона. Здесь он построил "прочную хижину 50 на 18 футов" со стеклянными окнами, привезенными из Курумана. Здесь он столкнулся с извечными опасностями африканских джунглей. Принимая участие в охоте на львов, он подвергся нападению одного из них и был серьезно ранен. Хотя Ливингстон радовался, что выжил благодаря смелым действиям его африканских спутников и толстому жилету, его левая рука оказалась серьезно повреждена, и он остался инвалидом на всю жизнь.

К маю 1844 г., через три месяца после несчастного случая, Ливингстон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы продолжить свои путешествия - в особенности потому, что затеял серьезное дело. Он направился в Куруман "засвидетельствовать почтение" старшей дочери Моффата, двадцатитрехлетней Мэри, которая только что вернулась с родителями из Англии. Ливингстон за период выздоровления несомненно убедился в недостатках одинокой жизни, и тем летом он "собрал... всю смелость, чтобы поставить этот вопрос ребром под одним из фруктовых деревьев". Как ответила Мэри сразу - неизвестно, но позже, в тот же год, Ливингстон писал своему другу: "Я, в конце концов, похоже, попался на крючок мисс Моффат", которую он описал другому другу, как "стойкую" и "трезвую леди".

Свадьба состоялась в Курумане в январе 1845 г., а в марте Ливингстоны отправились в Мабосту; но их пребывание там оказалось коротким. Ссоры с Эдвардсами продолжались, сделав совместное проживание двух семей невозможным; поэтому в тот же год, родив первого ребенка, Ливингстоны порвали с Мабостой, и глава семьи повез ее в Чонуейн, в сорока милях на север. Время в Чонуейне было счастливым для Ливингстонов, но они прожили там всего полтора года. Ужасная засуха в том районе вынудила миссионеров переехать вместе с племенем на северо-запад к реке Колобенг. Летом 1847 г., после рождения второго ребенка, Ливингстоны переехали в третий свой дом.

В течение семи лет Ливингстоны жили в Африке полукочевой жизнью. Иногда Мэри и дети оставались дома одни, в другое время она брала детей и сопровождала своего странствующего мужа. Но это, конечно же, нельзя было назвать хорошей жизнью. Однажды, когда Ливингстон надолго уехал из Чонуейна, он сообщал: "Мэри чувствует себя несколько одиноко среди развалин, и это совсем неудивительно, потому что она писала мне, что львы опять осмелели и по ночам бродят вокруг дома". Но сопровождать мужа тоже было очень сложным делом. В 1850 г., после очередного исследовательского путешествия с мужем, она родила четвертого ребенка, который умер вскоре после рождения, в то время как Мэри находилась в кратковременном параличе. Более оседлые Моффаты в Курумане не могли спокойно относиться к страданиям дочери. В 1851 г., когда они услышали от Мэри (которая опять была беременна), что Ливингстон собирался взять ее и "дорогих детишек" с собой в долгое путешествие по джунглям, миссис Моффат написала зятю колкое письмо в характерном для тещи стиле:

"...Мэри говорила мне, что в случае, если она забеременеет, вы не возьмете ее с собой, но позволите ей приехать сюда, после того, как благополучно отъедете... Но, к моему огорчению, я теперь получила письмо, в котором она пишет, что должна опять отправиться в утомительное путешествие вглубь страны, возможно для того, чтобы родить в поле. О, Ливингстон, что вы хотите этим сказать, неужели вам недостаточно, что вы потеряли одного милого малыша и едва сохранили остальных, в то время как мать вернулась домой с угрозой паралича? И все же вы опять намерены подвергнуть ее и детей опасностям исследовательского путешествия? Все до сих пор осуждают вашу жестокость, не говоря уже о неблагопристойности этого происшествия. Беременная женщина с тремя маленькими детьми вынуждена идти в компании людей противоположного пола - через дикие африканские джунгли, среди диких людей и диких животных! Если бы вы нашли место, где хотели бы начать миссионерскую деятельность среди местного населения - ситуация бы совершенно изменилась. Я не сказала бы ни слова, если бы речь шла о романтических прогулках при лунном свете, но отправиться с исследовательской партией - это противоречит здравому смыслу!

Остаюсь ваша в великом смятении. М. Моффат".

Могло ли это письмо изменить намерения Ливингстона, сказать трудно, но оно не дошло до адресата, и они отправились. 15 сентября 1851 г., через месяц после начала их исследовательского путешествия, Мэри родила пятого ребенка на реке Зуга. Этому событию Ливингстон посвятил только одну строчку в своем дневнике, большую часть повествования уделив восхищению по поводу открытия крокодильих яиц. Явно не принимая в расчет свое собственное участие в этом деле, Ливингстон жаловался на "частые беременности" жены, сравнивая результаты ее продуктивности с работой "крупной ирландской мануфактуры". И все же Ливингстон искренне любил своих детей и в последующие годы жалел, что уделял им мало времени.

К 1852 г. Ливингстон понял, что исследовательские путешествия по Африке были не совсем подходящими для жены и маленьких детей. Раньше он оправдывал свой риск так: "Это целое приключение - взять в путешествие жену и детей туда, где свирепствует лихорадка, африканская лихорадка. Тот, кто верит в Иисуса, разве откажется последовать куда угодно ради такого Капитана?" Но он больше не выдерживал критики родственников жены и других людей, поэтому в марте 1852 г. он отправил Мэри и детей из Кейптауна в Англию. Как он мог жертвовать семьей ради африканских исследований? "Ничто, кроме твердого убеждения, что этот шаг будет способствовать славе Христа, не могло бы оторвать меня от моих детей, осиротив их".

Последующие пять лет были для Мэри тяжелыми. Биограф писал, что она и дети не только остались "бездомными и без друзей", но также "часто жили в дешевых жилищах на грани нищеты". И среди постоянных миссионеров ЛМО ходили слухи, что Мэри впала в духовную тьму и топила свое плохое настроение в алкоголе. Но для

Ливингстона этот период был восхитительным и успешным, более волнующим, чем время, проведенное в Африке до этого. Ему особенно нечем было похвастаться за предыдущие одиннадцать лет. У него не было зрелых обращенных. У него не было процветающей миссии, не было церкви. Он был отчаявшимся исследователем, забитым обстоятельствами и связанным обязательствами перед семьей. Теперь он стал свободным. Глубины Африки манили его.

Самая первая и величайшая экспедиция Ливингстона провела его через континент вдоль реки Замбези. Отправив свою семью из Кейптауна, он неторопливо отправился на север, побывав в Курумане, а затем вернулся к своему любимому племени, макололо, где набрал несколько человек, которые должны были сопровождать его в экспедиции. Начав с Центральной Африки, они пошли по реке на северо-запад до побережья Луанды. Это было опасное путешествие с постоянными угрозами со стороны враждебных племен и страхом перед смертельной африканской лихорадкой, но у Ливингстона никогда не возникало соблазна повернуть обратно. Хотя в первую очередь этот человек стремился к исследованиям, он никогда не забывал о евангелизации. С собой он возил "волшебный фонарь" (ранняя версия проектора) с изображениями библейских сценок. Он сеял семена для будущих миссионеров. После шести месяцев напряженного пути Ливингстон и его спутники сделались героями, придя на побережье живыми.

Несмотря на приглашения капитанов отвезти его в Англию, Ливингстон, имея личное обязательство вернуться к племени макололо, повернул обратно вниз по Замбези к восточному побережью. Его возвращение на восток проходило медленнее из-за остановок, причиной которых стали более десяти приступов африканской лихорадки. За год он дошел до реки Линьянти, его изначального пункта отправления, а оттуда последовал дальше к великому водопаду, который он назвал Викторией в честь своей королевы. Теперь единственной целью Ливингстона было исследовать Замбези как возможный торговый путь с востока. Чем больше он встречал случаев бессовестной и жестокой торговли рабами со стороны португальцев и арабов, тем более убеждался, что только сочетание "коммерции и христианства" сможет спасти Африку. Он хорошо осознавал, что иностранные работорговцы не смогут вести свой бизнес без сотрудничества с африканцами (одно племя берет представителей вражеского племени в плен, а затем продает их работорговцам) и предлагал разрешить законную торговлю в Африке; а это, как он верил, возможно лишь при условии обнаружения судоходного торгового пути.

Хотя экспедиция Ливингстона не прошла по всей длине реки Замбези, Ливингстон все же достиг берега в мае 1856 г., твердо (хотя и неверно) заявив, что Замбези судоходна. Его путешествие опять закончилось счастливо, но Ливингстон почувствовал разочарование, когда на западном берегу среди своей почты не нашел писем от Мэри.

Когда Ливингстон вернулся в Англию в декабре 1856 г., после пятнадцати лет пребывания в Африке, его приветствовали как национального героя. Пробыв всего три дня со своей семьей, он отправился в Лондон, откуда начал годичное турне, выступая перед восхищенной публикой, принимая высочайшие национальные награды. За год пребывания в Англии Ливингстон написал свою первую книгу "Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке", а также явился вдохновителем создания нескольких новых миссионерских обществ. Это был период большой славы в его жизни, а также время принять решение. Прежде чем вернуться в Африку в 1858 г., Ливингстон порвал свои отношения с ЛМО и принял приглашение британского правительства, которое предоставило ему больше финансов и снаряжения.

За оставшиеся пятнадцать лет жизни Ливингстон никогда не удостаивался таких почестей, как в 1857 г. Он вернулся в Африку в сопровождении официальных лиц, со снаряжением для своей второй экспедиции, и обнаружил, что Замбези не судоходна. Вторая река, которую он прошел в предыдущем путешествии, белая от пены над многочисленными порогами, была окружена скалистыми ущельями. Разочарованный, он повернул на север (ближе к восточному побережью), чтобы исследовать реку Шире и озеро Ньяса. К сожалению, работорговцы шли по следам его экспедиций и, таким образом, на какое-то время его исследования и открытия в большей степени помогали работорговцам, а не миссионерам.

Миссионеры также последовали его путем в район реки Шире, но не без горьких жертв. Миссионеры Университетской миссии в Центральную Африку (УМЦА), основанной в результате вдохновляющих речей Ливингстона в Кембридже, отправились туда с пылким энтузиазмом и ложной уверенностью в благоприятных для исследования условиях Ливингстон не был организатором, и вскоре миссия оказалась в полном смятении. Епископ Чарлз Маккензи (Charles Mackenzie), священник и руководитель партии, был фигурой противоречивой. Говорили, что он "прибыл в Восточную Африку с епископским сопровождением в одной руке и винтовкой в другой", и он без всяких колебаний готов был использовать винтовку. Более того, этот человек раздал ружья дружественным африканцам, чтобы оказать сопротивление злобному племени айява, занимавшемуся торговлей людьми. Его поведение вызвало скандал и серьезно повредило репутации УМЦА. Менее чем через год Маккензи умер, а остальные члены его партии исчезли в африканских джунглях, включая жену Ливингстона, Мэри, которая оставила детей в Англии, чтобы присоединиться к мужу в 1861 г.

Ливингстон вновь вернулся в Англию в 1864 г., но на этот раз его приняли с меньшим восторгом. Вторая экспедиция не имела того успеха, на который он надеялся, а его репутация была подмочена. Многие члены его команды, когда-то увлеченные своим бесстрашным предводителем, горько жаловались на неограниченную власть руководителя.

В 1865 г. Ливингстон вернулся в Африку, чтобы начать третью и последнюю экспедицию. На этот раз он пытался открыть источник Нила. Он не взял с собой европейцев и не видел ни одного из них в течение почти семи лет. Это время для него было самым трудным. Он очень плохо питался, его мучили лихорадка и кровотечения, а продукты часто крали арабские работорговцы. И все же нельзя сказать, что этот период был совсем несчастливым. Он не сумел обнаружить источник Нила, но сделал несколько других значительных открытий и нашел примирение с собой и окружающими (кроме вечно живой работорговли, что сильно тревожило его совесть). Время шло, африканцы привыкли к бородатому, беззубому и потрепанному старику, который часто рассказывал им о своем Спасителе.

В последние годы жизни Ливингстона в Африке периодически возникали слухи о том, что он умер. Хотя его репутация не была незапятнанной, люди во всем мире все же смотрели на него с благоговением и огромным интересом, всегда готовые узнать что-нибудь новое об этом эксцентричном старом человеке, пропадающем в дебрях Африки. Именно любопытство публики подтолкнуло редактора газеты "Нью-Йорк геральд" послать своего многосторонне образованного и честолюбивого репортера, Генри Стэнли (Henry Stanley), на поиски Ливингстона, живого или мертвого. После нескольких месяцев пути Стэнли отыскал Ливингстона в Уджиджи у озера Танганьика в конце 1871 г. Первая встреча была неловкой. Стэнли слез с лошади, поклонился и начал разговор нелепой фразой (которая впоследствии стала известной всем) "Доктор Ливингстон, я полагаю..."

Появление Стэнли стало приятной неожиданностью для Ливингстона: он привез лекарства, пищу и другие припасы, в которых исследователь так отчаянно нуждался. И что, может быть, важнее всего, он явил собой объект общения и новостей из внешнего мира. Между двумя столь разными людьми возникла глубокая и нежная дружба; и с трогательной благодарностью Стэнли описал те месяцы, что они провели вместе:

"Я жил с ним в течение четырех месяцев и четырех дней в одной хижине, одной лодке или одной палатке и никогда не видел в нем никаких недостатков. Я отправился в Африку с предубеждением против религии, как самый неверующий человек во всем Лондоне. Для репортера моего типа, рассказывающего только о войнах, митингах и политических сборищах, сентиментальные чувства не были важны. Но здесь для меня наступила долгая пора размышлений. Я очутился вдали от мирской жизни. Я увидел там одинокого старика и спросил себя: "Почему он здесь? Что его вдохновляет?" Через четыре месяца после нашей встречи я понял, что слушаю его, удивляясь тому, что старик выполняет слова заповеди "Иди, следуй за Мной". Но мало-помалу, видя его благочестие, его мягкость, его рвение, его искренность и то, как спокойно он выполняет свое дело, я был им обращен, хотя он и не пытался сделать это".

Ливингстон прожил чуть больше года после отъезда Стэнли. Африканские слуги нашли его мертвым, стоящим на коленях у походной койки утром 1 мая 1873 г. Они любили старика и отдали ему дань уважения, доставив его тело и бумаги бывшим коллегам на побережье. Они похоронили его сердце под деревом мпунду, тело высушили на жарком африканском солнце, пока оно не стало мумией, и по суше провезли полторы тысячи миль к морю.

В Англии Ливингстону устроили правительственные похороны в Вестминстерском аббатстве, где присутствовали именитые гости со всей страны. Это был день траура для его детей, пришедших попрощаться с отцом, которого они никогда по-настоящему не знали; но это был особенно печальный час для семидесятивосьмилетнего Роберта Моффата, медленно шедшего по проходу перед гробом, в котором лежал человек, несколько десятков лет назад в этом самом городе вдруг увидевший в своем воображении "тысячи деревушек и ни одного миссионера в них".